CC BY
69
УДК 811.161.1 ’06
С.Ю. Лаврова, Д.В. Минец
ЖЕНЩИНА-АВТОР В ЛИНГВОКУЛЬТУРЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ (на материале автобиографии Нины Берберовой «Курсив мой»)
В статье рассматриваются общекультурные и гендерные особенности русского женского эмигрантского автодокумен-тального дискурса, применительно к автобиографии Нины Берберовой «Курсив мой». Гендерный концепт интерпретируется как составляющая речевого автопортрета.
Г ендер, автодокумент, языковая личность, автобиография, концепт.
The article considers the cultural and gender features of Russian female emigrant auto documentary discourse; with reference to autobiography by Nina Berberova «The italics are Mine».The gender concept is interpreted as a component of speech self-portrait.
Gender, auto document, linguistic personality, autobiography, concept.
«Молодая» женская эмигрантская литература XX в. являет собой случай «многоуровневой маргинализации» как а) литература эмигрантская; б) как литература молодого поколения; в) как литература собственно женская. Русская диаспора характеризовалась полным отсутствием как формальной, так и неформальной сфер собственно женской литературной коммуникации. В результате уровень репрезентации женщин в подобных условиях не мог быть высок.
Далее на уровне языковой организации рассмотрим некоторые механизмы становления «женского» художественного сознания в связи с социокультурной ситуацией русской эмиграции. Для пишущих эмигранток мемуары становятся средством актуальной для них борьбы за доминирование в культурном пространстве русского зарубежья.
Творчество - концептуальная доминанта автобиографии Н. Берберовой (1901 - 1993) «Курсив мой» и важный способ утвердить себя как значимую единицу. Подобная стратегия не является привилегией исключительно мемуарной литературы, а свойственна многим текстам, появляющимся в инокуль-турной среде, однако в данном случае имеет значение именно гендерный фактор (женская эмигрантская литература).
«Курсив мой» (1972) - история становления личности, взятая в контексте разнообразных связей с миром и выстроенная на гендерной основе (женский характер, сформированный экстремальными историческими условиями). Однако оценка своего века Берберовой более чем гендерно маркирована: «Как женщина и как русская, где, в каком еще времени могла я быть счастливее? В XIX веке, среди пушкинских Нанетт и Зизи? Среди герценовских Наталий (или их воспитанниц)? Среди дочек и маменек нарождающейся буржуазии? Или ученых поборниц женского движения? Или, может быть, в XVIII столетии? Или еще раньше, когда по всей Руси спали, ели и молились, молились, ели и спали молодые и старые?» [2, с. 32]. Обзор русской истории и женской судьбы в социокультурном срезе (с негативными коннотациями) приводит к выводу, что именно ХХ в. принес полную свободу для самореализации женщины.
Одной из концептуальных доминант книги становится лексема «Одиночество»: «...я всю жизнь была одна» [2, с. 25]; «Я буду говорить ... об одиночестве в муравьиной куче, которое для меня всегда было чем-то более соблазнительным и плодотворным, чем одиночество в гнезде» [2, с. 28]; «Одиночество для меня до сих пор - тишина души и полнота сознания...» [2, с. 80].
Названия всех глав отмечены особым авторским написанием. Психологическая интровертность натуры Берберовой закодирована в заглавии первой главы «Курсива» - «Гнездо и муравьиная куча». В многопластовой семантике слова «гнездо» автором избрана совокупность ключевых понятий: «дом», «семья», «домашний очаг» [4, с. 134] (все с нарочито негативной авторской оценочностью). Берберова отвергает гнездо, тем самым отвергая семейные ценности. Упоминая о женском образе из романа Льва Толстого «Анна Каренина», она устраняет всякую связь между собой и той женщиной, которая мыслилась автором как идеальная: «Кити с первой минуты, вместе с ее «гнездом», была мне более далекой, чем дикари с островов Полинезии» [2, с. 51].
Н. Берберова в своей автобиографии «Курсив мой» использует методику интеллектуального освоения действительности: ср. методы интуитивного проникновения в суть индивидуальности, которыми пользуется Одоевцева; разное понимание действительности сказывается у авторов на всех элементах структуры текста, особенно в моделировании героев. Вообще входя в тот же литературный круг, что и Одоевцева, Берберова во многих оценках была ее противоположностью. Так, образ Гумилева ею намеренно иронизируется: «Я [Гумилев. - Д.М.] сделал Ахматову, я сделал Мандельштама. Теперь я делаю Оцупа. Я могу, если захочу, сделать вас. <... > ... и я даже вынудила у него признание, что Ахматова сама себя сделала, а он даже мешал ей в этом, и что он вчера вечером сказал мне, что он ее сделал, только чтобы поразить меня» [2, с. 146 - 147]. Приводимый фрагмент - яркое доказательство бытования в обществе гендерных стереотипов и гендерного неравенства.
Само употребление расхожего штампа «жена по-
эта» имеет место в автобиографии лишь единожды (Н. Берберова - гражданская жена Ходасевича с 1922 по 1932 гг.): «... и я сама явилась на свет «женой Ходасевича», напечатав одно стихотворение... » [2, с. 317].
Все прочие женщины-жены поэтов или писателей получают очень субъективную авторскую оценку: «. Наталья Николаевна не любила его, а любила Дантеса. На «пламени», разделенном «поневоле», Пушкин строил свою жизнь, не подозревая, что такой пламень не есть истинный пламень и что в его время уже не может быть верности только потому, что женщина кому-то «отдана». Пушкин кончил свою жизнь из-за женщины, не понимая, что такое женщина, а уж он ли не знал ее! Татьяна Ларина жестоко отомстила ему. Понятие женской невинности жило в мире около ста лет. Иллюзия о двух категориях женщин — несколько дольше. Тяжело платили за нее не только Стриндберг и Белый, но и Герцен: сцена с Гервегом на прогулке в Альпах, когда Герцен заставил Гервега поклясться, что тот никогда не будет любовником Наталии, — когда он уже им был, — принадлежит к этой же мечте о женской невинности» [2, с. 247 - 248]; «Он (И.А. Бунин. - Д.М.) был груб с женой, бессловесной и очень глупой (не средне глупой, но исключительно глупой) женщиной» [2, с. 298].
Приводимые цитаты показывают, как в этих текстовых фрагментах конструируется схема: «женский пол - женский гендер». Берберова считает естественным, то есть согласованным с природой, конструирование женского гендера «на материале» стереотипов, приписываемых биологическому полу. Более того, именно эти стереотипы эксплуатирует массовая культура. Группу концептуальных признаков женственности образуют «любвеобильность», «неразборчивость в объектах любви», «баналь-
ность», «неинтеллектуальность», «пристрастие к скандальной славе» и прочие стереотипы массового сознания. Берберова считает естественным это, но не признает. В тексте она избегает этого нарочитого гендерного самоподчеркивания: «На некоторые вопросы я не отвечаю, на другие отвечаю подробно: папа-мама, конечно, здорово мешают жить, когда человеку двадцать лет./- Ишь ты! Конечно, когда барышне двадцать лет. / - Я сказала: когда человеку двадцать лет. /- Ах, я ослышался!..» [2, с. 166]. Констатирующий глагол «сказать» выступает здесь маркером силы: именно мужчины чаще используют глаголы совершенного вида в действительном залоге [1, с. 199]), а словарная дефиниция «человек» («употреблено в значении местоимения: он, кто-то, некто») не содержит в себе указания на половую принадлежность [5, с. 659].
В автобиографии Н.Н. Берберова предстает как жесткий аналитик, интересующийся, в первую очередь, фактом, что отражается на манере повествования: она лишена лиризма, свойственного этой внут-рижанровой форме. Оценка многих литераторов-современников (например, М. Цветаевой) более чем предвзятая: «Ее увлечение Белой армией было нелепым <... > Она созревала медленно <... >, но так и не
созрела <... >. Поэт со своим даром — как горбун с горбом, поэт — на необитаемом острове или ушедший в катакомбы, поэт — в своей башне (из слоновой кости, из кирпича, из чего хотите), поэт — на льдине в океане, все это соблазнительные образы, которые таят бесплодную и опасную своей мертвенностью романтическую сущность. <... > Она поддавалась старому декадентскому соблазну придумывать себя: поэт-урод, непризнанный и непонятый; мать своих детей и жена своего мужа; любовница молодого эфеба; человек сказочного прошлого; бард обреченного на гибель войска; ученик и друг; страстная подруга» [2, с. 245 - 246.] Построение номинативного поля образа-персоналии осуществляется посредством набора номинаций-штампов - имен Цветаевой в персоносфере культуры с сугубо неприязненной оценочностью.
Н. Берберова воспринимает мир как единое информационное пространство. В центре концептуальной картины мира Н. Берберовой находится динамичное «Я» мемуаристки, развивающее себя во времени и преломляющее сквозь себя восприятие динамики мира. Это обусловливает и тот факт, что образность Н. Берберовой вплотную соприкасается с ментальными категориями - раздумьем, мыслью, идеей: «... я — часть вселенной. И бывают минуты, когда эту часть вселенной я ощущаю больше целого» [2, с. 30].
Названия глав автобиографии «Курсив мой» сим-воличны и выступают в качестве формул ее личности (концептов идентичности): ср. «Бедный Лазарь», «Товий и Ангел» (известный библейский сюжет Ренессанса - о добром ангеле Рафаиле и ведомом им Товии), «Гордые фигуры на носу кораблей». Эти ключевые образы входят в состав относительно устойчивой и в то же время динамичной системы представлений автора-мемуариста о самом себе - эгоконцепции, содержащей эмоциональные, оценочные, волевые, креативные, когнитивные, другие автоинтенции: «Бедный Лазарь был теперь так богат, что готов был уже начать раздаривать то, что имел, налево и направо» [2, с. 183]; «Я знаю, почему так люблю этот сюжет Ренессанса: я целиком идентифицируюсь и с Товием, и с Ангелом. Смотря на Товия, я вижу себя, внимательно несущую рыб, доверчиво марширующую вдоль низкого горизонта, раз-два, раз-два, башмачки туго зашнурованы, обруч держит мои волосы, чтобы их не растрепал ветер. И я смотрю на Ангела, и тоже вижу себя: сандалии ловко обхватывают мои ноги, широкие лопасти одежды вьются вокруг моих бедер, лицо обращено вперед, словно у той фигуры, которую ставят, вырезанную из дерева, на бушприт корабля, идущего в далекое странствие, - и которая есть самый яркий и постоянный образ моей личной символики» [2, с. 253].
Фрагмент демонстрирует четкую дифференциацию языковых и стилистических средств с опорой на гендерные стереотипы: первый блок полностью выстроен в соответствии с женской моделью поведения - женщина как ведомая мужчиной: «. я вижу себя, внимательно несущую рыб, доверчиво марширующую вдоль низкого горизонта. » (наречия соответ-
ствующей «феминной» семантики); женский дискурс актуализирован и диминутивом «башмачки»; структурная основа второго блока - маскулинная модель поведения: «башмачки» уступают место «сандалиям»; текстовые пропозиции - отражение концептуальных признаков «мужского»: «...сандалии ловко обхватывают мои ноги, широкие лопасти одежды вьются вокруг моих бедер, лицо обращено вперед, словно у той фигуры, которую ставят, вырезанную из дерева, на бушприт корабля... ». Конструируя персональную символику своей жизни, Нина Берберова основывается на библейском сюжете странствования юноши.
Для автора «Курсива» цель движения - самоутверждение и доказательство своего права на самостоятельную и свободную жизнь. «Свобода» и «Творчество» у Берберовой становятся ключевыми концептами: «Отец и мать дали мне только имя. <... > Все же остальное, что есть во мне, я «сделала»: выдумала, вырастила, выменяла, украла, подобрала, одолжила, взяла и нашла» [2, с. 487]. Примечательно в данном случае употребление именно глагола «сделала» как маркера мужской силы. Вся символика Берберовой в этом ключе получает иной смысл: «... я лягушка, сбившая масло в молочной крынке» [2, с. 578].
Используемые ей интертекстуальные культурные символы концептуализируются, развенчивая стереотипы женственности относительно женского счастья, норм женского поведения и образуя номинативное поле концепта идентичности.
Глава пятая названа «Гордые фигуры на носу кораблей». Исходя из заглавия, символика этой главы связана с борьбой автора за свою личностную и жизненную независимость. Признавая безусловное ли-
тературное превосходство Владислава Ходасевича в их союзе, Берберова сознает, что совместное существование с ним искажает вынашиваемый ею проект собственной, личной жизни.
Н. Берберова в своей книге-автобиографии открыто говорит о себе, воплощая идею выстраивания собственного мифологического образа «железной» («чугунной») женщины (создательница «Курсива» разделяла женские натуры на чугунные и фарфоровые; себя она относила к чугунным, способным выдержать напор исторического времени). В данном случае мы имеем в виду определение мифа, данное А. Ф. Лосевым: «миф есть не субстанциальное, но энергийное самоутверждение личности», «это лик личности» [3, с. 57].
Образ эмигрантки Н. Берберовой - совсем иной, нежели у других «эмигрантских дочерей» русского зарубежья. Ее литературное наследие многочисленно, стремление приобщиться к культуре европейской и американской налицо (первое издание «Курсива» вышло на английском языке в 1969 г.). Это закономерно приводит к вполне определенным суждениям
о характере самопрезентации поэта (некий маркер разделения аудитории на свой круг и чужих). Английский оказывается значимым средством в моделировании своего положения как в русской, так и в английской эмигрантской среде: английский как знак образованности и принадлежности большому миру и большой культуре. Вся образная символика Берберовой ориентирована на «мужской» модус. Используемые ей интертекстуальные культурные символы концептуализируются, развенчивая стереотипы женственности относительно женского счастья и норм женского поведения, образуя номинативное поле концепта идентичности (см. рис. 1).
Рис. 1. «Курсив мой» Н.Н. Берберовой: номинативное поле концепта идентичности
Литература
1. Белянин, В.П. Психолингвистика / В.П. Белянин. -М., 2004.
2. Берберова, Н. Курсив мой / Н. Берберова. - М., 1996.
3. Лосев, А.Ф. Диалектика мифа / А.Ф. Лосев. - М., 1990.
4. Славянская мифология: Энциклопедический словарь / отв. ред. С.М. Толстая. - М., 1995.
5. Словарь русского языка: в 4 т. / под ред. А.П. Ев-геньевой. - М., 1999. - Т. 4.
УДК 82.G9
М.В. Мелихов
ЖИЗНЬ ЦАРСКОЙ СЕМЬИ НА РУБЕЖЕ XIX - XX ВВ. В ВОСПОМИНАНИЯХ МАТРОСА С ПЕЧОРЫ А.Ф. БОБРЕЦОВА
Работа выполнена в рамках Государственного задания Министерства образования и науки РФ, НИР «Духовная культура европейского севера: системное описание и исследование источников по традициям Печоры», рег. № 6.2281.2011
В статье на материале дневниковых записей матроса с императорской яхты «Полярная Звезда» рассматривается проблема «народного монархизма».
Народная русская литература XIX в., народный монархизм, мемуары моряка из крестьян.
The author of the article considers the problem of national monarchism in the memoirs of a sailor from the emperor yacht «Polar Star».
Russian public literature of XlX-th century, national monarchism, memoirs of a sailor from the peasants.
Сведений об отношении печорских крестьян к службе в царской армии или на флоте почти не сохранилось. Единственный известный нам источник информации о том, как набирали рекрутов в середине - конце XIX в. на Печоре - дневниковые записки последнего печорского старообрядческого писателя С.А. Носова (1902 - 1981). Он записал рассказы своего деда, Луки Васильевича Носова. Эти записи сделаны уже во второй половине XX в., повествование в них С. А. Носов ведет от лица самого деда: «Отец, скажем, мой (т.е. Л.В. Носова - М.М.). другие времена жил. Было, приехали проводить набор в солдаты (тогда с Мезени были начальники), а отец мой был на срубе избы, узнал, что приехали, топор в стену, да и в лес спрятался. А когда прошло присутствие и набор, вышел домой, и все тем кончилось. А то кто попался дома, брали на 25 лет - такая была солдатчина. А вот мне (т.е. деду С. А. Носова - М.М.) уже пришлось платить тысячу за солдатчину (чтобы откупиться от службы - М. М.), а потом за эти деньги жить работать (батрачить) у богачей Пустозерска много лет (с женой) и ходить в Чердань - волочить каюки, 2 раза было» [4, с. 126 - 127].
Дневники Анания Фотиевича Бобрецова, старообрядца, призванного на флот с Печоры в конце 80-х - начале 90-х гг. XIX в. и служившего на императорской яхте «Полярная Звезда»1, предоставляют
1 ЦКЬ: http://and-kin2008.narod.ru/zvezda.html (дата обращения - 29.03.2012) Фотографию матросов яхты см.: http://foto.mail.rU/mail/wolf190.85/13521/16476.html#16476 (дата обращения - 28.03.2012). Фотографии членов императорской фамилии на борту «Полярной Звезды» см.: ЦКЪ:
исследователю редкую возможность узнать о жизни военнослужащего от него самого. На протяжении почти 6 лет этот матрос вел дневники, названные им «Книга для памяти записывания морскаго пути-шествия с 1893 года с 17 мая по 1899 год» [3, с. 119]. Записи А. Бобрецова нерегулярны: только с весны, когда экипаж яхты приступал к несению службы на яхте, и по осень, когда яхту ставили на зимовку, а матросов отправляли на «зимние квартиры» в Санкт-Петербург. Не совсем понятен и принцип, по которому располагаются записи: они начинаются не с 1893 г. (как об этом заявлено в заглавии), а с 24 июня 1890 г., когда состоялся торжественный спуск яхты на воду. А. Бобрецов, таким образом, был в составе первого экипажа одного из самых известных судов русского флота последнего десятилетия XIX в. - прогулочной императорской яхты.
Из современников-матросов, которые также вели записи во время службы, нам известен только «Дневник машиниста 2-й статьи крейсера "Варяг" Д.П. Александрова» (1901 - 1905 гг.). По всей вероятности, к тому времени, когда Д. Александров был призван во флот, А. Бобрецов уже демобилизовался, но упоминания о яхте «Полярная Звезда» в его дневниках есть, и маршруты, по которым ходили оба корабля, частично совпадают. В изображении «машиниста» Александрова служба российского матроса лишена какого бы то ни было романтизма, в ней мало праздников, заключается она не в участии в парадах, не в наблюдениях за придворными празднест-
http:IIguardcrew.comI?q=nodeIl2l, с матросами - URL: http:IIfotki.yandex.ruIusersIkolonistб2IviewI378бб4I?page=13б
