CC BY
921© А. Худзинска-Паркосадзе, 2007
ЖАНРОВЫЕ ОСОБЕННОСТИ РОМАНА АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА «ЧЕВЕНГУР»
А. Худзинска-Паркосадзе
Творчество Андрея Платонова постоянно вызывает живой интерес литературоведов и любителей литературы. Литературоведение пытается найти ответы на самые основные вопросы, касающееся платоновской поэтики, такие, хотя бы, как определение жанра единственного законченного романа писателя «Чевенгур». При решении этой проблемы ученые разделились на две основные группы: первая считает этот роман антиутопией, вторая - утопией. Однако есть и третья группа, которая пытается зачислить этот жанр одновременно к антиутопии и утопии, несмотря на их противоположность.
С одной стороны, критики подчеркивают, что Чевенгур, «жутковатое место-загадка», находясь вне реального пространства и времени, отвечает основному признаку города-утопии: то есть места, которого нет Ч. Данное определение подкрепляется утопичностью самой идеи коммунизма 2, утопическими идеалами времени, которые воплотил Платонов 3. Используются и другие термины для определения жанра романа: метаутопия 4, трансутопия 5 и т. д. А. Поморски называет произведение «Чевенгур» преорвелловской антиутопией наряду с «Мы» Е. Замятина6.
С другой стороны, критика отмечает, что в романе Чевенгур отчетливо выделяются особенности, свойственные антиутопии: идея социализма и всеобщего счастья на земле, сталкиваясь с конкретной человеческой судьбой, приводит к трагическому финалу7. О. Лазаренко сущностную черту антиутопии в Чевенгуре видит в признании Платоновым приоритета вечной и естественной жизни над идеей 8.
Насколько адекватны такие прочтения Чевенгура? В этом отношении мы согласны с мнением В. Свительского, который отмечает, что Платонов в Чевенгуре раскрыл неизбежность встречи утопии с реальностью, выразил ее в «новом, небывалом, художественном синтезе». Платонов в произведении, по-
священном реальной жизни, вместе с утопией дал ее обсуждение, ее коррекцию действительностью. В. Свительский называет роман Чевенгур трагической утопией Платонова 9.
Итак, если Чевенгур нельзя однозначно назвать утопией или антиутопией, то вопрос
о жанре остается открытым. Может быть, Платонов сыграл с читателем некую шутку «и так и обратно». Может быть, не случайно Андрей Климентов выбрал для себя псевдоним, сходный с фамилией одного из своих любимых философов - Платоном 10. Ведь картина Чевенгура странным образом напоминает идеальное государство, о котором писал Платон в своем трактате. Философ считал, что в идеальном государстве нет места для того, что бесполезно и вредно (в том числе и больных, калек, «вредителей» общества и т. п.). Такой подход напоминает подход чевенгурских большевиков к старым чевенгурцам и дает основание утверждать о жанровой установке автора Чевенгура на Государство Платона.
Платон считает, что в идеальном государстве власть должна быть сосредоточена в руках мудрецов-философов, «спасителей», которые лучше всех знают, что хорошо, а что плохо. Здесь имеется и авангард, и охранители границ и блюстители порядка. Это своего рода разновидность федоровских «надзирателей», то есть верное отражение образа чевенгурских большевиков. Они составляют элиту власти и, согласно Платону, должны отказаться от имущества и жить по-спартански. Представители власти лучше всех понимают нужды и потребности остальных. Тех, которые являются врагами нового порядка, и тем самим государства и богов, ожидает смертельный приговор. Ради блага государства необходимо ограничение свободы мысли и действия п.
Платон знал, что в неидеальном мире невозможно создать идеальное государство, но был убежден, что люди должны стремиться к осуществлению идеала. Он основал свой
проект идеального государства на вере в то, что идеальный мир (то есть мир совершенных идей) имеет своей конечной целью осуществление в материи. Материя в Космосе становится совершеннее в меру своего приближения к миру чистых идей, то есть Вселенной. Это стремление к совершенствованию через красоту Платон называет любовью 12. Платон пишет о потребности объединения одной целью всех людей ради создания справедливого государства и воспитания совершенного человека 13. Однако, как отмечают ученые, в своих деталях и методах реализации теория Платона с презрением относится к свободе и счастью человека как личности 14.
Идеальное государство Платона считается утопией 15, поскольку воплощает модель «наилучшего» земного устройства. В то же время, образ платонского государства соответствует также модели тоталитарной системы власти 16. Отсюда можно сделать вывод: определение Чевенгура как утопии или антиутопии связано с загадкой определения платонс-кого Государства. Ведь утопии, созданные в древности - это мифы, которые в ХХ веке превратились в антиутопии. Утопия - проект рационально организованного социума. Сфера антиутопии - частное бытие личности, нечто сокровенное и глубоко индивидуальное. Героем ее становится человек, который пробует строить свое существование согласно представлениям о духовной гармонии 17.
Влияние идей Платона на мировоззрение Платонова уже не раз отмечалось критикой 18. Подчеркивался именно тот факт, что Платон является родоначальником утопии, и то обстоятельство, что с критикой идеализма Платонов выступил в одной из своих самых ранних статей в газете «Воронежская коммуна» от 17 и 20 октября 1920 года под заглавием «Культура пролетариата»19. Философия Платона просвечивает не только сквозь жанровую форму Чевенгура. Как справедливо отметила Я. Шимак-Реиферова, влияние Платона сказалось также на представлениях героев романа о душе и теле. Они «чувствуют» и «формулируют» мир по Платону 20. На наш взгляд, платоновская философия в значительной мере основана на пла-тонском мифе, стержнем которого является дуалистическая модель миропорядка.
Мифологизм мышления непосредственно связан с вопросом человеческого восприятия мира и процессом его осмысления 21. Миф - образец для других литературных жанров. Исследователи давно отметили связь некоторых ритуалов, племенных обычаев, верований с жанром сказки. У большинства исследователей не вызывает сомнения факт происхождения сказки от первобытного мифа 22.
Сказочный сюжет переосмыслял мифологические представления, иногда воспроизводя их в буквальном смысле. К самым устойчивым мифологическим мотивам и темам, которые впитывала в себя сказка, принадлежат тема рая, поиски «иного царства» («тот свет»), тема посвящения и испытаний героя во время его странствования. Владимир Пропп сюжетную схему волшебной сказки возводил к двум основным циклам мифологических представлений. Первый связан с обрядом инициации, то есть перехода героя в новый статус, а второй отражает древние представления о месте загробного существования душ и путешествием в иной мир 23. Следует здесь подчеркнуть, что между этими циклами трудно провести четкую границу, так как обряд инициации и представления «того света» присущ многим верованиям. Обряд инициации был связан с последующим за ней воскресением.
Согласно В. Проппу, волшебная сказка отличается прежде всего повторимостью функций, то есть однородных действий героев, важных для развития сюжета 24. Отсюда и однородность композиции. Ученый называет несколько основных мотивов, которые определяют жанр волшебной сказки. Чевенгур как роман, а значит - более сложный по своей структуре жанр, имеет две сюжетные линии, одна относится к отцу-рыбаку, а другая к Саше. Тем не менее обе сюжетные линии соответствуют композиционным требованиям волшебной сказки.
Начнем с отца Саши: временный уход из дома можно понимать как уход из сего мира в мир смерти. Следовательно, в качестве запрета выступает здесь недозволенность лишения себя жизни. Интересно, что по отношению к Саше этот запрет касается не его непосредственно, а других лиц, то есть запрет лишения жизни других людей относится к убийству старых чевенгурцев большевиками, а за-
тем убийства их же бандой кочевников. Хотя Саша не является нарушителем этого запрета, именно он стремится перебороть его зловещую силу - стихию смерти.
В. Пропп считал нарушение запрета главным элементом завязки действия и начала интриги. Соответственно самоубийство отца Саши представляет собой завязку действия и начало путешествия Саши. Согласно требованиям жанра волшебной сказки ее герой должен стать типом искателя, который вынужден покинуть дом и отправиться в неопределенном направлении. Саша - искатель правды бытия, он вынужден сначала покинуть дом приемного отца Прохора Абрамовича Двано-ва, потом могилу отца-рыбака и, наконец, дом Захара Павловича. Герой романа отправляется сначала побираться, а потом искать коммунизм.
Саша Дванов представляет собой, как и герой волшебной сказки, тип мужика, он сын рыбака. В романе практически отсутствует его внешняя характеристика. Главной чертой Саши является благородство, в основе которого его желание помочь другим. Он обладает и другим основным качеством волшебного героя - способностью сочувствовать другим. Любопытно, что в русских волшебных сказках персонаж олицетворяет любовь к отцу, последнюю просьбу которого выполняет как святую обязанность. Припомним, что Саша решил отправиться в Чевенгур после того как увидел отца во сне и тот сказал ему: «Делай что-нибудь в Чевенгуре: зачем же мы будем мертвыми лежать...»25. Именно этот эпизод романа объединяет в себе сказочную функцию соединительного момента и посредничества.
Симптоматично, что в романе Платонова функцию волшебного помощника и антагониста выполняет один герой - приемный брат Саши Дванова - Проша Дванов. Ведущей чертой волшебного помощника является большая активность, по сравнению с пассивностью главного героя. Для нас существенное значение имеет тот факт, что Саша руководствуется в жизни зовом своего открытого сердца, а Проша, в противоположность ему, хладнокровным умом. Именно это обстоятельство легло в основу антагонистического соотношения этих двух персонажей.
По такому же принципу композиционную ось волшебной сказки составляют два антагонистических царства. В Чевенгуре эти царства приобретают истинно онтологическое содержание - во-первых, земное царство, то есть этот мир, и во-вторых - царство тьмы, то есть тот свет. Сам город Чевенгур относится также к символике царства тьмы, поскольку находится он в оппозиции с окружающим его «внешним» миром. Там «время безнадежно уходило обратно жизни» (Ч., с. 225), в Чевенгур «трудно было войти <...> и трудно выйти из него» (Ч., с. 231). Поэтому Чевенгур и оказался местом испытания главного героя.
Главная функциональная черта испытания заключается в том, что его может пройти только тот, кто обладает волшебным средством. В случае Саши функцию волшебного средства выполняет мотив открытого сердца. Среди всех героев только он испытывает настоящую любовь ко всем встреченным людям, пропитанную состраданием и готовую на самопожертвование.
Характерно то, что согласно композиционным требованиям жанра волшебной сказки завязка действия реализуется через эпизод отлучки, то есть один из членов семьи должен уйти из дома. История Саши Дванова начинается со смерти его отца рыбака, который хотел «пожить в смерти и вернуться» (Ч., с. 8). Однако, несмотря на свои интенции, он нарушил запрет самоубийства, так как умер «не в силу немощи, а в силу своего любопытного разума» (Ч., с. 9). Своей смертью он создал недостачу в жизни своего сына, который с тех пор испытывает отсутствие счастья, понимаемого в рамках платоновской «теплоты». Саша надеется найти эту «теплоту» сначала в доме Прохора Абрамовича Дванова, однако неуспешно. Его судьба меняется, когда антагонист Проша соглашается привести побиравшегося приемного брата к Захару Павловичу под предлогом милостыни. Функция пособничества реализуется путем покорного подчинения Сашей воли Проши, несмотря на то, что тот совершил ранее акт вредительства, прозвав его «дармоедом» и выгнав из дома своего отца Прохора Абрамовича. Проша второй раз вызвал недостачу, испытываемую Сашей, чувство одиночества, тоску по родному отцу и человеческой «теплоте».
Функция испытания и жертвы реализуется на двух уровнях: подготовительном и окончательном. Первое испытание относится к первой части романа, в которой Саша отправляется в командировку по России и встречает отряд анархистов. В результате нападения анархистов Саша получил ранение в правую ногу. Символика этого ранения имеет большое значение для адекватного понимания этой сцены и финала романа. Ранение в правую ногу означает, что герой находится в самом начале духовного пути 26 и, отдав часть себя в качестве самопожертвования, стал полубогом и приобрел знание. Сверх того эта символическая сцена ранения сближает образ героя с образом Иисуса Христа, так как, целясь в Сашу, анархист произносит: «По мошонке Иисуса Христа» (Ч., с. 69). Получив ранение, Саша «покатился с бровки оврага на дно» (Ч., с. 69). Падение на дно - символическое нисхождение в ад и символическая смерть. Как сатана сорок дней «проверял силу духа» Христа в пустыне (Лука 4, 1-15), так и происшествие с анархистами было проверкой силы духа Саши и подготовкой его к главной жертве в финале романа. Не без значения кажется и тот факт, что Сашу раздели догола и что при этом он не испытывает ни злости, ни стыда или унижения. Для него это оказалось лишь физическим унижением, которое по своей сути должно подготовить героя к окончательному духовному испытанию и жертве. Эта сцена первого испытания и первой жертвы связана также с рождением «волшебного средства» - сочувствующего сердца. Необходимо подчеркнуть, что намеченную нами параллель Саша - Христос следует понимать в философских, но не религиозно-догматических рамках.
Путь Саши в Чевенгур соответствует пространственному перемещению героя волшебной сказки между двумя царствами. Как мы уже говорили, образец двух антагонистических царств составляет в платоновском романе мир жизни и мир смерти. Герой романа приходит в Чевенгур, чтобы убедиться, является ли он действительно единственным местом на земле, где находится окончательное счастье всего человечества - коммунизм. В Чевенгуре же состоится борьба главного героя и его антагониста. Саша, обладатель «открытого сердца», и Проша, сторонник ре-
шения жизненных вопросов при помощи разума, ведут спор о том, что такое правда и как людям обрести счастье. Проша считал, что следует пожертвовать правдой ради общего умеренного счастья, которое избранники будут выделять остальным как пайки. По мнению героя, «всякая правда должна быть немного и лишь в самом конце концов» (Ч., с. 247). Саша, однако, переубедил его, доказав обратное.
Функцию клейма, отметки выполняет поцелуй в губы, который получил Проша от Саши в начале их разговора о правде. Саша поцеловал его в знак прощения, «заметив в нем совестливый стыд за детское прошлое» (Ч., с. 245). Этот акт милосердия превратил Прошу из антагониста в помощника и последователя Саши. Сразу после рокового разговора с братом Проша отправляется в поисках жен для «прочих», впервые желая сделать что-то бескорыстно для других, а в конце романа отправляется в путь искать Сашу из-за тоски по исчезнувшему брату.
Саша желает остаться в Чевенгуре жить вместе с «прочими», поскольку только здесь он почувствовал себя счастливым. Этот факт свидетельствует о ликвидации недостачи, испытываемой раньше героем. Однако благоприятное пребывание Саши в Чевенгуре прерывает внезапное нашествие банды кочевников, которая истребила всех чевенгурцев за исключением Саши. Он чудом уходит от погони и спасается. На лошади, названной Копенкиным Пролетарской Силой, возвращается к началу своего пути - в свою родную деревню. Там состоится его неузнаваемое прибытие, так как единственный встреченный им в деревне старик Петр Федорович Кондаев не узнает его.
Развязка романа имеет сугубо мистический характер. Нельзя понять финальной сцены без ссылки на ее зашифрованное в мифологических символах значение. Главными образами-символами являются в этом эпизоде озеро как хронотоп царства смерти и ритуал самопожертвования во имя общего блага. Следовательно, функция узурпатора отведена образу воды в озере Мутево, которая «некогда успокоила <...> отца в своей глубине» (Ч., с. 306), а теперь волновалась обеспокоенная и притягивала к себе Сашу. Он помнил, что в ней осталось еще «жившее вещество тела»
его отца и именно там находится «вся родина жизни и дружелюбия» (Ч., с. 306). Необоснованное притязание узурпатора объясняется тем, что человек должен по-платоновски «делать себя» и творить в жизни и через жизнь.
Суть трудной задачи, стоящей перед Сашей, заключается в том, что он должен найти ту дорогу, «по которой когда-то прошел отец в любопытстве смерти» (Ч., с. 306), но пройти ее не в смерть, а в вечную жизнь, при этом должен он еще обличить узурпатора. Для того чтобы выполнить намеченное, его смерть должна стать не актом самоубийства, а наоборот, сакральным актом любви и милосердия. Поэтому важную роль играет в этом контексте мотив клейма-отметки, то есть поцелуя, понимаемого как совершение акта милосердия по отношению к антагонисту. Именно с помощью этого акта преодолевается главный дуализм романа: сердце / разум, жизнь / смерть. Саша «продолжает свою жизнь» (Ч., с. 306), погружаясь в воду озера Мутево, потому что он умирает «в силу» любви. Таким образом, совершается трансформация героя и он одерживает победу над главным врагом - смертью. Акт самопожертвования Саши для преодоления стихии смерти (круг смерти: убийство старых чевенгурцев, смерть ребенка, убийство новых чевенгурцев и т. д.) приобретает смысл вознесения в сферу сакрум и объединения с абсолютом, и поэтому выполняет функцию свадьбы и вознесения на престол.
Ю.М. Лотман отрицает возможность применения к роману модели, разработанной
В.Я. Проппом для волшебной сказки. Литературовед видит принципиальное отличие сказочного и романного текстов. Главные из них: строгая иерархическая замкнутость уровней (сумма функций волшебной сказки), деталь-реалия сюжета в волшебной сказке включается только в поверхностный слой текста (исключение представляет собой «волшебный предмет», то есть инструмент, с помощью которого реализуется определенная функция). Но, с другой стороны, Лотман признает, что характерной чертой русского романа является «мифология» сюжетов 27. Кажется, что роман Чевенгур Платонова является исключением от лотмановского правила.
Стилистика Чевенгура также содержит характерные свойства волшебной сказки. В свете
настоящей статьи значение имеет также разница между мифом и волшебной сказкой. В. Пропп подчеркивает, что миф, потеряв социологическое значение, превратился в сказку. Внешне начало этого процесса отмечается отделением сюжета от обрядовости. Следовательно, сказка теряет религиозную функцию мифа 28.
В романе Чевенгур, по нашему мнению, композиция и стилистика волшебной сказки обогащена философско-онтологическим содержанием. Платонов ставит вопросы о смысле жизни, об истине, о счастье. Ответы и результаты его поисков запечатлены в универсальных мифологических символах, создающих единую картину мира. Цель романа не религиозная, но философская, поскольку здесь нет очевидных ответов. Их должен найти сам читатель. Похоже на то, что жанр волшебной сказки, которая выросла из мифа, адекватнее других может выразить идейно-философские искания писателя.
Существенно также, что некоторые одной из главных качеств платоновской стилистики называют лиризм. Р. Чандлер подчеркивает, что Платонов не предлагает читателю уверенной и ясной перспективы описываемых событий. Писатель словами любви примиряет и излечивает своих героев 29.
Сходство Чевенгура с волшебной сказкой отметил уже Ю. Пастушенко, указывая на подобие Саши Дванова герою сказки, когда тот отправляется в странствие не сам по себе, а выполняя задание правителя. Более того, исследователь подчеркивает, что Саша - особый герой в особых обстоятельствах, подобных сказочным. Дванов - тип героя, корни которого уходят в древнерусскую культурную традицию, связанную с житиями святых, утопическими легендами и сказками 30.
М. Золотоносов также обратил внимание на сложную трансформацию народных сказочных представлений о идеальном устройстве в «нездешнем царстве». По мнению критика, в Чевенгуре отчетливо видно взаимовлияние знания и веры на примере описания экономической системы «чевенгурского коммунизма»31.
Несомненно, А. Платонов сознательно обратился к жанру волшебной сказки и осмыслил ее заново, придавая ей онтологический характер. Знаменательно, что после де-
мобилизации из армии в 1946 году А. Платонов все последние годы своей жизни работал над сказками (Волшебное кольцо, 1950; Башкирские народные сказки, 1949; Две крошки, 1948). Писатель считал, что подлинный художник, перелагая произведение фольклора, воссоздает и утверждает тем самым в народном сознании наилучший вариант из всех имеющихся версий данного сюжета. Платонов так писал о роли писателя, обрабатывающего народные сказки: «Писатели дополнительно обогащают и оформляют народную сказку силою своего творчества и придают ей то окончательное, идеальное сочетание смысла и формы, в котором сказка остается пребывать надолго или навсегда»32. Закономерно также, что Платонов создал свой индивидуальный жанр - онтологическую сказку, в которой соединил форму волшебной сказки с онтологическим содержанием.
Платоновские герои - сказочные философы. Они идут босиком по дороге, но касаются «не дорожной пыли и грязи, а непосредственно земного шара»33. Они - дети Вселенной. С помощью жанра волшебной сказки писатель наполняет текст философским содержанием. Стоит, однако, отметить, что если волшебная сказка рассказывала обычно о каких-то прошлых событиях («жили-были»), то Платонов концентрируется на настоящем и повествует своим современникам об их жизни, разоблачая ложь и указывая на суть - истину. Ведь волшебная сказка - самая доступная литературная форма обращения к народу, к наиболее широко понимаемому слушателю, не извращенному опытом жизни.
С категорией пространства тесно связана своеобразная «поэтика» названия города, который вынесен в заглавие романа А. Платонова. Одним из первых исследователей, сделавшим «подступ» к выяснению его источника, был О.Ю. Алейников. Критик предполагает, что это название можно расшифровать как ЧеВеНГУР - Чрезвычайный Военный Непобедимый (Независимый) Героический Укрепленный Район, с поправкой «на замаскированную усмешку писателя»34. Автор вышеупомянутой статьи утверждает, что эта аббревиатура составлена с учетом расхожих в пореволюционные времена словообразовательных моделей, тяготевших «к образованию слов
по произношению начальных слогов или начальных букв нескольких слогов»35. В качестве примера исследователь приводит следующее: Викжедор - Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза, Всеколес - Всероссийский комитет по лесоразработкам и т. п.36
Однако способ образования названий других произведений писателя показывает, что вышеприведенный вариант расшифровки нетипичен для А. Платонова, поскольку писатель добивался номинативной простоты. Эти заглавия часто являются своего рода лозунгами, то есть сжатой, но содержательной информацией: Котлован, Сомневающийся Макар, Симфония сознания и т. п.). Естественно, эти названия часто символичны, двуплановы, многозначны, как и самые платоновские произведения, в истоках своих простые.
А. Платонов уже в 1922 году (за шесть лет перед замыслом Чевенгура) писал о себе «певец я, странник и жених вселенной» в стихотворении Лунный гул, которое, по неизвестным до конца причинам, не вошло в сборник Голубая глубина 37. В этом стихотворении находим такие строки:
...лунный гул,
Звенящий стон разорванных молекул, -Вселенский бой сопротивлению и огню. Кстати, когда Саша Дванов впервые услышал слово «Чевенгур», ему оно понравилось поскольку «походило на влекущий гул неизвестной страны» (Ч., с. 138). В стихотворении Лунный гул Платонов пишет тоже: Услышал в мире я глубокое дыхание, Подземное движение воды.
В результате, надо отметить, что Платонов смотрит на пространство и место человека в нем не в масштабах одной только Земли, а в масштабах всей Вселенной. Добавим, что некоторые исследователи также обратили внимание на эту особенность «платоновской художественной вселенной». Например, Н.П. Хрящева в своей книге «Кипящая вселенная» А. Платонова утверждает, что писатель изначально мыслил категориями космическими (имеются в виду прежде всего произведения «дочевенгурского» периода). Как тонко подмечено в работе, не случайно в его статьях и последовавших художественных сочинениях смело развиваются проекты преоб-
разований в планетарном и даже галактическом масштабах. Исследовательница подчеркивает, что писатель столь глубоко верит в немедленное практическое расширение земной жизни до пределов Космоса, что в его произведениях фактически снимаются временные границы между возможностями земного человеческого сознания. Н.П. Хрящева рассматривает пути и способы художественного конструирования писателем новой модели Вселенной и результаты ее испытания на возможность стать счастливым домом человечества 38. Н.М. Малыгина также подчеркивает, что мысли о человеке - «жителе Вселенной», покорителе Космоса, воплощаются в платоновских поэтических формулах (человек - «любимое дитя» неба, люди - «потомки солнца»), отражающих существенные черты философии природы А. Платонова 39.
Полагаем, что название романа Чевенгур можно расшифровать как: Че-вен-гур, то есть Че - через, вен - вселенскую, гур - губернию, или Через-вселенский-гул. Такой способ расшифровки подсказывает также название другого произведения А. Платонова (Че-че-о), которое, кстати, было опубликовано в 1928 году, то есть тогда, когда автор интенсивно работал над Чевенгуром. Заглавие Че-че-о обозначает: Через Черноземный Округ, то есть район, по которому писатель совершил поездку, а потом свои впечатления поместил в вышеназванном очерке.
Допускаем, что последний слог «гур» обозначает слово «губерния». При объяснении этого суждения ссылаемся на выводы М.А. Дмитровской, которая связывает образ Чевенгура с символическим образом «подводного» мира и проводит параллель между этим образом и сценой смерти отца Дванова в озере Мутево. Исследовательница подчеркивает, что представления отца Дванова о смерти совпадают с описанием залитого лунным светом Чевенгура: «...он видел смерть как другую губернию, которая расположена под небом, будто на дне прохладной воды, и она его влекла» (Ч., с. 8). Добавим, что некоторые исследователи обратили внимание на то, что мотив зова постоянен в Чевенгуре как мотив труда. Е.Г. Мущенко видит зов не как причину, а как последствие зова - труд, дело 40. Исследовательница отмечает, что Саша Дванов
чувствует влечение земной дали, будто все далекие и невидимые вещи «звали его»41.
A. Ливингстон утверждает, что Саша является прежде всего «слушателем вселенной». Литературовед убежден в том, что «Платонов сам хотел в каком-то смысле открыть собственный язык мира (вселенной)»42. А название «Чевенгур» может в тексте романа восприниматься как первое известное слово песни или языка, который ищет Саша Дванов, то есть собственного языка Вселенной.
B.А. Чалмаев расшифровал название «Чевенгур» как слово, образованное из двух слов «чева» - лапоть и «гур» (гурчать) - гул, суета, грохот. В итоге получается «гул из лап-тя»43. Стоит, однако, припомнить, что в названии «Чевенгур» имеется внутренний слог «вен», а не «ва». На основании такой расшифровки получается название «Чевагур», а не «Чевенгур». К тому же, «гул из лаптя» относится скорее к тематике, чем к проблематике и идее романа. Иначе говоря, к земной реальности, которой не исчерпывается содержание произведения. По нашему мнению, А. Платонов слишком внимательно относился к заглавиям своих произведений для того, чтобы заподозрить его в столь поверхностном слогосложении. Схожим образом название «Чевенгур» толкует В.В. Васильев, который понимает это слово как «могила из лаптей» (от «чева» - лаповище, обносок лаптя; «гур» -могила, гробница, склеп) - символ конца исконному, русскому правдоискательству, ибо в Чевенгуре, по убеждению большевиков, настал конец истории и пора всеобщего счастья 44. Естественно, наш подход к попытке разгадать название «Чевенгур» представляет собой только один из вариантов расшифровки заглавия романа, на наш взгляд, наиболее правдоподобный, учитывающий «стилистику» платоновских произведений.
Платонов желал быть понятным всем, писал с мыслью о человечестве в целом, поэтому целесообразным кажется использование им жанра волшебной сказки. Ведь сказочная «поверхность», которая в некоторой степени присуща и притчам, скрывает в своих глубинах истинно философскую глубину. Платонов попытался извлечь из этой глубины правду человеческого существования, раскрыть смысл жизни своим современникам, заставить их за-
думаться над тем, что они причастны и ответственны за ту жизнь, которая происходит на их глазах и которую они сами (осознанно или неосознанно) творят. Это не просто сказочные истории о борьбе добра со злом в далеком прошлом, а осмысление происходящего, сущность которого - в жанре онтологической сказки.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Дмитровская М. Категория пространства у А. Платонова в лингвистическом и культурологическом освещении. Калининград, 2002. С. 52.
2 Васильев В. Андрей Платонов. Очерк жизни и творчества. М., 1990. С. 141, 152.
3 Алейников О. Повесть А. Платонова «Ювенильное море» в общественно-литературном контексте 30-х годов // Платонов А. Исследования и материалы / Ред. Т.А. Никонова. Воронеж, 1993. С. 72.
4 Гюнтер Х. Жанровые проблемы утопии и «Чевенгур» А. Платонова // Утопия и утопическое мышление. М., 1991. С. 252.
5 Коваленко В.А. «Демиурги» и «трикстеры» в творческой вселенной Платонова // Платонов Андрей. Проблемы интерпретации / Ред. Т.А. Никонова. Воронеж, 1995. С. 74.
6 Pomorski A. Duchowy proletariusz: przyczyne k do dziejów lamarkizmu spolecznego
i rosyjskiego komunizmu XIX-XX wieku (na marginesie antyutopii Andrieja Platonowa). Warszawa, 1996. S. 30.
7 Лазаренко О. Проблема идеала в антиутопии. «Мы» Е. Замятина и «Чевенгур» А. Платонова // Платонов А. Исследования и материалы. С. 39.
8 Там же. С. 45-46.
9 Свительский В. Факты и домыслы: О проблемах освоения платоновского наследия // Там же. С. 87-88.
10 Sliwowscy W.R. Andrzej Platonow. Warszawa, 1983. S. 40. Мы, конечно, не пытаемся опровергать того, что этот псевдоним образован также и от имени отца писателя - Платона Фирсовича Климентова. См.: Васильев В.В. Указ. соч. С. 3.
11 Parniewski W. Szkice z dziejów mysli utopijnej (od Platona do Zinowjewa). -Lódz, 2000. S. 27.
12 Ibid. S. 26.
13 Ibid. S. 17.
14 Tatarkiewicz W. Historia filozofii. T. 1. Warszawa, 2002. S. 101. Знаменательно, что Платон выбрал Солнце символом, отражающим идею добра, то есть вечного первоначала. Солнце, со-
гласно Платону, освещает вещи и делает возможным их жизнь и развитие.
15 Ibid. См. также: Parniewski W. Op. cit. S. 27.
16 См.: Popper K.R. The Open Society and Its Enemies. L., 1945. S. 140; Pieszczachowicz J. Wyspa Utopia i jej przeciwnicy // Literatura. 1990. № 2. S. 45.
17 Зверев А. Зеркала антиутопий // Антиутопии ХХ века. М., 1989. С. 337.
18 См.: Семенова С.Г. Мытарства идеала. К выходу в свет «Чевенгура» Андрея Платонова // Новый мир. 1988. № 5. С. 219; Кантор К.М. Без истины стыдно жить // Вопросы философии. 1989. № 3. С. 14-16; Золотоносов М. Ложное солнце. «Чевенгур» и «Котлован» в контексте советской культуры 1920-х годов // Вопросы литературы. 1994. Вып. 5. С. 12.
19 Золотоносов М. Указ. соч.
20 Szymak-Reiferowa J. Rycerze Rózy Luksemburg // Andrzej Píatonow. Czewengur. Bialystok, 1996. S. 355.
21 Eliade M. Traktat o historii religii. -Lódz, 1993. S. 416. Елиаде утверждает, что на всех уровнях человеческого восприятия мира архетип всегда используется для осмысления человеческой экзистенции и с его помощью создаются культурные ценности.
22 Вуйцицка У Из истории русской культуры. Bydgoszcz, 2002. С. 211.
23 Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 18. См. также: Propp W. Morfologia bajki. Warszawa, 1976. S. 67-123.
24 Propp W. Nie tylko bajka. Warszawa, 2000. S. 91. Все названия функций волшебной сказки обозначены в тексте курсивом.
25 Платонов А. Чевенгур // Платонов А. Собр. соч.: В 5 т. Т. 2. М., 1998. С. 181. Далее цитаты приводятся по этому изданию.
26 Жюльен Н. Словарь символов. Челябинск, 1999. С. 448.
27 Лотман Ю.М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия // О русской литературе. Статьи и исследования: история русской прозы, теория литературы. СПб., 1997. С. 712-729.
28 Propp W. Nie tylko bajka. Warszawa, 2000. S. 179-180.
29 См.: Чандлер Р Между верой и прозрением // Филологические записки. 1999. № 13. С. 77; Под-шивалова Е.А. О родовой природе прозы А. Платонова конца 20-х - начала 30-х годов // Платонов А. Исследования и материалы / Ред. Т.А. Никонова. Воронеж, 1993; Орлицкий Ю.Б. Стиховое начало в прозе А. Платонова // Платонов Андрей. Проблемы интерпретации / Ред. Т.А. Никонова. Воронеж, 1995; Кедровский А.Е. Христианские и социалистические идеалы в повести А. Платонова «Джан» // Осуществленная возможность: А. Пла-
тонов и ХХ век / Ред. Е.Г. Мущенко. Воронеж, 2001; и др.
30 Пастушенко Ю. Мифологическая символика в романе «Чевенгур» // Филологические записки. 1999. № 13. С. 30, 3S.
31 Золотоносов М. Указ. соч. С. 6.
32 Платонов А. Сказки русского народа // Огонек. 1947. № 26, июнь. С. 24.
33 Там же. С. 124-125.
34 Алейников А.Ю. На подступах к «Чевенгуру» (об одном из возможных источников названия) // Филологические записки. 1999. № 13. С. 182.
35 Там же.
36 Там же. С. 182-183.
37 Платонов А. Голубая глубина // Платонов А. Собрание сочинений: В 5 т. Т. і. М., 1998. С. 79.
38 Хрящева Н.П. «Кипящая вселенная» А. Платонова: Динамика образотворчества и миропости-жения в сочинениях 20-х годов. Екатеринбург, 1998.
С. 116.
39 Малыгина Н.М. Эстетика Андрея Платонова. Иркутск, 1985. С. 23.
40 Мущенко Е.Г. Философия «дела» у А. Платонова // Осуществленная возможность: А. Платонов и XX век / Ред. Е.Г. Мущенко. Воронеж, 2001. С. 19.
41 Там же. С. 20.
42 Ливингстон А. Платонов и мотив косноязычия // Осуществленная возможность. С. 209.
43 Чалмаева В.А. Андрей Платонов: (Комментарии) // Платонов А. Собрание сочинений. Т. 2. С. 534.
44 Васильев В.В. Указ. соч. С. 147.
