CC BY-NC-ND
468
В.И. Холодарева
ЖАН БОДРИЙЯР: СВОБОДА КАК СИМУЛЯКР
Статья посвящена анализу идей Ж. Бодрийяра, касающихся веса и значения «симулякров» в посмодернистском обществе. Складывающаяся в связи с этим ситуация открывает новые возможности понимания человека и форм его бытия.
Ключевые слова: власть, дискурс, истина, нарратив, постструктурализм, свобода, симулякр.
Философия постструктурализма рассматривает окружающую человека реальность как исторически складывающееся и перманентно конституируемое дискурсивное поле, т. е. как культурно-знаковую среду с развивающимися законами функционирования. В свете теории нарратива можно сказать, что различные общества в различные периоды имеют различные языковые конвенции и потому - разные «реальности».
В силу этого оказались разорванными две стороны процесса овладения реальностью: означающее и означаемое. Означаемое, трансцендентное нужно преодолеть, нужно отбросить платоническую идею, согласно которой за знаками, дискурсами, языком лежит какая-то объективная реальность, изначальный смысл, нуждающийся в открытии. Философия должна преодолеть этот миф. Вместо скрытого корня, скрытой истины постмодернисты предлагают модель «ризомы» (ветвящаяся корневая система, равномерно распространяющаяся во все стороны), модель принципиально децентрированную. Платонический дуализм («означающее - означаемое», «явление - сущность», «симулякр - бытие») заменяется представлением о неограниченном ветвлении бытия, в котором отсутствует какая бы то ни было репрезентация.
Все эти установки получили яркое выражение в концепции «симулякра», выдвинутой и обоснованной Жаном Бодрийяром. Симулякр - это знак, схема или модель, за которым ничего не стоит. Это искусственное образование, заменяющее собой реаль-
но существующие предметы и отношения. Он не требует отсылки ни к чему реальному, он самодостаточен. Человеку вполне достаточно обладать симулякром, а не тем, что он симулирует. Симулякры обмениваются на симулякры, и ни один из них не отсылает ни к какому референту. Человек тоже становится чистым симулякром, его «ценность» больше не обеспечивается ни Богом, ни производством, а значит, никакого человека больше нет. Нет не только автономного картезианского субъекта, но и атомарного элемента производительных сил.
Человек глубоко вовлечен в мир симулякров, где невозможно отличить правду от вымысла, живое от неживого, страсть от имитации. Симулякрами может быть всё: любовь, секс, смерть, политика, война. Самодостаточные знаки - симулякры - поглотили собой предметы, т. е. «реальность» в привычном смысле слова. В симулятивной реальности постмодернистского общества нельзя четко провести грань между «собственно» реальным и «всего лишь» фиктивным. Эта реальность соткана из фикций, и, напротив, эти фикции сделались единственной реальностью. Человек становится симулякром и не может дать себе отчета в том, действительно ли он существует или через него существуют некие силы, формирующие его и вызывающие его к жизни. Проблема существования - это проблема преодоления кажущейся жизни, которая постоянно преследует нас. Мы часто имитируем жизнь, всякое частичное, не чистое и, в этом смысле, неполное существование - это всегда имитация. В ту секунду, когда я чувствую себя добрым, эта доброта уже существует в виде имитации: все говорят добрые слова, все стремятся быть добрыми. То же самое происходит, когда я хочу высказать мысль о чем-то. Но нет в мире ни одного обстоятельства и ни одной вещи, о которых уже не высказано много мудрых мыслей. Моя мысль будет только имитацией моего ума, моей способности оригинально мыслить. Вокруг все добрые, все умные, все верующие и в то же время вокруг столько злобы, глупости и отчаяния, которым вроде бы неоткуда взяться. Следовательно, всё вокруг заполнено симулякрами, неотличимыми от истинных образцов.
Бодрийяр не вкладывает никакого отрицательного смысла в понятие «симулякр». Всякий смысловой дискурс желает положить конец видимости, открыть некую сущность, истину. Но это абсолютно невозможное предприятие - дискурс неумолимо отдается во власть своей собственной видимости, вовлекается в игру обольщения и подчиняется неизбежности своего провала как дискурса. В европейском мире еще очень сильна инерция, положенная классикой (Платоном, Кантом, нововременной на-
укой), для нее главным является знание, люди ищут истину, пытаются понять, как было «на самом деле», пытаются преодолеть все видимости и иллюзии. Но мир изменился, и сегодняшняя культура ориентирована не на знание, не на истину, а на игру означающих элементов, игру символов. «Все видимости составляют заговор, чтобы дать бой смыслу, чтобы искоренить всякий смысл, преднамеренный или же нет, и обратить его в игру, в другое правило игры, на сей раз произвольное, в другой, неуловимый ритуал, более рискованный и соблазнительный, нежели генеральная линия смысла. И биться дискурсу приходится не столько с тайной бессознательного, сколько с поверхностной бездной своей собственной видимости, победа же, если она суждена, одерживается не над грузными фантазмами и галлюцинациями смысла или того, что противно смыслу, но над искрящейся, играющей тысячью игр поверхностью бессмыслицы»1.
Когда вещи, знаки, действия освобождаются от своих идей и концепций, от сущности и ценности, от происхождения и предназначения, они вступают на путь бесконечного самовоспроизводства. Всё сущее продолжает функционировать, в то время как смысл существования давно исчез. Оно продолжает функционировать при полном безразличии к собственному содержанию. И парадокс в том, что такое функционирование нисколько не страдает от этого, а, напротив, становится всё более совершенным.
Таким образом, идея прогресса исчезла, но прогресс продолжается. Идея богатства, которая предполагает производство, исчезла, но производство как таковое осуществляется наилучшим образом. И по мере того, как исчезает первоначальное представление о его конечных целях, рост производства ускоряется. Идея исчезла и в политике, но политические деятели продолжают свои игры, оставаясь втайне совершенно равнодушными к собственным ставкам. О телевидении можно сказать, что оно абсолютно безразлично к тем образам, которые появляются на экране, и, вероятно, преспокойно продолжало бы существовать, если бы человечество вообще исчезло. Человек, сидящий перед пустым экраном - логический конец такого развития. Может быть, в каждой системе, полагает Бодрийяр, в каждом индивидууме заложено тайное стремление избавиться от идеи своего существования, от своей сущности с тем, чтобы обрести способность размножаться и экстраполировать себя во всех направлениях?
«Та же история - с Богом и с Революцией. Манящей иллюзией иконоборцев было отбросить видимости, чтобы дать истине Бога раскрыться во всем блеске. Иллюзией, потому что никакой истины Бога нет, и в глубине души они, наверное, знали это, так
что неудача их была подготовлена той же интуицией, которой руководствовались и почитатели икон: жить можно только идеей искаженной истины. Это единственный способ жить истиной. Иначе не вынести (потому именно, что истины не существует). Нельзя желать отбросить видимости (соблазн образов). Нельзя допустить удачи подобной затеи, потому что тогда моментально обнаружится отсутствие истины. Или отсутствие Бога. Или же отсутствие Революции»2.
Или власти. Сама власть, полагает Бодрийяр, никогда не воображала себя властью, и тайна великих политиков в их знании о том, что власть не существует. «Она только перспективное пространство симуляции, каким является и живописное пространство Ренессанса, и если власть совращает, то именно потому (чего наивные реалисты в политике никогда не поймут), что она - симулякр, и потому что она превращается в знаки и измышляет себя, исходя из знаков (вот почему пародия, обращение знаков или их ложное раздувание может затронуть ее глубже, чем любое отношение сил). Этой тайной несуществования власти, тайной великих политиков, также владеют и великие банкиры, которые знают, что деньги - это ничто, что денег не существует, и великие теологи и инквизиторы, которые знали, что Бог не существует, что Бог мертв. Это дает им невероятное превосходство»3.
Когда много говорят о власти, это значит, что ее больше нигде нет. То же самое, согласно Бодрийяру, можно сказать о Боге: фаза его повсеместного присутствия только ненамного опередила ту, когда он уже был мертв. Хотя смерть Бога, без сомнения, предшествовала фазе его вездесущности. То же относится и к власти: о ней так много говорится только потому, что она преставилась, потому что она фантом, марионетка - таков смысл слов Кафки; мессия, являющийся на следующий день, - это только воскрешенный из мертвых Бог, зомби. Неизбежность смерти всех великих референтов (религиозного, сексуального, политического и т. д.) выражается в усилении характеризовавших их форм насилия и репрезентации.
Все становится симулякром: смерть, секс, искусство, экономика, и, наконец, сам человек.
Смерть как симулякр. Ничто, даже Бог, считал Бодрийяр, не исчезает более, достигнув своего конца или смерти; исчезновение происходит в виде размножения, заражения, насыщения и прозрачности, изнурения и истребления, из-за эпидемии притворства, перехода во вторичное, притворное существование. Нет больше фатальной формы исчезновения, есть лишь частичный распад как форма рассеяния. «Нет ни одного действия,
которое не стремилось бы к совершенству в виртуальной вечности - не в той, что длится после смерти, но в вечности эфемерной, созданной ветвлениями машинной памяти. Виртуальное принуждение состоит в принуждении к потенциальному существованию на всех экранах и внутри всех программ; оно становится магическим требованием. Это - помутнение разума черного ящика»4.
Секс как симулякр. Сегодня, считает Бодрийяр, мы имеем дело не сексом, а с транссексуальностью. Не в анатомическом, а в более общем смысле. Речь идет о маскараде, об игре, которая раньше строилась на половых различиях, а теперь на индифферентности сексуальных полюсов и равнодушии к сексу как источнику наслаждения. Сексуальность связана с наслаждением (это - лейтмотив освобождения), транссексуальность - с искусственностью, будь то уловки, направленные на изменение пола, или присущая трансвеститу игра знаков, относящихся к одежде, морфологии, жестам. Сегодня предназначение тела состоит в том, чтобы стать протезом. «Все мы транссексуалы. Мы такие же потенциальные транссексуалы, как и биологические мутанты. И это не вопрос биологии - мы транссексуалы в смысле символики... Чувственная эктоплазма, каковую являет собой Чичио-лина, соединяется здесь с искусственным нитроглицерином Мадонны или с очарованием Майкла Джексона - этого гермафродита в стиле Франкенштейна. Все они мутанты, трансвеститы, генетически вычурные существа,. Все они - игроки от пола, перебежчики из одного пола в другой»5.
Искусство как симулякр. Критерий эстетичности ныне можно отнести почти ко всем явлениям культуры, обыденной жизни, промышленных товаров, рекламы и т. д. Наше общество достигло всеобщей эстетизации благодаря средствам массовой информации, теории информации, видео. Даже антиискусство - наиболее радикальная из всех артистических утопий - обрело свои очертания с тех пор, как Дюшамп изобразил ерш для мытья бутылок, а Энди Уорхол пожелал стать машиной. «Даже самое банальное и непристойное - и то рядится в эстетику, облачается в культуру и стремится стать достойным музея. Всё заявляет о себе, всё самовыражается, набирает силу и обретает собственный знак. Система скорее функционирует за счет эстетической прибавочной стоимости знака, нежели за счет прибавочной стоимости товара»6.
Наряду с растворением вещей в искусстве, происходит растворение искусства в вещах. Перечеркнув границу утопии и реальности, оно исчезает само. Таким образом, есть какая-то
связь дизайна и акций авангардистов, протестовавших против производства прекрасных произведений, которыми может наслаждаться утомленный повседневными делами человек, против места и времени, отведенных искусству: выставочных залов и музеев, театров и концертов, которые посещаются в свободное от работы время. Воплощение авангардистских эстетических канонов в реальность способствовало исчезновению как реальности, так и искусства. Оно соотносится само с собой и тоже становится похожим на работающий вразнос механизм. Циркуляция стилей и форм, смена моды заменяет проблему оправдания человека и его судьбы, оправдание Бога, создавшего мир, где так много зла и насилия, проблему познания человеком самого себя.
Итак, когда политично всё, считает Бодрийяр, ничто больше не политично, само это слово теряет смысл. Когда сексуально всё, ничто больше не сексуально, и понятие секса невозможно определить. Когда эстетично всё, ничто более не является ни прекрасным, ни безобразным, даже искусство исчезает. Это парадоксальное состояние вещей, которое является одновременно и полным осуществлением идеи, это совершенство современного прогресса и его отрицание, ликвидация посредством переизбытка, расширения за собственные пределы можно охарактеризовать как повсеместное господство симулякров.
Свобода как симулякр. В современном постмодернистском мире естественное и сверхъестественное, добро и зло, виртуальное и реальное, свобода и зависимость настолько переплелись и настолько взаимообусловлены, что, на первый взгляд, кажется действительно невозможным разделить их. «Чему противостоит СПИД, не более ли ужасающей вероятности сексуальной эпидемии, всеобщей сексуальной скученности? Та же проблема и с наркотиками; отложим в сторону драматизацию и спросим себя: от чего нас защищают наркотики? То же можно сказать и о терроризме: это вторичное, вызывающее реакцию насилие, возможно, защищает нас от эпидемии согласия, от политической лейкемии и упадка, которые продолжают углубляться, а также от невидимого, но очевидного влияния Государства. Все вещи двойственны, всё имеет оборотную сторону. В конце концов, именно благодаря неврозам человек оказывается надежно защищен от безумия»7.
Любые революции, любые попытки завоевать свободу в эпоху всеобщей симуляции заранее обречены на поражение, потому что в современном обществе ничто не действует по принципу репрессии, всё действует по принципу производства - ничто не действует по модели подавления, всё действует по модели осво-
бождения. Но это, согласно Бодрийяру, одно и то же. Любая форма освобождения провоцируется подавлением: как освобождение производственных сил, так и освобождение желания, как освобождение тела, так и освобождение женщин и т. д. Логика освобождения не знает исключения: любая сила, любая освобожденная форма дискурса создают новый виток в спирали власти.
Роковой ошибкой всех современных революционеров является намерение покончить с системой как с реально существующим врагом, в то время как враг только воображаемый, символический, но является как симулякр реальной силы. Система как раз и живет за счёт того, что постоянно призывает своих противников сражаться на территории «реального». Когда энергию и ярость воображаемого бросают против системы, это идет ей только на пользу. Система живет не реальным насилием или контрнасилием, но насилием символическим. Революция, считает Бодрийяр, сегодня возможна только в сфере символического.
Когда наши культурные представления и знания утрачивают социальную и человеческую реальность, которую они призваны описывать, и становятся автономными, считает Бодрийяр, мы вступаем в область гиперреальности. Пространство симуляции -это место смешения реальности и модели. Но в настоящее время повсеместным становится мгновенно осуществляющееся преображение реального в модель. Происходит невероятное: реальное оказывается гиперреализованным - не реализованным, не идеализированным, а именно гиперреализованным. Гиперреализация означает упразднение реальности путем возведения реального в ранг модели. Модель поглощает реальность. О том, что это модель, а не реальность, можно догадаться лишь тогда, когда реальное начинает заявлять о себе как о чем-то более истинном, чем истина, как о чем-то слишком реальном, чтобы быть истинным. «Гиперреальность - это разубеждение в возможности хоть какой-то реальности. Разубеждение, которое подавляет реальность тем, что заставляет ее постоянно разрастаться, становиться гиперочевидной и, однако, навязывать себя снова и снова... История социального никогда не приведет к революции - она навсегда остановлена знаками социального и революции. Социальное никогда не подойдет к социализму - оно наткнулось на непреодолимую для себя преграду в лице гиперсоциального, гиперреальности социального. Реального как системы координат больше нет, оно живет жизнью модели. Но тем самым гиперреальность устраняет и социальное»8.
Сегодня на производства такого рода реальности нацелены все средства массовой информации. Так, например, телевизион-
ная реальность не отсылает зрителя ни к чему другому. Сегодня вся система склоняется к недетерминированности, любая реальность поглощается гиперреальностью кода и симуляции. Лишенный объекта субъект оказывается в полной зависимости от гиперреальности.
Искусственность человека усиливается современным использованием компьютера: здесь человек не думает в том же смысле, в каком он не бежит во время бега трусцой. Он лишь заставляет свой разум функционировать, как заставляет свое тело бежать. Сегодня мы живем в воображаемом мире экрана, интерфейса, удвоения, смежности, сети. Все наши машины - экраны, внутренняя активность людей стала интерактивностью экранов.
Изменилась вся парадигма чувствительности. Осязаемость, полагает Ж. Бодрийяр, не является более органически присущей прикосновению. Чтение с экрана осуществляется отнюдь не глазами. Это нащупывание пальцами, в процессе которого глаз двигается вдоль бесконечной ломаной линии. И голос, который мы слышим в радиоприемнике, функциональный, ненастоящий. Это уже не голос в собственном смысле слова, как и то, посредством чего мы читаем с экрана, нельзя назвать взглядом9.
В таких условиях вообще снимается проблема свободы, не в том смысле, что ее отменяют, а в том, что человек стал свободен по отношению ко всему. А раз всё свободно, то нет смысла и говорить о свободе. «Можно предположить, что фантастический успех искусственного разума вызван тем, что этот разум освобождает нас от разума природного; гипертрофируя операционный процесс мышления, искусственный разум освобождает нас от двусмысленности мысли и от неразрешимой загадки ее отношений с миром. Не связан ли успех всех этих технологий с функцией заклинания злых духов и устранения извечной проблемы свободы? Какое облегчение! С виртуальными машинами проблем более не существует. Вы уже не являетесь ни субъектом, ни объектом, ни свободным, ни отчужденным, ни тем, ни другим: вы всё тот же, пребывающий в состоянии восхищения от коммутаций. Свершился переход из ада иного к экстазу одного и того же, из чистилища изменений в искусственный рай сходства»10.
«Если бы мне надо было дать название современному положению вещей», - писал Бодрийяр, - «я сказал бы, что это -состояние после оргии. Оргия - это каждый взрывной момент в современном мире, это момент освобождения в какой бы то ни было сфере. Это была всеобъемлющая оргия материального, рациональною, сексуального, критического и антикритического. Мы производили предметы, символы, послания, идеологии, на-
слаждения. Сегодня игра окончена - всё освобождено. И все-таки остается главный вопрос: что делать теперь, после оргии?»11. Все утопии уже обрели реальные очертания, но жизнь всё более начинает походить на спектакль, текст которого написан не нами, и к тому же неизвестно, существует этот текст реально, или это симулякр, пытающийся стать реальностью.
Примечания
1 Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М., 2000. С. 107.
2 Там же. С. 114-115.
3 Бодрийяр Ж. Забыть Фуко. СПб., 2000. С. 85.
4 Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. С. 84.
5 Там же. С. 33-34.
6 Там же. С. 26.
7 Там же. С. 98.
8 Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или конец социального. Екатеринбург, 2000. С. 93-94.
9 Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. С. 38-39.
10 Там же. С. 86-87.
11 Там же. С. 7.
