CC BY
5I. МАТЕРИАЛЫ И СООБЩЕНИЯ
С. А. ФОМИЧЕВ
ЗАМЫСЕЛ И ПЛАН (Из наблюдений над рукописями Пушкина)
В работе писателя над произведением следует выделять четыре разнокачественных этапа:
— замысел и план,
— черновая рукопись,
— беловая рукопись,
— корректура и выход книги в свет.
Разумеется, данная схема алгебраична. В действительности творческий процесс может протекать и иначе: некоторые стадии в иных случаях могут быть пропущены (сразу беловая рукопись) или же нам неизвестны (только книга), а иногда не доведены до конца (черновой набросок). Нужно учитывать и индивидуальные навыки писателей (так, корректура для Пушкина почти равна окончательному тексту, не то у Л. Толстого и Достоевского). Но все же выделение именно этих этапов полезно, так как каждый из них имеет особое значение в общем движении замысла. Первый из них — подготовительный, в окончательном тексте прямо не присутствующий (остр аненный). Он составляет одну из самых сокровенных «тайн ремесла», тот переход из жизни в художественный мир, который доступен лишь творчески одаренной личности.
Как возникает замысел? У каждого писателя по-своему. Известно, например, что Гоголю он особо трудно давался (ср. замыслы «Ревизора» и «Мертвых душ»), но разве его творческая гениальность по этому признаку может быть поставлена под сомнение? Пушкин же был замыслами переполнен.
«Пушкин, — вспоминал Н. В. Гоголь в письме к С. Т. Аксакову от 22 декабря 1844 г., — нарезавши из бумаги ярлыков, писал на каждом по заглавию, о чем когда-либо потом ему хотелось припомнить. На одном писал: Русская изба, на другом: Державин, на третьем имя тоже какого-нибудь замечательного предмета, и та|< далее. Все эти ярлыки накладывал он целою кучею в вазу, которая стояла на его рабочем столе, и потом, когда случалось ему свободное время, он вынимал наудачу первый билет; при
© С. А. Фомичев, 1990
имени, на нем написанном, он вспоминал вдруг все, что у него соединялось в памяти с этим именем, и записывал о нем тут же, на том же билете все, что знал. Из этого составились те статьи, которые печатались потом в посмертном издании его сочинений и которые так интересны именно тем, что всякая мысль его там осталась живьем, как вышла из головы».1
«Писать стихи любил он преимущественно осенью, — вспоминал П. А. Плетнев. — Тогда он до такой степени чувствовал себя расположенным к этому занятию, что и из Петербурга нарочно уезжал в деревню, где оставался до половины декабря. Редко не успевал он тогда окончивать всего, что у него заготовлено было в течение года».2
Действительно, зарождение замысла у Пушкина нередко от воплощения отделялось годами. Мне уже приходилось писать о том, что в его рукописном материале мы имеем редкую возможность увидеть проблески сиюминутно мелькнувших творческих откровений, зафиксированных графически — в рисунках, подчас намечающих темы будущих его произведений.3 Иногда же замысел фиксировался в кратком плане: так, в январе 1826 г. на полях рукописи пятой главы «Евгения Онегина» (ПД, № 835, л. 80) Пушкин делает помету «Жид и сын. Граф», т. е. предвосхищает коллизию «Скупого рыцаря».4
Существует достаточно стойкое представление, что работу над новым произведением Пушкин начинал непременно с плана.
«Пушкин неизменно считал, — пишет Д. Д. Благой, — что только наличие предварительного, четко осознанного, строго продуманного и твердо осуществляемого плана — своего рода архитектурного проекта будущего здания — способно обеспечить какому бы то ни было произведению искусства слова, будь то небольшое стихотворение или поэма, пьеса, роман, подлинную и совершенную художественность» .5
Призывая «рассматривать планы Пушкина не только как наметки художественного произведения, а как существенную фазу художественного мышления» (с этим можно согласиться!), Б. С. Мейлах столь же жестко констатировал: «Все возрастающее значение, которое придавал им (планам. — С. Ф.) Пушкин, можно объяснить эволюцией творческого метода, все в большей степени сочетавшего глубину обобщений с четкостью образов и строгой композиционной формой, его осознанной целенаправленностью, не терпевшей длиннот, немотивированных вторжений лишних для сюжета линий».6
1 Г о г о л ь Н. В. Поли. собр. соч. М., 1952. Т. 12. С. 406—407. — Вероятно, имелись в виду записи для «Table-talk».
? Плетнев П. А. Сочинения и переписка. СПб., 1885. Т. 1. С. 375.
3 См.: Временник Пушкинской комиссии. JL, 1988. Вып. 22. С. 11.
4 В 1826 г., вероятно, мелькнула в воображении поэта мысль о первой сцене пьесы: «Граф» в плане — это едва ли не будущий «граф Делорж».
5 Благой Д. Д. Мастерство Пушкина. М., 1955. С. 73.
Мейлах Б. С. Художественное мышление Пушкина как творческий процесс. М.; Л., 1962. С. 199.
Подобные утверждения, казалось бы, зиждятся на теоретических тезисах Пушкина. Выработка плана в его представлении — творчество, откровение, а не следование образцам: «Есть высшая смелость: смелость изобретения, создания, где план обширный объемлется творческою мыслию» (XI, 61). Отсюда его оценка создания Данте: «. . .единый план Ада есть уже плод высокого гения» (XI, 42). С другой стороны, понятны претензии Пушкина к «планщику» Рылееву: «Что сказать тебе о думах? во всех встречаются стихи живые (...) Но вообще все они слабы изобретением и изложением. Все они на один покрой: составлены из общих мест (Loci topici). Описание места действия, речь героя и — нравоучение» (XIII, 175). Впрочем, кажется, это замечание относится только к стихам (ср. в адрес того же Рылеева: «Я право более люблю стихи без плана, чем план без стихов» — XIII, 245), для повествовательной прозы же Пушкин готов признать возможность использования старых образцов. «Умный человек, — рассуждает героиня «(Романа в письмах)», — мог бы взять готовый план, готовые характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки — и вышел бы прекрасный, оригинальный роман» (VIII, 50). Думается, что это размышление не чуждо собственной творческой практике Пушкина. В любом случае он всегда стремился к стройной архитектонике произведения и потому осуждал «лирический беспорядок» оды, «детский план» Байронова «Корсара», «беспомощный план» «Федры» Расина, недостаток плана в «Горе от ума». Впрочем, и о своих произведениях Пушкин подчас отзывался не лучше, замечая, например, о «Кавказском пленнике»: «Простота плана близко подходит к бедности изобретения» (XIII, 371), а «Бахчисарайский фонтан» вообще постоянно называя «бессвязными отрывками» (XIII, 73, 75).
Нетрудно заметить, что Пушкин употреблял слово «план» в значении «общей мысли» произведения — замысла, охватывающего и связывающего воедино все его элементы, а вовсе не как предварительный конспект, программа будущего сочинения. В конце первой главы «Евгения Онегина» он, например, пишет:
Я думал уж о форме плана, И как героя назову; Покаместь моего романа Я кончил первую главу (VI, 30)
Такая «форма плана», перспектива замысла (постоянно меняющаяся, правда) у Пушкина, конечно, была на каждый момент конкретной работы над текстом романа, но за редчайшим исключением (в «Евгении Онегине») он не фиксировал ее на бумаге.
В то же время фиксированный план для пушкинской творческой практики обычен. Можно выделить несколько видов таких планов.
Во-первых, это уже упоминавшийся выше план-заготовка (обычно первая фиксация замысла впрок), как, например,
«ярлыки», о которых вспоминал Гоголь, или план «Скупого рыцаря».
Привычен для Пушкина был и краткий назывной план (перечень основных героев и событий). Таковы планы «Руслана и Людмилы» (двух эпизодов поэмы), «Кавказского пленника», «Бахчисарайского фонтана», «Цыган», «Полтавы» (эпизодов), «<Та-зита>», «Медного всадника» (второй части) и некоторых других произведений. В качестве примера приведем план поэмы «Бахчисарайский фонтан»:
Гарем Мария
Гирей и Зарема Монах 7 — Зарема и Мария Ревность. Смерть М(арии) и Зар(емы) Бахчисарай(ский) Ф(онтан) (IV, 402)
Этот план довольно точно выдержан Пушкиным в окончательном тексте произведения. Почему же оно воспринималось как «бессвязные отрывки»? Очевидно, Пушкин имел в виду некий «общий замысел» (вероятно, поэмы «Таврида», от которой отпочковался «Бахчисарайский фонтан»), с которым он «не справился».
В других случаях Пушкин прибегал к плану-конспекту, который, даже если был краток, представлял собой предложения с глагольными формами. Таков, например, план «Гавриилиады»:
«Святой дух призвав Гавриила описывает ему свою любовь и производит в сводники. [Гавриил влюблен] Сатана и Мария» (IV, 368). Некоторые произведения намечаются Пушкиным и в форме перечня, и в форме конспекта, как, например, поэма о разбойниках.8
«I. Разбойники, история двух братиев. —
II. Атаман и с ним дева; хлад его etc. — песнь на Волге. —
III. Купеческое судно, дочь купца.
IV. Сходит с ума» (IV, 373)
«Вечером девица плачет, подговаривает (...) молодцы готовы
отплыть; есаул — где-то наш атаман--Они плывут и
поют........
Под Астраханью разбивают корабль купеческой; он берет
другую--та сходит с ума новая не любит и умирает — он
пускается на все злод(ейства) Есаул предает его —» (IV, 372).
Можно (как это фактически делает Б. С. Мейлах) утверждать, что в зрелом творчестве Пушкин все чаще прибегает к планам-
7 Д. Д. Благой считает это слово опиской — вместо «Евнух» (см.: Благо й Д. Д. Мастерство Пушкина. С. 82—83). Важно, однако, понять, почему такая ошибка произошла: вероятно, это след связи с замыслом «Тавриды».
8 Пушкин говорил, что написал и уничтожил эту поэму, оставив лишь один ее эпизод («Братья разбойники»), но это, несомненно, обычная для него мистификация.
конспектам, хотя и не всегда. Вероятно, выбор того или иного вида плана в творческом сознании писателя зависел прежде всего от жанра задуманного произведения: для лиро-эпического жанра ему было достаточно краткой записи, там же, где роль сюжета повышалась, более необходимым становился конспект. Недаром первые подробные предварительные разработки потребовались Пушкину для замыслов «(Бовы)» и так же сориентированного на авантюрную сказочную повесть, но оригинального по сюжету «(Мстислава) » : «План. Владимир, разделив на уделы Россию, остается в Киеве; молодые богатыри со скуки разъезжаются; с ними Илья Муромец и Добрыня — печенеги нападают на Киев — Владимир посылает гонцов к сыновьям — дети его собираются — кроме Мстислава, Илья едет за ним — Мстислав — при нем молодые богатыри — идут на косогов — [Мстислав] в горах. Оставленные богатыри разъезжаются — Илья едет далее встречает своего сына — сражается с ним — находит его и везет к отцу — Царевна за ними едет — она пристает к печенегам — сражение — de grands combats et des combats encore (большие сражения и снова сражения, — С. Ф.)\ а) На Киев нападают соединенные народы — в) [Боги языческие] изгнанные крещением их одушевляют» (V, 157).
Кроме этого подробного плана, Пушкин занимался также тщательной предварительной разработкой отдельных эпизодов поэмы (см.: V, 157).
Можно не сомневаться, что столь же подробный предварительный план был записан Пушкиным для поэмы «Руслан и Людмила», хотя он до нас и не дошел. То же мы видим и на предварительной стадии работы над замыслом «Бориса Годунова»: сначала записывается конспект соответствующих глав «Истории государства Российского», потом — собственно пушкинский план, также довольно точно следующий канве событий, почерпнутых в «Истории» Карамзина (в дальнейшем Пушкин далеко отходит от этого плана).
Отмечу и еще одну достаточно часто проявляющуюся особенность пушкинских планов на примере предварительно оформленного замысла комедии об игроке (1821):
«Вальберхова вдова. Сосницкий ее брат. Брянский любовник Вальберховой. Рамазанов. Боченков [и(гроки>] (?) С(осницкий) дает завтрак. Брянский принимает гостей. Рамазанов узнает Брянского. Изъяснения. Пополам. Начинается игра. С(осницкий) все проигрывает, гнет Величкина на карту. Отчаянье его» (VII, 368).
В данном случае очевидна опора Пушкина на традиционные амплуа, обозначенные фамилиями актеров петербургского театра. Не надо думать, что в окончательном тексте были бы сохранены эти имена — отнюдь. Но намечая будущий сюжет, Пушкин «закладывает» в него определенные характеры героев. То же в планах «Дубровского» (Островский), «(Романа на Кавказских водах)» (Якубович-Кубович), « (Русского Пелама) » (Пелам-Пелымов, За-вадовский и общество умных). «Двух танцовщиц» (Истомина, Завадовский), «Капитанской дочки» (Перфильев, Шванвич).
К трем основным типам пушкинских планов (заготовка, перечень, конспект) примыкают еще два, однако планами их можно назвать лишь условно, хотя они выполняют сходную функцию в творческом процессе (первоначальная фиксация замысла).
Это, во-первых, прозаическая программа предполагаемого, трудно дающегося стихотворного текста. Например, прежде чем писать в «Евгении Онегине» Письмо Татьяны, Пушкин набрасывает его программу.
« [У меня нет никого.] [Я знаю вас уже.] Я знаю, что вы презираете и пр. Я долго хотела молчать — я думала, что вас увижу, [вы] я ничего не хочу, я хочу вас видеть — [я] у меня нет никого. Придите, вы должны быть то и то. Если нет, меня бог обманул [и я] — но перечитывая письмо, я силы не имею под (писать) отгадайте, я же. . .» (ПД, № 835$ л. 5).
Такие программы для особенно ответственных кусков стихотворного текста довольно часто встречаются в черновиках Пушкина («Наполеон», «Ты прав, мой друг — напрасно я презрел», «В крови горит огонь желанья», комедия об игроке, «(Езерский)» и проч.). Эти программы возникают в случаях затруднения отчетливо выразить поэтическую мысль и сразу же реализуются в стихах. Тем интереснее единственная сохранившаяся программа ненаписанного стихотворения (может быть, вступления к какому-то обширному замыслу), которую Б. В. Томашевский печатает в основном корпусе стихотворений Пушкина.9
«PROLOGUE»
«Я посетил твою могилу — но там тесно; les morts m'en distraient (мертвые меня отвлекают, — С. Ф.) — теперь иду на поклонение в Царское Село и Баболово.
Царское Село! (Gray) les jeux du Licée, nos leçons. . . Delvig et Kuchelbecker, la poesie — (Грей, лицейские игры, наши уроки. . . Дельвиг и Кюхельбекер, поэзия, — С. Ф.).
Баболово».
И во-вторых, следует отметить эпиграфы в функции плана.
Вообще эпиграфам Пушкин придавал большое значение — вспомним, например, эпиграфы в «Капитанской дочке», в «Повестях Белкина», в «Пиковой даме». Но обычно подбор их происходил на окончательной стадии работы над текстом. Иногда же они предваряли текст, намечая «общий план» произведения, основную мысль: в поэмах «Кавказ» («Кавказский пленник»), «Таврида», «Цыганы», в «(Арапе Петра Великого)».
Так, намеченные для «Цыган» на первоначальной стадии работы эпиграфы: «Мы люди смирные, девы наши любят волю — что тебе делать у нас. Молд. песня» и «Под бурей рока — твердый камень, || В волненьях страсти — легкий лист. Князь Вяземский» — в окончательном тексте оказались не нужны; они выпол-
9 См.: П у ш к и н А. С. Поли. собр. соч.: В 10 т. Л., 1977. Т. 3. С. 362.
нили свою роль в качестве перспективы общего замысла и впоследствии были отброшены.
Так классифицируются пушкинские планы по их основным типам. Но едва ли не интереснее увидеть их место в работе Пушкина над своим произведением. Выше уже приводились распространенные мнения о том, что планом якобы всегда предварялось пушкинское произведение. Отчасти такое впечатление объясняется механическим принципом размещения планов в разделе «Варианты» собраний сочинений, когда они или предваряют черновые варианты текста, или же помещаются в конце (очевидно, как материал вспомогательный), — вне зависимости от того, на каком этапе движения рукописи они действительно возникали. А здесь выясняется картина довольно любопытная. Оказывается, в творческой практике Пушкина мы встречаем следующие виды планов (по их соотношению с черновыми и беловыми рукописями):
— предварительные (предшествующие работе над текстом),
— оформившиеся после первоначального наброска текста (иногда довольно пространного),
— корректирующие (планы очередных эпизодов, обычно не предусмотренных первоначальным замыслом),
— ретроспективные (возникшие после окончания работы над рукописью).
Предварительные планы произведений в творческой практике Пушкина не столь уж часты и иногда существенно отличаются от сюжетной канвы написанного произведения, как, например, план «Станционного смотрителя» (план датируется 9 сентября 1830 г. — одновременно с «Гробовщиком», новая повесть пишется 13—14 сентября).
«Рассуждение о см(отрителях) — вообще люди несч(астные) и добр(ые). Приятель мой см(отритель) вдов. Дочь. — Тракт сей уничто(жен). Недавно поехал я по нем — дочери не нашел. Ист(ория) дочери. — Любовь к ней писаря. — Писарь за нею в П(етер)-Б(ург) видит ее на гуляньи. Возвр(атясь) находит отца мертв(ым). [Дочь прие(зжает).] Могила за околицей. Еду прочь. Писарь умер — ямщик мне рассказы (вает) — о дочери» (VIII, 661).
Более того, чем подробнее Пушкиным разрабатывался план, тем меньше была вероятность завершения (или даже начала) работы над этим произведением (ср. планы «(Бовы)», «(Мстислава)», «(Влюбленного беса)», повести о стрельце, драмы «(Папесса Иоанна)», «Двух танцовщиц» и проч.). Собственно, из этого правила мы знаем только одно исключение: роман «Капитанская дочка», в работе над которым — на стадии планов в основном — было намечено и отвергнуто несколько редакций, которые по имени главного героя можно назвать «башаринской», «перфиль-евской», «шванвичевской», «валуевской» и, наконец, «гриневской». Дело, конечно, тут не в имени героя, а в концепции произведения, складывающейся на протяжении пяти —шести лет (случай для Пушкина уникальный!).
В большинстве же подобных случаев, обдумывая план, Пушкин пережил для себя ненаписанное (или недописанное) произведение, «проиграл» свой замысел до конца — и пошел дальше, обратившись к другим произведениям, которые подчас несут в себе рудименты отброшенных планов (так, в коллизии «Бахчисарайского фонтана» справедливо отмечают подобие ненаписанной поэмы о разбойниках). И потому в творческой биографии Пушкина оставшиеся в планах произведения также должны учитываться.
Более характерный для Пушкина случай — не предварительный план, а план-реализация уже намеченного в тексте замысла («Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «(Вадим)», «Цыганы», «(Тазит)», «Рославлев» и проч.). Так, приступив к замыслу «Цыган», Пушкин сначала с обычной тщательностью работает над черновиком начала поэмы (приход Алеко в табор), соответствующим 62 строкам окончательного текста (всего в произведении 569 строк), и лишь потом набрасывает план, довольно точно впоследствии выдержанный:
Старик Дева
Алеко и Мариола Утро, Медведь, селенье опустелое Ревность Признание Убийство Изгнание — (IV, 453)
В черновиках «Медного всадника» первый план вообще появляется после того, как написаны были две трети текста (Вступление и первая часть):
[Пустое место]
[На другой день все в пор(ядке)] Сумасшедший
[Холодный ветер] [до(ждь)] (?) Конь
Петр(овский) (?) па(мятник) (?) Остров
(V, 467)
Иными словами, Пушкину, как правило, был необходим «разгон» — только потом планирование.
Столь же часто поэт прибегает к плану корректирующему, к наметке очередного, сравнительно небольшого куска текста. Так, начав работу над «Полтавой» (а ведь это должно было быть обширное полотно, основанное на исторических фактах и включающее «романическую» фабулу), доверившись лишь «мысли общей», которая несомненно служила компасом творческой работы, и записав вчерне около двадцати листов большого формата в тетради ПД, № 838, он только на л. 44 помечает первый план:
Мария, [Мазе(па)] Чуйкевич Донос [казнь] — ночь пред казнью — Мать и Мария — сумасшедш<ая) Измена — Полтава (V, 211)
На л. 46 появляется план очередного эпизода:
Чуйкевич едет
Между тем Мазепа — сношения с езуитом [болезни] — Известие о доносе (V, 214)
Позже на оставшемся свободном поле л. 40 намечается характеристика Мазепы:
Портрет Мазепы Его ненависть] Его замыслы]
Его сношения] с П(етром) и К(арлом)
Его хитрость]
Пиры]
Ночи]
Но у него есть враг] Сей враг есть Кочубей] Решается донести] <нрзб.)]
Встревоженн(ый) гетман] доверяет (?)] (V, 198)
Нередко Пушкин также прибегает (это отчасти заметно уже в приведенных выше планах «Полтавы») к плану ретроспективному, заново организующему уже написанный текст, перемещающему его фрагменты в новом порядке.
Так, в беловой рукописи «Русалки» замысел не доведен до конца и сцены следуют в такой последовательности:
Берег Днепра. Мельница (Мельник, дочь его)
Княжеский терем (Свадьба. Молодые сидят за столом. Гости.
Хор девушек)
Светлица (Княгиня и мамка) Днепр. Ночь
Днепровское дно (Терем русалок) Берег
Но на обороте этой рукописи Пушкин заново наметил расположение записанных сцен:
Мельник и его дочь Свадьба
Княгиня и мамка Русалки
Князь, старик и Русалочка Охотники (VII, 336)
Здесь, как очевидно, изменен первоначальный порядок сцен после третьей (далее теперь следует сразу пятая сцена, потом соединенные вместе четвертая и шестая сцены, а также намечается новый, финальный эпизод).
Но и это еще не все. В той же беловой рукописи, позже, Пушкин расставляет цифры: у сцены «Светлица» — II, у сцены «Днепр. Ночь» — III, у сцены «Днепровское дно» — I; кроме того, в сцене III перед первым монологом Князя со знаком вставки помечает: «Невольно к этим грустным берегам» (т. е. согласно другой помете девять строк монолога Князя из сцены «Берег»). Эту переработку можно понять как новое изменение порядка центральных сцен (с сохранением двух первых) и с оставшимся предположением дополнить пьесу ненаписанной сценой «Охотники». Именно в таком виде пушкинская «Русалка» была однажды воспроизведена Б. В. Томашевским в однотомнике сочинений Пушкина (ГИХЛ, 1929) — в дальнейшем он отказался от такой трактовки. В последнее время ее дополнительно аргументировал в своих статьях и в своей постановке на сцене В. Э. Рецептер.10
Но ведь можно понять цифровые пометы Пушкина иначе (в устных выступлениях к этому склонялся и В. Э. Рецептер) — как весь корпус пьесы в новой, окончательной и вполне завершенной редакции, в составе только трех сцен:
«Днепровское дно»,
«Светлица»,
«Днепр. Ночь» (с указанным дополнением монолога Князя).
Нельзя не признать, что в таком виде пушкинская пьеса обладает вполне исчерпывающим смыслом, а также композиционной стройностью — было бы полезно воспроизвести в печати именно эту редакцию в соответствии с последним ретроспективным планом Пушкина. Против такого решения, собственно, восстает только, так сказать, «эстетическое чувство»: боязнь пожертвовать внутренне совершенными, поистине превосходными сценами «Берег Днепра. Мельница» и «Княжеский терем» (перенести их в «Варианты»). Но разве сам Пушкин, во имя стройности плана, ясности «мысли общей», не шел подчас на такие сокращения? Разительный пример того — окончательный текст поэмы «Домик в Коломне», в беловой рукописи состоявшей из 56 строф, в печатной же редакции лишь из сорока.
Как особый вид ретроспективного плана в практике Пушкина часто встречается также прием циклизации ряда произведений в одно целое.
Предрасположенность пушкинского творчества к циклизации вообще является его характерной чертой, будь то лирика, проза, драматургия или критика. Чаще, конечно, тот или иной цикл намечался с первых шагов, но порой в одно целое собирались
10 См.: Рецептер В. 1) Над рукописью «Русалки» // Вопр. лит. 1976. № 2. С. 218-262; 2) О композиции «Русалки» // Рус. лит. 1978. № 3. С. 90-105.
произведения, написанные ранее и осмысляемые первоначально как вполне самостоятельные. Так, еще в лицейскую пору возник так называемый «бакунинский цикл» из девяти элегий,11 а в 1836 г. в плане неосуществленного сборника стихотворений12 — цикл «Стихи, сочиненные во время путешествия (1829)» в таком составе:
«Дорожные жалобы»,
«Калмычке»,
«На холмах Грузии»,
«Монастырь на Казбеке»,
«Обвал»,
«Кавказ»,
«Из Гафиза (Лагерь на Ефрате)»,
«Делибаш»,
«Дон».
Остается опять с сожалением констатировать, что в качестве единого целого данное произведение никогда в печати не воспроизводилось.
То же следует сказать и об «Опыте отражения некоторых нелитературных обвинений» (1830), окончательный план которого был намечен автором ясно и недвусмысленно:
§1
О личной сатире. Кит(айский) анекд(от) — Сам-съешь.
§2
О нравственности. О Графе Н(улине). Что есть безнравственное сочинение. — О Видоке.
§3
О лит(ературной) аристокр(атии) — о дворянстве.
§4
Разговор о примеч(ании)
Заключение (XI, 409)
Текст, соответствующий каждому из этих пунктов, нам полностью известен, и тем не менее до сих пор некоторые фрагменты печатаются или отдельно (например, «О записках Видока»), или же в составе другого пушкинского произведения «Опровержение на критики» (также при жизни писателя не опубликованного и, как вполне очевидно, приведенным выше планом «Опыта» впоследст-
11 В печати этот цикл по «Тетради Никитенко», воспроизведен в сборнике «Русские Пропилеи» (М., 1919. Т. 6).
12 См. об этом в статье Н. В. Измайлова «Лирические циклы в поэзии Пушкина конца 20—30-х годов» в его книге «Очерки творчества Пушкина» (Л., 1975. С. 222-223).
вии откорректированного); тем самым одно из самых оригинальных литературно-критических произведений Пушкина до сих пор остается в полной мере не оцененным. Одну из причин такого положения дел следует, вероятно, видеть в том, что как само собой разумеющееся у Пушкина предполагается наличие «предварительного, строго продуманного и твердо осуществленного плана». Анализ различных видов пушкинских планов, как мне представляется, должен развеять это стойкое заблуждение. Ретроспективный план, по-видимому, должен быть признан в качестве недвусмысленного выражения его окончательной авторской воли.
В заключение особо подчеркну, что фиксированный план не всегда был нужен Пушкшгу. Не случайно до нас не дошли, например, планы его произведений, восходящие к избранным им литературным источникам («Пир во время чумы», «Анджело», «Сказка о золотом петушке»); необходимые изменения в сюжетных коллизиях здесь намечались, очевидно, или уже при чтении чужого произведения или в свободном процессе работы над своим. В более усложненном, отчасти остраненном виде тот же принцип торжествовал в произведениях, лишь отчасти сориентированных на литературные образцы. Скажем, в «Домике в Коломне» совершалось свободное развертывание сюжетной темы, связанное с начальной «болтовней» по поводу стихотворной техники и лишь в дальнейшем отталкивающееся от Байронова «Benno» по принципу оппозиций: Юг — Север (Россия), Венеция — Коломна, Карнавал— Святки (переодевание). Особенно важен здесь прецедент романа в стихах «Евгений Онегин», первоначально задуманного по образцу «Дон Жуана» Байрона (судя по первой главе, герой и автор готовы были также отправиться в путешествие по странам и континентам), но уже со второй главы получившего совершенно иное направление. Однако и позже Пушкин не перестает доверять свободному и непредсказуемому развертыванию сюжета романа, ориентируясь в дальнейшем не на литературный образец, а на саму действительность и свою судьбу.
Вряд ли поэтому можно согласиться с И. М. Дьяконовым, который уверенно заключает: «Поэт, от которого до нас дошли планы и предварительные записи почти всех поэм, драм, повестей, даже для некоторых лирических стихотворений, не мог сделать исключения для своего главного, ,,постоянного44 труда и начать его без ясного плана, без продуманного замысла от завязки до развязки. То обстоятельство, что план этот до нас не дошел, следует отнести к числу случайностей».13
Замысел в данном случае осмысляется кац мгновенный творческий импульс-озарение, который обязательно фиксируется предварительным, в деталях продуманным планом. В творческой же практике Пушкина нередко замысел был не вспышкой, а горением — процессом, длящимся на протяжении всей работы над произведением.
13 Дьяконов И. М. Об истории замысла «Евгения Онегина» // Пушкин: Исследования и материалы. JL, 1982. Т. 10. С. 78.
