CC BY
27
УДК 1 (470) + 2 ББК 87
Матяш Тамара Петровна Matyash Tamara Petrovna
профессор кафедры философии и мировых религий Донского государственного технического университета доктор философских наук, профессор.
Professor of the Departments of Philosophy and World Religions, Don State Technical University, Doctor of Philosophy, Professor. Тел.: 8 (928) 771-90-91.
ЗАПАДНАЯ МЕНТАЛЬНОСТЬ В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ: РЕФЛЕКСИЯ РОССИЙСКИХ РЕЛИГИОЗНЫХ ФИЛОСОФОВ
Western mentality in russian culture: reflex of russian religious philosophy
В статье показывается, в чем отечественные религиозные философы видели сущностное различие в характере и основных началах русской и западной ментальности и как они решали вопрос о возможности ее «примирения» в пространстве российской культуры. Автор объясняет, почему эти проблемы не были актуальны для западноевропейских философов.
Ключевые слова: принцип cogito, русская и западноевропейская ментальность, славянофилы, протестантизм, Предание, восточно-христианское умозрение, Логос.
До середины XIX века в России господствовало мнение о том, что не существует различий в характере и основных началах русской и западной ментальности, хотя признавалось, что степень развития ментальности выше на Западе. Самым быстрым способом поднять русскую ментальность до уровня западноевропейской было, конечно же, ее прямое заимствование, которое, как известно, успешно состоялось. Его культурные последствия стали в XIX - начале XX века предметом размышлений многих русских религиозных философов, убежденных в том, что западноевропейская и русская ментальность имеют специфику, обусловленную прежде всего соотвествую-щими формами христианства.
Всесторонний анализ западноевропейской и русской ментальности требует монографического исследования. Мы же ограничимся рассмотрением только одной характерной черты западноевропейского мышления - субъективности, а также поясним, почему русские религиозные философы критически оценивали такое мышление, и проанализируем последствия его заимствования русской культурой.
It is shown in what Russian religious philosophers have seen the essential difference in the nature and fundamental principles of Russian and Western mentality; they solved the problem of the possibility of «reconciliation» Russian and Western mentality in the space of Russian culture; why these problems were not relevant to Western philosophers.
Keywords: principle of cogito, Russian and Western European mentality, slavophiles, protestantism, tradition, Eastern Christian speculation, Logos.
Базируясь на теоретико-методологической и мировоззренческой установке, согласно которой в основании типа культуры и господствующего в нем менталитета лежит та или иная религия, русские религиозные философы, прежде всего славянофилы, показали, что тенденция к возвеличиванию субъективного мышления начала формироваться еще католической церковью. Заменив единомыслие, скрепляемое вселенским Преданием, единомыслием, порождаемым субъективными воззрениями иерархов, в частности Папы [1, с. 42-45], католицизм заложил «внутри себя семя реформации», которая вслед за ним искала основания веры в субъективном мышлении, но уже не главы церкви, а верующих. Превратив «каждого мирянина» «в священника» (К. Маркс), протестантизм позволил толковать Священное Писание по «личным внутренним убеждениям каждого». И если в православии верующий должен был при изучении христианских догматов «понуждать себя к глубокому изменению своего ума, к внутреннему его преобразованию», стать способным обрести мистический опыт [2, с. 9-10], то Реформация, возвеличив
силы ума верующего, позволила приспосабливать содержащуюся в догматах богооткровен-ную истину к способностям ума. Верующему было предоставлено право выбирать между Преданием и личным самомнением [3, с. 212— 213], а так как предпочтение отдано последнему, то реформаторы стали искать основания веры в субъективном мышлении. Но здесь они столкнулись с проблемой, как в условиях разнообразия «личных самомнений» сохранить единомыслие в вере, без которого религия невозможна. Для решения этой проблемы необходимо было найти в многообразии субъективных мыслей нечто общее, что свойственно каждой конкретной личности. Эти общим является только логическая составляющая мышления, которая может «требовать безусловного признания своих выводов от каждой особенной личности» [3, с. 244]. Единомыслие в вере, скрепляемое вселенским Преданием, было заменено единомыслием, скрепляемым логической составляющей, «равно принадлежащей каждому человеку, каковы бы ни были его внутренняя высота и устроение». Произошла редукции целостного мышления к его логической составляющей [4, с. 78], и «царство чисто рационалистической логики», занявшее «место удалившегося Духа Божьего» [3, с. 244], стало для европейской культуры судьбоносной объединяющей силой. Это обстоятельство, как считал А. С. Хомяков, объясняет, «почему философия рациональная развивалась почти исключительно в землях протестантских» [1, с. 57].
Протестантизм, приписав субъективному разуму свободу самоопределения, способствовал тому, что человек попал под влияние фе-номенальностей, стал ориентироваться на суетную жажду устроения жизни по принципу «здесь и сейчас», исключил из мировоззрения вопросы о вечном. Сиюминутные потребности моего Я и само мое Я утвердились как нечто исключительное и абсолютное. Восторжествовала «онтологическая пустота», и деятельность человека стала ориентироваться на внешнюю полезность (достижение ближайших корыстных целей) и внешнюю развлекательность (забаву, искусственное заполнение времени).
Альтернативой европейской ментальности, с точки зрения русских религиозных философов, выступала русская мысль, о чем одними
из первых в истории русской философии сказали славянофилы [5]. Даже К. Н. Леонтьев, который соглашался с Вл. Соловьевым в том, что католичество научит нас духовной дисциплине, верил в существование «настоящей, какой-то русской мысли». Но его огорчал тот факт, что «именно мысли-то русской так мало на свете! Есть русский язык, есть, пожалуй, русская литература и поэзия... Но мысли русской, того, что заслуживает названия мысли не будет до тех пор, пока мы не перестанем быть европейцами», и не перестанем испытывать «ужас перед всякой действительной умственной независимостью» [6, с. 203, 135-136].
Славянофилы видели специфику русского ума в его пронизанности духом православно-христианского любомудрия и называли русскую мысль «верующим мышлением» (И. Киреевский), Логосом (В. Ф. Эрн). Логос - это «объективно-божественное» мышление, внимающее божественному смыслу жизни, ее глубинным онтологическим призваниям и задачам. В таком мышлении могут легко соединиться «два противоположных конца человеческой мысли: того, где она сопрягается с высшими вопросами веры, и того, где она прикасается к наукам и внешней образованности» [3, с. 240]. Признавая, что Логос есть открытие великой эллинской философии, русские философы при этом были единодушны в том, что христианское понимание Логоса, в отличие от античного, сопрягало разум с христианской верой. Сопряжение это трактовалось не просто как связь разума и веры, а как преображение разума христианской верой, возвышение его «до сочувственного согласия с верой», когда Божественная истина уже дана и ум человека пронизан ею до всякого интеллектуального познания. Но многие русские интеллектуалы, увлекшись западноевропейской философией рационализма, часто бездумно оказывались в плену «завлекательной приманки» протестантизма.
Западноевропейские философы не «услышали» славянофилов, не озаботились проблемой существования «русского ума», отличного от западноевропейского. Одна из причин такой интеллектуальной безучастности, по-видимому, состоит в том, что суть логосного мышления славянофилы почерпнули из творений отцов Восточной церкви, которые практически не были известны на Западе. И. Ки-
реевский писал, что «ни на одном из богословских писателей Запада не заметно живого следа того влияния, которое необходимо должны были бы оставить на них писания Восточной церкви, если бы они были известны им хотя бы вполовину против того, как им известны были писатели древнеязыче-ские». «Ни один философ, ни один историк философии» Запада не упоминает даже о духовной философии восточных отцов церкви, хотя «в каждой истории философии» имеются разделы, посвященные философии «индийской, китайской и персидской» [3, с. 184]. Не зная их духовной философии, западноевропейские интеллектуалы не могли выйти на проблему логосного мышления и его соотнесенности с рацио. Эта проблема стала актуальной только для русской интеллектуальной культуры, в которой «субстанциальная про-низанность религией Слова», присущая восточно-христианскому умозрению, вынуждена была сосуществовать с заимствованной западной мыслью, с ratio. «Историческое столкновение ratio и Лоуо^'» происходило и происходит только в пространстве русской культуры, а потому проблема сути этого столкновения, его культурных последствий является чисто русской. Анализируя содержание ratio и Лоуо^', В. Ф. Эрн пришел к выводу, что это «две враждебные друг другу стихии», которые не могут «жить в мире» [4, с. 85-86]. Они разделены «бездной» [4, с. 7980], что ведет к расколу единой русской культуры, когда «жизнь-то у нас наша, а ум в ней привозной» (Ф. Гиренок). Этот раскол является причиной «всех зол в Русской земле», что признавали практически все отечественные религиозные философы.
Задолго до славянофилов пагубность для нравственного, духовного здоровья человека господства претендующего на самодостаточность и независимость от веры субъективного ума осознал св. Григорий Палама. Называя такой ум безблагодатным, богослов утверждал, что он «не вмещает того, что от Духа» (1 Кор 2, 14), является «внешней мудростью», которая «надмевает». Поэтому «философское высокомерие не сродни смирению» и «истинные философы», писал он, цитируя Дионисия Александрийского, «обязательно должны были через познание сущего подняться к Виновнику сущего» [7, с. 28, 35-36].
Критические оценки «безблагодатного» ума западноевропейского менталитета, данные св. Григорием Паламой и русскими религиозными философами, во многом коррелятивны. Иного и быть не могло в пространстве православного единомыслия. Но св. Григорий Палама был богословом, и его оценка «безблагодатного» ума сыграла важную роль при рассмотрении вопроса о происхождении Фаворского света. Для русских же философов главной темой была не сущность Фаворского света, а природа декартовского принципа cogito, который, как считал, например, Н. Бердяев, мог быть сформулирован только философом, не признающим тайн бытия и жизни, непосредственной связи мышления с этими тайнами. Принцип cogito, по мнению другого русского философа П. Д. Юркевича, свел всю полноту человеческого Я к логической мысли, элиминировал из содержания Я тело, чувства, желания, «разорвал» единое живое существо, каковым является человек [8, с. 319]. Обстоятельную критику идеи Р. Декарта о первичности cogito предпринял и С. Л. Франк, трактовавший ее как отрицание первичности «неразрывной совместимости Я с Богом», которая «...конституирует, что есть Я». Декартовское cogito исчерпывает собою все человеческое существование, что, по убеждению С. Л. Франка, есть «глубокое заблуждение и притом гибельное. Оно натворило безмерно много вреда не только в теоретическом самосознании философа, но и в духовной жизни европейского человечества», возомнившего, что оно может заниматься переустройством общества согласно им самим разработанным теориям социального преобразования. Идея искать опору для человеческой жизни «не в вечных и универсальных сверхчеловеческих, абсолютных началах, а в человеческих ("слишком человеческих") потребностях» была усвоена революционно-демократической интеллигенцией России.
Интересно отметить, что многие православные богословы, не занимаясь специально рассмотрением философии Р. Декарта, свидетельствовали своим религиозным опытом о том, что принцип cogito не соотносится с православной верой. Достаточно привести слова святителя Игнатия Брянчанинова по поводу служения настоятеля монастыря: «Это не есть начальство сего мира. Это - бремя легкое и
вместе тяжелое. ...какое нужно иметь настоятелю великодушие, какое самоотвержение, нужно полное забвение своего я, чтобы эта угловатая и резкая буква не ранила, тем более не убивала никого из ближних» [9, с. 124].
Заимствование западноевропейского менталитета русскими интеллектуалами породило разногласие между «коренными» смыслами веры и привнесенным извне культурным смыслом возвеличивания самодостаточности индивида и его мышления, что «оказалось очень вредным не только для русского ума», но и для нравственности народа. Так, важнейшим коренным внутренним убеждением, на котором базировалась нравственность русского человека, было «уважение к святыне правды». Оно порождало серьезное и ответственное отношение русского человека к слову, являясь одной из причин его немногословности.
т» _________^ ^ ___________
В западноевропейской ментальности слова не имели онтологической связи с божественной святостью и верой, а потому воспринимались как вещи, владельцы которых на правах личной собственности могут их использовать, не отвечая ни перед кем. Ответственное отношение к слову, не связанному с божественной святостью, потеряло всякий смысл, и претендующий на автономию и самодостаточность ум впадал в «страсть к словопрениям», которая пагубна в силу того, что это бесконечная борьба слова со словом, и «невозможно изобрести слово, не знающее поражения» [7, с. 44, 54]. Следуя кальке западноевропейской ментальности, русский человек также стал воспринимать слова как внешние и пустые, которые не страшно произносить, даже если речь идет о клятве, присяге. И если, согласно древнему обычаю, русский крестьянин «так дорожил присягою, что даже в правом деле скорее готов был отказаться от своего иска, чем произнести клятву», то пустота слова породила и пустоту клятвы, и теперь легко можно было солгать, даже произнося слова клятвы и присяги. Древнее правило, согласно которому «при покупке земли, при каждом вводе во владение собираются все окружные соседи присягать», потеряло свой смысл, ибо никто уже всерьез не воспринимал слова присяги и заверений в исполнении обязательств устного договора. Слова, не связанные со святыней правды, позволяют говорить все, что угодно, и потому русский крестья-
нин «лжет за копейку барыша, за стакан вина, лжет из боязни, лжет из выгоды, лжет без выгоды» (И. Киреевский). О негативных последствиях заимствования западноевропейской ментальности предупреждал и К. Н. Леонтьев. Он говорил о том, что оно приведет к тенденции нарастания желаний свободы и «всякого равенства» (экономического, политического, умственного, полового и так далее). В итоге формируется особый тип самоуверенных и заносчивых граждан, «выработается» в массовом масштабе средний человек, ориентированный на сиюминутные потребности, на бесконечное отстаивание своих прав и свобод, природу и суть которых он не будет знать. Этот человек сформирует этику, свободную от всяких мистических начал, и будет считать, что раскрытию чувства его собственного достоинства способствует только стремление к роскоши и богатству. Он будет уверен, что морально жить по капризу и произволу своей натуры, ее ненасытных и неразумных потребностей. «Средний человек» с воодушевлением примет либеральную идею, согласно которой главной ценностью является личное благо, а не интересы государства. Люди разучатся подчиняться власти, и вопросы укрепления государства, сохранения национальной культуры перестанут волновать их совесть [10].
И все же русские религиозные философы вынуждены были признать, что изгнать западноевропейскую ментальность из интеллектуального пространства русской культуры невозможно в силу того, что она глубоко укоренилась в ней. Вред, который европейская образованность причиняет умственному и нравственному развитию русского народа, «не может быть устранен насильственным удалением от этой образованности или от ее источника - европейской науки» [3, с. 272-275]. Встав однажды на путь заимствования, русская интеллектуальная мысль попала в ловушку необходимости идти по нему и дальше. Но тогда какой смысл заключался в критике русскими религиозными философами европейской менталь-ности. Ответов может быть много, однако совершенно очевидно, что они попытались восстановить в памяти отечественного интеллектуала главный принцип русской мысли, согласно которому «начала истинных мыслей» заключаются в нашей вере. Задача славянофилов состояла в том, чтобы вывести из состоя-
ния исторического беспамятства русских мыслителей. Но не только И. Киреевский, как считал прот. Георгий Флоровский, в идее «верующего мышления» искал способ совместить
Литература
1. Xомяков А. С. Сочинения: в 2 т. М., 1994. Т. 2.
2. Лосский В. Н. Очерк мистического богословия Восточной церкви. Догматическое богословие. М., 1991.
3. Киреевский И. В. Разум на пути к истине. М., 2002.
4. Эрн В. Ф. Сочинения. М., 1991.
5. Матяш Т. П. Западноевропейские ценности субъективности // Гуманитарий Юга России. 2014. № 2.
6. Леонтьев К. Н. Полное собрание сочинений и писем. М., 2006. Т. 7 (2).
7. Григорий Палама (св.). Триады в защиту священно-безмолвствующих. М., 1995.
8. Зеньковский В. В. История русской философии. Париж, 1948. Т. I.
9. Игнатий (Брянчанинов) (св.). Посещение Валаамского монастыря // Литературная учеба. М., 1991. Кн. 4.
10. Леонтьев К. Н. Xрам и церковь. М., 2003
11. Флоровский Г. (прот.) Из прошлого русской мысли. М., 1998.
«образованность западную» с «духом православно-христианского любомудрия» и тем самым блокировать губительное для русской культуры двоемыслие [11, с. 25-26, 162].
Bibliography
1. Khomyakov A. S. Op.: in 2 vols. Moscow, 1994. Vol. 2.
2. Lossky V. N. Essay on the mystical theology of the Eastern Church. Dogmatic theology. Moscow, 1991.
3. Kireevsky I. V. Mind on the way to the truth. Moscow, 2002.
4. Ern V. F. Op. Moscow, 1991.
5. Matyash T. P. Western values subjectivity // Humanities of the South of Russia. 2014. № 2.
6. Leontiev K. N. Complete works and letters. Moscow, 2006. Vol. 7 (2).
7. Gregory Palamas (sw.). The triads in defense of the sacred-silent. Moscow, 1995.
8. Zenkovsky V. V. History of Russian philosophy. Paris, 1948. T. I.
9. Ignatius (Bryanchaninov) (sw.). A visit to the Valaam monastery // Literary studies. Moscow, 1991. Book 4.
10. Leontiev K. N. The temple and the Church. Moscow, 2003.
11. Florovsky G. (fr.). From the past of Russian thought. Moscow, 1998.
