CC BY
50
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2Q13. №2(32)
УДК 821.111
ЖАНРОВОЕ СВОЕОБРАЗИЕ РОМАНА Р.ГРЕЙВЗА «СЕМЬ ДНЕЙ НА НОВОМ КРИТЕ»
© М.И.Бондаренко
Статья посвящена изучению жанровой природы романа Р.Грейвза «Семь дней на Новом Крите». Этот текст вбирает в себя основные темы творчества писателя, обнаруживая тематическую связь с наиболее значительными его работами («Белой Богиней», «Прощаясь со всем этим»), а также с трудами Фрезера и Бахофена. Жанр романа может быть определен как утопия. При этом фантастический элемент заменен здесь на магический, что объясняется влиянием фрезеровской «Золотой ветви».
Ключевые слова: «Золотая ветвь», «Белая Богиня», утопия, автобиография, магия, традиция, жертва.
Роман Р.Грейвза «Семь дней на Новом Крите» был издан в 1949 г. В Великобритании он вышел под названием «Семь дней на Новом Крите», а в США - «Смотри, поднимается северный ветер». Роман увидел свет спустя год после публикации «Белой Богини» (1948) и являет собой очередную вариацию размышлений автора на тему взаимоотношений поэта и Музы. Также в тексте романа присутствуют темы автобиографии Роберта Грейвза «Goodbye to all that». Биограф писателя М.Сеймур-Смит определяет роман как «футурологическую книгу»1 [1: 421].
Подобная характеристика обусловлена временем основного действия. Английский поэт Эдвард Венн-Томас в момент сна в своем времени вызван магами Нового Крита на остров. Цель его появления в будущем (параметры которого четко не определены) - рассказать критянам о жизни в его эпоху. Таким образом в текст вводится временная дихотомия: наблюдая жизнь на Крите, герой постоянно сравнивает ее с современной ему - в Англии.
Новый Крит представляет собой идеальную модель существования. Страной управляет сословие поэтов-магов, подчиненное в свою очередь Богине. По теории Грейвза, изложенной до этого в «Белой Богине», владычица имеет две ипостаси: милостивую и жестокую. Однако критянам Богиня известна только как благостная правительница. Очевидно, поэтому, как замечает Венн-Томас, «большинство людей нашего времени возмущались бы слишком хорошим внешним видом моих новых друзей. Они никогда не выглядели больными, их лица были безмятежны, а сами они смотрелись неприлично счастливыми. Им недоставало того, что мы называем характером» [2: 11].
1 Здесь и далее перевод мой - М. Б.
Помещенная в отдаленное будущее утопия обнаруживает в своей организации первобытные черты, многие из которых были описаны Д.Д.Фрезером в «Золотой ветви». Примечательно, что Грейвз вводит в роман вымышленную фигуру датского антрополога Кнута Йенсена, советы которого часто вспоминает Венн-Томас, наблюдая те или иные ритуалы на Крите. Как правило, это весьма ироничные пассажи. «Есть ли здесь какие-то брачные ритуалы?» («Это важнее всего узнать», - сказал мне Кнут Йен-сен, датский антрополог. - «Есть места, где мужчина умрет от стыда, случайно увидев вывешенную на веревке нижнюю юбку сестры. Можно фатально ошибиться, если не знать обычаев») [2: 52].
Об устройстве мира, в который он попал, Эдвард рассказывает в главе 4 «Происхождение Крита». Когда остров стал очень плодородным, «исконные обитатели предпочли сделать его закрытым. Сообща пять сословий создали новую религию, близко связанную с дохристианской религией Европы и связанную фестивалями аграрного года с древними мистериями и Матерью-Богиней Марией как небесной царицей» [2: 27]. В псевдо-архаической цивилизации Крита, как определяет ее Венн-Томас, власть принадлежит женщинам. Как говорит поэту колдунья Сэлли, «мы оцениваем мужчин, но не соперничаем с ними. Естественно, они считают нас высшим полом» [2: 18]. Идея превосходства женского начала над мужским имеет место во многих работах Грейвза. Она и вызвала к жизни мономиф о Тройственной Богине. Венн-Томас узнает, что на Крите есть короли, но своими коронами они обязаны женщинам. Это тоже один из часто встречающихся в прозе Грейвза аспектов, восходящий к работе И.Бахофена «Материнское право» и ряду других исследований.
Еще одной чертой жизни на острове является особое отношение жителей к своему имени. Как объясняет рассказчику Инжирный хлеб (все герои романа имеют прозвища, а не имена), «все имена секретны. Пока я жив, только мои родители, Богиня и мать моих детей знает имя, которое я ношу. Мое имя хранится в секрете, и никто не может причинить мне зла, используя его» [2: 33].
Эта особенность первобытного сознания описана Фрезером в главе «Запретные слова», где идет речь о табу на имена собственные. «Первобытный человек считает свое имя существенной частью самого себя и проявляет о нем надлежащую заботу» [3: 261]. «Многие из современных первобытных людей считают имена существенной частью самих себя и прилагают много усилий, чтобы скрыть свои подлинные имена и тем самым не дать в руки злоумышленников оружие против себя» [3: 262].
На Крите умерший ритуальной или обычной смертью, возрождаясь, получает новое имя и соответственно, судьбу. Так, колдунья Сапфира, в которую был влюблен поэт Венн-Томас, обретает новую жизнь в облике девочки по имени (точнее, прозвищу) Штормовая птица.
К категории ритуалов относится и одна из главных традиций Крита: представление, изображающее убийство короля. В королевском Доме Игр Венн-Томас присутствует на ритуальном балете, где разыгрывается ежегодно совершающаяся драма. Ее сюжет Грейвз описал в «Белой Богине»: «...Это древняя история в тринадцати частях с эпилогом о рождении, жизни, смерти и воскресении Бога Прибывающего Года. <... > Поэт идентифицирует себя с Богом Прибывающего Года, а свою музу - с Богиней» [4: 26]. Примечательно, что в календаре критян, которые упразднили время, тринадцать месяцев.
Представление состоит из тринадцати частей. Квант, архивариус и немного поэт, посвящает Венн-Томаса в специфику местного ритуала. Во время балета Эдвард видит галлюцинацию: «Две огромные копии самого себя, стоящие по разным сторонам сцены. Один был светлокожий и рыжеволосый, как я, другой - смуглый и черноволосый. <... > «Ясам себе худший враг», - подумал я шизофренически. - «Я всегда знал это. Но почему? Потому что он и я влюбляемся постоянно в разных женщин?» Мое сердце сильно стучало о ребра: королева сменила несколько обликов, становясь по очереди всеми женщинами, которых я когда-либо любил» [2: 264].
Как рассказчик и сторонний наблюдатель Венн-Томас не всегда является идеальным повествователем. Причиной этого можно считать по-
груженность героя в себя, раздвоенность сознания Эдварда. Причем это касается не только его существования в двух системах пространства и времени. Надо сказать, что подобное чувство героя близко Грейвзу, который в автобиографии говорит, что в нем всегда сосуществовали два человека: Грейвз и фон Ранке. Собственно, «его поэзия родилась непосредственно от настойчивой потребности примирить различные стороны собственной натуры» [1: 12]. Для героя Грейвза, Эдварда Венн-Томаса, этот конфликт завершится возвращением к жене Антонии и обретением дочери. В сцене в королевском Доме Игр раздвоение не только связано с повествователем, но и представлено на сцене. Вместо короля смерть (не ритуальную) принимает добровольная жертва. В части, которая называется «Смеющийся убийца», жертва становилась суррогатом короля и получала его судьбу. О подобном ритуале, связанном с «замещением» жертвы, пишет Д.Фрезер: «В конце года царь на несколько дней отрекался от трона в пользу временного правителя, которого затем казнили вместо него». Сначала это был невиновный человек, часто царского рода, но позднее «назначенной» жертвой становились преступники, казнимые вместо умирающего бога [3: 299]. Критяне, в отличие от Венн-Томаса, потрясенного сценой реального убийства, воспринимали произошедшее как данность: «У меня комок в горле оттого, что я был свидетелем ритуального убийства и каннибализма. Только подумать, что эти красивые, миролюбивые, чувствительные люди способны смотреть это ужасное представление как нормальное и естественное!» [2: 268].
Выйдя из Дома Игр, Венн-Томас сталкивается с девушкой, участвовавшей в балете. Она оказывается сестрой убитой жертвы. На слова Эдварда о жестокости произошедшего она возражает:
«Жертва встретила свою судьбу добровольно; он был моим братом».
«Как я должен в это поверить?»
« Мой брат умер за свою любовь к Богине и за всех нас. Все будут работать усердно, благодаря за любовь, которую он им продемонстрировал».
Я понял: «Целесообразно, когда один умирает за других людей» [2: 269]. В последней фразе героя ощутима ирония, особенно, если принимать во внимание ряд других высказываний Венн-Томаса. Как и автор романа, рассказчик с недоверием относится к христианству: «Я христианин только по младенческому крещению» [2: 176]. Обращаясь к Кванту после посещения местной церкви, Эдвард спрашивает, где бли-
жайшая тюрьма. На ответный вопрос сообщает,
что «тюрьма не может быть скучнее церкви» [2: 247].
Все события в романе определены волей Богини, ее вмешательством. По ее распоряжению Венн-Томаса вызывают из прошлого, появляется прежняя возлюбленная Эдварда Эрика, колдунья Сэлли стремится добиться Эдварда и уничтожить Сапфиру. Попав на Крит, Венн-Томас открывает для себя Богиню. Он встречается с ней на болоте, но не сразу узнает. Однако для читателей Грейвза момент «узнавания» Богини несомненен: у нее голубые и острые, как игла, глаза.
«Кто ты?»
«Явсё, чем или кем хочу быть» [2: 150].
Помимо своего узнаваемого облика (старухи с голубыми глазами), Богиня предстает в романе еще в двух женских образах. Первый - это колдунья Сэлли. Влюбившись в Эдварда, она ревнует его к Сапфире и заочно к Антонии. Умея проникать в мысли, Сэлли принимает облик Антонии, имитирует ее голос и проводит ночь с Эдвардом. Она старается уничтожить Сапфиру и преуспевает в этом. Сэлли - это жестокая ипостась Богини, ее инструмент зла. Второе воплощение Богини - Эрика, странным образом оказавшаяся в будущем. Ее никто не видит, кроме Эдварда. Она появляется в момент исполнения музыкальных произведений местного автора, когда все маги погрузились в сон, и вновь остается никем не замеченной. Когда Эдвард рассказывает об этом случае Кванту, то получает подтверждение своему подозрению: « «Она была Богиней», - сказал Квант» [2: 201].
На фоне внешнего сюжета, то есть изображения критской утопии с ее магическими традициями и ритуалами, разворачивается и психологическая линия повествования. Эдвард Венн-Томас - герой с рефлексирующим сознанием. Им движет стремление понять самого себя. В этом плане ключевой является глава 17 «Кто такой Эдвард?». Вопрос о собственной сущности рассматривается Венн-Томасом через призму любовных отношений. Эдвард вспоминает трех женщин своей жизни. Виргилия напоминает первую жену Грейвза Нэнси Николсон. Дело здесь не во внешнем сходстве, которое, кстати сказать, отсутствует, а в характере воспоминания о ней. «Успех для нее значил быстрое получение денег, продавая дорого то, что можно у других купить дешево. Я не разделял ее взгляды» [2: 207]. Речь идет об идее Нэнси открыть магазин, который совершенно не оправдал возложенных на него надежд. Об этом Грейвз пишет в своей автобиографии «Прощаясь со всем этим».
Затем была Эрика. Ее прототипом является Лора Райдинг, с которой Грейвз встретился в январе 1926 г. Именно ее он будет считать своей Музой. Их объединят не только личные отношения, но и совместное творчество. В романе Квант показывает Венн-Томасу книгу из прошлого, на титуле которой два имени: его и Эрики Ивонн Тернер. Эрика не отличалась постоянством, и разрыв с ней Венн-Томас до сих пор переживал. В начале романа Сапфира произносит очень примечательные слова в разговоре с Эдвардом. «Когда происходит разрыв, для вас это -смерть. Одна женщина убивает, другая реанимирует» [2: 26]. Так действительно произошло с Венн-Томасом, так было и с Грейвзом. В 1937 г. он встретил Бэрил Ходж (Hodge), которая стала его второй женой: «Теперь, с Бэрилл, у Грейвза новая жизнь. Новая работа и семья. Следующие двадцать лет будут самыми спокойными в его жизни» [1: 352]. В романе Бэрил Грейвз предстает в образе Антонии, жены Эдварда. Его любовь к ней отличается от чувства к Эрике. Это не ураган страстей, а спокойное, осознанное чувство. «Хотя у нее не было особых талантов, я понял, что она обладает редким даром: умеет быть собой» [2: 309]. «Антония была хорошей, в самом простом смысле этого слова, с мягким, созидательным юмором. Эрика была гибельной, с прекраснымразрушающим умом» [2: 165].
Подводя итог своим размышлениям, Эдвард говорит: «Эрика управляла мной страхом, Антония - любовью; Виргилия никогда не управляла мной - мы просто играли, как подростки» [2: 209]. Эдвард не случайно вспоминает своих возлюбленных. Он старается определить природу своего чувства к Сапфире. «Наконец я понял, что так сильно влекло меня к Сапфире: она была похожа на Антонию, но также на фото моей матери в молодости - она была такой, какой могла бы быть моя дочь» [2: 276].
В финале романа, когда Эдвард оказывается в своем времени, Сапфира в облике их с Антонией дочери появляется в дверях спальни, трижды постучав в дверь. В начале романа, отвечая на вопрос Эдварда о детях магов, Сапфира объяснила, как они появляются: «Дети магов объявляют о себе тремя ударами в дверь спальни, которую родители должны открыть со словами “Добро пожаловать!”» [2: 35].
В романе герой предстает в трех своих ипостасях: поэта, любовника и отца. Лирическая линия повествования, охватывающая отношения Венн-Томаса с женщинами, является в романе автобиографической. Как справедливо отмечает М.Сеймур-Смит, говоря о романе «Семь дней на Новом Крите», «его значение как ключа к лично-
сти Грейвза сложно переоценить. Герой, бесспорно, наделен чертами Грейвза» [1: 422].
Сознание героя, как и автора романа, - это сознание человека, имеющего военный опыт. Неоднократно встречаются в романе отсылки к тому материалу, который был изложен Грейвзом в автобиографии. Так, Венн-Томас вспоминает: «Я подумал об усыпанном трупами Монте Кас-сино, где я был почти единственным выжившим из моей компании» [2: 270].
В автобиографии «Goodbye to all that», говоря о 1915 г., Грейвз пишет: «Наш первый батальон был практически уничтожен в течение двух месяцев, с того момента как присоединился к британским экспедиционным войскам» [5: 91].
Война навсегда останется кошмаром Грейвза, хотя в своем творчестве он часто будет обращаться к этой теме. Не является исключением и роман «Семь дней на Новом Крите». Один из магов - Видевший птицу - спрашивает Эдварда: «“Вы жили между мировыми войнами. Поэты участвовали в войне?” “Большинство из лучших”, - отвечает Венн-Томас и слышит в ответ, что на Крите, если кого-то убивают, то сразу же война прекращается» [2: 10]. Конечно, Грейвз не был идеалистом, верящим в бескровные войны, но в форме утопии, выбранной им для своего романа, этот вопрос вполне мог быть решен подобным образом. Две деревни - Рэбнон и Зэмпор - объявили о начале войны. Эдвард наблюдает эту процедуру и само «сражение». «Деревенские приемы ведения войны имели больше общего со старой английской игрой в футбол, чем с войной, как я ее знал» [2: 101]. «Объявили прекращение огня. Священники поцеловали друг друга снова, снова обменялись статуями дружбы и начали петь гимн мира, к которому все присоединились» [2: 155].
В романе, учитывая, что доминирующим сословием на острове являются маги и поэты, большое внимание уделено теме творчества. Важным вопросом для Венн-Томаса является характер творчества критских поэтов. Здесь нет бумаги. В этом заключен особый смысл. Поэты получают серебряные тарелки, на которые наносят свои лучшие тексты. Тех, кто слишком самоуверен и быстро использует тарелки, Богиня наказывает. Так, поэт Ворующий сети (Robnet) использовал все двадцать тарелок за два года. Богиня внушила его семерым друзьям мысль подарить ему еще по три тарелки. Когда он их использует, то отдаст свою жизнь Богине. Как говорят Венн-Томасу, «когда Богиня наказывает человека, он идет к ее святыне, меняет имя и умирает. Его возрождение происходит под новым именем в сословии слуг» [2: 85].
Все поэтические фрагменты в романе посвящены Богине, хотя и приписываются разным авторам. Так, дважды в романе цитируется двустишие Клеопатры:
«Когда вода смердит, я разрушаю дамбу,
Любя, ее я разрушаю» [2: 212].
Эти строки являются, с одной стороны, очередным свидетельством амбивалентной сущности Богини, с другой - становятся объяснением происходящего в финале романа. Идиллическое существование Крита прекращается в тот момент, когда поднимается северный ветер, несущий с собой разрушительные перемены.
Спокойное и размеренное пребывание Венн-Томаса на Крите заканчивается в главе «Вихрь». В Эдварде начинают видеть варвара, принесшего с собой зло. Поднявшийся ветер жители Крита расценивают как плохой знак и видят в Венн-Томасе причину гнева Богини. Перед тем как покинуть остров, герой обращается к критянам с речью: «Я был переполнен чувствами и ощущал себя посвященным. <... > Я говорил на чистом критском языке, не понимая некоторые слова. “Слишком долго, критяне, сияла вам Богиня милостивым и открытым лицом; традиции и процветание сделали вас слепыми к ее красоте. В моей варварской эпохе, времени великой тьмы, она надела бессрочную маску жестокости по отношению к бесчисленному количеству переставших ей служить и снимает ее редко и тайно только для безумцев, поэтов и влюбленных”» [2: 278].
«Хотя ее милость бесконечна, теперь она решила не таить от вас знание. Мы наслаждаемся жизнью благодаря борьбе со злом. Она вызвала меня из прошлого, первоисточника проблем, чтобы наделить вас этими проблемами, так как истинные любовь и мудрость происходят только из несчастий. Дуй, северный ветер! Сдуй стабильность!» [2: 279].
С очередным порывом ветра Эдвард и Штормовая птица покинули Крит.
Роман «Семь дней на Новом Крите» не может рассматриваться вне контекста творчества Грейвза. Особенно тесно он связан с «Белой Богиней» и «Золотым руном» (1944). Но если роман «Золотое руно» рисует переход от матриархальной системы к патриархальной и показывает ослабление власти Богини, то «Семь дней на Новом Крите» создает картину безоговорочного доминирования матриархата как в религии критян, так и в их жизни. Говоря о подобной «трилогии», можно согласиться с утверждением Д.Смедса, что «почти всякий раз роман Грейвза становится началом другого текста, который ин-
терпретируется как продолжение пазла, загадки или головоломки» [6: 279].
Роман «Семь дней на Новом Крите» связан с традицией жанра утопии. Именно эта дефиниция встречается в романе неоднократно, как и имена Мора, Бэкона и Кампанеллы. При этом роман может быть охарактеризован как мифологическая утопия, учитывая его связь с грейвзовской концепцией Богини. Устройство Крита - золотой век, где правят поэты и царит культ Музы-Богини. Отсюда и выбор рассказчика-поэта: оценить подобное мироустройство может именно «посвященный». Наряду с внешним сюжетом -историей о Крите - развивается и конфликт в сознании героя. Таким образом, происходит расширение рамок утопии за счет включения ав-
тобиографического и мифологического дискурсов.
1. Seymour-Smith M. Robert Graves: his life and work. - L.: Acabus, 1983. - 624 p.
2. Graves R. Seven days in New Crete. - L.: Cassel, 1949. - 282 p.
3. Фрезер Д.Д. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. - М.: АСТ, 2003. - 781 с.
4. Грейвз Р. Белая Богиня: Историческая грамматика
поэтической мифологии. - Екатеринбург: У-
Фактория, 2007. - 656 с.
5. Graves R. Goodbye to all that. - L.: Penguin books, 2011. - 360 p.
6. Smeds J. Statement and story: Robert Graves’s mythmaking. - Abo: Aсademy University Press, 1997. -342 p.
GENRE ASPECTS OF R.GRAVES’ NOVEL “SEVEN DAYS IN NEW CRETE”
M.I.Bondarenko
The article deals with the genre aspects of “Seven Days in New Crete” by R.Graves. This novel incorporates the major themes of Graves’ creative work revealing a thematic link with the most important of his works “The White Goddess”, “Goodbye to All That”, as well as with the works of Frazer and Bachofen. The genre of the novel can be defined as a utopia. The fantastical element is replaced here by a magical one, due to the influence of “The Golden Bough” by Frazer.
Key words: “The Golden Bough”, “The White Goddess”, utopia, autobiography, magic, tradition, sacrifice.
Бондаренко Марина Игоревна - кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы Московского государственного областного социально-гуманитарного института.
E-mail: bond0713@rambler.ru
Поступила в редакцию 17.05.2013
