CC BY
49
ЖИВОЙ ТРУД, ОВЕЩНЕНИЕ И ВЛАСТЬ
Щ_Г.Н. Киреев
Аннотация. В статье показывается, что определение власти как господства одного индивидуума над другим устарело там и тогда, где и когда непосредственные отношения людей в производстве, обмене, распределении и потреблении сменились «отношениями» продуктов человеческой деятельности; где общественное разделение труда, распределение деятельности по профессиям и кооперация сформировали постоянно меняющиеся общественные группы. Потребности этих групп, их экономические, социальные, политические, идеологические интересы составляют сегодня действительные основания и обоснования феноменов власти.
Ключевые слова: живой труд, власть, отчуждение, классы, человеческая деятельность, собственность, свобода.
Summary. Power definition as dominations of one individual over another has become outdated there and then, where and when direct relations of people in manufacture, an exchange, distribution and consumption were replaced by «relations» of products of human activity; where the public division of labour, activity distribution by trades and cooperation have generated constantly varying public groups. Requirements of these groups, their economic, social, political, ideological interests make today the valid bases and substantiations of phenomena of the power.
Keywords: living labour, power, reification, alienation, classes, human activity, property, freedom.
290
Всякое производство есть неко- производства продукт перестает быть
торое опредмечивание индиви- продуктом единичного непосредствен-
да», «самоосуществление, предметное ного труда. В качестве производителя
воплощение субъекта» [ 1, 109-110], все больше и больше выступает комбина-
перенесение осмысленной человеком ция видов общественной деятельности.
деятельности на объект. Осваивая со- Каждый отдельный ее вид оттесняется
зданный им самим и другими предмет- на второй план и теряет свое доминиру-
ный мир, субъект «вбирает» его в себя, ющее значение. Главенствующую роль
в свою живую способность — распредме- приобретает совокупный рабочий, или
чивает этот мир. При этом две формы общественно-комбинированные систе-
единого процесса деятельности — оп- мы труда. Этот же процесс содержал и
редмечивание и освоение (распредме- содержит в себе свою собственную про-
чивание) — совершаются во взаимной тивоположность: разделение предметов
обусловленности. деятельности и расщепление самой де-
Уже в рамках феодализма и стано- ятельности человека на ее «частичные»
вящегося капиталистического способа функции. Это неизбежно означало рас-
щепление деятельностнои сущности человека и превращение индивида в человека «частичного».
В современном идеологическом многообразии имеется лейтмотив, который почти всегда присутствует в суждениях «рыночников»: рынок — стимул, способный побудить инициативу и повысить производительность общественного труда, фактически как аксиома пропагандируется тождество понятий «частная собственность», «свобода», «рынок».
Однако свобода производителя не следствие рынка, а его причина. Не рынок создает условия собственного бытия, а условия вызывают его необходимость. Рыночный обмен есть следствие и форма распределения человеческой деятельности и разделения труда, а потому рынок существует лишь потому, что есть различие видов деятельности человека и результатов этой деятельности.
Чаще всего толкуя о «рынке вообще», рассуждают о рынке капиталистическом, ибо только там существует рынок товаров, рынок капиталов и «рынок труда». Заметим, что в этой триаде речь должна идти не о рынке труда, а о рынке рабочей силы, так как именно ее покупает капиталист, именно ее целесообразная деятельность именуется «живым трудом». Отождествлять же действующего и его деятельность вряд ли корректно. Так же, как некорректно отождествлять понятия: «товар как потребительная стоимость»; «товар как меновая стоимость», «меновые стоимости как товар» и, наконец, «товар — рабочая сила», ибо все они говорят о различных свойствах конкретных товаров, скрывающихся в абстрактном понятии — «товар вообще» [2, 251-258;]. Если перейти от абстракции к конкретике, то названные понятия следует разделять.
Всю историю классовых обществ можно разделить на две ступени. Первая характеризуется различного рода отношениями личной,, прямой зависимости человека от другого человека, Вторая тем, что здесь господствуют опосредованные отношения: личная независимость, основанная на вещной зависимости. Отсюда следует, что категории «товар — рабочая сила» и «рынок труда» не одно и то же. Труд еть процесс потребления физической и духовной потенций рабочей силы. До того и для того, чтобы ее потребление состоялось, она должна побыть товаром, ибо при капитализме прямая и постоянная зависимость рабочей силы от ее потребителя (рабовладельца, феодала) исчезла. Это во-первых.
Во-вторых, понятие «товар как потребительная стоимость» относится к обществам, где доминирует личная, прямая зависимость человека от человека, а «товар как меновая стоимость» говорит о том, что разделение труда и общественный обмен уже состоялись, а значит, появилась возможность для опосредствованного обмена и превращения каких-то товаров в меновые стоимости. А так как каждый товаровладелец хотел, чтобы именно его товар стал всеобщим эквивалентом, то появилась всеобщая меновая стоимость — деньги.
То, что товар есть вещь, имеющая во всяком обществе потребительную и меновую стоимости, общеизвестно. Вместе с тем, товар, как и все явления капиталистического способа производства, представляет отношения лиц, скрытые под вещной оболочкой. Сопоставляя свои продукты как товары, производители соотносят различные виды труда как труд «вообще». Здесь вещи опосредуют деяпьельноть людей, а отношения лиц проявляются как отношения вещей.
291
И если мы говорим о рынке товаров, то здесь должен подразумеваться и рынок их создателей. Почему? Потому что рыночный товаровладелец может быть и создателем товара — товаропроизводителем, и товаровладельцем, который в создании товара никакого участия не принимал (частный предприниматель, акционер, посредник, перекупщик, вор и т.д.). Кто из них — товаровладелец или товаропроизводитель — является действительным субъектом рынка и действительным частным собственником?
Далее. Особое положение всеобщего товара — денег — делает их вроде бы независимыми от человеческих потребностей. Но это не так. Денежная форма — лишь дважды опосредованный (и потребительной, и меновой стоимостями) человеческий труд. Не деньги делают товары соизмеримыми. Наоборот, взаимная соизмеримость товаров и содержащегося в них полезного труда делают деньги товаром товаров. Почему именно деньги, а не товары становятся предметом всеобщего вожделения? Потому что они есть «предметное опосредствование труда. Они делают труд и продукт 292 отдельного лица всеобщим явлением, то есть придают им общественный характер» [3, 116]. В деньгах, как превращенной и овеществленной меновой стоимости, общественное отношение лиц превращено в общественное отношение вещей, а личная мощь — в некую вещную мощь. Отсюда вывод: «Отнимите эту общественную мощь у вещи - вам придется дать ее одним лицам как власть над другими лицами» [4, 100]. Так власть экономическая смыкается с таинством власти политической.
Рынок частной собственности эпохи капиталистического производства и потребления есть рынок неравных и несвободных собственников. Во-пер-
вых, все они служат накоплению общественного богатства. Богатства, превратившегося из средства существования человечества в общественную цель. Во-вторых, капиталистическое отношение предполагает, что собственность на условиях осуществления труда отделена от рабочей силы. Рабочий является собственником только своей духовной и физической потенции. Эта отделен-ность от него условий производства постоянно возрастает, а потому возрастает и зависимость, несвобода рабочей силы от собственников условий осуществления труда. Рабочие «свободны» в двояком смысле: они сами не принадлежат непосредственно к числу средств производства, ... но и средства производства не принадлежат им. Их бытие мало зависит от их собственной воли и потому несвободно. В-третьих, рабочая сила может считаться собственностью отдельного рабочего индивида только до момента ее продажи. С момента продажи кончается и частная собственность рабочего, и его свобода распоряжаться потреблением «своей» рабочей силой. Все это превращает его в фиктивного частного собственника самого себя.
В-четвертых, присвоение интеллектуальных и физических потенций рабочей силы не всегда предполагает зримых и тем более непосредственно насильственных форм принуждения к труду. Вследствие становящегося глобальным общественного разделения труда капиталистическое присвоение человеческой деятельности приобретает все более и более опосредованный характер.
В итоге овеществленный труд и его отчуждение рождают феномен, который определяется как личная независимость, основанная на вещной зависимости. Это такое порождение
человеческого труда, которое при капитализме выступает как самостоятельное бытие, чуждое бытию человеческому, как второй социальный мир. Превращенные феномены этого мира противостоят реальному человеку, замещают его, угнетают, подавляют и разрушают. Они функционируют как безличная социальная сила, притязающая на формирование человека и управление им. Такие формы превращенные, как товар, деньги, ценные бумаги, общественные институты и значимые для общества символы, подменяют собой действительные общественные отношения, заменяя связи между реальными людьми на связи между вещами.
Действительность овещнения проявляет себя в двух взаимосвязанных процессах: деперсонификации людей — утрате ими тех атрибутов, которые принадлежат им неотъемлемо; и субъективировании вещей — перенесении атрибутов субъективности с человека на социальную вещь [5, 519]. Индивид находит теперь уже вне себя свою способность быть общественным существом, «зато противостоящая ему вещь превратилась теперь в подлинное общественное существо, которое он стремится пожрать, но которое пожирает его» [6, 486]. Здесь, как нам кажется, кроется одно из существенных оснований феномена властных структур капиталистического общества. Люди входят в такие социальные роли, в которых они являются пер-сонификаторами вещных факторов (в особенности экономических). Например, социальные качества предметов не что иное, как опредмеченные качества их производителей — субъектов. Но возникший фетишистский характер предметных форм служит непосредственной почвой фетишистского сознания. Последнее есть не что иное, как некри-
тический результат восприятия прозаически реальной мистификации, или «религия повседневной жизни» [7, 398].
Процесс овещнения деформирует и извращает отношение человека к своей собственной индивидуальности. Чем больше все мерила человеческого поведения выступают как внешние и вещные эталоны, тем в большей степени человек и к самому себе относится как к вещи, находящейся среди вещей. Отчуждение от рабочей силы предмета, орудий и средств производства, лишение ее возможности контролировать процессы производства, обмена, распределения и потребления делают живой труд «добровольным» рабом «всеобщего эквивалента» — денег.
Вместе с изменением положения рабочей силы меняется и бытие эксплуататора: все чаще не собственник распоряжается капиталом, а капитал командует им. Возникает сумасшествие капиталистического производства, действительным смыслом которого все больше становится не производство потребительных стоимостей и даже не выкачивание из живого труда прибавочной стоимости, а расширенное воспроизводство капитала, приносящего сложные проценты [8, 477, 523].
На этом фоне «двойного» отчуждения (отчуждения прибавочного труда ради его превращения в капитал и превращение капитала в средство извлечения и увеличения денежной прибыли) складывается то, о чем сегодня предпочитают умалчивать — отношения классов. В изложенных выше отношениях отдельный рабочий выступает только лишь как часть совокупного целого, а его эксплуататор — как отдельный, но достаточно анонимный владелец денег.
По кажимости рабочего никто конкретно не эксплуатирует, так как усло-
293
294
вия бытия «живого труда» и условия его потребления и присвоения многократно опосредованы. Многообразие опос-редований прячет действительного эксплуататора не только от рабочего, но и от него самого. Акционер или рантье, получающие проценты, чаще всего не связаны напрямую ни с производством, ни с теми, чей труд они присваивают. Эти, рассмотренные К. Марксом, особенности уводят классовый антагонизм в сущностные глубины общественных отношений, для понимания которых одной эмпирии явно недостаточно.
Если же рассматривать структуру современного рабочего класса (а следовательно, и характер взаимоотношений его социальных групп), то антагонизм труда и капитала будет выступать перед исследователем во все возрастающем многообразии форм. И здесь эмпирия отдельного может затемнить теорию общего, так как за вычетом второстепенных признаков в состав современного «живого труда» входят не только промышленный и сельский пролетариат (со всеми его отрядами), но и пролетариат инженерно-технический, торговый, конторский, административный, пролетарии искусства, культуры и, наконец, интеллектуальный пролетариат. Таким образом, понятие «совокупный работник» обозначает ныне не только кооперацию деятельности работников различных профессий, участвующих в создании единого конечного продукта, но и все более усложняющуюся структуру «живого труда».
Категория «живой труд» приобретает особое значение там, где в производстве и обмене возникает противоположность труда и условий его существования; где личная независимость основывается на вещной зависимости [9, 101, 169], где основой обществен-
ного обмена служит наемный труд, а его непосредственной целью являются деньги.
У «живого труда» множество масок. Это и процесс потребления рабочей силы в производстве не только материального, но и духовного продукта. Это и результат, воплощающий в себе деятельность рабочей силы, ее объективированная действительность. Живой труд — это и субъект, и объект обмена при взаимодействии людей в процессе производства и потребления. Все перечисленные метаморфозы живого труда совершаются одновременно и непрерывно в системе экономических, социальных, политических и идеологических отношений. Физическое, природное бытие живого труда проступает в этих отношениях как данность, о воспроизводстве которой она должна позаботиться сама, индивидуально и свободно. Однако даже полное совпадение деятельности живого существа с объективной необходимостью, абсолютное подчинение его этой внешней необходимости не является даже намеком на свободу.
Свобода начинается там и тогда, где и когда возникает выбор целей и средств для их реализации. Все это появляется лишь тогда, когда живое существо начинает производить — опосредствовать, регулировать и контролировать свой обмен с природой для удовлетворения собственных потребностей. Свобода, следовательно, возникает на базе отнюдь не абстрактных необходимостей общественного производства, обмена, распределения и потребления. А потому действительное бытие свободы не есть безграничный произвол индивида, ибо деятельный субъект всегда ограничен возможностями, которые предоставляют ему природа и общество.
Вне этих объективных отношений проблемы социального смысла, целей и средств, свободы, принуждения и власти превращаются в проблемы схоластические. Если условия существования и воспроизводства «живого труда» принадлежат ему самому, то цель, смысл его бытия и воспроизводства в нем самом. Степень его свободы в характере созданного при его участии общественного устройства, в степени познания и использовании природных условий. Если условия бытия «живого труда» и он сам принадлежат другому; если условиями его бытия и его собственным бытием распоряжается другой, то «живой труд» есть только средство реализации чуждой ему цели, а его деятельность лишена подлинно человеческого смысла.
Отчуждение есть процесс взаимодействия людей, в результате которого материальная и духовная деятельности, результаты деятельности, способности, силы, сознание и воля «живого труда» отделяются от него и приобретают относительную самостоятельность. По сути своей отчуждение труда является следствием трех оснований: общественного распределения деятельности субъектов; обмена, возникшего на базе общественного распределения труда; социально-классового расслоения общества, порожденного исторически определенной системой производственных отношений.
Отчуждение труда и социально-классовая структура общества связаны между собой, ибо оба явления есть порождение одной и той же сущности: противоречивого единства общественного производства, социально-группового присвоения и индивидуального потребления производственных отношений. Вследствие особого места в системе общественного производства, особой
роли в организации общественного труда, собственники условий производства присваивают живой труд, плоды отчужденного труда, а вместе с ними и реальную власть над общественными отношениями. Именно поэтому одно только обобществление природных богатств и средств труда не снимает проблем отчуждения. Для снятия его обобществленное производство и отдельное потребление индивидуума должны быть соединены качественно иным способом, нежели те способы, которые существовали при господстве частной собственности, частного интереса и частного права. Место распределения опосредованного стихией рынка и господством меновых стоимостей должна занять такая форма распределения, которая позволит снять отчуждение живого труда от условий производства, распределения, обмена и потребления. Речь, следовательно, должна идти о прямой, непосредственной демократии. Только прямое, открытое и фактическое участие «живого труда» в контроле, руководстве, управлении всеми сферами общественного воспроизводства в состоянии на деле, а не на словах снять остатки отчуждения и социального неравенства.
Лозунг «Экономическая независимость — основа демократии» бессмыслен, даже с точки зрения В.И. Даля. Этимологически «зависеть» — «быть под властью, под полным влиянием, в чьей-то воле. Быть следствием известной причины» [10 , 560]. Отсюда следует, что «не зависеть» можно только тогда, когда есть чья-то чужая воля, противостоящая субъекту власть, враждебные субъекту причины и обстоятельства. Если всех этих обстоятельств нет, то «независимость» становится словом — пустышкой. И демократию оно определить вряд ли сможет. Добавление
295
296
«экономическая» ясности не вносит, ибо непонятно, какое именно производство, какие обмен, распределение и потребление составляют «основу» столь фантастической демократии. Такого в действительности не бывает. Если лозунг «независимости» конкретизировать реальными социальными отношениями, то независимость превратится в зависимость. В общество, где любой субъект будет так или иначе зависим от другого (производящего, распределяющего, обменивающего, управляющего, потребляющего и т.п.).
Связанное с демократией определение власти находится не в лучшем положении. Вероятно, претендуя на беспристрастность, авторы и составители четырехтомной «Новой философской энциклопедии» 2000 года дали минимум шесть определений власти: вводное, ве-беровское, волюнтаристское, герменевтическое, структуралистское и постмодернистское. Рассмотрим их.
Вводное. «Власть — возможность оказать воздействие на что-то и на кого-то. Власть тесно связана с господством и авторитетом». Однако возможность может быть и реальной, и абстрактной. Реальная имеет в наличии и объективные и субъективные предпосылки для того, чтобы превратиться в действительность власти. У возможности абстрактной нет либо экономических, либо социальных, либо политических, либо идеологических предпосылок. Если никаких предпосылок (условий) нет, то это вряд ли возможность. Скорее всего, в наличии иллюзия или благое пожелание. Далее. «Господство и авторитет» издавна имеет более четкие марксистские формулы: «власть авторитета» и «авторитет власти». Первая обозначает добровольное подчинение опыту, знанию, умению, заслугам. Вторая основы-
вается на том или ином принуждении. Власть авторитета функционировала в доклассовом обществе, «авторитет власти» — в обществах классовых.
«Власть состоит в способности индивида А добиться от индивида Б такого поведения или такого воздержания от действий, которое Б в противном случае не принял бы и которое соответствует воле А», — писал М. Вебер. Однако если власть явление общественное, то почему в качестве субъектов выступает пара индивидов? Разве социальные, профессиональные, этнические, классовые и прочие группы не взаимодействуют во властных отношениях? Если же власть реализуется только через отношения отдельных индивидов, то все сложнейшее бытие социумов можно будет упростить до примитивизма.
Волюнтаристская модель власти также основана на методологическом индивидуализме, где любой коллектив рассматривается в качестве совокупности отдельных воль, каждая из которых представляет собой комплекс намерений и страстей. В концепциях Т. Гоббса, Дж. Локка, Д. Юма и Р. Даля постепенно оформлялся причинно-следственный, каузальный характер властных отношений. Однако это положительное свойство волюнтаристских концепций постоянно сопровождалось и сопровождается тем, что определяющие намерения, страсти и волевые начала возникают и существуют как бы сами по себе, вне определяющих их причин.
Герменевтическая модель власти по сути своей может быть определена как модель идеалистическая. «Смысловые, символические и нормативные конструкты» конечно же, участвуют в бытии общества. Но вряд ли до такой степени, чтобы «формировать практическую рациональность». Скорее,
наоборот: практика бытия формирует смыслы и нормы. Думается, не случайно автор статьи отмечает, что «материальные» аспекты властных отношений» остались по существу вне интереса адептов герменевтической модели. И это естественно для людей, считающих что «именно благодаря их способности разделять с другими мысли и отношения поддерживается их способность властвовать и подчиняться».
Постжодернистская модель власти имеет множество вариантов. В их числе есть и повторы, и видимость отрицания других концепций власти. Так, например, отвергая индивидуализм и волюнтаризм, постмодернизм признает центральными элементами власти язык и символы герменевтической модели. Утверждая, что власть концентрируется не только в политической сфере, а встречается повсюду (в семье, в университете, в офисе, в больнице, в культуре), постмодернисты практически подменяют сущность власти отдельными формами ее проявления. Говоря о власти как «универсальном общественном отношении», М. Фуко и теоретики постмодернизма не акцентируют внимания на главном: на основаниях, средствах, способах власти, ибо, говоря об «универсальности», надо предварительно выяснить тип общества и содержание общественных отношений, в которых эта «универсальность» проявляется. Иными словами, идет ли речь о «власти авторитета» или об «авторитете власти».
Структуралистская модель власти связывает вместе имена К. Маркса и Э. Дюркгейма. Связь эта кажется нам произвольной. Нельзя не согласиться с утверждениями Э. Дюркгейма, что общество — это реальность особого рода, несводимая к другим формам
реальности, что человек — это двойственная реальность, сочетающая в себе и индивидуальные, и доминирующие социальные начала. Но там, где он, следуя позитивистской традиции, начинает сочинять рецепты для социологии, его вряд ли можно объединять с К. Марксом. Откуда Э. Дюркгейм берет «социальные факты, не сводимые ни к экономическим, ни к психологическим, ни к физическим и т.п. фактам»? В силу каких причин эти факты обладают суммой самостоятельных свойств, позволяющих оказывать на индивида «принудительное давление, толкающих индивида на те или иные поступки»? Если эти факты «социальные», то вряд ли они могут существовать независимо от индивидов, Если эта «независимость» рождается природными закономерностями, то индивид — опять-таки часть природы. Если «независимость» есть образное выражение для обозначения уже состоявшихся результатов совместной человеческой деятельности, то этот совокупный итог тоже не должен исключать деятельность отдельных индивидов.
Рассмотренные выше шесть концепций власти относительно доминируют в отечественной кратологии. Книга В.Г. Ледяева «Власть: концептуальный анализ» посвящена исследованию зарубежных (по преимуществу англоязычных) концепций власти. Ценность этой работы в том, что ее автор не ограничивается поверхностным пересказом известных и достаточно популярных кра-тологических идей, но вырабатывает собственную позицию в определении власти. Позицию отнюдь не бесспорную, но свою.
Во введении к монографии В.Г Ле-дяев отмечает, что у большинства исследователей в основе понятия власти
297
298
лежит идея производства каузальных следствий: власть представляет собой способность оказать определенное воздействие на объект. В таком виде, замечает автор, определение власти неопределенно. Не каждое воздействие и не каждая способность воздействия есть власть. Однако вслед за этой максимой следует сомнительное утверждение: «Концепция власти поэтому должна определить критерий (или критерии) существенного (значимого) влияния, отличающее власть от обычной каузальной связи» [11, 6-7].
Сомнительность «обычной» связи в том, что в объективной реальности все бытие и его взаимосвязи не обычны, а специфичны. И по пространству — времени, и в конкретных формах существования. «Обычная» же каузальная связь, вероятно, такова, какой ее представляет исследователь, созидающий свою собственную концепцию. При такой «методологии» любые объективные взаимоотношения и взаимосвязи могут быть представлены и как властные взаимозависимости субъекта и объекта, и как отсутствие оных, и как властная конструкция, созданная согласно субъективным предпочтениям ее творца.
Наиболее внятной в изложении В.Г Ледяева выглядит концепция власти П. Блау [12; 13], который считал власть «разновидностью социального обмена». Уже эта часть определения близка к материалистической социологии, ибо из производства, распределения, обмена и потребления возникает вся исторически-определенная система общественных (в том числе и властных) отношений. П. Блау прав и в том, что навязывание воли одного субъекта другому включает в себя и угрозу наказания, и отказ в поощрениях того или иного рода. Действительным источни-
ком власти, по П. Блау, «является неравномерное распределение ресурсов, которое обусловливает одностороннюю зависимость одних людей или групп от других, позволяющую обладателям ресурсов «обменивать» их на желаемое поведение» [13, 40-42].
Книга В.Ф. Халипова «Кратология
— наука о власти» гораздо более мето-дологична, нежели работа В.Г. Ледяева. Объясняется это тем, что второй сделал предметом своего исследования только базовое понятие о власти, а первый пытается положить начало «фактически новой, фундаментальной, единой, целостной науки...» [14, 3]. К сожалению, желаемое не всегда и не везде порождает действительное. Заявив, что «идти надо в современном мире от главного
— от власти народа, от демократии, от Конституции», Вячеслав Филиппович не уточняет социальную неоднородность «народа», а демократия и Конституция существуют у него только в ранге всеобщего. (Заметим кстати, что в подавляющем большинстве определений власти авторы пытаются представить ее только средством подчинения, господства, командования общественного меньшинства над эксплуатируемым большинством. Но в человеческой истории не только бывали, но и есть формы власти, где доминируют потребности и интересы трудящегося большинства, а подавление, принуждение и господство направлены против еще вчера господствовавшего и властного меньшинства. Например, формы прямой и непосредственной демократии первобытнос-тности, античные форумы, новгородское вече, Парижская коммуна, Советы.) Однако В.Ф. Халипов свое «Введение» в концепцию науки о власти начинает с утверждений: «власть не только превыше всего», но требует понимания ее
сути и «служения ей всех граждан (подданных) снизу доверху, заботы о ней, ее безопасности, об устойчивости, о прогрессе ее». «Она (власть) несет огромный потенциал заботы о благе народа, служении свободе, безопасности, благополучию ВСЕХ (ГК.) граждан» [14, 6, 16]. Вступительный панегирик власти «вообще» дополняется весьма сомнительным утверждением, что «власть — универсальное и повсеместно распространенное явление, регулятор отношений управляемости в живой природе, особенно в среде организованных существ». Вероятно, этому определению власти больше всего подойдут другие определения: не власть, а «предвласть» или «правласть», которые автор употребляет, характеризуя «дочеловечес-кие», стадные взаимосвязи [14, 16]. Человеческие и подлинно властные отношения начинаются все-таки там, где есть хотя бы начала труда и действительного производства.
В связи с изложенным, не совсем ясно и начало следующей формулы: «Человек формирует свою жизнь прежде всего путем отношений власти с себе подобными...» [14, 21]. Думается, что прежде всего человека волнует не охранение власти и заботы о ней, а проблемы собственного выживания и существования. Взаимоотношения людей, и властные (принудительные), и коллективистские (взаимопомощь, взаимовыручка), есть только следствия определенного способа воспроизводства условий человеческого бытия.
Поэтому сущность власти можно определить как действительное содержание объективных общественных взаимоотношений отдельных субъектов и социальных групп. Взаимоотношений по поводу конкретных проявлений производства, распределения, обмена
и потребления. Именно отсюда возникает бесконечное многообразие наличных форм власти и их субъективных интерпретаций. А так как в отдельных явлениях сущность не только выражается, но маскируется (видимости свободы, равенства, ненасилия, законности и права), то сущности и существования нередко не совпадают, а формы превращенные подменяют собой чувственно-конкретные формы наличного бытия.
В итоге основание человеческого бытия — живой труд — нередко подменяется господством его же следствия — капитала. Это становится возможным потому, что опредмечивание, овеществление и отчуждение человеческих потенций превращает иллюзии в реальность, а кажимости в действительность.
ЛИТЕРАТУРА
1. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 46, Ч. I; Т. 46, Ч. II.
2. Маркс К. и Энгельс Ф.Соч. Т. 23, гл. 1; Т. 16.
3. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 46, Ч. I.
4. Там же.
5. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 26, Ч. III.
6. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 46, Ч. I.
7. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 25, Ч. II. 299
8. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 26, Ч. III.
9. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 46, Ч. I.
10. Даль В. Толковый словарь. - Т. 1. - М.: ГИЗ, 1955.
11. Ледяев В.Г. Власть: концептуальный анализ. - М.: РОССПЭН, 2001.
12. Blau P.M. Differentiation of Power // Political Power: A Reader in Theory and Research. - New York: The Free Press; London: Collier- Macmillan, 1969.
13. Blau P.M. Exchange and Power in Social Life. - New York: Wiley, 1964.
14. Халипов В.Ф. Кратология - наука о власти. Концепция. - М.: ЗАО «Экономика», 2002. ■
