CC BY
26
ПРЕДСТАВЛЯЕМ ЖУРНАЛ
А.И. МИЛЛЕР ЖУРНАЛ «NATIONALISM AND ETHNIC POLITICS»
Журнал «Nationalism and Ethnic Politics» издается в Лондоне с 1995 г. Этот журнал - одно из наиболее авторитетных изданий, посвященных именно политологическим исследованиям этнона-циональной проблематики, что позволяет ему занять особое место в ряду таких журналов, как «Nationality Papers» и «Nationalism Studies», которые основное внимание уделяют общетеоретическим и историческим аспектам изучения национализма. Специальный номер (№2 3 за 2009 г) посвящен одной из главных тем в исследованиях этничности и политики - проблеме этнических конфликтов. Статьи номера подготовлены по материалам конференции «Последние достижения в исследовании этнических конфликтов и путей их решения», проходившей в Дублине в 2008 г.
Джон Кокли (John Coakley), профессор Школы политики и международных отношений Университетского колледжа в Дублине, выступил редактором этого специального номера и автором вводной [Coakley, 2009], а также заключительной [Coakley, 2009а] статей. Во введении Кокли обсуждает различные исследовательские подходы к этническим конфликтам, отмечая, что для части наблюдателей отправной точкой является «этничность», для других - конфликт. Сам Кокли отказывается определять понятия «эт-ничность» и «этнический», предлагая обсуждать способы проведения и поддержания границ между группами. Этот подход, очевидно, разделяют и авторы номера - никто из них не дает определения «этничности», и далеко не все этим термином пользуются.
Бросается в глаза многообразие понятий, используемых различными авторами, - наряду с «этническими» группами они говорят об «этнонациональных», «этнорегиональных», «этнорелигиозных», «этнолингвистических», «расовых» группах и «территориальных сообществах» (communities). По сути дела, «этничность» в этих терминах выступает как обозначение культурной обособленности, которую члены самой группы, а иногда и наблюдатели связывают со спецификой происхождения и исторической судьбы. В то же время можно предположить, что для Кокли отправной точкой все же является этничность, поскольку он даже не обсуждает тему оформления конфликтов как этнических со стороны их участников, которые используют этничность как ресурс мобилизации групп поддержки. Понятие конфликта в трактовке Кокли, напротив, крайне сужено - он, а также ряд авторов номера, говоря о конфликтах, имеют в виду исключительно те из них, которые переросли в насильственную стадию, или «violent conflict», в этом случае, как говорит Кокли, ключом к пониманию ситуации является «динамика насилия». Вслед за Д. Левинсоном и Дж. Рудольфом Кокли выделяет пять типов этнического конфликта в соответствии с целями участвующих групп - отделение, автономия, завоевание, выживание и ирредентизм [Levinson, 1994; Rudolph, 2003].
Обсуждая различные базы данных по этническим конфликтам, в качестве наиболее полной Кокли отмечает MAR1 («Меньшинства под угрозой»), которая включает материал по 315 меньшинствам. База данных включает все меньшинства, достигшие хотя бы минимального уровня политической мобилизации. MAR делит меньшинства на national peoples (народы-нации), т.е. регионально концентрированные группы, которые не имеют автономии в удовлетворяющем их объеме, но обладают культурными отличиями; и minority peoples (народы-меньшинства) - территориально рассеянные группы, обычно состоящие из иммигрантов. Внутри первой категории выделяются ethnonationalist groups (этнонацио-налистические группы), т.е. сравнительно многочисленные группы, мобилизованные в поддержку политической автономии2, и indige-
1 Проект «Minorities at Risk». - Режим доступа: http://www.cidcm.umd. edu/mar/
2 Как баски в Испании.
nous peoples (коренные народы), т.е. маргинализованные в экономическом и политическом отношении потомки аборигенов1. Эта категория в целом охватывает примерно 40% групп, по которым производится мониторинг Остальные 60% делятся на четыре кластера. Во-первых, это ethnoclasses (этноклассы), т.е. этнически или культурно выделяющиеся группы, занимающие специфическую экономическую нишу2. Во-вторых, communal contenders (сообщества-претенденты), т.е. культурные меньшинства, претендующие на участие в государственной власти3. В-третьих, militant sects (воинственные секты), т.е. меньшинства, ставящие задачей, прежде всего, защиту своих религиозных верований4. Наконец, national minorities (национальные меньшинства), т.е. фрагменты соседних групп, контролирующих собственное государство5.
В заключительной статье Кокли пытается сформулировать ключевые темы, затронутые в той или иной мере во всех статьях номера. Он выделяет три такие темы: а) изучение того, как сформировались общества, глубоко расколотые на отдельные этнические группы, включая исторический, географический и социальный аспекты; б) изучение того, как происходит эскалация конфликтов и какие формы приобретает мобилизация вовлеченных групп; в) каковы механизмы примирения или ограничения конфликтов, если такое примирение вообще происходит. Кокли подчеркивает особую значимость социально-экономических факторов, в том числе экономического неравенства, которые становятся особенно конфликтогенными в тех ситуациях, когда положение групп относительно друг друга в экономической сфере начинает существенно меняться и когда экономические вопросы оказываются тесно связаны с политическими символами. Кокли также отмечает, что во всех статьях упоминается важная роль внешних влияний. Отметим, однако, что внешний фактор удостаивается в статьях номера скорее упоминания, чем основательного анализа.
Обсуждая пути решения этнических конфликтов, Кокли выделяет четыре возможных сценария. Во-первых, это изменение
1 Как маори в Новой Зеландии.
2 Как цыгане в Италии.
3 Как общины в Ливане.
4 Как мусульмане в Греции.
5 Как венгры в Словакии, Румынии, Украине, Сербии.
границ государства, ведущее к разделению конфликтующих групп: например, создание двух и более новых государств на месте одного прежнего или уступка определенной территории, населенной меньшинством, соседнему государству, население которого родственно этому меньшинству. Во-вторых, это различные практики «избавления» от проблемного меньшинства без изменения границ - «этнические чистки», депортации и геноцид. В-третьих, это интеграция через допуск к власти элит меньшинств посредством их кооптации в существующие механизмы и структуры или дележ власти через различные формы федерализации и автономизации. Наконец, это дальнейшее сохранение принципа доминации более многочисленной группы с защитой этого подхода с позиций формальной демократии, что, как правило, сопровождается политикой ассимиляции.
Теперь рассмотрим наиболее интересные статьи по этническим конфликтам, дополнив обзор опубликованной в журнале уже в 2010 г. статьей о западноевропейских крайне правых партиях, которая дает важное дополнительное измерение главным темам специального номера [Williams, 2010].
В основном, в статьях рассматриваются отдельные страны, но есть и сравнительные исследования. Франсиско Жозе Йера, директор факультета политических и административных наук Университета Страны Басков, анализирует эволюцию этнонациональ-ных идентично стей в Испании на протяжении всего периода демократического развития, опираясь на данные испанского Центра социологических исследований [Llera, 2009]. Он показывает, как фокус внимания исследований центра смещался от территориальных и языковых аспектов идентичности к природе и структуре автономных сообществ Испании. Статуты этих сообществ демонстрируют широкую вариативность в определении их природы и статуса: статут Каталонии определяется как каталонская нация, признаваемая Европейским союзом; статут сообщества Валенсии -как особая идентичность, но упоминается и единство испанской нации; статут Андалусии - «национальность (nationality) в рамках неразрывного единства испанской нации (nation)»; статут Арагона говорит об исторической испанской нации со ссылкой на испанскую конституцию, а статут Кастилии и Леона - «об исторической национальности, которая внесла важный вклад в формирование
испанской нации». Если в общеиспанской выборке около 63% опрошенных поддерживают идею единой нации и страны, то в Стране Басков (42%) и Каталонии (45%) наиболее популярной является концепция Испании как многонационального государства.
Более 70% всех граждан Испании поддерживают процесс децентрализации государства, начатый в 1978-1981 гг. предоставлением значительной автономии Стране Басков, Каталонии, Галисии и Андалусии, с распространением этих прав на остальные 13 регионов в 1983 г. и созданием Государства Автономий (Estado de las Autonomías). В то же время большинство (48% против 43) согласны с утверждением, что автономизация увеличила административные расходы без улучшения публичных служб (на данный момент около 1,1 млн. человек, т.е. около половины всех служащих, оплачиваются региональными парламентами и правительствами). Хотя поддержка современной административной модели в Испании в целом растет, в основном это происходит за счет тех, кто ранее поддерживал более централистскую модель. Реформа не смогла завоевать сторонников дальнейшей децентрализации (неизменно около 20%) и сторонников конфедерации или дезинтеграции государства (10%). В развитие рассуждений автора можно, пожалуй, сделать вывод о том, что реформа консолидировала политически умеренный центр на позициях поддержки определенного уровня автономизации и тем самым затруднила дальнейшую рек-рутацию сторонников в лагерь сепаратистов. Отчасти это произошло за счет выполнения целого ряда автономистских требований, отчасти - за счет смещения внимания населения к вопросу о недостаточной эффективности администрации автономий.
Много внимания уделено в статье сквозной для этого номера теме этнических и/или региональных политических партий. Партийная система Испании представляет собой сочетание традиционных общенациональных партий (левых и правых) и региональных партий. Последние имеют большинство в парламентах двух провинций - Страны Басков и Каталонии. Причем общенациональные партии не смогли выработать культуру коалиций с региональными националистическими партиями. Децентрализация политической жизни влияет и на культуру внутрипартийной жизни общенациональных партий, поскольку растет число тех, кто ставит под вопрос обязательность решений общеиспанских партийных
центров для региональных организаций. Если традиционная борьба между левыми и правыми остается в центре внимания на общенациональных выборах, то тема децентрализации оказывается в фокусе внимания региональных избирательных кампаний.
Автор считает, что испанский эксперимент по переходу к демократии в сочетании с региональной автономизацией был удачен и страна успешно перешла от авторитарной модели нации-государства к демократической и намного более сложной модели комплексной, плюралистической нации. Вместе с тем Йера отмечает, что эта система не стабильна и нуждается в существенной доработке, в том числе и в связи с меняющимся контекстом ЕС.
Бельгия являет собой другой пример европейской страны, в которой региональные и этнические проблемы играют ключевую роль. Бельгийский опыт анализируется в статье профессора и директора Центра сравнительной политики Католического университета в Лувене Ливена де Винтера и его ассистента Пьера Бодевин-са [Winter, 2009]. Особенность Бельгии состоит в том, что после Второй мировой войны произошла «смена ролей», когда прежняя экономически отсталая фламандская периферия превратилась в более развитый в экономическом отношении регион по сравнению с прежде доминировавшей франкоязычной Валлонией с ее традиционной индустрией. При этом во Фландрии продолжают действовать прежние модели политической мобилизации, характерные для этнических меньшинств.
В статье де Винтера и Бодевинса, в отличие от других рассмотренных работ, дается достаточно глубокая историческая ретроспектива. Авторы выделяют три фазы развития этнорегиональ-ного конфликта: период борьбы за лингвистическую эмансипацию начиная с 1830 г. и до лингвистических законов 1963 г.; период борьбы за культурное и экономическое самоуправление, завершившийся созданием федеративного государства в 1963-1995 гг.; наконец, современный этап, когда фламандскоязычное сообщество поставило на повестку дня вопрос о разделе страны. На всех этапах особенную остроту этническому конфликту придавала меняющаяся географическая граница между франкофонами и фламандцами, особенно в районе Брюсселя, который из части фламандской зоны превратился в преимущественно франкофонный центр страны. Лингвистический статус отдельных территориальных коммун опре-
делялся по последней переписи населения и мог меняться в результате миграций, что и создавало такую ситуацию.
В ходе послевоенной федерализации страны произошла и постепенная регионализация политических партий, так что с 1978 г практически невозможно говорить о единой партийной системе Бельгии - она распалась на фламандскую и франкофонную. Формирование федерации сопровождалось созданием политической системы, которая нейтрализовала численное превосходство фламандцев за счет двух норм. Во-первых, франкофоны и фламандцы должны иметь равное число министров в правительстве. Во-вторых, языковые группы получили право откладывать или блокировать изменения в законодательстве, ущемляющие их интересы, если такой шаг поддерживают три четверти депутатов парламента от данной группы. Особо «чувствительные» законопроекты должны получить не только квалифицированное большинство в парламенте, но и большинство голосов каждой группы в обеих палатах.
Нестабильность этой системы во многом связана с неопределенностью статуса региона Брюсселя как отдельной федеративной единицы. Изначально преимущественно фламандский, этот регион все больше утрачивает фламандский язык - отчасти за счет миграции франкоговорящих жителей столицы в пригороды, отчасти из-за продолжающихся процессов ассимиляции во французскую культуру живущих в регионе фламандцев. Перспектива полной утраты своего влияния в Брюссельском регионе порождает стремление некоторых фламандских политиков выйти из федерации «с тем, что пока осталось». Федерализация не принесла мира на уровне политических элит. Однако на уровне рядовых избирателей заметно усиление тенденции к сохранению единого государства, поскольку они разочаровываются в эффективности автономных властей. Если в 1970-е годы большинство фламандцев идентифицировали себя с Фландрией, а не Бельгией, сегодня две трети фламандцев более идентифицируют себя с Бельгией, чем с Фландрией.
Авторы отмечают, что экономический кризис, начавшийся в 2008 г., возможно, приобретет решающее значение для дальнейшей судьбы Бельгии. Ограничение государственных расходов не позволит продолжать политику, при которой франкофоны получали экономические компенсации за согласие на дальнейшую федерализацию. В этих условиях сепаратистские устремления элит Фландрии
могут усилиться и привести к развалу страны. Эти наблюдения бельгийских авторов представляются важными и для испанского случая, где Каталония занимает в отношении Кастилии во многом такое же положение, что и Фландрия в отношении франкоговоря-щих регионов Бельгии. Сравнивая Бельгию и Испанию, можно сказать, что сокращение экономических возможностей государства в условиях кризиса, сравнительно безопасное международное окружение в рамках ЕС и наличие сильных региональных элит с сепаратистскими программами являются общим для обеих стран. В Бельгии к этому добавляется динамический фактор неустойчивого статуса, оспариваемого двумя сообществами брюссельского региона. Будущее политическое развитие этих государств позволит оценить значимость последнего фактора.
Профессор политических наук Университета Северного Техаса Джон Ишияма пытается вынести вердикт по вопросу, который усиленно дебатируется политологами в течение уже длительного времени [ЪЫуата, 2009]. Преобладает точка зрения, что этнические партии усиливают этнические конфликты и способствуют увеличению роли этничности в политике, что отражается в широко распространенных конституционных запретах на создание этнических политических партий. Однако достаточно многочисленные оппоненты, в основном из числа сторонников консоциативных моделей демократии, считают, что этнические партии создают условия для ненасильственного выражения этнического недовольства, снижая тем самым вероятность перехода конфликта в насильственную стадию. Ишияма может быть причислен ко второму лагерю: в своих предыдущих работах он доказывал, что этнические партии в посткоммунистических обществах способствовали включению в политику прежде маргинализованных меньшинств (ЬЫ-уата, 1997). Ишияма дает весьма подробный обзор обширной литературы об этнических партиях, что является, пожалуй, главным достоинством его статьи.
Ишияма подчеркивает, что роль этнических партий во многом зависит от других факторов, но определяет их весьма общо, как «другие политические институты, культурные и экономические различия между этническими группами и другими группами общества, а также уровень глобализации, экономический рост и ресурсы». Ишияма предлагает определение этнической партии как
партии, которая: а) объявляет себя представителем интересов определенной этнической группы, и только этой группы; б) получает широкое признание в этом качестве внутри этой группы [ЬЫуаша, 2009, р. 64]. Основываясь на данных по 213 этническим группам, 89 из которых имели этнические партии, Ишияма приходит к выводу, что, хотя этнические партии неизменно мобилизуют протест представляемых ими этнических групп, они не способствуют переходу конфликтов в насильственную стадию. Автор подчеркивает, что единственным эффективным средством смягчения острой стадии конфликта может быть допуск этнической партии к участию в исполнительной власти. При этом Ишияма отмечает, что федерализация на этой стадии не является эффективным инструментом. В качестве гипотезы для дальнейшего обсуждения Ишияма предлагает тезис, что время реакции государства на этнический конфликт не менее важно, чем тип этой реакции.
Мария Койнова, исследователь Центра международного взаимопонимания при Дартмутском колледже, вынесла в заголовок своей статьи вопрос: «Почему этнонациональные конфликты достигают разного уровня насилия?» [Котоуа, 2009]. Ответ на него она ищет через сравнение трех таких конфликтов на Балканах - в Косове, Македонии и Болгарии в период конституционного переустройства в 1989-2001 гг. Исследуемые случаи выбраны весьма удачно: в Косове ситуация переросла в полномасштабную войну, в Македонии массовое насилие было ограниченным по времени и масштабам, а в Болгарии турецкое меньшинство было успешно интегрировано в новую политическую систему и насилие ограничилось индивидуальными изолированными случаями.
Койнова, как и Ишияма, считает одним из важных факторов развития таких конфликтов период времени, в течение которого государственная власть реагирует на его эскалацию. Наряду с этим она выделяет как важнейший фактор характер изменений конституционного статуса албанцев в Косове и Македонии и турецкого меньшинства в Болгарии, в связи с чем и формулирует свой главный тезис - поведение меньшинств зависит не столько от объема прав, получаемых в рамках нового конституционного устройства, сколько от того, происходит ли в новой политической системе расширение или сокращение прав меньшинства по сравнению с его статусом при коммунистическом режиме.
В Социалистической Федеративной Республике Югославия статус даже небольших меньшинств был закреплен конституцией. Все группы делились на нации, имевшие собственные союзные республики, «национальности», имевшие родственные соседние государства, и этнические группы. Но даже последние имели определенный набор конституционно закрепленных прав. При этом албанцы Косова имели территориальную автономию, а албанцы Македонии нет, будучи наделенными лишь индивидуальными правами как представители особой национальности. В Народной Республике Болгария конституция не признавала ни меньшинств, ни «национальностей», лишь однажды упоминая «граждан неболгарского происхождения».
Уже в 1989 и 1991 гг. албанцы Косова и Македонии были ощутимо урезаны в своих правах. В Косове Милошевич существенно сократил албанскую автономию, поставив ее под жесткий контроль правительства в Белграде. В Македонии Конституция 1991 г. объявила страну собственностью македонского народа, низведя положение албанцев до уровня влахов и цыган, которые не имели статуса национальности в Югославии. Между тем новая болгарская конституция давала туркам еще меньше прав, чем македонская албанцам, но несколько больше того, что было у турок при коммунистах.
Болгария также осуществила успешную кооптацию в политическую систему Движения за права и свободы, являющегося, по сути, турецкой этнической партией. Это привело в конечном счете к высокой степени лояльности турецкого меньшинства к новому государству. Аналогичные попытки кооптации албанских политических элит, даже включение албанской партии в правящую коалицию в Македонии, не могли блокировать роста нелегальной мобилизации, поскольку происходили на фоне существенного понижения статуса албанского меньшинства.
Койнова приходит к выводу, что при переходе к демократической системе важно не столько соблюдение определенного, международно признанного стандарта прав меньшинств (болгарская практика соответствует этим стандартам существенно меньше, чем македонская), но относительное изменение статуса меньшинств при смене режима. Само ускоренное принятие новой конституции, если она ограничивает прежние права, может из стабилизирующего
фактора превратиться в фактор мобилизации протеста меньшинств. Кооптация политических элит меньшинств не приводит к разрядке конфликта, если сопровождается понижением конституционного статуса группы.
Если тезис Койновой верен, то это позволяет предположить, что политика президента Ельцина в период принятия и утверждения новой конституции, выраженная знаменитой формулой «берите суверенитета столько, сколько сможете унести», была эффективной мерой предотвращения дальнейшей эскалации конфликтов с меньшинствами, наделенными автономией в рамках советской системы.
Конечно, аргументация Койновой довольно однобока. Например, о факторе внешнего вмешательства она говорит лишь как о чем-то, что возникает в результате перехода конфликта в насильственную фазу. В действительности же обещанная внешняя поддержка или, наоборот, ясный сигнал конфликтующему меньшинству о том, что оно на внешнюю поддержку рассчитывать не может, служат весьма важным фактором эскалации или сдерживания насилия в этнических конфликтах. Именно в случае с косоварами эскалация их требований и насильственных действий в отношении сербов имела негласную, но вполне очевидную поддержку извне, в Македонии же, напротив, лидеры албанского меньшинства получили ясные сигналы, что ни США, ни ЕС не заинтересованы в эскалации конфликта и нарушении территориальной целостности республики.
Мишель Вильямс, доцент политических наук в Университете Западной Флориды, отмечает, что в 1990-е годы мы стали свидетелями колоссального, более чем на 50%, роста электоральной поддержки радикальных правых партий в Западной Европе1. В поисках объяснения этого феномена она придает особое значение изменению в способах конструкции «враждебных групп отверженных» (enemy out-groups) и замещению в этой роли евреев мусульманами [Williams, 2010, р. 111-112]. Именно антиэмигрантская риторика и фокусирование на новой мишени (мусульманах) принесли этим популистским партиям столь значительный успех. Та-
1 Эти партии можно в определенной мере рассматривать как западноевропейский вариант этнических партий.
кая политика резонировала с широко распространившимися в западноевропейских обществах страхами перед угрозой размывания национальной идентичности и давала этим страхам не только ясное выражение, но и мишень. При этом элиты, находящиеся у власти, представлялись как некомпетентные и коррумпированные, а рядовые граждане - как носители истинных ценностей. Таким образом, создавалась целостная и эффективная популистская идеологическая конструкция. Вильямс показывает, что антиисламизм неизменно присутствует во всех манифестах крайне правых начиная с 1990 г Эта позиция совпадает с общественными настроениями, поскольку в это же время мусульмане отчетливо стали опережать евреев в индексе отторжения в Западной Европе. Антиеврейские выступления и акты насилия, фиксируемые в Западной Европе в последние 10-15 лет, не очень сильно уступают аналогичным выступлениям против мусульман. Однако следует учитывать, что с 1990-х годов большинство антиеврейских акций было делом рук мусульман-иммигрантов. Вильямс подчеркивает, что эти явления не следует объяснять, как это часто делается, неким «европейским кризисом идентичности», поскольку западные европейцы как раз все более ясно заявляют о своих жестких убеждениях касательно того, кем они являются и кто в их понимании в «мы» не входит.
Вильямс делает важный вывод, что популизм крайне правых оказался успешен именно потому, что отражал настроения значительной части общества. Но этот успех был чреват для крайне правых новым вызовом, поскольку многие элементы их программ и риторики оказались присвоены партиями, принадлежащими к истеблишменту. Однако крайне правые партии, которые к настоящему времени уже отметили 20-летие, а некоторые и 30-летие со времени своего основания, уже готовы приспособиться к новой ситуации. Они оказались способны смягчить свою риторику, не меняя существа программ, и теперь во все большем числе стран претендуют на участие во властных коалициях. Вильямс считает этот процесс свидетельством системного сдвига в партийных системах западноевропейских государств.
В целом рассмотренные статьи можно поделить на две категории. Часть работ посвящена отдельным case-studies или сравнению ограниченного числа исследуемых объектов. Другие, оперируя большими массивами статистических данных, пытаются анализи-
ровать общие тенденции. Последние выглядят существенно менее
убедительно.
Список литературы
Coakley J. Comparing ethnic conflicts: common patterns, shared challenges // Nationalism and ethnic politics. - L., 2009. - Vol. 15, N 3. - P. 261-279.
Coakley J. Ethnic conflict resolution: routes towards settlement // Nationalism and ethnic politics. - L., 2009. - Vol. 15, N 3. - P. 462-483.
Brubaker R. Ethnicity without Groups. - Cambridge, Mass., Harvard univ. press, 2004.
Ethnic relations: a cross-cultural encyclopedia / Levinson D. (ed.). - Santa Barbara, CA: ABC Clio, 1994. - 456 р.
Encyclopedia of modern ethnic conflicts / Rudolph J.R. jr. (ed.). - Westport, CT: Greenwood Press, 2003. - 392 р.
Llera F.J. Spain: identity boundaries and political reconstruction // Nationalism and ethnic politics. - L., 2009. - Vol. 15, N 3. - P. 305-335.
Ishiyama J. Do ethnic parties promote minority ethnic conflict? // Nationalism and ethnic politics. - L., 2009. - Vol. 15, N 3. - P. 56-83.
Ishiyama J., Breuning M. Ethnopilitics in New Europe. - Boulder: Lynne Rienner, 1997. - 310 р.
Koinova M. Why do ethnonational conflicts reach different degrees of violence? Insights from Kosovo, Macedonia, and Bulgaria during the 1990s // Nationalism and ethnic politics. - L., 2009. - Vol. 15, N 3. - P. 84-108.
Williams M.H. Can leopards change their spots? Between Xenophobia and trans-ethnic populism among West European far right parties // Nationalism and ethnic politics. -L., 2010. - Vol. 16, N 3. - P. 111-134.
Winter L. de, Baudewyns P. Belgium: towards the brerakdown of a nation-state in the heart of Europe? // Nationalism and ethnic politics. - L., 2009. - Vol. 15, N 3. -P. 280-304.
