CC BY
225
Центр изучения творчества Ф.М. Достоевского
Вестн. Ом. ун-та. 2012. № 1. С. 279-285.
УДК 8082
А.А. Юнаковская
«ЗАПИСКИ ИЗ МЕРТВОГО ДОМА»
И «СИБИРСКАЯ ТЕТРАДЬ» Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО КАК ОСНОВА РУССКОЙ ЛИНГВОКРИМИНАЛИСТИКИ*
Анализ текстов Ф.М. Достоевского, в которых отражена жизнь Омского острога с его потребностями и взаимоотношениями, позволяет автору статьи показать лингвистическую составляющую криминальной субкультуры в середине XIX в.
Ключевые слова: лингвокриминалистика, криминальная субкультура, условный язык, Омский острог, каторга, «закрытая мужская культура», речь города.
Термин лингвокрижиналистыка имеет три значения: 1) раздел науки о языке, изучающий текст в юридических целях, 2) раздел языковедческой науки, обучающий составлению судебных лингвистических экспертиз, 3) раздел науки о языке, изучающий социолингвистические аспекты криминальной субкультуры. В данной работе основной упор делается на последнее понимание.
Данное направление начинает складываться еще в Х1Х в. Одним из первых, кто обратился к криминальной сфере, был Ф.М. Достоевский: в своих работах «Записки из Мертвого дома» (начало публикации 1860 г.) и «Сибирская тетрадь» отразил быт омских каторжников.
«Записки» были приняты читателями и критикой восторженно. Это было связано с тем, что о каторге ходили до того времени лишь темные слухи. «Сибирская тетрадь» - одна из дошедших записных книжек писателя периода каторги, своеобразным конспектом увиденного. А в «Записках из Мертвого дома» отражаются «непосредственное наблюдение», «видение изнутри» пространства острога. Можно говорить о «достоверности» описания преступлений периода сибирской ссылки писателем. Так, в Статейных списках арестантов, сосланных в Омскую крепость, численность которых колебалась от 148 до 171, имеется ряд лиц, фигурирующих у Ф.М. Достоевского под теми же именами, прототипы других персонажей «Записок» раскрываются с достаточной степенью очевидности по характеру преступлений, национальности, вероисповеданию [1].
Автор писал об «особом мире» каторжных заключенных середины Х1Х в.: он был «ни на что не похожий, тут были свои особые законы, свои костюмы, свои нравы и обычаи...» [2]. При этом «против внутренних уставов и принятых обычаев острога никто не смел восставать; все подчинялись, в острог приходили такие, которые уж слишком зарвались... но у нас их тотчас осаживали...» [3].
Тема преступления важна для автора «Записок»: в них Ф.М. Достоевский пытается осмыслить причины преступлений, показывает человека в наказании. При этом автор «Записок» сделал наблюдение о том, что «попробуй кто же из каторжных упрекнуть арестанта его преступлением... - ругательствам не будет конца» [4], «преступник знает притом и не сомневается, что он оправдан судом своей родной среды, своего же простонародья, которое никогда. его окончательно не осудит, а большею частью совсем оправдает, лишь бы грех его не был
* Исследование выполнено при финансовой поддержке ранта № 11-14-55004а/Т РГНФ.
© А.А. Юнаковская, 2012
против своих... Совесть его спокойна...»
[5], т. е. отражается «внутренняя мера» преступления.
Автор «Записок» неоднократно отмечает, что «подаяние религиозно делится арестантами поровну» [6], что говорит об обостренном чувстве справедливости.
Однако «всякий каторжник чувствует, что он не у себя дома, а как будто в гостях» [7]. При этом отмечается, что «арестанты большие мечтатели» [8]. В случае выражения протеста в стенах острога его причина Ф.М. Достоевским определяется, как «тоскливое, судорожное проявление личности, инстинктивная тоска по самом себе, желание заявить себя» [9], что показывает наличие чувства собственного достоинства у осужденных.
Важное место для заключенных занимает понимание собственной роли в окружающем мире. Главная оппозиция в сознании обитателей мертвого дома: острог - внешний (вольный) мир, свободный человек - несвободный человек (заключенный, каторжный). Затем можно говорить о наличии оппозиции свой - чужой : по совершенному преступлению (уголовный-политический), по вероисповеданию (православный - старообрядец, католик и т. п.), по социальному положению (баре
- простолюдины¿), по национальности (русский - сибиряк соленые уши, хохлы, полячок, калмыки, цыган) и т. п. В тексте проявляется оппозиция сильный - слабый (большой вор - (совр. «вор в законе») - неполноценный, шестерка, атаман разбойников - разбойники и т. п.). Также в ряде ситуаций удается проследить расслоение заключенных, например, при кутеже, кураже и т. п. Для арестанта самой главной целью была свобода или мечта о ней. На основе прочитанных текстов нельзя утверждать, что проявляется гендерная оппозиция, т. е. мировосприятие является женофобным (что просматривается и в современном воровском мире (М. А. Грачев)) [10]: женщины занимают мало места (это «причины» преступлений, а также ка-лашницы, суфлеры («потаскуха, арестантская любовь» [11]). Вероятно, это связано с отношением к женщине в Х1Х
в., превалированием «мужской культуры» в обществе и подчиненном положении женщины. Можно говорить, что в целом описывается «мужское» замкнутое пространство.
Основной обязанностью заключенных была каторжная работа как вид наказаний, предусматривающий использование труда заключенных (с 1715 г.). При этом «на работу смотрели с ненавистью
. арестант отрабатывал свой урок или отбывал законные часы работы и шел в острог» [12]. Ее трудность заключалась в том, что она - «принуж:денная, обязательная, из-под палки» [13]. Однако для себя все трудились, быстро обучаясь тому или иному ремеслу. Кто не мог трудиться, тот находил себе какое-либо занятие. Это могла быть контрабанда вина, воровство и т. п. (Вообще все воровали друг у друга уж:асно [14]). Это было связано с добычей денег, которые имели в остроге «страшное значение», «к деньгам арестант жаден до судорог, омрачнения рассудка», с ними он «мож,ет накутить, набуянить, разобидеть кого-нибудь в прах и доказать ему, что он всё мож,ет» [15]. Вероятно, их наличие можно было воспринимать как частичку свободы. В тексте также упоминаются и острожные развлечения: это карточные игры (майдан, бостон, горка, три листа и т. п.), винопитие, кутеж, табакокурение, сквернословие и т. п.
Текст «Записок» из Мертвого дома» не пересыпан воровскими словами, что говорит о том, что воровское мировоззрение не является довлеющим. В нем имеют отражение единицы как из официальных документов, так и «острожного» лексикона. Так, встречаются такие виды сибирской ссылок, как «отдаленнейшие места» (Восточная Сибирь) и «места, не столь отдаленные» (Сибирь и Закавказье) (Устав о ссыльных 1822 г.), ссыльнокаторжный первого или второго разряда. Преступники гражданского ведомства подразделялись на «срочных», всегдашних»> и «бродяг», заключенные военного ведомства - также на «срочных», «всегдашних» и «особого отделения», последние были «особым разрядом самых страшных преступников». Были здесь «убийцы невзначай и убийцы по ремеслу, разбойники и атаманы разбойников. Были просто мазурики и бродяги - промышленники по находным деньгам или по столевской части» [16], «все они собрались сюда не по своей воле»
[17]. Причины попадания в острог у «непрофессиональных заключенных» были различные, чаще всего преступление оставалось «внутри» каждого.
Анализ употребляемых языковых единиц в «Записках» показал, что речь обитателей острога представлена сухо: описываются большей частью бытовые реалии: баня (каторжная, публичная (номерная, простонародная) и т. п.), одежда (платье и белье, чулки, панталоны, туфли, малахай, тулуп и т. п.), «казенная» и «своя» еда (провиант) (сбитень ’горячий напиток, из подожженного меда с пряностями’
[18], блины, ватрушки, калачи, сдобные печения, пряженики, хлеб, шаньги, зажаренный поросенок или гусь, каша, каша просяная, масло, рыба, сметана, сыр, щи, чай с сахаром и т. п.), предметы быта (ведро с водой, ковш, корзинка, латка (с рыбой) ’глиняная сковорода, поддон’ [19], нож, острый английский нож, складной тюфячок, стакан, ушат, чайник, чашка вина, мыло и мочалка, шайка, трубочка и кисет с табаком, занавесь, суконное одеяло и т. п.), профессии (башмачник, доктор, золотильщик, инженерный нижний чин, инженерный офицер, кашевар, кондуктор, лекарь, маляр, повар, сапожник, столяр, фельдшер, часовщик, ювелир и т. п.) и т. п. При описании поляка М-цкого (Александра Мирецкого) в «Записках» отмечается, что он был особенно нелюбим плац-майором, который постоянно назначал его парашником (это «был один арестант, выбранный артелью, для прислуги в казарме... он не ходил на работу... его занятие состояло в наблюдении за чистотой казармы, в мытье и скоблении нар и полов, в приносе и выносе ночного ушата и в доставлении свежей воды в два ведра....» [20]). (Ср. современное параша ’посудина для испражнений в камере, помойное ведро’).
Народная разговорная речь остается за границами «Записок из Мертвого дома». При этом отмечается, что «ругались они утонченно, художественно, ругательство возведено было у них в науку»
[21] и т. п. В свою очередь, «Сибирская тетрадь» является едва ли не первой подлинной фиксацией народного слова в тюрьме. Точность фольклорно-языкового материала не подлежит сомнению. Само по себе появление острожного жаргона представляло одну из форм защиты арестантами своей внутренней жизни и своих интересов от приставников, смотрителей и надзирателей. По мнению специалистов, некоторые из записанных Ф.М. Достоевским выражений и слов острожного жаргона явились первой и единственной их фиксацией и были использованы впоследствии авторами словарей тюремного жаргона. Можно назвать такие единицы, как варнак ~ сильнокаторжный ’каторжанин (ссыльнокаторжный) (См. также Словарь В.И. Даля. 18631866. Т. 1. С. 168), жулик ’нож’ (См. также: [29, с. 34]), мазурики ’воры, нечистые на руку люди’ (отмечено в «блатной музыке» В.И. Даля), огорошить ’удивить’, мешок ’здание, предназначенное для содержания лиц, лишенных свободы’ (См. также: [29, с. 40]), околпачить ’обмануть’, по
находным деньгам, по столевской части ’кража со взломом’, четушка ’любая печать’, поставить, четушку (См. также: [29, с. 65]), числа полняк, пятитка, трека, чеква (в других словарях нет) и т. п. Также в «Сибирской тетради» отмечены единицы, отражающие тюремный быт: пошел служить генералу Кукушкину, махни - драло сделал, переменить участь ’совершить побег’, крыночная блудница ’прозвище тех, кто попал в Сибирь за пустяковую вину’, ж,елезные носы ’политические преступники из дворян’ (иначе: ж.елезоклюй), язевый лоб ’клейменный’ (по Уложению 1845 г., сосланным в каторжные работы, за исключением лиц из привилегированных сословий, ставили клейма на лбу и на щеках), В брюхе у них Иван таскун да Марья Его-тишна ’арестантская болезнь, зависящая от дурной и преимущественно сухой, без приправы, пищи’, Иван Таскун ’желудоч-ная болезнь с более сильными и острыми припадками’ и т. п. [22].
Описание криминального мира «изнутри» повлияло на восприятие обществом вопроса о каторжных тюрьмах. В результате сами «Записки» и отклики на книгу сыграли положительную роль в подготовке судебной реформы 1864 г., а также во многом определили «новое отношение» к народу и условиям его существования. Появление в печати «Записок» также вызвало появление как художественных произведений (Крестовский В. «Петербургске трущобы. Книга о сытых и голодных». Т. ¡-IV. 1867), так и ряда документальных, очерковых, этнографических произведений, посвященных царской каторге второй половины XIX в. Так, Н.М. Ядринцев, проведший два года в омском остроге, опубликовал работу «Русская община в тюрьме и ссылке» (СПб., 1872), П.Ф. Якубович «В мире отверженных» (Т. ¡-II, 1894), А.П. Чехов «Остров Сахалин» (1895) и др.
«Записки» имели отклик и среди криминалистов. Так, А.Ф. Кони в 1881 г. высоко оценил труд Ф.М. Достоевского как писателя-криминалиста, глубокого знатока преступной души. П. И. Ковалевский в работе «Психология преступника по русской литературе о каторге» (1900), В. Чиж в статье «Достоевский как криминолог» (1901), взяв за основу «Записки», пытались обосновать свои выводы о прирожденной преступности.
В результате активной разработки темы преступного мира появился интерес к его речи, хотя первая фиксация арготизмов наблюдается в «Сравнительном слова-
ре» П.С. Палласа (1787-1789 гг. (1-е
изд.),1790-1791 гг. (2-е изд., 280 слов)), а также в книге «Обстоятельное и верное описание добрых и злых дел российского мошенника, вора, разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина, всей его жизни и странных похождений, сочиненных М[атвеем] К[омаровым] в Москве 1775 года» (СПб., 1779). В «Толковом словаре живого великорусского языка» представлено около трехсот единиц из криминальной сферы. Однако активизация изучения речи преступников наблюдается после выхода «Записок из Мертвого дома».
В результате конец XIX - начало XX в. характеризуется выходом серии различных словарей: «Словарь жаргона преступников, составленный начальником Петербургской сыскной полиции И.Д. Путили-ным и опубликованный для внутреннего пользования в 1897 г.» («Условный язык Петербургских мошенников, известный под именем «Музыки» или «Байкового языка» (1897)), С.В. Максимов «Сибирь и каторга» (СПб., 1871), И.А. Авдеенко
(Ванька Бец) «Босяцкий словарь. Опыт словотолкователя выражений, употребляемых босяками. Сост. по разным источникам» (Одесса, 1903), В.Ф. Трахтенберг «Блатная музыка (Жаргон тюрьмы)» (СПб., 1908), В. Лебедев «Словарь воровского языка» (Вестник полиции. 1909.
№12-14), В. М. Попов «Словарь воровского и арестантского языка» (Киев, 1912) и др. Определенный интерес представляют тетради «Исследование жаргона» П.П. Ильина, хранящиеся в библиотеке АН России (г. Санкт-Петербург), в которых отражены арготизмы, сказки, блатные песни и поговорки преступного мира (1906-1912 гг., Александровская каторжная тюрьма Иркутской губернии).
В литературе отмечается, что сложившаяся еще во второй половине XIX в. четкая иерархическая система уголовников претерпела сильные изменения после 1917 г. В конце 20-х - начале 30-х гг. происходит реорганизация преступного мира по ряду причин. В это же время оформляется свод правил «воров в законе» [24] (хотя понятие «большой вор» отмечено в «Записках из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского).
В первой половине XX в. Д. С. Лихачевым написана работа на основе материала, собранного «изнутри» на строительстве советскими заключенными Беломоро-Балтийского канала (Беломорст-роя): «Черты первобытного примитивизма воровской речи» [23]. Основным является определение среды воров-профессиона-
лов. Выделяется мировоззренческая оппозиция половинок мира: «своя» (воровская)
- «злая» («фраерская»). Здесь сделана попытка выделить общую картину воровской речи, дать ее типологическую характеристику. Слова также делятся на «свои» и «не свои». При анализе речевого материала учитываются и тип мышления, и особенности коммуникации, и лингвистические показатели единиц «блатной музыки» («акцента»), а также отмечается специфика мужской и женской речи в данной речевой среде и т. п.
Затем (начиная с 30-х гг. и кончая 60-ми гг.) криминальная сфера и ее речь практически не изучалась по ряду причин. Затем на волне интереса в разговорной речи в последней трети XX в. М. А. Грачев изучает криминальную сферу с исторической точки зрения, а также рассматривает ее современное состояние. Он выделяет и характеризует такие понятия, как «менталитет арготирующей личности», «представления об окружающей действительности», «философская сторона арго», «философия арго», «мораль уголовного мира» и т. п. [24; 25].
Значительное место в изучении криминальной сферы в XX в. занимает вопрос о возникновении данной субкультуры и ее языковой реализации - «условного языка» («воровского арго»). Вероятно, преступная речь как обособленный социальный тип возникает одновременно с появлением преступности в России и развивается параллельно с ее ростом (Б .А. Ларин) [26].
В литературе существуют различные точки зрения на происхождение криминальной сферы и ее речи. Отмечается, что существовало русское арго еще в вв.
В это время по свидетельству историка В. Соловьева появляются хорошо организованные шайки лесных разбойников, конокрадов. Лингвист Е.М. Галкина-Федо-рук писала, что тайный язык появился в конце XVI - начале XVII в. в результате формирования в бассейне рек Волга и Дон поселений беглых крестьян. Это были места обитания волжских разбойников, лесных грабителей (1954) [27]. Отмечается, что наблюдается определенная их специализация: это речные (в т. ч. волжские) разбойники (пираты), лесные грабители, городские воры и скупщики краденого. При этом в каждой местности, в каждом территориальном диалекте существовало свое арго [28], т. е. можно говорить об определенной географической вариативности речи преступников. В литературе также отмечается, что существовало несколько центров русской преступ-
ности: у волжских разбойников - в Поволжье, у ушкуйников - в Новгороде Великом, у воровских казаков - в бассейнах рек Яика (Урала), Дона и т. п. По мнению исследователей, наиболее полно сохранилось арго волжских разбойников. Автор словаря «Блатная музыка (Жаргон тюрьмы)» (1908), В.Ф. Трахтенберг, считал, что воровское арго произошло от офенских условных обозначений, которые были обнаружены им в рукописях XVII в. [29] и принадлежали офеням - бродячим торговцам.
Согласно другой точке зрения, социально ограниченная речь возникает в торговых городах. Так, Р.Шор предполагала, что речь преступного мира начинает складываться в период накопления денежного и торгового капитала: в России это XVIII в. (1921) [30]. М.А. Грачев отмечает, что профессиональная преступность возникает вместе с ростом городов, которые стали прибежищем воров и преступников. В них также появляются различные цеха ремесленников, организации торговых людей и прочие объединения, а преступное братство также имело свои цеха [31]. Существующие объединения должны были иметь свою языковую реализацию. Это связывалось с появлением регулярной государственной полиции (с 1703 г.), а также с качественными и количественными изменениями в структуре деклассированного населения. В это же время начинают формироваться воровские «законы». Также в научной литературе отмечается, что в России воровское арго складывается во второй половине XIX в., так как после реформы 1861 г. качественно изменяется структура преступного мира. Его речь впитывала в себя элементы распадающихся «старших» профессиональных и социальных языков (диалектов, говоров).
Со временем, по мнению ученых, сложился т. н. «универсальный условный язык» преступников, а также получили развитие и его различные виды (арго той или иной преступной «масти»). Необходимо помнить, что в различных регионах одной страны условный язык в зависимости от ряда показателей (целей, условий, носителей и т. п.) может называться по-разному. Со временем возникла определенная типология русской воровской речи: жаргон нищих, картников (картежников), карманных воров, домушников, воров антиквариата и т. п. Можно назвать также такое образование, как «кантюжный язык» - плутовской жаргон уличных торговцев, перекупщиков. Отме-
чается еще одна разновидность речи преступников: воровское арго в местах ссылок (Л.И. Скворцов). У этих типов преступной речи разная история существования. В столице он утвердился под именем «блатной музыки» или «фени». Так, В.И. Даль писал, что «блатная музыка» была разработана преимущественно столичными мазуриками, жуликами, ворами, карманниками. Со временем наблюдаются изменения в функционировании криминальной речи. При этом М.А. Грачев отмечает, что «современные преступники различают... «старую и новую феню» [32]. При этом подчеркивается, что «основной костяк арготизмов довольно устойчив. Вот факты: из 3 000 арготизмов XVI-XIX вв. около пятисот имеются в современном арго. Причем есть такие слова, которые пришли из арго волжских разбойников XVI-XVIII вв. Любопытно, что арго воров-карманников почти не изменилось от начала XX в. до 1993 г.» [33].
На основе собранного материала создан ряд словарей: «Словарь блатного жаргона в СССР» (Нью-Йорк, 1982), «Собрание русских воровских словарей»: в 4 т. (Нью-Йорк, 1983), «Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона (речевой и графический портрет советской тюрьмы)» (1992), М.А. Грачев «Язык из мрака: блатная музыка и феня. Словарь арготизмов» (1992), В.И. Полубинский «Блатяки и феня: словарь преступного жаргона» (1997), М. А. Грачев «Толковый словарь русского жаргона» (2006) и др. Существует энциклопедия преступного мира: Лев Милья-ненков «По ту сторону закона» (1992).
В современных условиях пытаются собирать и описывать как юристы, так и лингвисты, которые приходят к выводу о том, что наблюдается «сохранение» самого «преступного мира» и (как результат) различных видов воровского арго, а также происходит формирование подтипов речи новых криминогенных групп (например, катал, кидал, «отжимальщиков» сотовых телефонов, угонщиков автомобилей и т. п.).
Одним из аспектов данной темы является изучение единиц из воровского арго, проникших в разговорную речь жителей города (в т. ч. Омска). Однако существуют противоположные подходы при рассмотрении данного вопроса. Так, М.А. Грачев отмечает, что арго не могло «рассекретиться», так как оно никогда не было секретным. С другой стороны, специфика условных языков исключает возможность проникновения криминальных элементов в обиходно-бытовую речь. Однако анализ собранного материала пока-
зал, что отдельные элементы воровской речи получают широкое распространение. Причины этого различны. Одним из путей их вхождения в общерусский язык может быть проникновение через диалекты, те или иные профессиональные жаргоны, речь низших слоев города, что не может не отразиться в словарях различного типа. Так, работа над словарем «Язык современного города» (2003) позволила найти единицы в речи жителей современного
г. Омска, упоминаемые в «Сибирской тетради» и «Записках» и имеющиеся в их «Комментариях» с пометами «тюремная», «тюремный жаргон», «тюремно-арестантский жаргон», «воровской жаргон» и т. п. Это варнак, варначий сын ’непослушный ребенок, хулиган’, жулик ’вор’, косушка ’маленькая бутылка водки’, мазурики ’воры, нечистые на руку люди’, огорошить ’удивить’, околпачить ’обмануть’, пузырь ’бутылка водки’, фарт ’удача’, фартить ’иметь удачу при исполнении того или иного дела’ (^-подфартить). Из словаря В.И. Даля начала XIX в. употребляются такие единицы, как: бабки ’деньги’, клевый ’хороший’, тырить ’воровать’ и т. п. [34]. Дореволюционные арготизмы могут как сохранять свой «фонетический облик» (академия ’тюрьма’, амба ’безвыходное положение’, базарить ’разговаривать’, гоп-стоп ’ ограбление’, дело ’преступление’, мокрушник ’убийца’ и т. п.), так и изменить его (бусой^-бухой ’пьяный’, ке-мать, ким^арить^-хим^ать ’дремать, спать’, клюка^-крюка ’церковь’ (ср. клюк-венник ’ворующий иконы’, лопатош-ник^-лопатник ’бумажник’ и т. п.). Также могло происходить семантическое изменение значение (мент ’тюремный надзиратель’^-’милиционер’, фраер ’жертва преступления’^-’любой человек, не принадлежащий к преступникам-профес-сионалам’ и т. п.). Из «советских» арготизмов можно назвать такие, как балабас ’сало’ (^-’мясо’, ’колбаса’), вор в законе, до-ходчик, доходяга ’истощенный человек в местах лишения свободы’, жир ’жена изменника родины’, каин законный ’скупщик краденого’, работать ’воровать’, шалман ’притон’, шпана ’мелкие преступники’, беспредел ’нарушение законов, принятых правил’, погоняло, погремуха, рота ’кличка’ и т. п.
Перечисленные единицы расширили сферу своего употребления и используются в обиходно-разговорной сфере в качестве равноправных, неограниченных сферой арго. Можно говорить об определенной сохранности подобных единиц в речи жителей мегаполиса. Подтверждает-
ся положение ученых о том, что из социально обусловленных жаргонов современного русского языка выделяется по числу носителей и по функциональной активности тюремно-лагерный жаргон, «сохраняющий» в себе элементы дореволюционного воровского арго, офенского «языка», территориальных диалектов, иноязычные заимствования и т. п.
Итак, можно говорить, что определенную роль в раскрытии «темы тюрьмы, каторги» в XIX в. сыграл Ф.М. Достоевский, отражая ее «изнутри». Его работы «Сибирская тетрадь» и «Записки из Мертвого дома» (наряду с уже существующими трудами) способствовали усилению интереса к изучению криминальной (в т. ч. тюремной, острожной и т. п.) сферы и ее речи.
Проводя промежуточные итоги, можно отметить, что тема «Криминальный мир», с одной стороны, всё еще остается не до конца раскрытой, хотя она имеет традицию представления, что связано с его постоянным видоизменением. С другой стороны, его речь расширяет сферу своего употребления: его элементы через стадию интержаргона проникают в повседневную речь и там нивелируются, приобретая обиходно-разговорный статус, а также используются в текстах художественных произведений, различных сериалов и т. п. Причины и механизмы подобного перехода до конца не выявлены, что позволяет говорить о том, что данная тема требует своего дальнейшего изучения.
ЛИТЕРАТУРА
[1] ЦГВИА. Ф. 312. Оп. 2. №1280, 1815, 1980.
[2] Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений : в 30 т. Л. : Наука, 1972. Т. 4. С. 9.
[3] Там же. С.13.
[4] Там же.
[5] Там же. С.147.
[6] Там же. С.19.
[7] Там же. С.79.
[8] Там же. С.65.
[9] Там же. С.67.
[10] Грачев М. А. Арго и менталитет русских деклассированных элементов // Лексика, грамматика, текст в свете антропологической лингвистики : тез. докл. Екатеринбург, 1995. С. 4041.
[11] Максимов С. В. Сибирь и каторга. Ч. 1-3. 3-е изд. СПб., 1900. С. 161; Трахтенберг В. Ф. Блатная музыка (Жаргон тюрьмы) / под ред. и с предисл. И. А. Бодуэна де Куртенэ. СПб. : Тип. А. Г. Розена, 1908. С. 6.
[12] Достоевский Ф. М. Указ. соч. С. 16.
[13] Там же. С. 20.
[14] Там же. С. 18.
[15] Там же. С. 65, 66.
[16] Там же. С. 12.
[17] Там же. С.13.
[18] Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994. Т. 4. С. 141.
[19] Там же. Т. 2. С. 240.
[20] Достоевский Ф. М. Указ. соч. С. 12.
[21] Там же. С. 22-23.
[22] Достоевский Ф. М. Указ. соч.
[23] Лихачев Д. С. Черты первобытного примитивизма воровской речи // Язык и мышление. М. ; Л.,1935. Т. 3-4.
[24] Гоачев М. А. Арго и менталитет русских деклассированных элементов // Лексика, грамматика, текст в свете антропологической лингвистики : тез. докл. и сообщ. Междунар. науч. конф. Екатеринбург, 1995. С. 40-41.
[25] Гоачев М. А. Лингвокриминалистика. Нижний Новгород, 2009.
[26] Ларин Б. А. Западноевропейские элементы русского воровского арго // Язык и литература. Л., 1931. Т. VII. С. 113-130.
[27] Галкина-Федорук Е. М. Современный русский язык. Лексика : курс лекций. М., 1954.
[28] Гоачев М. А. От Ваньки Каина до мафии. СПб., 2005. С. 35.
[29] Трахтенберг В.Ф. Блатная музыка (Жаргон тюрьмы).
[30] Шор Р. Язык и общество. М., 1921.
[31] Грачев М. А. От Ваньки Каина до мафии. СПб., 2005.
[32] Грачев М. А. Лингвокриминалистика. Нижний Новгород, 2009. С.171.
[33] Грачев М. А. О конспиративной функции арго // Речь города : тез. докл. Всерос. межвуз. конф. Омск, 1995. Ч. 2. С. 33-36.
[34] Даль В. И. Условный язык петербургских мошенников, известный под именем музыки или байкового языка // ВЯ. 1990. № 1. С. 134-137.
