CC BY
23
УДК 82
Н. Н. Кожевников, В. С. Данилова
Жизнь и творчество Ф. М. Достоевского в контексте герменевтического треугольника
СВФУ им. М.К. Аммосова, г. Якутск, Россия
Аннотация. В статье предлагается подход, основанный на герменевтическом треугольнике, дополненном феноменологическим обоснованием пределов идентификации, коммуникации, ритмов мировой гармонии, что соответствует представлениям о системе координат мира на основе динамических равновесий, развиваемых в предыдущих работах авторов. Эти пределы одновременно рассматриваются для автора текста и читателя (ожиданий читателя). У подхода, опирающегося на герменевтический треугольник «автор, текст, читатель», на наш взгляд, наибольшие перспективы в исследовании русской классической литературы. Подход предполагает активное взаимодействие элементов треугольника, а также связанных с ним феноменов и горизонтов. В этом процессе из кода, заложенного автором в тексте, благодаря усилиям читателя рождается произведение. В настоящей работе рассматриваются только филологические аспекты творчества Достоевского, тогда как в отечественной критике большое внимание уделялось его гражданской позиции и религиозно-философским взглядам. В идентификации Достоевский постоянно подчеркивает стремление выразить себя, хотя часто односторонне. Идентификацию личности наиболее отчетливо выразил его «подпольный человек», который стремится любой ценой выразить свое собственное «Я». Однако Достоевский не сливается с обличителем-героем и в чем-то, наоборот, обличает его и противопоставляет его мироотношению свое, авторское. Коммуникация определяется созданными Достоевским системами, которые характеризуют его романы. Это ущербный мрачный мир, в котором господствует искажённое сознание, созданное несчастным страдающим человеком. Здесь любовь принимает уродливые формы, редкие животные, оказывающиеся возле человека, ненормальны и т. п. Ритмы Достоевского определяются его экспрессивным стилем, созданием пограничных ситуаций. Несмотря на всю ущербность декораций, ритмы его произведений ориентированы на возвышенное, на красоту, на все лучшее, что может быть в человеке. Кроме того, в работе использован герменевтический подход М. Хайдеггера, подразделяющий смыслы на смыслы «мира» и «земли». Основными прозрениями Достоевского являются онтологическая глубина зла в человеке, всестороннее раскрытие личности, гармония симфонии голосов его героев.
Ключевые слова: автор, читатель, текст, идентификация, личность, ущербность мира героев, ориентация на идеалы, полифония, ритм, экспрессия.
DOI 10.25587/SVFU.2019.74.44573
КОжЕВНИКОВ Николай Николаевич - д. философ. н., профессор каф. философии СВФУ им. М.К. Аммосова.
E-mail: nnkozhev@mail.ru
KOZHEVNIKOV Nikolay Nikoaveich - Doctor of Philosophical Sciences, Professor, Department of Philosophy, M.K. Ammosov North-Eastern Federal University.
ДАНИЛОВА Вера Софроновна - д. философ. н., профессор каф. философии СВФУ им. М.К. Аммосова.
E-mail: nnkozhev@mail.ru
DANILOVA Vera Sofronovna - Doctor of Philosophical Sciences, Professor, Department of Philosophy, M.K. Ammosov North-Eastern Federal University.
N. N. Kozhevnikov, V. S. Danilova
The Life and Work of F. M. Dostoevsky in Context Hermeneutic triangle
M.K. Ammosov North-Eastern Federal University, Yakutsk, Russia
Abstract. The article proposes an approach based on the hermeneutic triangle supplemented by a phenomenological substantiation of the limits of identification, communication, rhythms of world harmony, which corresponds to the ideas about the coordinate system of the world based on the dynamic equilibria developed in our previous works. These limits are simultaneously considered for the author of the text and the reader (the reader's expectations). The approach based on the hermeneutic triangle: "author, text, reader," in our opinion, has the greatest prospects in the study of Russian classical literature. The approach involves the active interaction of the elements of the triangle, as well as related phenomena and horizons. In this process, from the code laid down by the author in the text, thanks to the efforts of the reader, a work is born. In this work, we consider only the philological aspects of Dostoevsky's work, while in domestic criticism much attention was paid to his civic position and religious and philosophical views. In identification, Dostoevsky constantly emphasizes the desire to express himself at all costs, although often one-sidedly. The identification of the person was most clearly expressed by his "underground man", who seeks at all costs to express his own "I". However, Dostoevsky does not merge with the accuser-hero, and in some ways, on the contrary, convicts him and contrasts his worldview with his own. Communication is determined by the created Dostoevsky systems that characterize his novels. A distorted consciousness created by an unhappy suffering person dominates in this flawed gloomy world. Here, love takes ugly forms; rare animals appearing near a person are abnormal, etc. Dostoevsky's rhythms are determined by his expressive style, the creation of borderline situations. Despite all the flawed scenery, the rhythms of his works are focused on the sublime, on beauty, on all the best that can be in a person. In addition, the work uses the hermeneutic approach of M. Heidegger dividing the meanings into the meanings of "world" and "earth". The main insights of Dostoevsky are the ontological depth of evil in man, the comprehensive disclosure of personality, the harmony of the symphony of the voices of his heroes.
Keywords: author, reader, text, identification, personality, inferiority of the world of heroes, orientation to ideals, polyphony, rhythm, expression.
Введение
Эпоха русской классической литературы золотого её века примечательна во многих смыслах. В это время были созданы глубокие литературные произведения, оказавшие фундаментальное влияние на формирование общественного мнения последних десятилетий XIX и начала XX столетий. Русская литература этого времени занимала ведущее положение в мире и оказала влияние на формирование национальных литератур во многих странах. Все это нашло продолжение в культуре серебряного века и в развитии самобытной российской философии.
Наибольшие перспективы в исследовании классической русской литературы, на наш взгляд, имеются у подхода, опирающегося на герменевтический треугольник «автор, текст, читатель», включая активное взаимодействие этих элементов. Именно в этом процессе из кода, заложенного автором в тексте, благодаря усилиям читателя рождается произведение. Рассмотрим пределы идентификации, коммуникации, ритмов мировой гармонии, исследованные в предыдущих наших работах применительно к автору, тексту
и читателю [1]. Такой подход углубляет исследования на основе герменевтического треугольника, дополняясь феноменологическими представлениями о фундаментальных пределах динамических равновесий.
В настоящей работе рассматриваются только филологические аспекты творчества Достоевского, тогда как в отечественной критике большое внимание уделялось его гражданской позиции и религиозно-философским взглядам.
Идентификация автора, текста, читательских ожиданий
Какие характерные черты являются наиболее важными для Достоевского, без которых нельзя представить его как известное нам явление. Наверное, это не совсем хорошее психическое здоровье, сложный характер, тяжелая петербургская молодость, отмененная в последний момент казнь, трудный литературный заработок. Материальную независимость он обрел только за полтора-два года до кончины. Все они связаны с пределами его существования, однако при этом у него оставалась как бы возможность взглянуть на этот предел, оценить его. Например, болезнь Ф. М. Достоевского особенно не прогрессировала благодаря внешним обстоятельствам и заботам его второй жены. Об этом свидетельствуют воспоминания врача С. Д. Яновского [2] и А. Г. Достоевской [3]. В результате он использовал преимущества пограничных ситуаций, возникавших в начальной стадии обострения болезни, для формирования особого взгляда на жизнь.
Идентификация текстов связана с мрачными декорациями, одиночеством, пограничными ситуациями. Короткие рассказы Достоевского имеют одну для всех основу: «в мрачной, безлюдной пустыне, именуемой Петербургом, в угрюмой комнате-скорлупе ютится бесконечно одинокий человек и в одиночку живет напряженно-фантастическою, сосредоточенною в себе жизнью» [4, с. 274].
Идентификацию личности в тексте наиболее отчетливо выразил «подпольный человек» Достоевского, который стремится любой ценой выразить свое собственное «Я». «Свое собственное, вольное и свободное хотение, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хотя бы до сумасшествия, - вот это-то всё и есть та самая, пропущенная самая выгодная выгода... И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотения? Человеку надо одного только самостоятельного хотения, чего бы эта самостоятельность не стоила и к чему бы не привела» [5, с. 469-470].
Однако «"Записки из подполья" произведение полемическое. подпольный человек в «Записках» не только обличитель, но и обличаемый. Общая концепция «Записок» совершенно ясно говорит, где Достоевский сливается с обличителем-героем и в чем, наоборот, обличает его и противопоставляет его мироотношению свое, авторское. Мыслями и переживаниями подпольного человека Достоевский имел в виду сказать, каким должно оказаться восприятие мира у человека, обладающего обостренным чувством собственной индивидуальности и утончённо развитым самосознанием, в том случае, если бы этот человек отказался от подчинения натуральным нравственным влечениям» [6, с. 194].
Читатель вынужден привыкать к этому многоголосию героев романов Достоевского и включиться в тяжелый труд по формированию своего взаимодействия с ними. Тем более, что иногда один и тот же герой говорит, как бы на несколько голосов.
Коммуникация автора, текста, читательских ожиданий
Достоевскому трудно было создать устойчивую систему для себя в жизни: тяжелая болезнь, бедность на протяжении большей части жизни, необходимость выплачивать долги брата и содержать семью. Только непрерывным творчеством во взаимодействии с текстом он создавал временные устойчивые структуры этой системы. Кроме
того, он попытался создать социальную систему для обоснования своей позиции в жизни и литературе. В журналах «Время», «Эпоха» совместно со старшим братом М. М. Достоевским, А. Григорьевым, Н. Страховым он развивал идеи «почвенничества». «Это была консервативная форма философского романтизма... Они полагали, что наука аналитична, тогда как искусство синтетично и поэтому полнее угадывает потребности эпохи и дух народа. Социологическая концепция «почвенничества» включала утопическую идею сближения западничества, славянофильства, «официальной народности» и православия.» «постепенства и малых дел», призывающая к «слиянию» всего «просвещенного общества» с народом в традиционно устоявшиеся формы русского быта - общину и земство» [7, с. 394-395]. Эта система также не удалась, оказавшись в значительной степени искусственной.
В. С. Соловьев пишет, как Достоевский обижался, когда старые друзья почти прямо обвиняли его в том, что он завидует Льву Толстому, и как Соловьев уверял его, что у таких писателей «не может быть соперничества, а следовательно и зависти с вашей стороны я не предполагаю» [8, с. 202]. Достоевский отвечал так: «И знаете ли, ведь я действительно завидую, но только не так, о, совсем не так, как они думают! Я завидую его обстоятельствам. Мне тяжело вот так работать, как я работаю, тяжело спешить. Вот я недавно прочитывал своего «Идиота». Там есть отличные главы. хорошие сцены. у, какие!.. Но все же таки увидел как много там недоделанного, спешного. вот и теперь: «Отечественные записки» торопят, поспевать надо. вперед заберешь - отрабатывай, и опять вперед. и так всегда!.. Ну а он обеспечен, ему нечего о завтрашнем дне думать, он может отделывать каждую свою вещь, а это большая штука - когда вещь полежит уже готовая и потом перечтешь её и исправишь. Вот и завидую. завидую, голубчик!» [8, с. 202].
В его романах есть устойчивая система, но какая же она мрачная, ущербная, трагичная. Можно выделить два основополагающих принципа, лежащих в основании этой системы: последствия «смерти Бога» и невозможность любви к ближнему.
«В пятницу вечером я в Б-цах с офицерами пил... Об атеизме говорили и уж, разумеется, бога раскассировали. Рады, визжат... Один седой бурбон капитан сидел, сидел, все молчал, ни слова не говорил, вдруг становится среди комнаты, и, знаете, громко так, как бы сам с собой: «Если бога нет, то какой же я после этого капитан?». Взял фуражку, развел руки и вышел» [9, с. 215-216].
Любовь в его романах надломленная, бессмысленная, безумная. «Если у Достоевского мужчина ненавидит женщину или женщина мужчину, то. они любят. И чем жесточе ненависть, тем это несомненнее» [2, с. 301]. «И правда. Ну, что, например, делать потом Дмитрию Карамазову с Грушенькой, Ставрогину - с Лизой, Рогожину - с Настасьей Филипповной? Если не откроется выхода в безумие, самоубийство или убийство, то остается только один выход - пошлость» [2, с. 307]. Достоевскому совершенно не удается большинство женских образов, описания природы, прежде всего, радостной и прекрасной. «Со стеклянными этими описаниями неловко даже ставить рядом описания природы, например, у Толстого или Тургенева.» [2, с. 270]. «Далека от человека жизнь природы; «духом немым и глухим» полна для него эта таинственная жизнь. Далеки и животные. до странности редко является близ героев Достоевского то или другое животное, - и, боже мой, в каком виде! Искалеченное, униженное и забитое, полное того же мрака, которым полна природа» [2, с. 272]. Но только вступит Достоевский в область мрака, туманов и дождей, - и чуждый пришелец мгновенно превращается в державного владыку. Каждое слово его звучит здесь властно и самостоятельно; здесь ему не нужны ни «пейзажи» и «панорамы», ни цитаты» [2, с. 270-271]. Он гений описания такого искаженного мира во всех его проявлениях.
Читатель ожидает надрыва, отсутствия равновесных структур, но то, что он получает, выводит за пределы имеющихся у него представлений о мире. Например, если отвлечься
от феноменологических пределов, пограничных ситуаций, то получается, что все хорошие люди (князь Мышкин, Алеша Карамазов) - «идиоты». Однако эти образы -идеалы, пределы, к которым должен стремиться всякий человек. Мышкин - это образ Христа, помещенного в современные условия, который сам достиг полного равновесия (нравственного, духовного), но оказался неспособным повлиять на конкретных людей и ни с чем возвращается обратно в клинику для душевнобольных в Швейцарии.
Читателю трудно разобраться во всех этих системах. Обычно он больше внимания обращает на идентификацию и стиль (ритмы) текстов. Романы многих других авторов (более простые тексты) могут мысленно перекраиваться читателем, достраиваться, развиваться. С Достоевским все обстоит сложнее, и читателю в качестве системы обычно приходится принимать искаженный ущербный мир, в котором живут герои Достоевского.
Ритмы автора, текста, читателя
Кириллов в «Бесах», Мышкин в «Идиоте» говорят о секундах, когда вечная гармония кажется совершенно достигнутой, но за это приходится платить своим искаженным больным сознанием. «Он задумался, между прочим, о том, что в эпилептическом состоянии его была одна степень почти перед самым припадком (если только припадок приходил наяву), когда вдруг, среди грусти, душевного мрака, давления, мгновениями как бы воспламенялся его мозг и с необыкновенным порывом напрягались разом все жизненные силы его. Ощущение жизни, самосознания почти удесятерялось в эти мгновения, продолжавшиеся как молния. Ум, сердце озарялись необыкновенным светом; все волнения, все сомнения его, все беспокойства как бы умиротворялись разом, разрешались в какое-то высшее спокойствие, полное ясной, гармоничной радости и надежды, полное разума и окончательной причины. Что же в том, что это болезнь? -решил он наконец. - Какое до того дело, что это напряжение ненормальное, если самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и рассматриваемая уже в здоровом состоянии, оказывается в высшей степени гармонией, красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и восторженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни?» [10, с. 227-228]. В это мгновение Мышкин переживал полное отсутствие времени.
По-другому осмысливает этот предел Раскольников. «Не для того, чтобы матери помочь, я убил - вздор! Не для того. чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества. Вздор! Я просто убил; для себя убил, для себя одного. мне надо было узнать тогда и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею. - Убивать? Убивать право имеете? - Всплеснула руками Соня» [11, с. 397]. Слишком примитивно все это понимал Родион Раскольников. Не убивать имеет право личность - перед законом все равны, а дерзать в мысли, творчестве, выходить за все возможные пределы, до которых дошло человечество. В этом смысл основных идей Достоевского с точки зрения вышеназванных пределов.
Человек - не периферия бытия, как у многих мистиков и метафизиков, не преходящее явление, а самая глубина бытия, уходящая в недра божественной жизни. Философские искания Достоевского оказали влияние не только на русскую, но и мировую культуру и философию. Его можно считать одним из предтечей экзистенциализма, персонализма, фундаментальной онтологии. М. Хайдеггер также все время стремится увидеть за сущим бытие, за онтическим - онтологическое [12]. Значение Достоевского «в истории развития русской философии состояло, в частности (а может быть, и в главном), в том, что он совместил в рамках одного мировоззрения крайнюю форму персонализма, развитую Герценом, и представление о глубоком мистическом единстве людей, лежащее в основе философии славянофилов» [13].
Гармонию Достоевский понимал как красоту. «Господа, - закричал он громко всем (Ипполит- Н.К., В.Д.), - князь утверждает, что мир спасет красота» [10, с. 384]. Однако термин «красота» очень неопределенный и нуждается в дальнейшей расшифровке. Если её понимать как гармонию ритмов, идентификаций и коммуникаций, опирающуюся на их пределы, то у такой «красоты» действительно огромные возможности. Однако в целом термин неудачный, поскольку отягощен многими другими смыслами.
Читательские ожидания связаны с необычным экспрессивным стилем изложения текстов, употреблением особых слов («стрюцкие», «облезина» и т. п.). Это формирует еще одно измерение к миру героев Достоевского.
Мир и земля
В герменевтике Хайдеггера выделяются две сферы (группы смыслов). Смыслы первой входят в состав авторского замысла, смыслы второй несет язык. Они выговариваются сами собой, вне воли автора. Язык транслирует их «истины бытия». Хайдеггер метафорически обозначает первую группу смыслов словом «мир». Автор стремится сделать их семантику явственной, очевидной, открытой для читателя. Для второй группы смыслов Хайдеггер использует слово «земля». Эти смыслы образуют «тайну» произведения, они недоступны ни автору, ни читателю. Образу «земли» Хайдеггер присваивает символическое значение тайны, закрытости, противостояния проникновения внутрь себя. Образ «мира» имеет противоположное символическое содержание: открытость и доступность. Этот герменевтический подход хорошо соответствует исследованию творчества Достоевского.
Группы смыслов «мир» и «земля» находятся в отношениях постоянного спора: с одной стороны, в произведении имеется явный смысл, с другой - оно хранит в себе «тайну бытия». «Господи, подумать только о том, сколько отдал человек веры, сколько всяких сил даром на эту мечту, и это столько уж тысяч лет! Кто же это так смеется над человеком? Иван... Черт, должно быть, - усмехнулся Иван Федорович» [14, с. 152].
В своих книгах Достоевский везде интуитивно ощущает «живую жизнь» как нечто самое важное для человека, хотя не может её охарактеризовать. Тем не менее «он знает, что эта живая жизнь есть нечто до того прямое и простое, до того прямо на нас смотрящее, что именно из-за этой-то прямоты и ясности и невозможно поверить, чтобы это было именно то самое, чего мы всю жизнь с таким трудом ищем» [4, с. 335]. Жизнь, преобразованная через рассмотренные выше пределы, становится бытием, и её присутствие оказывается нам доступным.
«От романа к роману (может быть, кроме «Подростка») нарастает у Достоевского то, что можно назвать «гармонией изложения». В «Братьях Карамазовых» он приводит к полному согласию разноприродные образы и картины, используя материалы «житий святых» и уголовных хроник. Это давняя его мечта и его убеждение о возможности охвата жизни самыми различными приемами словесного искусства разных народов, эпох и направлений» [15, с. 91].
«Достоевский очень сложно относился к миру, в котором он жил, и к собственной своей бедности, к обидам и удачам, в которые он не верил, и к суду грозного будущего. Он знал, что этот мир надо преодолеть, а как - не знал» [16, с. 152]. В своих романах Достоевский противопоставляет две правды: бытовую и «вечную», не исследованную еще до конца правду. Эта последняя правда направляет праведного человека, но беспощадно играет с человеком лицемерным, низким. Обычно она беспощадно губит его.
Заключение
Творчество Достоевского вызывало и продолжает вызывать яростные споры. Диапазон - от полного неприятия до признания его величайшим гением. И. Бунин считал его «просто плохим», В. Набоков - «писателем для подростков», Т. Манн был его ценителем, но предупреждал о мере в восприятии его текстов. М. Горький еще в 1914 г. выпустил
две статьи против «карамазовщины» и постановки «Бесов» в МХАТе, однако в 1928 г. он настоял на переиздании этого романа. Действительно, тексты Достоевского, воплощенные на сцене, теряют много своих преимуществ. Можно выделить несколько аспектов фундаментальных «открытий» и «прозрений» Достоевского.
1. В «Дневнике писателя» за 1877 г. он пишет: «Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, что ни в каком устройстве общества не избегните зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из неё самой и что, наконец, законы духа человеческого столь ещё неизвестны, столь неведомы науке, столь неопределенны и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных.» [17].
2. С. Аскольдов полагал, что «Достоевский впервые в мировой литературе сделал объектом изображения именно личность в человеке, в то время, как в предшествующей литературе, таким объектом был либо тип, либо характер. Изображение человека как типа (Гоголь, Островский, Лесков) - это изображение всеобщих характеристик, которые человек обнаруживает в однозначных, стандартных ситуациях, при определенных формах взаимодействия со средой (прежде всего социальной). Изображение характера (здесь Аскольдов указывает на творчество И. Тургенева и Л. Толстого) - это изображение основных составляющих внутреннего мира человека и основных закономерных форм его реакции на внешний мир. Наконец, изображение человека как личности предполагает выявление внутренней неповторимости, своеобразия и цельности человека».
3. М. Бахтин считает, что «мир Достоевского глубоко плюралистичен» [12, с. 102]. «Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голосов, . являются основною особенностью романов Достоевского. Не множество характеров и судеб в едином объективном мире в свете единого авторского сознания развертывается в его произведениях, но именно множественность равноправных сознаний с их мирами сочетается здесь, сохраняя свою неслиянность, в единство некоторого события» [18, с. 6-7].
Эти фундаментальные характеристики творчества Достоевского усиливаются герменевтическим треугольником, дополненным феноменологическими представлениями о трех фундаментальных пределах, поскольку все творчество Достоевского ориентировано на подобные пределы. В частности, здесь наглядно видно, что если индивид взаимодействует только с одним пределом как подпольный человек, то никакой гармонии он не достигнет - этот предел вытянет из него все физические и интеллектуальные силы. Или Раскольников, Кириллов, также устремленные к одному из пределов и преступившие его, не знают куда идти дальше. Только если человек стремится к совокупности всех трех пределов, только тогда он найдет духовность, гармонию, обретет устойчивое развитие.
Читатель также поначалу взаимодействует с одним пределом идентификации, поскольку поражен голосами героев, их мотивами поступков. Однако понять Достоевского он может, пропустив через себя все три предела, и только тогда он увидит, что за всеми этими искажениями художественного мира скрывается удивительная гармония. Этот вроде бы искаженный ущербный мир на самом деле зовет человека к красоте, ко всему лучшему, что в нем есть и может быть.
Л и т е р а т у р а
1. Кожевников Н. Н. Метафизический, онтологический, феноменологический, герменевтический аспекты системы координат мира на основе предельных динамических и сетевых равновесий. Монография. - Якутск: Изд. дом СВФУ, 2018. - 172 с.
2. Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников. - Т. 1. - М.: Художественная литература, 1964. - 440 с.
3. Достоевская А. Г. Воспоминания. - М.: «Художественная литература», 1971. - 496 с.
4. Вересаев В. В. Живая жизнь (О Достоевском и Льве Толстом). В собрании соч. в 5 тт. Т. 3.
- М.: Изд. «Правда», 1961. - С. 269-491.
5. Достоевский Ф. М. Записки из подполья. Собр. соч. в 15 тт. Т.4. - Л.: «Наука», 1989.
- С. 452-550.
6. Скафтымов А. П. Поэтика художественного произведения. - М.: Высшая школа, 2007. - 535 с.
7. Почвенничество. Русская философия. Словарь. - М.: Республика, 1995 - 655 с.
8. Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников. - Т. 2. - М.: Художественная литература, 1964. - 520 с.
9. Достоевский Ф. М. Бесы. В собрании соч. в 15 тт. - Т. 7. - Л.: «Наука», 1990. - С. 5-632.
10. Достоевский Ф. М. Идиот. В собрании соч. в 15 тт. - Т. 6. - Л.: «Наука», 1989. - 672 с.
11. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание. В собрании соч. в 15 тт. - Т. 5. - Л.: «Наука», 1989. - 576 с.
12. Хайдеггер М. Бытие и время. Пер. с нем. - М.: Фолио, 2003. - 503 с.
13. Евлампиев И. И. История русской метафизики в XIX - XX веках. Русская философия в поисках абсолюта. Часть I. - СПб: Алетейя, 2000. - 415 с.
14. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. В собрании соч. в 15 тт. - Т. 9. -Л.: «Наука», 1991.
- 699 с.
15. Кулешов В. И. Жизнь и творчество Ф. М. Достоевского: Очерк. - 2-е изд. - М.: Дет. лит., 1984.
- 208 с.
16. Шкловский В. Б. Собрание соч. в трех томах. - Т. 3. - М.: Художественная литература, 1974.
- 816 с.
17. Ф. М. Достоевский в русской критике. Сборник статей. - М.: ГИХЛ, 1956. - 472 с.
18. Бахтин М. М. Проблемы творчества Достоевского. Проблемы поэтики Достоевского. 5-е изд. доп. - Киев: Next. 1994. - 511 c.
R e f e r e n c e s
1. Kozhevnikov N. N. Metafizicheskij, ontologicheskij, fenomenologicheskij, germenevticheskij aspekty sistemy koordinat mira na osnove predel'nyh dinamicheskih i setevyh ravnovesij. Monografiya. - YAkutsk: Izd. dom SVFU, 2018. - 172 c.
2. F. M. Dostoevskij v vospominaniyah sovremennikov. - T. 1. - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1964.
- 440 s.
3. Dostoevskaya A. G. Vospominaniya. - M.: «Hudozhestvennaya literatura», 1971. - 496 s.
4. Veresaev V. V. ZHivaya zhizn' (O Dostoevskom i L've Tolstom). V sobranii soch. v 5 tt. T. 3. - M.: Izd. «Pravda», 1961. - S. 269-491.
5. Dostoevskij F. M. Zapiski iz podpol'ya. Sobranii soch. v 15 tt. T.4. - L.: «Nauka», 1989. - S. 452-550.
6. Skaftymov A. P. Poetika hudozhestvennogo proizvedeniya. - M.: Vysshaya shkola, 2007. - 535 s.
7. Pochvennichestvo. Russkaya filosofiya. Slovar'. - M.: Respublika, 1995 - 655 s.
8. F. M. Dostoevskij v vospominaniyah sovremennikov. - T. 2. - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1964.
- 520 s.
9. Dostoevskij F. M. Besy. V sobranii soch. v 15 tt. - T. 7. - L.: «Nauka», 1990. - S. 5-632.
10. Dostoevskij F. M. Idiot. V sobranii soch. v 15 tt. - T. 6. - L.: «Nauka», 1989. - 672 s.
11. Dostoevskij F. M. Prestuplenie i nakazanie. V sobranii soch. v 15 tt. - T. 5. - L.: «Nauka», 1989.
- 576 s.
12. Hajdegger M. Bytie i vremya. Per. s nem. - M.: Folio, 2003. - 503 s.
13. Evlampiev I. I. Istoriya russkoj metafiziki v XIX - XX vekah. Russkaya filosofiya v poiskah absolyuta. CHast' I. - SPb: Aletejya, 2000. - 415 s.
14. Dostoevskij F. M. Brat'ya Karamazovy. V sobranii soch. v 15 tt. - T. 9. -L.: «Nauka», 1991. - 699 s.
15. Kuleshov V. I. ZHizn' i tvorchestvo F. M. Dostoevskogo: Ocherk. - 2-e izd. - M.: Det. lit., 1984.
- 208 s.
16. SHklovskij V. B. Sobranie soch. v trekh tomah. - T. 3. - M.: Hudozhestvennaya literatura, 1974.
- 816 s.
17. F. M. Dostoevskij v russkoj kritike. Sbornik statej. - M.: GIHL, 1956. - 472 s.
18. Bahtin M. M. Problemy tvorchestva Dostoevskogo. Problemy poetiki Dostoevskogo. 5-e izd. dop.
- Kiev: Next. 1994. - 511 c.
