CC BY
315
УДК 821.161.1.09
ЖИТИЙНЫЙ СЮЖЕТ В РОМАНЕ Л. Н. ТОЛСТОГО «АННА КАРЕНИНА»
Г. А. Ахметова
Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450074 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32.
Тел./факс: +7 (347) 273 68 74.
E-mail: toha230@rambler.ru
Роман «Анна Каренина» анализируется с точки зрения обращения Л. Н. Толстого к традиции древнерусской агиографии, в частности использования им сюжета Жития Марии Египетской. Житийная реминисценция рассматривается как скрытый миф, на который спроецирован жизненный путь главной героини романа. По контрасту с житийным сюжетом о раскаявшейся блуднице Марии Египетской история Анны Карениной воспринимается как древняя история о человеке, утратившем «благодать» и ведомом дьяволом. Житийная реминисценция позволяет значительно углубить символический подтекст романа, смыкая начало и конец его в древний сюжет о грехе и воздаянии.
Ключевые слова: житийный сюжет, реминисценция, скрытый миф, символика дьявола и ада, самонаказание.
В последнее время исследователи все чаще обращаются к поискам глубинных основ произведений Льва Толстого, в частности, к житийным традициям в его творчестве [і]. Однако роман «Анна Каренина» редко рассматривается относительно древнерусской литературной традиции. Так, до сих пор мало изучен факт упоминания в романе Жития Марии Египетской, не исследована функция этой житийной реминисценции в произведении. А. Г. Гродецкая в своей статье описывает данную реминисценцию как доказательство религиозного обращения Анны в финале романа [2, с. 444]. Мнение это не представляется бесспорным.
Находясь после рождения дочери на грани жизни и смерти, Анна в бреду говорит Каренину о «святой мученице» Марии Египетской, не называя ее имени: «Я все та же... Но во мне есть другая, я ее боюсь - она полюбила того, и я хотела возненавидеть тебя и не могла забыть про ту, которая была прежде. Та не я. Теперь я настоящая, я вся. Я теперь умираю... Одно мне нужно: ты прости меня, прости совсем! Я ужасна, но мне няня говорила: святая мученица - как ее звали? - она хуже была. И я поеду в Рим, там пустыни, и тогда я никому не буду мешать, только Сережу возьму и девочку.» [3, с. 440].
Мария Египетская считается покровительницей кающихся и борющихся с плотской страстью женщин. Первое житие преподобной Марии было написано Софронием Иерусалимским, а канон -Симеоном Метафрастом. Многие из мотивов жития Марии Египетской оказались перенесены в средневековых легендах на Марию Магдалину.
Согласно житийному сюжету, блудница Мария попыталась войти в храм Гроба Господня, но какая-то сила удерживала ее. Осознав свое падение, она начала молиться перед иконой Богородицы, находившейся в притворе храма. После этого она смогла войти в храм и поклониться Животворящему Кресту. Мария опять обратилась с благодарственной молитвой к Деве Марии и услышала голос,
сказавший ей: «Перейди Иордан, и обретешь блаженное успокоение» [4, с. 29]. Послушав, Мария приняла причастие и, перейдя Иордан, поселилась в пустыне, где провела 47 лет в полном уединении, посте и покаянных молитвах.
Первые 17 лет Марию преследовали блудные страсти и воспоминания о прошлой жизни: «.семнадцать лет я сражалась в этой пустыне с необузданными своими страстями, как с лютыми зверями. Когда я садилась есть, мне хотелось мяса и египетской рыбы, хотелось вина, столь мной любимого, ибо, живя в миру, я много его пила; здесь же, не находя и воды, я сгорала от жажды и несказанно страдала. Посещала меня и безрассудная тоска по разгульным песням, постоянно смущая меня и побуждая напевать их демонские слова, которые я помнила» [4, с. 30].
После многолетних искушений страсти оставили святую, закончилась пища, взятая из Иерусалима, а одежда истлела от ветхости, но, как повествует ее житие, «.с того времени и до сих пор сила Божия всяким путем сохраняла мою грешную душу и жалкое тело» [4, с. 33].
Думается, упоминание в романе о житийной святой Марии Египетской далеко не случайно. Житие Марии Египетской можно рассматривать как своеобразный скрытый миф, на который спроецирован жизненный путь Анны Карениной. По контрасту с житийным сюжетом романный сюжет воспринимается как древняя история о человеке, ведомом дьяволом, история об утрате души и сошествии во «тьму».
В духе христианских представлений древне -русской литературы женская красота и плотская страсть трактуются автором «Анны Карениной» как соблазн и наваждение дьявола. Героев многих древнерусских житий и повестей искушает блудный бес. Но только святые могут бороться с дьяволом.
Христианская символика дьявола и ада настойчиво сопровождают Анну уже на первых стра-
ницах романа. В эпизоде на московском балу ее красота дана в восприятии Кити, страдающей от предательства Вронского. Какая-то «сверхъестественная сила» притягивает ее взгляд к Анне. Глазами Кити передан полный набор туалета Анны, при этом Кити с ужасом ощущает ее демоническую прелесть: «.но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести». На лице Вронского вместо спокойной и твердой манеры появляется выражение «покорности и страха». Во время мазурки Анна смотрит на Кити и улыбается «прищурившись». Маленькая деталь оставляет ощущение хитрости и потенциальной жестокости. «Да, что-то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней», - сказала себе Кити» [3, с. 91, 93].
Бесовская прелесть - архаизм, удачно найденный Толстым. Едва намеченный в бальном эпизоде мотив зазвучит с нарастающей амплитудой на страницах романа.
Мотив ада проскальзывает как будто случайно в реплике Каренина в семейном эпизоде после возвращения Анны в Петербург. На вопрос Анны, что он читает, Каренин отвечает: «Теперь я читаю Duc de Lille, «Poesie des enfers» [3, с. 123]. Дюк де Лиль -вымышленное имя, отдаленно напоминающее Шарля Леконт де Лиля, автора поэтического сборника «Варварские стихотворения» (1862). Название книги («Поэзия ада») имеет отдаленное созвучие с названиями отдельных стихотворений де Лиля: «Тоска дьявола», «Каин». В тишине семейного вечера Карениных «инфернальная» деталь подобна вспышкам молнии на горизонте.
Еще один мимолетный штрих - злословие в салоне Бетси Тверской о туалете Мальтищевой: «Вы слышали, и Мальтищева, - не дочь, а мать, -шьет себе костюм diable rose» [3, с. 146]. В 1874 г. на сцене французского театра в Петербурге шла комедия Е. Гранжа и Л. Тибу «Les diables roses» («Розовые дьяволы»). Отсюда стиль модного костюма мадам Мальтищевой. При этом деталь входит в единое семантическое поле: отблески адского пламени то и дело вспыхивают в романе, предваряя главную тему.
Мимолетны, казалось бы, упоминания о Яш-вине, приятеле Вронского, завсегдатае игорной залы в Английском клубе, называемой «инфернальной»: «Я иду в инфернальную», - сказал полковник и отошел от стола»; «.заглянули в инфернальную, где у одного стола, за который уже сел Яшвин, толпилось много державших» [5, с. 272-273]. Ор-гийная безудержность игры не контролируется разумом. Это своего рода наваждение, бесовская прелесть, как и любовное влечение.
Еще одна сцена в романе таит в себе «дьявольский» подтекст. В салоне Бетси Тверской звучит светский каламбур о женщинах с «тенью» и без нее (то есть имеющих любовников и не имеющих их):
«-.она привезла с собой тень Алексея Вронского, - сказала жена посланника.
- Да что же? У Гримма есть басня: человек без тени, человек лишен тени. И это ему наказание за что-то. Я никогда не мог понять, в чем наказанье. Но женщине должно быть неприятно без тени.
- Да, но женщины с тенью обычно дурно кончают» [3, с. 147].
Ошибочно упоминается имя Гримма, но очевидны аллюзии на сказку Андерсена «Тень» и новеллу Шамиссо «Необычайные приключения Петера Шлемиля». В обоих случаях тень замещает собой человека, становится его враждебным, демоническим двойником. Анна - человек, утративший свою «тень», свое духовное «я». Ради страсти («тени» Вронского) она пожертвовала своей «благодатью».
Именно как «благодать», «милость Божия» переводится имя «Анна» с древнееврейского языка. Имя героини в сочетании с отчеством (Аркадия -мифологическая страна счастья) намекают на изначальную духовность героини, ее призвание любить и жалеть, быть счастливой и дарить счастье другим. Это свойство ее натуры глубоко понял талантливый художник Михайлов. На портрете, нарисованном им, Анна изображена как женщина, «сияющая счастьем и раздающая счастье другим» [5, с. 282]. Вронский долго и тщетно пытался написать портрет Анны - Михайлов в несколько сеансов уловил и передал на портрете ее душу, самое сердечное и задушевное ее выражение. История Анны предстает как история постепенной утраты ею «благодати», собственного имени. Светский каламбур о женщинах с чужой «тенью» таит тему дьявола, овладевшего душой человека, ставшего его вторым «я».
В литературе уже была отмечена «адская» цветовая гамма портретной характеристики Анны -черно-красная. После свидания с Вронским лицо Анны озарено ярким блеском, «.но блеск этот был не веселый - он напоминал страшный блеск пожара среди темной ночи». Позже в постели она «.долго лежала неподвижно с открытыми глазами, блеск которых, ей казалось, она сама в темноте видела» [3, с. 157, 161]. В глазах Анны отражается блеск адского пламени, зарево ада сопровождает ее, когда ею овладевает «дух зла и обмана». Анна сама ощущает присутствие в душе дьявола; в разговоре с Карениным «. она чувствовала, что какая-то невидимая сила помогала ей и поддерживала ее» [ 3, с. 158].
Анна еще пытается бороться. Во время тяжелой родильной горячки она рассказывает Каренину о внутренней борьбе духовного и плотского в себе самой. Вронскому она говорит о Каренине: «Он добр, он слишком хорош, он святой». В болезненном бреду она мечтает и для себя о той же святости.
Анна вспоминает Марию Египетскую, получившую знак от Девы Марии удалиться от людей и проведшую много лет в молитвах в пустыне. Тяжелая, почти смертельная болезнь Анны после рождения дочери тоже знак судьбы. Но ее мечты по-
вторить житийную историю раскаявшейся грешницы остаются мечтами. «Чудо» обращения к Богу Марии Египетской и героинь других древнерусских житий обозначено в романе только как невозможная возможность.
Языческий темперамент, чувственная безудержность, близкая к безудержности блуда Марии Египетской до ее обращения к Богу, делают Анну уязвимой перед дьяволом. Овладев ее душой, он заставляет ее совершать жестокие поступки по отношению к Кити, Сереже, Каренину, Вронскому и, наконец, толкает к самоуничтожению.
Дьявол и ад - традиционные символы страсти, греховности и воздаяния. Житийная символика воплощается в романе в навязчивом кошмаре Анны и в образе железной дороги.
«Лохматый мужик» сновидений Анны навеян ее реальными «железнодорожными» впечатлениями. Казалось бы, вполне естественны замечания соседки Анны по вагону о топке во время возвращения в Петербург: «.толстая старуха укутывала ноги и выражала замечания о топке» [3, с. 110-111]. Вполне реален истопник с недостающей пуговицей на пальто, наблюдавший за топкой и температурой в вагоне. Но в странном «железнодорожном» сновидении Анны истопник теряет свои реальные очертания и превращается в беса, хлопочущего у адской топки: «Мужик этот с длинною талией принялся грызть что-то в стене. потом что-то страшно заскрипело и застучало, как будто раздирали кого-то; потом красный огонь ослепил глаза, и потом все закрылось стеной. Анна почувствовала, что она провалилась» [3, с. 112].
«Мужик» в сновидении «посещает» Анну еще до ее связи с Вронским и воспринимается как предупреждение. «Красный огонь» - метафора самого Бога. По существу, нет особого адского огня, но есть огонь и жар Бога, который составляет блаженство достойных, но мучительно жжет грешников. В раннем видении Анны о «лохматом мужике» еще нет полного ужаса, как в более позднем кошмаре. Напротив, Анне во сне «не страшно, а весело».
«Мужик» с мешком в руках, приговаривающий непонятные французские слова и что-то делающий в углу над железом, становится навязчивым кошмаром Анны после ее сближения с Вронским. «Мужик» - проводник Анны в царство смерти. Он обладает сверхъестественной, нечеловеческой силой. Анна всегда чувствовала, что свое страшное дело с железом он делает над нею. Смысл французских слов «мужика»: «Надо ковать железо, толочь его, мять» [3, с. 387]. Это сам дьявол, терзающий не то железо, не то живую плоть Анны. Так в описании Толстого железная дорога начинает ассоциироваться с адской печью и ее хозяином.
Кошмар, впервые приснившийся Анне до ее связи с Вронским, приводит в действие бессознательный механизм самонаказания. Подсознание героев Толстого часто не совпадает с разумом, ока-
зывается мудрее его, ибо оно «в руце Божьей». Так, разумом Анна не осознает всю меру своей вины перед сыном и мужем. Но бессознательно, в глубине души она чувствует свою греховность и оттого страшится гнева Бога. Внутренний ужас перед содеянным сопровождает ее до последней минуты и воплощается в кошмарах.
В финале на последней в своей жизни станции Обираловке Анна из окна вагона замечает рабочего, выстукивающего колеса поезда: «Что-то знакомое в этом безобразном мужике», - подумала Анна». Ужас перед материализовавшимся дьяволом рождает желание прекратить этот кошмар и истребить себя: «Нет, я не дам тебе мучать себя», - подумала она, обращаясь с угрозой не к нему (Вронскому. - Г. А.), не к самой себе, а к тому, кто заставлял ее мучаться» [5, с. 350, 352].
«Мужик» невольно вызывает памяти знакомые мифологические и фольклорные образы смерти. В «Божественной комедии» Данте и его спутника Вергилия в преддверии ада, чудовищной сужающейся воронки, встречает проводник - лодочник Харон, превращенный в лохматого беса:
И вот в ладье навстречу нам плывет Старик, поросший древней сединою. Недвижим стал шерстистый лик ужасный,
У лодочника сумрачной реки,
Но вкруг очей змеился пламень красный [6, с. 16-17].
В сказке братьев Г римм «Земляной человечек» фигурирует подземный карлик, наделенный огромной силой [7, с. 139].
Кошмар Анны Карениной, железная дорога -лики смерти. Дьявол всего лишь палач, исполняющий волю того, кто говорит: «Мне отмщение, и аз воздам».
Изображая подсознательный механизм само-наказания, Толстой, очевидно, использовал находки Пушкина и Достоевского. Германн в «Пиковой даме» инстинктивно чувствует свою вину за смерть графини. Оттого он оступился, поднимаясь к ее катафалку, ему показалось даже, что графиня подмигнула ему в гробу. В кульминационной сцене игры, на третий вечер, Германн «обдернулся», поставив на пиковую даму вместо туза. Он вздрагивает, услышав фразу банкомета: «Ваша дама убита» [8, с. 219]. Бессознательные мотивы его ошибки обнажены Пушкиным. Нечто подобное происходит и в романе «Преступление и наказание». Раскольников, убив старуху, выходит, пошатываясь, на улицу и в ужасе слышит фразу прохожего: «Ишь, нарезался!» [9, с. 219]. «Случайные» фразы, как и сны, имеют сущностный смысл: больная совесть в них слышит голос Бога.
Житийная грешница Мария Египетская так рассказывает о своих страданиях и обращении к Богу: «Тогда я плакала и била себя в грудь, вспоминая об обете, который дала, удаляясь в пустыню, и однажды мысленно очутилась я пред иконой Богоматери, моей
Поручительницы, и жаловалась Ей, умоляя прогнать соблазны, осаждающие мою злосчастную душу. Однажды, когда я долго плакала, и сколько доставало сил, наносила себе удары, какой-то свет внезапно озарил меня. И с тех пор настала для меня после треволнения великая тишина» [4, с. 30].
Подобный же «свет» разумного сознания дважды перед лицом смерти внезапно «озаряет» Анну: после рождения дочери и в момент самоубийства. Но всякий раз тьма торжествует над светом.
В финальном эпизоде Анна перекрестилась перед тем, как упасть на рельсы. Привычный жест крестного знамения на мгновение разорвал «мрак, покрывавший для нее все». Но все последующее изображено как окончательное погружение во тьму: свеча ее жизни «. затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла» [7, с. 353]. Анна «провалилась», как когда-то было предсказано в ее «железнодорожном» сне.
Благодаря житийной реминисценции, скрытой и незаметной в контексте большого произведения, роман приобретает глубинный смысл. Современный языческий мир, живущий страстями, утративший Бога, неотвратимо, как по железнодорожным рельсам, движется к провалу, «инферно» - таково пророчество автора. Житийный сюжет об обращении блудницы к Богу соотнесен в романе не только с потерявшей себя Анной, но косвенно и с Кон-
стантином Левиным, осознавшим необходимость жизни «для души», по Божьему закону любви.
Толстой ненавязчиво вводит агиографический сюжет в образную систему произведения. Житийная реминисценция позволяет значительно углубить символический подтекст романа, смыкая начало и конец его в единый архетипический сюжет о грехе и воздаянии.
ЛИТЕРАТУРА
1. Климова М. Н. К изучению житийной традиции в русской литературе Х1Х-ХХ веков // Вестник ТГПУ. 2009. №4 (82). С. 156-163; Тарасов А. Б. Что есть истина? Праведники Льва Толстого. М., 2011; Юртаева И. А. К вопросу о традициях жития в повести Л. Н. Толстого «Отец Сергий» // Литературное произведение и литературный процесс в аспекте исторической поэтики: Межвузовский сборник. Кемерово, 1988. С. 115-125.
2. Гродецкая А. Г. Агиографические прообразы в «Анне Карениной» (жития блудниц и любодеиц и сюжетная линия главной героини романа) // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 48. СПб., 1993. С. 433-445.
3. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 12 томах. Т. 8. М., 1974. С. 440.
4. Преподобная Мария Египетская. Житие и канон. Фонд «Христианская жизнь», 2001.
5. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 12 томах. Т. 9. М., 1975.
6. Данте А. Божественная комедия. М., 1986. С. 16-17.
7. Назиров Р. Г. Архаические образы смерти и фольклор // Фольклор народов России. Уфа, 2001. С. 139.
8. Пушкин А. С. Собр. соч. в 10 томах. Т. 4. М., 1975.
9. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 томах. Т. 6. Л., 1976.
Поступила в редакцию 2S.0Ö.2012 г.
