CC BY
24Гуманитарные исследования. История и филология. 2022. № 6. С. 109-117. Humanitarian Studies. History and Philology. 2022. No. 6. P. 109-117.
Научная статья УДК 811
doi: 10.24412/2713-0231- 2022-6-109-117
ЖИТИЙНАЯ ТРАДИЦИЯ В «АРХИПЕЛАГ ГУЛАГ»: СОЛЖЕНИЦЫН И ПРОТОПОП АВВАКУМ
1 2 Лариса Владимировна Серебрякова , Алёна Юрьевна Зубова
1 2
' Пермский государственный гуманитарно-педагогический университет, Пермь, Россия
Аннотация. Статья посвящена одной из актуальных проблем современного литературоведения - проблеме литературной традиции. Исследователи всегда стремились к обнаружению источников, выяснению роли традиций в создании цельного и неповторимого произведения любого вида искусства. В настоящее время все чаще говорят о диалоге и взаимодействии искусств, о проблемах взаимосвязи автора и аудитории, о «своем» и «чужом» слове в художественном тексте, о доминанте преемственности как основном законе развития искусства. Стала очевидной невозможность существования современной культуры без соотнесения с опытом предыдущих эпох. В функциональном плане традиция, связывая историческое прошлое с настоящим, передавая культурное достояние от поколения к поколению, осуществляет избирательное и инициативное овладение наследием во имя его обогащения и решения вновь возникающих задач. Вопросы преемственности всегда волновали и самих творцов новых произведений. Целью нашей работы является выявление традиции древнерусской литературы в «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицына, творчество которого представляет собой уникальное художественное явление. Художественное наследие писателя, ещё в полной мере не осмысленное современным литературоведением, формируется совершенно особенными художественными принципами. Традиции, как общекультурные, так и собственно литературные, имеют особое значение в творчестве Солженицына, который, с одной стороны говорит о себе как о принципиальном традиционалисте, с другой, - органично соединяет в своих произведениях традицию и новаторство. Традиция в широком смысле есть присутствие прошлого в настоящем. В статье рассмотрена житийная традиция в «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицына.
Ключевые слова: Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ», литературная традиция, лагерная проза, протопоп Аввакум, житийная традиция, летописная традиция.
Для цитирования: Серебрякова Л.В., Зубова А.Ю. Житийная традиция в «Архипелаге ГУЛАГ»: Солженицын и протопоп Аввакум // Гуманитарные исследования. История и филология. 2022. № 6. С. 109-117. https://doi.org/10.24412/2713-0231- 2022-6-109-117
Original article
HAGIOGRAPHIC TRADITION IN THE «GULAG ARCHIPELAGO»: SOLZHENITSYN AND PROTOPOP AVVAKUM
12 Larisa V. Serebryakova , Alena Yu. Zubova
1,2 Perm State Humanitarian Pedagogical University, Perm, Russia
© Серебрякова Л.В., Зубова А.Ю., 2022
Abstract. The article is devoted to one of the urgent problems of modern literary criticism - the problem of literary tradition. Researchers have always sought to discover the sources, to clarify the role of traditions in creating a complete and unique work of any kind of art. Nowadays, people are increasingly talking about the dialogue and interaction of the arts, about the problems of the relationship between the author and the audience, about the «own» and «someone else's» word in a literary text, about the dominant continuity as the basic law of art development. The impossibility of the existence of modern culture without correlation with the experience of previous eras has become obvious. In functional terms, tradition connects the historical past with the present, passing cultural heritage from generation to generation, carries out selective and proactive mastery of heritage in the name of its enrichment and solving newly emerging problems. Succession issues have always worried the creators of new works themselves. The purpose of our work is to identify the tradition of ancient Russian literature in the GULAG Archipelago by A.I. Solzhenitsyn, whose work is a unique artistic phenomenon. The artistic heritage of the writer, which has not yet been fully comprehended by modern literary criticism, is formed by very special artistic principles. Traditions, both general cultural and literary, have a special significance in the work of Solzhenitsyn, who, on the one hand, speaks of himself as a principled traditionalist, on the other hand, organically combines tradition and innovation in his works. Tradition in the broad sense is the presence of the past in the present. This article examines the hagiographic tradition in the Gulag Archipelago by A.I. Solzhenitsyn.
Keywords: Solzhenitsyn, «GULAG Archipelago», literary tradition, camp prose, Archpriest Avvakum, hagiographic tradition, chronicle tradition.
For citation: Serebryakova L.V., Zubova A.Yu. Hagiographic tradition in the «GULAG Archipelago»: Solzhenitsyn and Protopop Avvakum. Humanitarian Studies. History and Philology. 2022;6:109-117. (In Russ.). https://doi.org/10.24412/2713-0231- 2022-6-109-117
Введение
Творчество Нобелевского лауреата А.И. Солженицына занимает особое место в русской литературе второй половины двадцатого столетия, а его «Архипелаг ГУЛАГ» (19581968), ставший стержнем «лагерной прозы» и трагическим символом целой эпохи, по праву можно считать вершиной творчества писателя. Приступая к работе над «Архипелагом», А.И. Солженицын изначально поставил перед собой чрезвычайно сложную и опасную для того времени задачу - создать модель советской репрессивно-карательной системы 19181956 гг., дать голос миллионам погибших и пропавшим без вести, всем, кто был лишён возможности рассказать о своей судьбе. Неохватная работа, оказавшаяся не по силам никакому институту, удалась одиночке, который не имел по опасности темы даже возможности хотя бы единожды держать на письменном столе свой труд целиком. Солженицын сумел объять то, что на первый взгляд казалось необъятным. «Архипелаг ГУЛАГ» сегодня востребован и как обобщающее произведение о лагерном мире, и как многогранный портрет советской эпохи.
А.И. Солженицын определил жанр «Архипелага» как «опыт художественного исследования», то есть «такое использование фактического (не преображённого) жизненного материала, чтобы из отдельных фактов, фрагментов, соединенных, однако возможностями художника, - общая мысль выступала бы с полной доказательностью, никак не слабее, чем в исследовании научном» [Телеинтервью 2018: 14]. Жанр «Архипелага», безусловно, новаторский. Подобного определения в современной жанровой классификации до А.И. Солженицына не было, однако сам автор утверждает, что «над каждым русским писателем довлеет традиция русской литературы» [Интервью] и не без оснований считает себя хранителем этой традиции. В интервью с Хилтоном Крамером, критиком «Нью-Йорк Таймс», писатель говорит о себе как о принципиальном традиционалисте: «Я нисколько не считаю, что надо гнаться за быстро меняющейся модой. Я применяю много новых приёмов, <...> но не для того, чтобы вообще развивать их или быть современным, а для того, чтобы наиболее экономно справиться с материалом. <.. .> Ясно, что нужны новые приёмы <...>. Из чего вообще складываются художественные приёмы писателя? Они складываются из его личности, из материала и из традиции его литературы, в данном случае русской. Вот и всё. А просто придумывать новые приёмы я считаю недопустимым и невозможным» [Интервью].
Неразрывная связь творчества А.И. Солженицына с русской духовной и христианской культурой отмечена практически всеми исследователями, в частности, традиция русской классической литературы XIX в. В работе «Поэтика прозы Солженицына» А.В. Урманова проанализирована национальная основа творчества и преемственность художественного наследия Н.С. Лескова, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова. В статье Э.И. Коптевой «Традиционные хронотопы русской классики в переосмыслении А.И. Солженицына («Матренин двор»)» рассмотрены трансформации русской литературной традиции. Однако на сегодняшний день недостаточно исследований, посвященных изучению жанровой традиции древнерусской литературы в творчестве А.И. Солженицына. Так, в статье Э. Маркштайн и В.Т. Олейника впервые высказана мысль о связях «Архипелага» с летописной традицией, житийная традиция проанализирована в статье А.В. Шункова «Житийные традиции в рассказе А.И. Солженицына "Матрёнин двор"». Полагаем, что в «Архипелаг ГУЛАГ» наряду с летописной А.И. Солженицын опирается и на богатую традицию житийной литературы Древней Руси.
Основная часть
М.М. Бахтин отмечает, что «в процессе становления мировой культуры разные произведения и разные эпохи постоянно перекликаются, дополняют и раскрывают друг друга» [Бахтин 1979: 383]. Ученый еще в 1924 г. писал, что каждый автор находится в состоянии настоящего диалога с другими авторами, со своей предшествующей и современной ему культурой. Говоря о состояние современной культуры, и литературы, в частности, М.М. Бахтин вводит понятия «малое историческое время» и «большое историческое время», при этом под первым подразумевая современность писателя, а под вторым - опыт предшествующих эпох. Исследователь отмечает, что «литература - неотрывная часть целостности культуры, ее нельзя изучать вне целостного контекста культуры» [Бахтин 1979: 344]. Подчеркивая значимость культурной преемственности, Д.С. Лихачев писал: «В отличие от общего движения «гражданской» истории процесс истории культуры есть не только процесс изменения истории культуры, но и процесс сохранения прошлого, процесс открытия нового в старом, накопления культурных ценностей» [Лихачев 1967: 364]. В Древней Руси в особую роль в распространении христианской религии сыграли монастыри, в которых были созданы первые школы, воспитывающие любовь к книжному учению, книгохранилища-библиотеки, велись летописи. Именно в монастыре создавался идеальный образ русского инока - подвижника, посвятившего себя служению богу, нравственному совершенствованию, освобождению от низменных порочных страстей, служению высокой идее гражданского долга, справедливости, добра, общественного блага. Этот идеал находил конкретное воплощение в житийной (агиографической) литературе. Житие, агиография (от греч. hagios -святой и graphб - пишу) - один из основных эпических жанров церковной словесности. Объектом изображения жития является подвиг веры, совершаемый историческим лицом или группой лиц. Для жития характерны каноничность и строгая этикетность [Глаткова 2001: 269].
По объему излагаемого биографического материала выделяют биографическое житие (биос) и мученическое (мартириос). В соответствии с образом святого и его подвижнической деятельности различают мученическое житие (мученик), исповедническое житие (исповедник), святительское житие (святитель), преподобническое житие (преподобный, святой подобный Христу, пострадавший за веру, принявший смерть за веру, часто создатель монастыря или пропагандист христианства). В основе жития лежала биография святого, чаще всего исторического лица, который был известен самому автору лично или по рассказам его современников. Главной целью жития было прославить героя, сделать его нравственным идеалом. Герои жития, независимо от их богатства или бедности, от социального положения или учености, воспринимались любым читателем как себе подобные. Читатель сравнивал свою жизнь и судьбу с жизнью святого. Судьба человека и более того - попытки заглянуть в его внутренний мир, поэтизация духовного подвига не могли не привлекать к этому виду
литературы сердца и умы. Композиция жития канонична: за пространным вступлением следует рассказ о благочестивых родителях и детстве будущего святого, его деяниях, смерти и посмертных чудесах. В древнерусской литературе житийный канон не был незыблемым. Житийный канон - не схема, а лишь принцип, лежащий в основе каждого агиографического произведения и строго не определяющий все его содержание. Канон, сложившийся в византийской литературе, и принятый древнерусскими книжниками, очень быстро начал меняться под воздействием множества факторов. И чем талантливее был агиограф, тем сильнее было отступление от канона. Постепенно житие перестало быть исключительно церковно-служебным жанром и постепенно становилось жанром, подчиняющимся общим законам развития древнерусской литературы и ориентирующимся на требования, предъявляемые к литературному произведению. Таким образом, древнерусское житие дает нам возможность видеть частную жизнь человека в Древней Руси, хотя и возведенную к идеалу. Нередко житие можно назвать и своеобразной местной летописью глухого уголка, не оставившего следа в общей летописи. Жития формировали взгляд человека Древней Руси на идеал святости, пути спасения, создавали образ святого и его земного подвига. Исключительное разнообразие жизненного материала, служившее основой для постоянного жанрового развития и изменений, происходивших и нараставших внутри самого жанра, сделало жития благодатной почвой для возникновения новой светской литературы. На базе житий, внутри самого жанра происходит процесс формообразования, и отдельные жития приближаются все больше к различным литературным жанрам. Одни начинают походить на рассказы, другие на исторические, бытовые или психологические повести, третьи на поэтические сказки, некоторые приобретают подчеркнуто проповедническое поучительное звучание. Все это разнообразие, нарушающее канонические рамки религиозного жанра, отрывает его от церковной литературы.
Таким образом, к середине XVII века - века «постепенного освобождения человеческой личности, разрушившего старые средневековые представления о человеке как о члене корпорации церковной, государственной или сословной» [Лихачев 1979: 354] - жанр жития претерпел значительные изменения. Самым известным примером подобных изменений является «Житие протопопа Аввакума» (1672), названное позже первым автобиографическим произведением в древнерусской литературе. «Все творчество Аввакума проникнуто резким автобиографизмом» - отмечает Д.С. Лихачев. Все его сочинения пронизаны личным отношением и личными воспоминаниями [Лихачев 1979: 352]. Д.С. Лихачев отмечает, что «Аввакум видит свое прошлое из настоящего, прибегает к прошлому для объяснения настоящего» [Лихачев 1967: 306]. Аввакум сравнивает самого себя в прошлом и настоящем, проводит параллель и выражает свою оценку действиям, которые были совершены в прошлом. «Сейчас прощает или бранит своих прошлых мучителей, сейчас благословляет своих прошлых сострадальцев, вспоминает о том, что с ними стало после событий или что с ними происходит в настоящее время, где они сейчас находятся, остались ли верны вере. Прошлое для него в известной мере настоящее» [там же: 306]. Перспектива времени связывала Аввакума и его читателей с событиями его жизни, требовала оценки прошлого с точки зрения настоящего момента.
Настоящее, по словам Д.С. Лихачева, «вершит в «Житии» Аввакума суд над прошлым. Эта точка зрения на прошлое из настоящего, столь чуждая Средневековью, развита Аввакумом с каким-то особенным восторгом, как своего рода открытие, которое давало ему чисто художественное наслаждение и поэтому проводилось часто, развивалось настойчиво» [там же: 306]. Именно поэтому Аввакум не стремится к расположению событий в строго хронологическом порядке, он соблюдает лишь приблизительную последовательность (зачастую это происходит в начале повествования, чтобы читатель мог сопоставить события с русской историей в целом) или вообще располагает эпизоды свободно. При этом часто события располагаются тематически. Настоящее у Аввакума обращено не только к прошлому, но «главным образом, в конечном счете, - к будущему. События, самые обыденные, совершаются "под знаком вечности"» [там же: 310].
Таким образом, «Житие протопопа Аввакума», очевидно не укладываясь в житийный канон, является первой в истории русской литературы развернутой автобиографией, что приближает его к литературе Нового времени. В том числе это касается художественного времени: «субъективность времени, взгляд на прошлое из авторского настоящего, своеобразная перспектива времени, обусловленная появлением индивидуализированной авторской личности. Отдельные приемы введения настоящего в повествование, перестановки событий в рассказе» [там же: 310]. А.И. Солженицын, рассказывая о жизни арестантов, опирается именно на житийную схему, рассказывает об Архипелаге и жизни заключенных от начала и до конца. «Рассказать о туземной жизни Архипелага - кажется, легче и доступней всего. А и труднее вместе. Как о всяком быте, надо рассказать от утра и до следующего утра, от зимы и до зимы, от рождения (приезда в первый лагерь) и до смерти (смерти)» [Солженицын 1991: Т. 6: 130]. Так, «рождение» происходит во время ареста, когда человек «вырванный из тепла постели» [там же: Т 5: 15] попадает в воронку Архипелага. Затем описывается жизнь арестанта полная лишений и мучений на всех этапах лагерной жизни (арест, допрос, следствие, первая камера, этапы, лагеря). Благодаря использованию житийной схемы читателю не приходится догадываться о том, что происходило за пределами повествования: автор ничего не скрывает и рассказывает все от начала до конца. Законы Архипелага тоже описываются метафорой рождения: «Закон-ребенок -Закон мужает - Закон созрел» (ч. 1, гл. 8-10). Потом она перебрасывается в конец книги «Закон сегодня» (ч. 7, гл. 3). На первый взгляд, кажется, что в «Архипелаг ГУЛАГ» рассказывается лишь о тюрьмах и зонах, о системе, их породившей. В действительности, в центре повествования оказывается человек, запертый в тисках этой системы. Описание «анатомии и физиологии» Архипелага-тритона превращается, таким образом, в антропологическое исследование, которому специально посвящена четвертая часть - «Душа и колючая проволока». Столкновение и противостояние человека и системы переносится в глубь души героя, становится постоянным мучительным выбором между добром и злом. В этих пассажах меняется стиль повествования. Это - страстное слово правды, и, конечно, именно здесь напрашивается сравнение с «Житием протопопа Аввакума». Страницы размышлений закрепляют в нашей памяти изложенное, а сохранение исторической памяти - одна из целей художественного исследования, предпринятого автором в «Архипелаг ГУЛАГ». Доносимая до нас правда - это правда всенародная, и прием, которым А.И. Солженицын ее фиксирует, народен.
В основе «Архипелага», как и в житии, лежит биография героев, с которыми был знаком сам автор лично или чья судьба дошла до него в «рассказах, воспоминаниях и письмах» [Солженицын 1991: Т 5: 9]. А.И. Солженицын, за редкими исключениями, не использует эти материалы целиком: «Судьбы всех арестантов, кого я упоминаю в этой книге, я распылил, подчиняя плану книги - контурам Архипелага» [Солженицын 1991: Т 6: 409]. Таким образом, главной целью автора оказывается желание донести правду, прославить русского человека, который прошел через эти муки, создать нравственный образец для читателя. Именно поэтому А.И. Солженицын, подобно Аввакуму, не стремится к расположению событий в строго хронологическом порядке, а располагает их тематически, что оказывается важнее, но внутри тематических блоков соблюдает хронологию, чтобы читатель мог сопоставить события, проследить изменения. В этой кажущейся свободе расположения эпизодов есть художественная необходимость. Рассказ о собственной жизни тесно переплетается с очень эмоциональными отступлениями. Подобно художнику, который в углу большого полотна ставит свою подпись, автор скромно, пунктиром вписывает в историю неизвестного зэка и свою личную: рассказывает историю своего ареста и следствия, пути в лагерь и на каторгу, жизни в ссылке, даже попытки вербовки. Он выходит за пределы Архипелага: вспоминает о юности и фронте, забегает вперед, обращаясь к временам публикации «Одного дня Ивана Денисовича», бесед с большими советскими начальниками, поездки на Беломорканал в начале шестидесятых годов. В целом эти фрагменты (их около тридцати) составляют страниц сто пятьдесят - скромную часть исследования могучего племени зэков.
Однако сюжет отражает не только внешний ряд событий, из которых складывается жизненный путь арестанта (в том числе жизненный путь самого автора), он организован и в связи с центральной идеей произведения. В сюжете «Архипелага» обнаруживается сложное и постоянно повторяющееся пересечение линий «добра» и «зла», «ада» и «рая». Нечеловеческие условия сталинских лагерей не только калечат тело и душу, они не только обучают его подлой науке выживать любой ценой, но и дают ему прочную моральную опору. Это происходит тогда, когда человек осознает и принимает тот факт, что есть «край» - предел, который он не должен перешагивать, переставая быть человеком. Сам Солженицын, например, начисто отвергает уголовную аксиому: «Умри ты сегодня, а я завтра» [Солженицын 1991: Т 5: 109]. Именно с этого момента начинается путь его духовного просветления и возвышения: человек имеет право делать все, чтобы выжить, но только не за счет жизни других, ни в чем не повинных людей. Автор не догадывался, пока сам не прошел все круги ада, насколько он был близок к той пропасти, в которую угодили многие его современники: «Но, как советует народная мудрость: говори на волка, говори и по волку. Это волчье племя - откуда оно в нашем народе взялось? Не нашего оно корня? не нашей крови? Чтобы белыми мантиями праведников не шибко переполаскивать, спросим себя каждый: а повернись моя жизнь иначе -палачом таким не стал бы и я? Это - страшный вопрос, если отвечать на него честно. Думаю, что, если бы во время вербовки в училища НКВД очень крепко нажали, - сломили бы и нас всех (студентов Ростовского университета). И вот я хочу вообразить: если бы к войне я был бы уже с кубарями в голубых петлицах - что б из меня вышло? Можно, конечно, теперь себя обласкивать, что мое ретивое бы не стерпело, я бы там возражал, хлопнул дверью. Но лежа на тюремных нарах, стал я как-то переглядывать свой действительный офицерский путь - и ужаснулся» [Солженицын 1991: Т 5: 119]. Автор вспомнил, что был несправедливо строг к своим солдатам, что в первую очередь его заботили собственные удобства и безопасность; он требовал укладывать самые толстые бревна на свой блиндаж и считал естественным свое превосходство над рядовыми, поскольку на его погонах красовались капитанские звезды. Вспомнились ему и многие другие грехи.
Мучения, через которые проходит герой-зэк ведет его (конечно, если он «жив остался») к возрождению, возвышению и даже воскресению. Трагедия миллионов есть переживание катарсиса. Высмеивая вопли людей, считавших только свой арест несправедливым, а всех остальных сидящими «за дело», Солженицын обнаруживает в мире ГУЛАГа «чувство всеобщей правоты <...> ощущение народного испытания» [Солженицын 1991: Т 6: 381]. В этой перспективе путь неизвестного зэка по подвижной невидимой линии, по лезвию ножа становится не растлением («Растлеваются в лагере те, кто уже и на воле растлевался или был к тому подготовлен» [Солженицын 1991: Т 6: 386]), а восхождением: «Сыпятся камни из-под наших ног. Вниз, в прошлое. Это прах прошлого. Мы подымаемся <...> И еще разобраться надо - что радость, а что горе. Правило жизни твое теперь такое: не радуйся, нашедши, не плачь, потеряв. Душа твоя, сухая прежде, от страдания сочает. Хотя бы не ближних, по-христиански, но близких ты теперь научаешься любить» [Солженицын 1991: Т 6: 381].
Временная перспектива в «Архипелаге», свойственная мемуарам, соотносится с особенностями времени в «Житии» Аввакума. Солженицын, как и Аввакум, ведет повествование из своего настоящего, при этом постоянно соотносит случившееся с ним тогда с настоящим, анализирует прошлое для понимания настоящего. Автор сравнивает самого себя в прошлом и настоящем, проводит параллель и выражает свою оценку действиям, которые были совершены в прошлом: «Все эти мысли о том, что надо стать каменным, еще были совершенно неизвестны мне тогда» [Солженицын 1991: Т 6: 122]. «Он, сержант, хотел, чтобы я, офицер, взял и нес чемодан? <...> Я - офицер. Пусть несет немец! <...> И я даже не чувствовал за то укора! И если б сосед мой <...> упрекнул бы меня сейчас яснейшим русским языком за то, что я унизил честь арестанта, обратясь за помощью к конвою, что я возношу себя над другими, что я надменен, - я не понял бы его! Я просто не понял бы - о чём он говорит? Ведь я же - офицер!..» [Солженицын 1991: Т 6: 151]; «Но лежа
на тюремных нарах, стал я как-то переглядывать свой действительный офицерский путь - и ужаснулся» [Солженицын 1991: Т 6: 152]. Эта точка зрения на прошлое из настоящего, развитая Аввакумом, позволила Солженицыну вести как диалог с читателем, так и с самим собой в прошлом, оценивать свои же поступки с точки зрения настоящего. В «Житии» Аввакума рассказывается о реальном плавании на дощанике, на карбасе. Это ассоциируется с церковно-библейским символом корабля [Лихачев 1979: 349].
А.И. Солженицын наследует метафоричность и житийные образы-символы. Метафорой является уже само название книги. В авторской системе координат образ страны, «географией разодранной в архипелаг, но психологией скованной в континент» [Солженицын 1991: Т 5: 6], несет двоякий метафорический смысл: реальный (географический) и философско-психологический. Это и система лагерей, архипелагом раскинувшихся по огромной территорий, и система духовного подавления, имеющая античеловеческую, антихристианскую сущность. Метафора несет в «Архипелаге» не только изобразительную, но и композиционную нагрузку. Названия глав тоже представляют собой метафоры: «Корабли Архипелага», «Порты Архипелага», «С острова на остров», «Архипелаг дает метастазы» и т.п. Сначала предъявлена и обоснована ключевая географическая метафора заглавия, ставшая уже фразеологизмом, фактом русского языка: «А Колыма была -самый крупный и знаменитый остров, полюс лютости этой удивительной страны ГУЛАГ, географией разодранной в архипелаг, но психологией скованной в континент, - почти невидимой, почти неосязаемой страны, которую и населял народ зэков. Архипелаг этот чересполосицей иссек и испестрил другую, включающую страну, он врезался в ее города, навис над ее улицами - и все ж иные совсем не догадывались, очень многие слышали что-то смутно, только побывавшие знали все» [Солженицын 1991: Т 5: 6].
Образ всплывающих из революционной пучины островов Архипелага ведет к образу-символу корабля. «Корабли Архипелага» (вагоны для заключенных, машины-воронки) тянут за собой «порты Архипелага» (пересыльные тюрьмы и пункты), из которых «с острова на остров» следуют «караваны невольников». Все главы второй части объединены сквозными образами-символами. В этом видении море - жизнь, корабль - судьба человека. За всяким событием Солженицын видит символический, метафизический смысл, и это тоже сближает его с древнерусским агиографом. Аввакум, как «крайний консерватор по убеждениям, <...> был явным представителем нового времени». Он использует старую житийную форму, наполняя ее новым содержанием: описывает собственную жизнь, «прославляет» собственную личность [Лихачев 1979: 354-355]. На наш взгляд, А.И. Солженицын использует неканонический образец жития. Как Аввакум выступает новатором, выходя за рамки житийного канона, так и Солженицын стоит у истоков лагерной прозы, опираясь на многовековую традицию древнерусской литературы. А.И. Солженицын наследует у Аввакума не только принципы работы с материалом, но и необузданный нрав, который позволяет не бояться говорить правду. Солженицын, как и Аввакум, становится яркой и важной исторической фигурой своего времени, стойким и удивительным человеком, который в силах изменить мир. Удивительно сходными оказываются даже способы воздействия Аввакума и Солженицына на современников: письма Аввакума передаются потаенными путями из далекого Пустозерска, произведения Солженицына - из не менее отдаленной от Советского Союза Западной Европы. Оба используют свой несомненный писательский талант для отстаивания собственной этической и идеологической позиции. Естественным становится и полемическая острота сочинений Аввакума и Солженицына. Так, сочинения Аввакума долгое время воспринимались официальной властью как творения еретика, а гонимыми старообрядцами - как святого, деяния которого достойны подражания. Произведения Солженицына критика воспринимала через призму их идейного содержания. В прозе писателя искали, прежде всего, идею и лишь затем обращали внимание на высокую художественность. Отсюда и отказ в художественной ценности «Архипелагу», сомнения в ранних произведениях. Но для Солженицына, как и для мятежного протопопа, стало важным сделать простого читателя своим соратником, единомышленником.
Отметим, что Аввакум в XVII в., равно как и Солженицын в веке двадцатом, воспринимают свое время как эсхатологическое, когда нарастает ощущение неминуемой катастрофы вселенского масштаба. Именно в этих условиях необходимо донести правду до всего народа. Аввакум рассказывает о своей жизни не по своей воле, а под влиянием высшей необходимости. Солженицын, в свою очередь, не воспринимает «Архипелаг ГУЛАГ» как свое личное произведение, для него это «общий дружный памятник всем замученным и убитым». «Архипелаг» - особая миссия, выполнение долга перед всеми погибшими в лагерях, не случайно, что «соавторами» Солженицына стали 227 заключенных. Главный идеолог русского старообрядчества Аввакум описал свои злоключения по требованию духовного отца как наставление для всех колеблющихся.
Заключение
Таким образом, как главное сочинение Аввакума стало своеобразным вызовом времени, а сама личность опального протопопа исключительной, так и «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицына не укладывается ни в одну жанровую схему. Творчество обоих писателей противоречиво и часто колеблется между традицией и новаторством. Главное, несмотря на временную дистанцию, при всей очевидной на первый взгляд несходности советского писателя А.И. Солженицына и опального протопопа Аввакума, именно они становятся наиболее близкими в русской литературе и культуре XVII-XX вв.
Список литературы
1. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Книга, 1979. 531 с.
2. Глаткова О.В. Житие // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Рос. акад. наук. Ин-т науч. информ. по обществ. наукам; гл. ред. и сост. А.Н. Николюкин. М.: Интелвак, 2001. 269 с.
3. Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения / под ред. Н.С. Демковой. М.: Азбука, 2012. 380 с.
4. Интервью А.И. Солженицына с Хилтоном Крамером, критиком «Нью-Йорк Таймс» в связи с выходом английского перевода книги «Бодался теленок с дубом» [Электронный ресурс] URL: https://www.mnogobook.ru/dokumentalnaya_literatura_main/publitsistika/53349.htm (дата обращения: 23.03.2022).
5. Лихачев Д.С. Великое наследие. М.: Современник, 1979. 412 с.
6. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. Л.: Изд-во «Художественная литература», 1967. 372 с.
7. Маркштайн Э. О повествовательной структуре «Архипелага ГУЛАГ» // Филологические записки. 1993. № 1. С. 91-101.
8. Олейник В.Т. Жанровая специфика «Архипелага ГУЛАГ» // Литературоведческий журнал. 2018. № 43. С. 5-39.
9. Солженицын А.И. Малое собрание сочинений: в 7 т. Т. 5. Архипелаг Гулаг. I-II. М.: ИНКОМ НВ, 1991. 432 с.
10. Солженицын А.И. Малое собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. Архипелаг Гулаг. III-IV. М.: ИНКОМ НВ, 1991. 432 с.
11. Солженицын А.И. Малое собрание сочинений: в 7 т. Т. 7. Архипелаг Гулаг. V-VII. М.: ИНКОМ НВ, 1991. 384 с.
12. Телеинтервью А.И. Солженицына на литературные темы с Н.А. Струве Париж, март 1976 // Ежегодник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына. 2018. № 8. С. 11-28.
13. Урманов А.В. Поэтика прозы Александра Солженицына. М.: Прометей, 2000. 231 с.
14. Шунков А.В. Житийные традиции в рассказе А.И. Солженицына «Матрёнин двор» // Мир науки, культуры, образования. 2011. № 2. С. 22-25.
References
1. Bakhtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of verbal creativity]. Moscow, Kniga, 1979, 531 p. (In russ.).
2. Glatkova O.V. Zhitie [life]. Literatumaia entsiklopediia terminov i poniatii. Moscow, Intelvak, 2001, 269 p. (In russ.).
3. Zhitie protopopa Avvakuma, im samim napisannoe, i drugie ego sochineniia [The life of Archpriest Avvakum, written by himself, and his other writings]. Moscow, Azbuka, 2012, 380 p. (In russ.).
4. Interv'iu A.I. Solzhenitsyna s Khiltonom Kramerom, kritikom «N'iu-Iork Taims» v sviazi s vykhodom angliiskogo perevoda knigi «Bodalsia telenok s dubom» [Interview with A.I. Solzhenitsyn with Hilton Kramer, critic of The New York Times, in connection with the release of the English translation of the book "A Calf Butted an Oak"] (In russ.). Available at: https://www.mnogobook.ru/dokumentalnaya_literatura_main/publitsistika/53349.htm (accessed: 23.03.2022).
5. Likhachev D.S. Velikoe nasledie [Great Legacy]. Moscow, Sovremennik, 1979, 412 p. (In russ.).
6. Likhachev D.S. Poetika drevnerusskoi literatury [Poetics of Old Russian Literature]. Leningrad, Izd-vo «Khudozhestvennaia literatura», 1967, 372 p. (In russ.).
7. Markshtain E. O povestvovatel'noi strukture «Arkhipelaga GULAG» [n the narrative structure of The Gulag Archipelago]. Filologicheskie zapiski. 1993, no. 1, pp. 91-101. (In russ.).
8. Oleinik V.T. Zhanrovaia spetsifika «Arkhipelaga GULAG» [Genre specifics of the Gulag Archipelago]. Literaturovedcheskii zhurnal. 2018, no. 43, pp. 5-39. (In russ.).
9. Solzhenitsyn A.I. Maloe sobranie sochinenii [Small collected works]. Moscow, INKOM NV, vol. 5, 1991, 432 p. (In russ.).
10. Solzhenitsyn A.I. Maloe sobranie sochinenii [Small collected works]. Moscow, INKOM NV, vol.
6, 1991. 432 p. (In russ.).
11. Solzhenitsyn A.I. Maloe sobranie sochinenii [Small collected works]. Moscow, INKOM NV, vol.
7, 1991. 384 p. (In russ.).
12. Teleinterv'iu A.I. Solzhenitsyna na literaturnye temy s N.A. Struve Parizh [TV interview with A.I. Solzhenitsyn on literary topics with N.A. Struve Paris]. Ezhegodnik Doma russkogo zarubezh'ia imeni Aleksandra Solzhenitsyna. 2018, no. 8, pp. 11-28. (In russ.).
13. Urmanov A.V. Poetika prozy Aleksandra Solzhenitsyna [Poetics of Alexander Solzhenitsyn's prose]. Moscow, Prometei, 2000, 231 p. (In russ.).
14. Shunkov A.V. Zhitiinye traditsii v rasskaze A.I. Solzhenitsyna «Matrenin dvor» [Life traditions in the story of A.I. Solzhenitsyn "Matryonin Dvor"]. Mir nauki, kul'tury, obrazovaniia. 2011, no. 2, pp. 22-25. (In russ.).
Информация об авторах Л.В. Серебрякова - кандидат филологических наук, доцент, Пермский государственный гуманитарно-педагогический университет;
А.Ю. Зубова - магистрант, Пермский государственный гуманитарно-педагогический университет.
Information about the authors L. V. Serebryakova - Ph.D. (Philology), Associate Professor, Perm State Humanitarian Pedagogical University; A. Yu. Zubova - Master's student, Пермский государственный гуманитарно-педагогический университет.
Статья поступила в редакцию 08.02.2022; одобрена после рецензирования 18.02.2022; принята к публикации 25.03.2022.
The article was submitted 08.02.2022; approved after reviewing 18.02.2022; accepted for publication 25.03.2022.
