За что судили Галилея? Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

И. С. Дмитриев

Санкт-Петербургский государственный университет isdmitriev@gmail.com

ЗА ЧТО СУДИЛИ ГАЛИЛЕЯ?1

Философ. Ваше величество, дамы и господа, я могу только вопрошать себя, к чему все это поведет?

Галилей. Полагал бы, что мы, ученые, не должны спрашивать, куда может повести истина.

Философ. Господин Галилей, истина может завести куда угодно!

Б. Брехт. Жизнь Галилея

В статье рассматриваются причины конфликта Г. Галилея (G. Galilei; 15641642) с церковью, закончившегося инквизиционным процессом 1633 года. Отмечается, что папу Урбана VIII, по чьей инициативе и был устроен процесс над ученым, не устраивала не сама по себе теория Н. Коперника и даже не то, что кто-то предпочитал ее системе Птолемея, но то, как Галилей трактовал любую научную теорию (т. е. modo его рассуждений и оценок), а именно: папу не устраивало то, что Галилей оценивает научные теории в рамках бинарной оппозиции «истинное» — «ложное». Иными словами, в глазах Урбана VIII, Галилей был виновен не в том, что теории Птолемея он предпочитал теорию Коперника, а в том, что он посмел утверждать, будто научная теория (любая!) может описывать реальность и раскрывать реальные причинно-следственные связи, что, по мнению Верховного понтифика, прямо вело к тяжкой доктринальной ереси — отрицанию важнейшего атрибута Бога, Его Всемогущества (Potentia Dei absoluta), а если вдуматься, то и Его Всеведения. В этом и заключалась для папы еретичность позиции тосканского математика: Галилей, принимая теорию Коперника как verita assoluta, что было доказано экспертами Св. Службы, не только нарушил данное Святейшему обещание трактовать ее гипотетически, но и сознательно пренебрег одним из центральных догматов христианской веры, в силу чего он обвинялся Церковью в распространении формальной ереси, поскольку на лицо все необходимые условия для такого обвинения: «error intel-lectus contra aliquam fidei veritatem» («ошибка разума против какой-либо истины веры», причем ошибка, допущенная по собственной воле — «voluntarius»), а также отягчающее обстоятельство: «cum pertinacia assertus», т. е. упорство в ереси.

Ключевые слова: процесс над Галилеем, Урбан VIII, научная теория, ересь

1

Данная статья отражает материалы одноименного доклада, прочитанного И. С. Дмитриевым 30 сентября 2015 года в Институте философии СПбГУ в рамках научно-теоретических семинаров «Актуальные проблемы философии науки и техники» и «Идея университета: история и философия европейского образования и науки».

Igor S. Dmitriev

Saint Petersburg State University

WHAT WAS GALILEO CONDEMNED FOR?

The story of Galileo's encounter with the Inquisition in the early 17th Century continues to be an important part of the story of modernity. According to the widespread opinion, Galileo in 1633 was condemned for heresy, and the alleged heresy would be the Copernican doctrine, which had been condemned by the Index's decree of 5 March 1616, by reason of its contrast with the scriptural text. This essay challenges such a view. I believe the most tenable position is that Galileo was accused of negligence the divine-omnipotence argument favored by pope Urban VIII. This was the argument that regardless of how much evidence there is for the geokinetic explanation of tides (and more generally, for the earth's motion), we can never be absolutely certain that this is so (that is, we can never say that this must be so), because God is omnipotent (Potentia Dei absoluta), and so He could have created a world in which the tides are caused not by the earth's motion but by something else (or more generally, a world in which the earth does not move), but to say that the tides must be caused by the earth's motion (or more generally, that the earth must move) limits God's power to do otherwise. This view on the vicissitudes of Galileo trial and condemnation helps to explain why Church authorities did not want the tides mentioned in the title of Galileo's Dialogue and why this book angered Urban: the point is not (as commonly claimed) that the Church did not want to put its stamp of approval on the conclusiveness of the tidal argument, or that Urban resented the fact that in the dialogue his favorite argument is advanced by the relatively unintelligent character Simplicio; rather Urban felt it was irreverent (toward divine omnipotence) to seriously consider any explanation of the tides (let alone a geokinetic explanation) and it is inadmissible to evaluate any scientific theory in terms of «true» (as verità assoluta) — «wrong».

Key words: trial of Galileo in 1633, Urban VIII, scientific theory, heresy

GALILEO MONITUS

Вопрос, указанный в заглавии, уже не одно столетие обсуждается в литературе.2 Как правило, ответ сводится к тому, что главная причина инквизи-

2 Особенно хочу отметить следующие работы: Morpurgo-Tagliabue G. I processi di Galileo e l'epi-stemologia. Rome: Armando, 1981; Morpurgo-Tagliabue G. Sussiste ancora una questione galileiana? // Nuova Civiltà delle macchine. 1985. №№ 1-2, P. 91-99; Galli G. Questioni insolute a proposito del processo di Galileo // Angelicum. 1986. Vol. 63, fasc. 2, P. 276-310; Beretta F. Galilée devant le Tribunal de l'Inquisition. Fribourg: Université de Fribourg, 1998; Beretta F. Le procès de Galilée et les Archives du Saint-Office. Aspects judiciaires et théologiques d'une condamnation célèbre // Revue des sciences philosophiques et théologiques. 1999. T. 83, P. 441-490; Pantin I. Dissiper les ténèbres qui restent encore à percer: Galilée, l'Eglise conquérante et la république des philosophes // Révolution scientifique et libertinage / Etudes réunies par Alain Mothu; avec la collaboration d'Antonella Del Prete. Turnhout, Belgium: Brepols, 2000, P. 11-34; Beretta F. La Siège apostolique et l'affaire Galilée: relectures romaines d'une condamnation célèbre // Roma moderna e contemporanea. 1999. Anno 7, № 3 (stampa 2001), P. 421-461; Beretta F. Un Nuovo Documento sul Processo di Galileo Galilei. La Lettera di Vincenzo Maculano del 22 aprile 1633 al Cardinale Francesco Barberini // Nuncius.

ционного преследования ученого состояла в том, что он был одним из наиболее последовательных и настойчивых пропагандистов гелиоцентрического учения Н. Коперника (N.. Copernicus; 1473-1543). А потому 26 февраля 1616 года он был вызван в покои кардинала Роберто Беллармино (R. Bellarmino; 1542-1621; кардинал с 1598 г.). О том, что там произошло в протоколе сказано так: «Пятница 26 февраля. В постоянную резиденцию вышеупомянутого Преосвященнейшего господина кардинала Беллармино, в апартаменты его Высокопреосвященства был призван вышеназванный Галилей, и как только он предстал пред лицом Его Высокопреосвященства в присутствии достопочтеннейшего отца Микеланджело Седжицци из Лоди (Michaelis Angeli Seghitti de Lauda), члена Ордена Проповедников, Генерального Комиссара Святой Службы, кардинал увещал упомянутого Галилея в ошибочности его известных воззрений и чтобы он [Галилей] их оставил (praedictum Galileum monuit de errore supradictae opinionis et ut illam deserat). Вслед за тем (et successive ac incontinentf), в присутствии моем и т.д., и свидетелей и т.д., а также вышеназванного Преосвященнейшего господина кардинала, вышеупомянутый отец Комиссар повелел и предписал (praecepit, et ordinavit) все еще присутствовавшему здесь упомянутому Галилею от имени его Святейшества папы и всей Конгрегации Инквизиции полностью оставить вышеупомянутое мнение, — а именно, что Солнце неподвижно и находится в центре мира, а Земля движет-

2001. A16, fasc. 2, P. 629-641; Beretta F. Urbain VIII Barberini Protagoniste de la Condamnation de Galilée // Largo Campo di Filosofare: Eurosymposium Galileo 2001 / J. Montesinos, C. Solis (Eds.). La Orotava: Fundación Canaria Orotava de Historia de la Ciencia, 2001, P. 549-73; Baldini U., Spruit L. Nuovi documenti galileiani degli archivi del Sant'Ufficio e dell'Indice // Rivista di storia della filosofia. 2001. Anno 56, n.s., № 4, P. 661-699; Beretta F. L'affaire Galilée et l'impasse apologétique: réponse à une censure // Gregorianum. 2003. Vol. 84, № 1, P. 169-192; Beretta F. Une deuxième abjuration de Galilée ou l'inaltérable hiérarchie des disciplines // Bruniana & Campanelliana: ricerche filosofiche e materiali storico testuali. 2003. Anno 9, № 1, P. 9-43; Shea W. R., Artigas M. Galileo in Rome: The Rise and Fall of the Troublesome Genius. Oxford: Oxford University Press, 2003; Fantoli A. Galileo: for Copernicanism and for the Church / Translation by G. V. Coyne. 3rd edition, revised and enlarged. Vatican Observatory Publications, 2003 (есть неудачный русский перевод первого (итальянского) издания: Фантоли А. Галилей: В защиту учения Коперника и достоинства Святой Церкви / Пер. с итал. А. Брагина. М., 1999); D'Addio M. The Galileo Case: Trial, Science, Truth / Trans. by Brian Williams. Leominster (Herefordshire): Gracewing; Roma: Nova Millennium Romae, 2004 (Series: Millennium; 11) (первое итальянское издание: Il caso Galilei. Processo, scienza, verità. Roma: Edizioni Studium, 1993); Beretta F. The documents of Galileo's Trial: Recent Hypotheses and Historical Criticism // The Church and Galileo / E. McMullin (Ed.). Notre Dame (Indiana): University of Notre Dame Press, 2005, P. 191-212; Beretta F. Galileo, Urban VIII, and the Prosecution of Natural Philosophers // The Church and Galileo... P. 234-261; Blackwell R. Behind the Scenes at Galileo's Trial: Including the first English translation of Melchior Inchofer's Tractatus syllepticus. Notre Dame, Ind.: University of Notre Dame Press, 2006. Впрочем, как справедливо заметил Ф. Беретта, со времен выхода исследований С. Пьерализи (Pieralisi S. Urbano VIII e Galileo Galilei. Memorie storiche. Roma: Tipografia poliglotta della S. C. Di Propaganda Fide, 1875) и А. Фаваро (в частности: Favaro A. Oppositori di Galileo. VI. Maffeo Barberini // Atti del Reale Istituto Veneto di Scienze. Lettere ed Arti. T. 80, Parte 2. Anno academico 1920-1921. Venezia: C. Ferrari, 1921, P. 1-46) «документальная база (работ посвященных процессу 1633 года. — И.Д.) существенным образом не расширилась» (Beretta F. Urbain VIII Barberini Protagoniste de la Condamnation de Galilée // Largo Campo di Filosofare. P. 551).

ся, — и в дальнейшем его более не придерживаться, не преподавать и не защищать никоим образом, ни письменно, ни устно (omnino relinquat, nec eam de caetero, quovis modo teneat, doceat aut defendat, verbo aut scriptis). В противном случае Святая Инквизиция вынуждена будет возбудить против него дело. С этим предписанием вышеназванный Галилей согласился и обещал повиноваться».3

Заметим, что в этом документе основные положения теории Коперника названы просто ошибочными и нигде не говорится ни о том, что одно из них является «формально еретическим», а другое «ошибочным в вере» (т. е. сформулированное ранее, — 24 февраля 1616 года, — мнение экспертов («квалифи-каторов») Св. Службы было полностью проигнорировано), ни о том, что гелиоцентризм противоречит Библии.

Судя по протоколу, Галилею фактически было сделано и увещание, и предписание, что, строго говоря, нарушало принятое ранее решение Павла V (C.Borghese; 1552-1621; папа с 1605 г.), которое предусматривало определенную последовательность действий.4 Согласно сценарию верховного понтифика, praeceptum должно было быть сделано только в случае «неповиновения» («si recusaverit parere») ученого, т. е., если бы он не внял дружескому предостережению Беллармино. На деле же, как только кардинал окончил monitum (увещание), комиссар Инквизиции, согласно протоколу, сразу же, не дав сказать Галилею ни слова, перешел к запретам «преподавать» (docere) и «защищать» (defendere) коперниканское учение, ничего, однако, не сказав о возможности (или невозможности) это учение обсуждать (tractare de ea opinione), хотя решение Святейшего предусматривало также и запрет на разъяснение сути копер-никанства, скажем, в ходе полемики.

Запрет поддерживать (tenere) гелиоцентризм был, бесспорно, самым существенным требованием со стороны Св. Службы, ибо то был запрет на выдвижение любых аргументов в пользу коперниканской теории, что в конечном счете означало запрещение излагать (преподавать) и защищать ее от критики. Вот, собственно, в чем было отказано Галилею в praeceptum — в любых (письменных и устных) попытках обоснования гелиоцентризма (гели-остатизма / геокинетизма) как физически истинной концепции. Более того, предписание не позволяло Галилею говорить об учении Коперника даже как о гипотезе (ex suppositione, как выразился Беллармино), даже как о математической конструкции, позволяющей «спасти явления». Да, формулировка

о

Le Opere di Galileo Galilei. Vol. 1-20 / Direttore A. Favaro. Firenze: G. Barbera Editore, 1890-1909 (2-е издание: Le Opere di Galileo Galilei / Direttore Giorgio Abetti. Firenze: G. Barbera. Ristampa della Edizione Nazionale, 1929-1939; 3-е издание: Le Opere di Galileo Galilei. Nuova ristampa della Edizione Nazionale. Firenze: G. Barbera, 1964-1966). Vol. XIX, P. 321-322. (далее: Galileo Galilei. Le Opere, номер тома, номер страницы). Подробнее о событиях, связанных с увещанием Галилея, см.: Дмитриев И. С. Увещание Галилея. СПб: Изд-во «Нестор — История», 2006; Дмитриев И. С. Упрямый Галилей. М.: Новое литературное обозрение, 2015; Дмитриев И. С. Упрямый Галилей (инквизиционный процесс над Галилео Галилеем в системе контекстов) // Мысль. Журнал Санкт-Петербургского философского общества, 2010. Выпуск 9. С. 57-72. 4 I Documenti del Processo di Galileo Galilei // Ed. S. M. Pagano & A. G. Luciani. Citta del Vaticano: Pontificia Academia Scientarum e Archivi Vaticani, 1984, P. 222-223.

предписания, которую использовал Сегицци (M. Seghizzi или Segizzi; 15851625), формально оставляла Галилею возможность «обсуждать» (tractare) коперниканское «мнение», и в этом смысле она была несколько мягче планировавшегося папского запрета. Но реально воспользоваться этой лазейкой было очень и очень трудно, разве что попытаться изложить две главнейшие системы мира (птолемееву и коперникову), предлагая при этом лишь «неокончательные философские и физические аргументы как с одной, так и с другой стороны».5 Именно эту видимость и пытался в меру сил создать Галилей, когда писал «Dialogo».

Замечу, что формально комиссар Сегицци, который участвовал в составлении экспертного заключения по поводу основных положений гелиоцентрической теории, был прав: теорию, противоречащую истине Св. Писания, следует полностью запретить. Однако кардинал Беллармино понимал ситуацию тоньше. Он допускал (хотя, возможно, с малой вероятностью), что утверждения Коперника и Галилея могут оказаться правильными. Кроме того, он принимал во внимание, что независимо от физической истинности гелиоцентризма книга Коперника для астрономов (и в известной мере для Церкви, скажем, в календарных вопросах) практически полезна и по причине этой ее utilitas reipublicae с запретами следует быть очень осторожным, некое пространство «libertas philosophandi in naturabilis» сохранить целесообразно, разумеется, постоянно за ним присматривая неусыпным теологическим оком. Поэтому Бел-лармино предложил Павлу V следующее решение: сделать Галилею мягкое предупреждение (monitum) не защищать теорию Коперника как физически истинную, трактуя ее только как гипотезу, «спасающую» явления и полезную для астрономических расчетов. Такой подход вполне отвечал постановлениям Конгрегации Индекса относительно исправлений в книге Коперника. Но на этом остановиться было нельзя, т. к. был еще, так сказать, персональный момент. Надо было охладить пыл Галилея, который мог продолжать настаивать на своем, если не прямо во время увещания, то несколько позже (как, кстати, и случилось). Поэтому пришлось в папском решении от 25 февраля 1616 года предусмотреть «жесткий» сценарий «в случае неповиновения» ученого. В итоге, утром 26 февраля 1616 года перед Галилеем оказались два человека (не считая свидетелей и нотариуса): кардинал, надеявшийся, что он имеет дело с умным и осторожным («предусмотрительным», как он выразился) человеком, и комиссар, который считал, что имеет дело с «упрямым» и хитрым тоскан-

5 Цитата из заглавия книги «Диалог Галилео Галилея Академии Линнеев, Экстраординарного Математика Пизанского Университета и Философа и Главного Математика Светлейшего Великого Герцога Тосканского, где в четырехдневных беседах ведется обсуждение двух Главнейших Систем Мира Птолемеевой и Коперниковой и предлагаются неокончательные философские и физические аргументы как с одной, так и с другой стороны» (Dialogo di Galileo Galilei Matematico Straordinario dello Studio di Pisa e Filosofo e Matematico Primario del Serenissimo Gr. Duca di Toscana, dove ne i congressi di quattro giornate si discorre sopra i due Massimi Sistemi del Mondo, Tolemaico e Copernicano, proponendo indeterminatamente le ragioni filosofiche e naturali tanto per l'una, quanto per l'altra parte, Fiorenza, per Gio. Batista Landini, MDCXXXII [1632]; см. также: Galileo Galilei. Le Opere. Vol. VII, P. 33-489). Далее: «Диалог».

цем. И нельзя сказать, что комиссар был совсем неправ. Далее события развивались следующим образом.

Во вторник 1 марта 1616 года в палаццо Беллармино состоялось собрание Конгрегации Индекса запрещенных книг, а 5 марта 1616 года был принят Декрет Конгрегации Индекса, где было, в частности, сказано: «А так как до сведения вышеназванной Конгрегации дошло, что ложное и целиком противное Священному Писанию пифагорейское учение о движении Земли и неподвижности Солнца, которому учит Николай Коперник ... и Дидакус Астуника ..., уже широко распространяется и многими принимается, как то видно из появившегося в печати послания некоего отца кармелита ..., [Святая Конгрегация], чтобы подобное мнение не распространялось в будущем на пагубу католической истине, решила: названные книги Николая Коперника. и Дидакуса Астуника ... должны быть временно задержаны впредь до их исправления (suspendendos esse donec corrigantur), книга же отца кармелита Паоло Антонио Фоскарини должна быть вовсе запрещена и осуждена (librum vero Patris Pauli Foscarini Carmelitae omnino prohibendum atque damnandum) и все книги, кои учат тому же, запрещаются».6

Книга Коперника «Об обращении небесных сфер» (De revolutionibus or-bium coelestium) стала первым научным (стопроцентно научным!) трактатом, осужденным Церковью и помещенным в Индекс, пусть даже с формулировкой donec carrigatur. Причем этот трактат семьдесят с лишним лет на совершенно законных основаниях свободно циркулировал по Европе. До этого в Индекс попадали книги по магии, некромантии, геомантии, астрологии и тому подобная литература, а также сочинения религиозные или философско-религиозные, в которых были обнаружены отклонения от принятой Церковью христианской доктрины и, разумеется, труды протестантов. В этих книгах могли содержаться фрагменты (иногда пространные) натурфилософского характера, но то был, как выразился Д. Хейлброн, «collateral damage».7

Замечу, что далеко не все кардиналы были готовы занять в отношении гелиоцентризма, а тем более — Галилея, непримиримо жесткую позицию. Это относится, по крайней мере, к двум из шести участвовавших в заседании 1 марта прелатам: Б. Каэтано (B. Caetano или Caetani; 1567-1617) и М. Барберини (M. Barberini; 1568-1644; папа Урбан VIII с 1623 г.). Одним из результатов состоявшейся mature discusso стало то, что характеристика «еретические» не была употреблена в Декрете по отношению к коперниканским воззрениям, хотя, напомню, именно такое определение эксперты Инквизиции дали тезису о неподвижности Солнца.

Павел V, разумеется, понимал, что принятие коперниканской теории как физической истины будет означать признание не только новой космологии, но

6 Acta Sacrae Indicis Congregationis. Т. I. 2, f. 89v-90r // Archivio della Congregazione per la dottrina delle fede (это архивное собрание включает в себя документы Sant'Uffizio Romano, т. е. римской инквизиции, и Congregazione dell'Indice, т. е. Конгрегации Индекса запрещенных книг) и в настоящее время находится в Archivium Secretum Apostolicum Vaticanum (Archivio Segreto Vaticano).

7 Heilbron J. L. Galileo. Oxford: Oxford University press, 2010, P. 219.

и, — что куда важнее и хуже, — иного типа библейской экзегезы, что в глазах Святейшего и его единомышленников означало бы (воспользуюсь образным языком одного американского историка) «отрастанию новой головы у протестантской гидры», а для Santa Madre Chiesa в то время страшнее гидры протестантизма зверя не было.

Однако по многим причинам — разногласия в курии в вопросе о теологическом статусе гелиоцентризма, полезность теории Коперника для практических целей, высокий придворный статус Галилея (при отсутствии у него опубликованных сочинений, прямо поддерживавших новую космологию) и проч.

— Святейший воздержался (или его удержали) от принятия жестких оценок коперниканского учения, данных консультантами Св. Службы.

Во всяком случае, в опубликованном тексте Декрета, как, кстати, и в записях об увещании Галилея, термин «еретическая» по отношению к теории Коперника не фигурировал. Формулировка Декрета («ложное и целиком противное Священному Писанию пифагорейское учение») явилась результатом компромисса между теми кардиналами, которые (вместе с Павлом V) поддерживали квалификацию коперниканского учения, данную «отцами теологами», и теми, кто не считал это учение еретическим.

4 марта 1616 года тосканский посол П. Гвиччардини (P. Guicciardini; 1560

— 1626) писал Великому герцогу: «„.Сам климат Рима становится для него [Галилея] очень вредным (rende molto pericolo questa cielo di Roma), особенно в сей век, когда наш владыка (il Principe) питает отвращение к литературе и ее людям и не может слышать о новых и тонких научных предметах. <„> Подвергаться большим неприятностям без всякого к тому серьезного основания, когда из этого нельзя извлечь никакой пользы, а один лишь вред — я не понимаю, зачем это нужно». И далее Гвиччардини отмечает еще одно важное обстоятельство: «Галилей действует только в своих собственных интересах и готов подвергнуть опасности не только себя, но и всех тех, кто идет навстречу его желаниям и позволяет ему убедить себя».8 Такой поворот темы в письме Гвиччардини неслучаен.

Галилей действительно активно искал союзников и вовлекал в орбиту своих целей и желаний множество людей. В биографиях ученого эти действия описываются, как правило, малозначащими фразами, начинающимися со слов: «Галилей отстаивал...», «Галилей высказывал ...», «Галилей убеждал ...» и т.п. Тогда как в действительности Галилей хватал каждого, кто, как ему казалось, был готов его слушать, и начинал долго и нудно говорить о своем, наболевшем, по поводу устройства мироздания. Наблюдательный Гвиччардини так и написал об этом во Флоренцию: «он [Галилей] темпераментный человек, одержимый и страстный, так, что окружающим совершенно невозможно от него отделаться».9 Правильно говорили древние китайцы: великий человек — народное бедствие.

С Галилеем было нелегко. Как каждый богато одаренный человек, он знал себе цену и считал, что обязан явить миру открывшуюся ему истину и заставить

8 Galileo Galilei. Le Opere. Vol. XII, P. 242.

9 Ibid, p. 243.

других поверить в нее. И как каждый богато одаренный человек он совершенно не умел общаться с дураками (да и просто с менее одаренными людьми). Галилей никак не мог — видимо, в силу своего полемического темперамента — следовать простой истине: когда имеешь дело с идиотами, надо быть проще. Он их обижал, подкалывал, выводил из себя, не понимая, что дурак — это большая социальная ценность, важнейшее национальное достояние. Один из современников так охарактеризовал излюбленный полемический прием Галилея: «Прежде чем отвечать на аргументы оппонента, он упрощал и обесценивал их весьма ясными и наглядными свидетельствами, после чего тот выглядел особенно неле-по...».1° А вот некоторые высказывания Галилея в адрес оппонентов: «Не стоит пытаться возражать тому, кто настолько невежественен, что для опровержения всех его глупостей (а их больше, чем строк в его сочинениях) потребовалось бы написать огромнейшие тома, бесполезные для сведущих кругов и ненужные толпе»; «можно ли унять глупцов, которые в момент, когда оспариваешь одну их глупость, выдвигают другую, еще большую».11

В сложившейся ситуации Галилей не спешил покинуть Рим, он решает остаться еще на некоторое время, чтобы и далее поддерживать свою репутацию и противостоять разного рода слухам и измышлениям, которые после выхода Декрета ходили на его счет по всей Италии. Утверждали, будто его вызывали на допрос в Инквизицию и обвиняли там в ереси, будто Беллармино применил к нему строгие меры и будто в застенках Sant'Uffizio Romano ученого вынудили отречься от теории Коперника и т. п. Эти слухи дошли до друзей Галилея в Пизе и в Венеции, и они поспешили сказать ему слова утешения и поддержки.

Тосканский двор был сильно обеспокоен событиями конца февраля — начала марта 1616 года, и потому там настаивали на скорейшем возвращении Галилея. Все хотели спокойствия, для чего требовалось, прежде всего, успокоить Галилея. Но тот успокаиваться не желал и решил обратиться напрямую к кардиналу Беллармино, чтобы он дал ему письменное разъяснение того, что в действительности имело место, разъяснение, которое бы он, Галилей, мог использовать в свою защиту. Беллармино ответил незамедлительно (возможно, понимая, что его свидетельство нужно не только Галилею, но и тосканскому двору): «Мы, Роберто кардинал Беллармино, узнав, что синьор Галилео Галилей был оклеветан в том, что якобы он по нашему принуждению (in mano nostra) произнес клятвенное отречение и искренне раскаялся и что на него было наложено спасительное церковное покаяние, с целью восстановления истины заявляем, что вышеназванный синьор Галилей ни по нашей воле, ни по чьему-либо еще принуждению ни здесь в Риме, ни, насколько это нам известно, в каком-либо ином месте не отрекался от какого бы то ни было своего мнения или учения и не подвергался никаким наказаниям, благотворным или иного рода. До его сведения было лишь доведено распоряжение Его Святейшейства, выраженное

Цит. по: Biagioli M. Galileo Courtier: The Practice of Science in The Culture of Absolutism. Chicago & London: The University of Chicago Press, 1993, P. 77.

11 Цит. по: Кузнецов Б. Г. Галилей. М.: Изд-во «Наука», 1964. С. 1G2-1G3.

Декретом Святой Конгрегации Индекса, в котором сказано, что учение, приписываемое Копернику, будто Земля движется вокруг Солнца, а Солнце находится в центре мира, не двигаясь с востока на запад, противоречит Св. Писанию, и потому его нельзя ни защищать, ни придерживаться (non si possa a difendere nè tenere). В удостоверении чего мы написали и подписали сие собственноручно сего 26 мая 1616 года».12

Беллармино в этом документе (именуемом часто attestato или, в англоязычной литературе — certificate) представляет авторам квалификации учения Коперника как противоречащего Св. Писанию папу, видимо, с целью замаскировать компромиссный характер такой оценки, включенной в текст Декрета Конгрегации Индекса «после зрелой дискуссии», т. е. замаскировать не только сам факт разногласий среди кардиналов Св. Службы в отношении гелиоцентризма, но и поражение (или, как выразился Д. Спеллер, «a semi-defeat») «the severist party».13 Письмо предназначалось для публичного чтения и кардиналу было важно, чтобы то общество, в котором вращается Галилей (а оно включало в себя просвещенную итальянскую элиту), оценивало события вокруг гелиоцентрического учения так, как то было нужно Св. Престолу.

В итоге, 4 июня 1616 года, убедившись, что «нет ненависти более сильной, чем ненависть, которую невежество испытывает по отношению к знанию»,14 Галилей покинул Рим.

GALILEO CONTUMAX

Галилею ничего не оставалось делать, как терпеливо ждать изменения ситуации. Рим, конечно, город вечный, но не его обитатели. Павел V и кардинал Беллармино были уже в преклонном возрасте. Возможно, после их кончины позиция церковных властей изменится. И действительно, через некоторое время ситуация и в Риме, и во Флоренции стала меняться. Великий герцог Козимо

11 (Cosimo II de'Medici; 1590-1621), патрон Галилея, не отличавшийся крепким здоровьем, скончался 28 февраля 1621 года. Его сменил сын, Фердинандо II (Ferdinando II de' Medici; 1610-1670), которому едва исполнилось 10 лет, и потому эрцгерцогиня Австрийская Мария Магдалина (Maria Maddalena d'Austria; 1589-1633), мать Фердинандо, стала регентшей. В Риме в том же 1621 году в лучший из миров перешли папа Павел V (28 января) и кардинал Беллармино (17 сентября). Комиссар Инквизиции Сегицци покинул город, отправившись епископом в свой диоцез. Таким образом, три человека, которым была хорошо известна вся история с увещанием, сошли со сцены.

Новый папа — 67-летний Алессандро Лудовизи (A. Ludovisi; 1554 — 1623) из Болоньи, больной и слабый, — занял престол Св. Петра 9 февраля 1621 года под именем Григория XV. Его понтификат, как и следовало ожидать, длился недолго. Григорий XV скончался 8 июля 1623 года.

12 Galileo Galilei. Le Opere. Vol. XIX, P. 348.

11

Speller J. Galileo's inquisition trial revisited. Frankfurt am Main - New York: Peter Lang, 2008, P. 94.

14 Santillana G. de. The Crime of Galileo. Chicago: University of Chicago Press, 1976, P. 137.

Выборы нового верховного понтифика шли туго. Запертые в душной Сикстинской капелле Ватиканского дворца кардиналы голосовали дважды в день, утром и вечером в течение восемнадцати суток, но набрать 2/3 голосов никому не удавалось. Каждому претенденту говорилось много теплых слов, но после тайного голосования оказывалось, что он набрал всего несколько голосов. В результате, после сложных маневров, 6 августа 1623 года кардиналы наконец-то смогли произнести долгожданное «Papam habemus!»: 50 из 54 прелатов проголосовали за пятидесятипятилетнего Маффео Барберини, который взял себе имя Урбан VIII. Многие тогда видели в этом избрании первые признаки обновления католической церкви.

Новый папа не принадлежал к знатному роду, он был сыном тосканского торговца и племянником апостолического протонотария. Поэтому, став кардиналом, а впоследствии заняв престол Св. Петра, Барберини сделал все, чтобы «облагородить» свое происхождение. Он, к примеру, сменил неброский и в глазах знати «плебейский» семейный герб — слепни на красном поле — на новый: аристократические три золотые пчелы на голубом фоне. Да что герб, Рим стал гигантским ульем: историки насчитали около 10000 живописных и скульптурных изображений пчел, появившихся в вечном городе в период понтификата Урбана VIII.

М. Барберини закончил Пизанский университет со степенью доктора обоих прав, служил референдарием, губернатором Фано (небольшого городка на побережье Адриатического моря), нунцием во Франции, в сентябре 1606 года стал кардиналом и архиепископом Сполето. Взяв себе имя Урбан, Барберини подчеркнул преемственность своего понтификата с понтификатом Урбана II (1042-1099; папа с 1088 года), одного из главных инициаторов Первого крестового похода (1095-1099). Тем самым новый понтифик давал понять, что возглавляемая им Церковь — Церковь воинствующая и торжествующая, что в условиях противостояния с протестантской Европой и Тридцатилетней войны было отнюдь не лишним.

Урбан VIII был человеком умным, деятельным и хорошо образованным. Еще в начале понтификата Павла V (1605-1621) анонимный avvisatore составил несколько биографических очерков-характеристик кардиналов, которые в случае смерти действующего понтифика могли бы претендовать на престол Св. Петра. Относительно Маффео Барберини было сказано, что он «человек большого таланта, пишет хорошие стихи по-итальянски (vulgarí), по-латыни и на древнегреческом, хотя скорее он человек усидчивый, нежели блестяще одаренный, а кроме того, он натура благодарная, лишенная грязи (sordidezza) и не склонная к подлости» (о большинстве других возможных претендентов на папскую тиару такого сказано не было). Многие восприняли избрание М. Барберини папой как начало золотого или, по крайней мере, если вспомнить о любви Его Святейшества к пчелам, медового века.

К Галилею Урбан относился с большой симпатией. Он в меру своих возможностей защищал его в 1616 году (вместе с кардиналом Каэтано) и поддерживал теплые отношения с ученым в последующие годы.

Однако после выхода в свет в феврале 1632 года «Диалога» между понтификом и ученым произошел разрыв. Урбан VIII, пролистав книгу, пришел в ярость. Он категорически не принял позицию Галилея. Почему?

От близкого друга и биографа папы Урбана Агостино Ореджи (A. Oreggi или Oregius; 1577-1635) мы знаем, что как-то (точную дату история не сохранила) между будущим верховным понтификом, а тогда еще кардиналом Маф-фео Барберини, и Галилео Галилеем, математиком и первым философом Великого герцога Тосканского, произошел такой разговор: «[Барберини] высказал все, о чем размышлял в одиночестве, а в конце беседы, согласившись со всеми аргументами, представленными этим ученейшим человеком (т. е. Галилеем. — И.Д.), спросил: разве Бог не обладает могуществом и мудростью, которые позволили бы Ему расположить орбиты и звезды иначе, так, чтобы спасти явления, которые видимы на небесах и которые относятся к движению, порядку, местоположению и взаимному расположению звезд? Если вы это отрицаете, то вы должны доказать, что если бы эти явления происходили иначе, чем мы их представляем, то это вело бы к противоречию. Фактически Господь в Его бесконечном могуществе может делать все, что не ведет к противоречию. А поскольку Божественное знание не ниже Его могущества, то, если мы допускаем, что Он может что-то делать, мы должны также допустить, что Он знает, как это сделать. Но если Бог имеет силу и знание, чтобы, спасая явления, устроить эти вещи (т. е. движение небесных тел. — И. Д.) иначе, чем мы представляем, то тогда мы не должны полагать пределы божественной силе и мудрости. Услышав такие слова, сей ученейший муж (т. е. Галилей. — И. Д.) погрузился в глубокое молчание (Quibus auditis, quievit vir ille doctissimus), что заслуживает похвалы, ибо говорит о его уме и воспитанности».15

Можно, конечно, определенным образом модифицировав высказанный Барберини тезис, т. е. лишив его теологического покрова, найти в нем пресловутое «рациональное зерно», которое при умелом уходе прорастет колосками гипотетико-дедуктивной модели. Мол, Ореджи и Урбан фактически признавали относительность нашего познания и т.д. и т.п. (см. современные учебники по философии науки). Однако для серьезного историка подобные stock-in-trades современных эпистемологов и методологов выглядят, как мне представляется, несколько пошловатыми.

В историческом контексте суть тезиса Урбана-Ореджи может быть представлена следующим образом: если некоторая теория (скажем, теория Коперника) рассматривается как выражающая «абсолютную истину» (в том смысле, что она претендует на отражение реального обстояния дел в физическом мире, например: Земля и прочие планеты движутся вокруг Солнца), то тогда ситуация, описываемая всеми прочими теориями (некоперниканскими «системами мира»), оказывается невозможной, что может быть обусловлено либо тем, что

15

[Oregio A.] De Deo uno tractatus primus auctore Augustino Oregio, pontificijs eleemosynis generali praefecto ... Romae: ex typographia reu. Camerae Apost., 1629, P. 195 (перевод цит. по: Фантоли А. Галилей. С. 237). Эта история рассказана Ореджи в контексте его рассуждений относительно мнения философов, будто Всевышний не может знать событий будущего.

такая альтернативная ситуация содержит противоречие (некоперниканский мир противоречит совокупности наблюдаемых явлений и/или законам природы), либо тем, что мы явно или неявно допускаем, будто создать такую ситуацию Бог не в состоянии. Далее, если первая возможность нами отвергается (т. е. все противоречивые некоперниканские теории отбрасываются, ибо Бог не может создать нечто, что содержит в себе противоречие), то признавая данную (коперниканскую) теорию единственно истинной, но не доказав, что все другие теории будут противоречивыми, мы тем самым признаем, что Бог не в состоянии создать иной, в нашем примере — некоперниканский, мир. Или же Он не знает, как такой мир сотворить. В одном случае отрицается Божественное Всемогущество, в другом — Его Всеведение. В итоге, мы впадаем в серьезную ересь, избежать которую правоверному христианину удастся только одним способом: признать, что никакая научная теория не может приниматься как «абсолютная истина». Как спустя без малого триста лет скажет поэт:

«Успокойся, смертный, и не требуй,

Правды той, что не нужна тебе».

Таким образом, по мнению Барберини, нельзя настаивать на истинности какой-либо теории, если не доказано, что все прочие мыслимые теории противоречивы, поскольку Божественное Всемогущество ограничено только требованием непротиворечивости (non repugnantia terminorum). Но доказать это, по глубокому убеждению Ореджи и Барберини, практически невозможно. Поэтому приведенное условие истинности теории является, по их мнению, необходимым, но недостаточным: даже если такая единственно непротиворечивая теория и будет создана, всегда возможно в ее опровержение сослаться на Potentia Dei absoluta, т. е. на то, что Бог в своем бесконечном могуществе и бесконечной мудрости может продуцировать данное обстояние дел (скажем, согласующуюся с текстом Ветхого Завета геоцентрическую космологию) многими способами, включая и те, о которых натурфилософы и математики не имеют никакого представления и даже не в состоянии вообразить. Иными словами, Урбан, стоя на позициях «теологического скептицизма», требовал от Галилея признания: а) необходимости учета наряду с естественной причинностью также «причинности» иного рода, а именно — учета действия некой сверхъестественной (божественной) «каузальности», причем речь фактически шла не просто об эксклюзивном нарушении Богом «обычного хода Природы», но о детерминации естественного хода вещей сверхъестественными факторами; б) принципиальной непознаваемости истинных причин природных явлений (а не только ограниченности человеческого понимания природной реальности).

Другими словами, даже если существует единственная непротиворечивая теория, «спасающая» явления, т. е. описывающая их так, как мы их наблюдаем, — ситуация практически нереальная, — то ее истинность все равно остается в принципе недоказуемой в силу догмата о Божественном Всемогуществе, который фактически лишал любую теорию ее когнитивной значимости. Человеку не дано построить истинную «систему мира». Поэтому, если натурфило-

софское утверждение противоречит библейскому тексту и это противоречие оказывается неразрешимым для человеческого разума, то в этом случае, по мнению Ореджи (и Урбана VIII), следует отдать предпочтение теории, наилучшим образом согласующейся с текстом Св. Писания и с теологической традицией, ибо Библия является единственным источником достоверного знания. И если есть две или большее число теорий, «спасающих явления» и при этом логически непротиворечивых, то следует придерживаться той из них, которая имеет наибольшее теологическое оправдание, т. е. согласуется с буквальным пониманием библейского текста и/или с единодушным мнением Отцов Церкви, поскольку Бог своим всемогуществом может реализовать наблюдаемые явления бесчисленным множеством способов, в том числе и недоступных человеческому разумению.

Нетрудно видеть, что, хотя аргумент Урбана и был облечен в теологическую форму (что естественно для Верховного понтифика), однако, он не являлся чисто богословским. Если рассуждать отвлеченно-логически, то позиция папы сводилась к следующему: сколько бы наблюдаемых данных ни свидетельствовало в пользу некоторой теории, всегда можно представить некий мир, в котором все эти наблюдения будут истинными, но теория — ложной. Галилей, в принципе, понимал это затруднение, но ученого смущало обращение папы именно к сверхъестественному миру. И смущало это обстоятельство Галилея, разумеется, не в силу его якобы недостаточной крепости в вере, а в силу убежденности, что Бог — не иллюзионист и не обманщик, что Он создал упорядоченный мир, явления которого подчинены определенным, математически выражаемым законам и задача науки — постичь эти законы (историк философии, разумеется, сразу уловит здесь картезианскую тему и будет прав). Если же ход естественных явлений определяется сверхъестественными причинами, то тогда в «естестве» (т. е. в Природе) не остается ничего «естественного».

Галилей, таким образом, исходил из иной познавательной предпосылки, нежели Урбан и его возлюбленный теолог.

Галилей использовал милый сердцу Урбана тезис о Божественном Всемогуществе, но использовал он этот тезис, так сказать, в свою пользу, для утверждения коперниканской космологии, вводя в принятую понтификом и его теологом «модель» Бога две поправки: Всевышний наделил человека способностью адекватно, хотя и не во всей глубине, познавать мир; а мир, созданный наисовершеннейшим Творцом, является в высшей степени совершенным и упорядоченным.

Что же касается стратегии познания, то здесь Галилей занимает твердую позицию: Бог может устроить мир так, как возжелает, но человек должен изучать не воображаемые способы устроения универсума (за Божественным воображением все равно не угонишься), а мир de facto.

Способы же «спасения явлений», недоступные человеческому разуму, следует, по мнению тосканского математика, элиминировать из натуральной философии, т. е. они не должны приниматься во внимание в натурфилософских рассуждениях, потому что Бог наделил человека способностью по-

знавать тварный мир (пусть даже в ограниченных пределах). В этом смысле галилеева наука не может претендовать на познание истинных божественных замыслов и путей их реализации, ее цель скромнее — дать, как бы мы сегодня сказали, модель явления, наделенную (воспользуюсь терминологией А. Эйнштейна) «внешним оправданием» и «внутренним совершенством». Это означало, что любая теория, в том числе и геоцентрическая теория Птолемея (КАаибю^ ПтоАе^аюд ок. 100 - ок. 170), будучи системой утверждений ex suppositione, лишалась трансцендентной поддержки и потому могла соперничать с другими теориями (например, с теорией Коперника) только в границах натурфилософии. Иными словами, Галилей фактически элиминировал из сферы натурфилософии самое возможность теологической критики процесса познания.

Но поскольку в исторических условиях неразделенности философского и теологического дискурсов, натурфилософская теория должна иметь теологическое оправдание, он предлагал, воспользовавшись известной гетерогенностью теологического дискурса, сопоставлять научную теорию с определенной богословской позицией (скажем, оправдывать коперниканскую космологию, опираясь на аллегорические или метафорические толкования священного текста).

Я не буду далее останавливаться на всех перипетиях событий второй половины 1632 — первой половины 1633 годов, поскольку они детально изложены в моей монографии.16 Отмечу только, что документы и обстоятельства процесса дают ясный ответ на вопрос о причинах, побудивших папу инициировать инквизиционный процесс против Галилея: Урбана VIII не устраивала не сама по себе теория Коперника и даже не то, что кто-то предпочитал ее системе Птолемея, но то, как Галилей трактовал любую научную теорию (т. е. modo его рассуждений и оценок), а именно: папу не устраивало то, что Галилей оценивает научные теории в рамках бинарной оппозиции «истинное» — «ложное». Иными словами, в глазах Урбана VIII, Галилей был виновен не в том, что теории Птолемея он предпочитал теорию Коперника, а в том, что он посмел утверждать, будто научная теория (любая!) может описывать реальность и раскрывать реальные причинно-следственные связи, что, по мнению Верховного понтифика, прямо вело к тяжкой доктринальной ереси — отрицанию важнейшего атрибута Бога, Его Всемогущества (Potentia Dei absoluta), а если вдуматься, то и Его Всеведения.

В этом и заключалась для папы еретичность позиции тосканского математика: Галилей, принимая теорию Коперника как verita assoluta (что было доказано экспертами Св. Службы), не только нарушил данное Святейшему обещание трактовать ее гипотетически, но и сознательно пренебрег одним из центральных догматов христианской веры, в силу чего он обвинялся Церковью в распространении формальной ереси, поскольку на лицо все необходимые условия для такого обвинения: «error intellectus contra aliquam fidei veritatem» («ошибка разума против какой-либо истины веры», причем ошибка, допущен-

16 Дмитриев И. С. Упрямый Галилей.

ная по собственной воле — «voluntarius»), а также отягчающее обстоятельство: «cum pertinacia assertus», т. е. упорство в ереси.

Не существует, по глубокому убеждению Урбана, физически истинных (и, соответственно, физически ложных) утверждений и теорий. Есть теории, которые лучше «спасают явления» и которые делают это хуже, есть теории более удобные для вычислений и менее удобные, есть теории, в которых больше внутренних противоречий и в которых их меньше и т.д. и т. п. Урбан вел свой dialogo не с Галилеем (точнее, не только с ним), он на заре того, что часто называют научной революцией Нового времени, вел диалог (разумеется, по обстоятельствам эпохи и своего статуса, с позиции силы и в теологических терминах), если можно так выразиться, с самой методологией зарождающейся классической науки, выступая в этом диалоге как теолог par excellence. Галилей спасал атрибуты новой науки, Урбан — атрибуты Бога.

Почему же тогда Галилея не обвинили именно в нарушении догмата о Божественном всемогуществе? По мнению Э. Мак-Маллина, дело в том, что подобное обвинение выглядело бы «too theologically technical»,17 т. е. оно не было бы понято большинством мирян и даже частью духовенства. Ведь многие могли бы возразить (и такие возражения Урбану высказывались18), что Бог, конечно, всемогущ и в своем бесконечном могуществе и бесконечной мудрости может продуцировать данное обстояние дел (скажем, согласующуюся с текстом Ветхого Завета геоцентрическую космологию или за геоцентрической видимостью скрыть гелиоцентрическую истину) многими способами, но вдруг Галилей «угадал» (возможно, в силу ниспосланного Господом чудесного озарения) божественный modus operandi и в будущем появятся неопровержимые свидетельства истинности гелиоцентрической картины мира (что, как мы видели, в принципе допускали и Беллармино в 1616 году, и Урбан в 1630-м). И что тогда? Каяться, что возглавляемая Его Святейшеством Св. Служба малость погорячилась? Короче, зачем строить обвинение, используя столь тонкие материи, когда можно (не слишком усердствуя в употреблении слов «ересь» и «еретик» и ни в коем случае не давая в приговоре точной теологической оценки самой теории Коперника) осудить Галилея просто за то, что он не подчинился предписанию комиссара Сегицци и защищал учение «противное Св. Писанию»? И Урбан к этим доводам прислушался (возможно, не без некоторого внутреннего сопротивления).

"GALILEO FORTUNATUS"

И еще на одном вопросе, который, так или иначе, обсуждался в литературе, посвященной процессу над Галилеем, мне хотелось бы остановиться, тем более что в моих предыдущих работах о Галилее, этот вопрос не затрагивался вообще, или затрагивался очень поверхностно. Речь идет вот о чем: можно ли

7 7

McMullin E. The Galileo affair: two decisions //Journal for the History of Astronomy, 2009. Vol. 40.

Part 2, № 139, P. 191-212; P. 206.

10

Дмитриев И. С. Упрямый Галилей. С. 428-430.

считать приговор19 и реальные меры, предпринятые против Галилея20 жесткими или ученый, учитывая, что в тюрьму его все-таки не посадили, так сказать, «легко отделался»?

Оценивая приговор Галилею на предмет степени его жесткости следует, на мой взгляд: а) брать все его пункты и б) учитывать, что приговор был результатом компромисса между папой Урбаном VIII и кардиналами, явно симпатизировавшими Галилею. Последние делали все от них зависящее, чтобы, не вызывая гнева Святейшего, по возможности смягчить и сам приговор, и его реализацию. Это прежде всего кардинал Франческо Барберини (F Barberini; 1597-1679), племянник Урбана и его правая рука, и кардиналы-инквизиторы Гвидо Бентивольо (G. Bentivoglio; 1577-1644), который посещал лекции Галилея, когда был студентом Падуанского университета, и Дезидерио Скалья (D. Scaglia; 1569-1639), пользовавшиеся большим авторитетом и влиянием в курии (к примеру, Д. Скалья в 1632-1633 годах был кардиналом-камерленго). Кроме того, комиссар инквизиции Винченцо Макулано (V. Maculano или Maculani da Firenzuola d'Arda; 1578-1667), если судить по сохранившимся документам, тоже вел процесс весьма искусно и никак нельзя сказать, что он был настроен враждебно к Галилею. Все подробности можно найти в моей книге «Упрямый Галилей».

Кроме того, не следует забывать и о сложной политической и внутрицер-ковной ситуации в разгар Тридцатилетней войны, и о том, что Галилей был не случайный человек, но высокопоставленный придворный сильного монарха, с которым Урбану приходилось считаться.

19

Который в своей резолютивной части гласил: «ты был подвергнут всем проверкам и наказаниям, предусмотренным и накладываемым священными канонами и всеми общими и частными узаконениями, направленными против правонарушителей подобного рода. Мы желаем освободить тебя от них, при условии, что ты от чистого сердца и с непритворной верою сначала отречешься перед нами, проклянешь и возненавидишь вышеозначенные заблуждения и ереси, а также иные ошибки и ереси, противные католической и апостольской церкви, сделав сие предписанным нами образом и в указанной нами форме.

Более того, дабы столь тяжкая и пагубная ошибка твоя и ослушание твое не остались совершенно безнаказанными и дабы ты в будущем был более осмотрительным и в назидание другим, дабы они воздержались от подобных преступных деяний, мы постановили книгу «Диалог» Галилео Галилея запретить публичным указом.

Мы осуждаем тебя на формальное тюремное заключение в этой Священной канцелярии на срок, который будет определен по нашему усмотрению. В качестве спасительного покаяния [епитемьи] мы предписываем тебе чтение семи покаянных псалмов раз в неделю в течение следующих трех лет. Мы оставляем за собой право смягчать, изменять или прощать, полностью или отчасти, вышеупомянутые наказания и епитимьи» (Galileo Galilei. Le Opere. Vol. XIX. P. 406).

20 На следующий день после объявления приговора тюремное заключение было заменено на домашний арест на вилле Медичи (Galileo Galilei. Le Opere. Vol. XIX. P. 284), куда Галилей был доставлен в карете с плотно задернутыми занавесками вечером в пятницу, 24 июня. Урбан VIII не соглашался на полное освобождение ученого. Но находиться на вилле Медичи долго Галилей не мог. В итоге, 30 июня 1633 года на собрании Конгрегации святой инквизиции ему разрешили переехать в Сиену, где архиепископом был давний друг ученого Асканио Пикко-ломини (Suter R. A note on the Identity of Ascanio Piccolomini, Galileo's Host at Siena // Isis. 1965. Vol. 56, № 4, P. 452).

Теперь о приговоре. По результатам разбирательства в инквизиционном трибунале, судьи, прежде всего, должны были решить, к какой категории следует отнести подсудимого. Юридически имелись следующие возможности:

1. Признать человека, оказавшегося перед трибуналом Св. Службы, невиновным (например, признать его жертвой клеветника). Такое бывало, хотя нечасто.

2. Можно было признать обвиняемого «заподозренным в ереси». При этом существовало три степени такого подозрения: «suspicio triplex est, levis ..., vehemens, et violenta»21, т. е. легкое подозрение; сильное подозрение; очень сильное. Последние два случая в практике работы инквизиции фактически отождествлялись.

3. Наконец, можно было признать обвиняемого «формальным еретиком», т.е. обвинить его в «формальной ереси» (deformali haeresi). Естественно, в последнем случае приговор оказывался самым суровым и зависел от того, будет ли виновный признан раскаивавшимся еретиком или нераскаявшимся.

Для нераскаявшегося еретика предусматривалась «смертная казнь без пролития крови», т. е. костер. Но перед этим его следовало несколько раз увещевать и предложить вернуться в лоно церкви, как это было в случае с Дж. Бруно (G. Bruno; 1548-1600). Если же виновный раскаивался, т.е. соглашался публично отречься, то ему назначали, как правило, пожизненное тюремное заключение (carcere perpetuo). Однако практически «carcere perpetuo» часто заменялось трехгодичным пребыванием в тюрьме инквизиции, а «carcere perpetuo irremissibile» (пожизненное заключение без прощения) — восьмилетним.22 Нередко пожизненное (по приговору) заключение решением инквизиции заменялось домашним арестом или ссылкой. Правда, некоторые специалисты по каноническому праву возражали против таких послаблений, полагая, что даже раскаявшийся еретик (т. е. обвиненный в «формальной ереси») должен быть «отправлен в темную и ужасную камеру, где он умрет через несколько дней» мучительной смертью. Некоторые авторы полагают, что именно поэтому Дж. Бруно предпочел костер.

Что касается обвиняемых, признанных «заподозренными в ереси», то в этом случае церковное право и соответствующие руководства для инквизиторов прежде всего запрещали приговаривать к пожизненному тюремному заключению, а только на определенный срок в зависимости от степени «подозрения» («... non debentperpetuo immurari, nec perpetuo incarcerari.... Sedpossunt... ad certum tempus incarcerari»).23

В случае Галилея, дискуссия между сочувствующими ему кардиналами-инквизиторами и Урбаном шла о том, отнести ли тосканского математика к категории «легко подозреваемых» (de levi) или «сильно подозреваемых» в ере-

21 Farinacci P. Tractatus de Haeresi. Francofurti ad Moenum, 1618. P. 210; Santarelli A. Tractatus de haeresi, schismate, apostasia, sollicitatione in sacramento poenitentiœ, et de potestate Romani Pon-tifi cis in his delictis puniendis. Romae, 1625, P. 420.

22 Farinacci P. Tractatus de Haeresi, P. 336-338.

2 3

Eymeric N. Directorium inquisitorum F. Nicolai Eymerici Ordinis Praed. Cum commentariis Fran-ciscii Pegnae sacrae Theologiae ac Jurisutriusque Doctoris. Romae, 1585, P. 531.

си. Сам Урбан был склонен вообще признать Галилея «полноценным» еретиком (хотя в рамках официально предъявленных ученому обвинений сделать это было непросто, ибо учение считалось еретическим, только если оно было объявлено таковым папой или собором, в отношении же теории Коперника ни того, ни другого сделано не было, формула же «противоречит Писанию» (contra Scripturam), использовавшаяся Церковью, не равносильна формуле «формально еретическое». Судя по действиям Ф. Барберини и В. Макулано, они надеялись на признание Галилея в худшем случае лишь «слегка заподозренным в ереси» (de leviter haeresi suspecti), но этот вариант не прошел, Урбан не уступил. В итоге, Галилей был признан «сильно подозреваемым в ереси». Имел место компромисс: папа отказался от обвинения Галилея в «формальной ереси», сочувствующие ему кардиналы-инквизиторы отказывались от признания ученого «легко подозреваемым в ереси». Сошлись на своего рода «промежуточном варианте».

Для сильно подозреваемых в ереси предусматривалось четыре вида наказания в зависимости от тяжести содеянного: штраф (pena pecunaria); ссылка в другую местность (в другой город или на отдаленный остров и т. п.; rilegatione); тюремное заключение на определенный срок; отправка на галеры (тоже на определенный срок).

Кроме того, сильно заподозренный в ереси должен был пройти процедуру отречения. Здесь, однако, следует иметь в виду, что само по себе отречение — не карательный акт (un atto penale) и не способ унизить осужденного (хотя Галилей воспринимал эту меру именно так), но его заявление (protestativo) о том, что он никогда не имел некатолических намерений и желает жить и умереть как католик («di non haver havuto mai intentione men che cattolica, e di voler vivere e morire cattolico»24). Таким образом, отречение — это акт смирения, процедура стандартная и рутинная. При этом виновный объявляет о своей ненависти не только к тем ересям, в которых он подозревается (или, если трибунал признал его еретиком, в которые он впал), но и ко всяким другим и заявляет о своей твердой приверженности католической истине.

Обычно различали четыре вида отречения: для обвиненных в закоренелой, или формальной, ереси (de formali hearesi), для слегка заподозренных в ереси, для сильно подозреваемых и для очень сильно подозреваемых. Последние два вида отречения считались практически идентичными.

Отречение сильно подозреваемого в ереси должно было быть произнесено на родном языке, под присягой, по написанному тексту или, по крайней мере, по тексту, подписанному отрекающимся, произнесено публично и в публичном месте перед людьми, специально собранными для этой цели. Что касается слегка подозреваемых в ереси, то они также должны были произнести отречение (так, по крайней мере, полагало большинство специалистов по церковному праву), но в этом случае отречение должно было быть тайным, т. е. совершаться в присутствии небольшого числа лиц и в тайном месте (loco secreto), чтобы по возможности не навредить репутации виновного.

24 Цит. по: Mirto A. Un inédito del seicento sull'Inquisizione // Nouvelles de la Republique des Lettres, 1986. T. 1, P. 99-138; P. 109. В этой работе приведено много ценного архивного материала.

И, наконец, осужденному (т. е. «полноценному» еретику или подозреваемому в ереси) могли быть даны дополнительные предписания, в качестве мер, способствующих, по мнению судей, его исправлению. Если проступок был незначителен (обвиняемый «не тянул» даже на легко подозреваемого в ереси), но и не настолько мелким, чтобы передать вопрос духовнику, то разбирательство в трибунале могло завершиться принятием мягких мер, коих было три: purgatio canónica,25 когда суд требует, чтобы еретик (или подозреваемый в ереси) поклялся под присягой в присутствии достойных свидетелей в том, что он невиновен (т. е. не придерживался никаких еретических взглядов и мнений и не совершал никаких предосудительных в пунктах веры поступков), и свидетели (compurgatores) должны затем поклясться, что этому заверению обвиняемого они верят;26 ritrattatione, т. е. отказ обвиняемого от ранее сказанного или написанного им с непременным опровержением им же его прежних высказываний, которые стали причиной привлечения его к суду27 (обычно эта мера применялась, когда у судей были основания считать, что виновный высказал еретическое суждение по неосторожности, по незнанию, или само высказывание было не еретическим, а просто неудачным, непродуманным и т. д.); «завершение дела увещанием и спасительным покаянием» (spedire con monizioni e penitenze salutary).28

В принципе, повторяю, если вина признавалась незначительной, суд мог ограничиться одной из перечисленных выше трех мер. Поначалу Галилей и те, кто ему сочувствовал, надеялись, что дело кончится «purgatio canonica». Именно поэтому ученый на первом допросе (12 апреля 1633 года) стал, вопреки всякой очевидности, убеждать комиссара Макулано, что написал блестящий антикоперниканский опус и теперь удивляется, за что его вызвали в Трибунал. После этого заявления была назначена (уже вторая, и на этот раз официальная) специальная комиссия теологов, которая убедительно показала (что было нетрудно): Галилей в своем сочинении («Диалог») защищал гелиоцентрическую теорию как физически истинную. Избранная Галилеем оборонительная стратегия, таким образом, не дала результатов, да и не могла дать, поскольку процесс был инициирован Урбаном VIII «per viam Notorii», то есть по самоочевидности, когда инквизиция сразу признает кого-то «явным еретиком (haeretici notorii)», так сказать, еретиком «по факту» (такое случается, к примеру, если некто написал и опубликовал сочинение откровенно еретического содержания). В этом случае не требовались никакие доносы и публичные заявления, ибо обвиняемому в явной ереси не помогут никакие оправдания и уловки.

25

Masini E. Sacro arsenale overo Prattica dell'Officio della S. Inquisitione. Rome, 1625, P. 183. Замечу, что доминиканец Э. Масини (E. Masini; ум. в 1627 г.) многие годы работал в инквизиции и его руководство в начале XVII столетия (да и позже) считалось классическим и неоднократно переиздавалось. Последнее известное мне переиздание (уже в качестве исторического источника, разумеется) — появилось в 2012 году. Хорошая книга всегда найдет дорогу к сердцу читателя.

26 Ibid, p. 186.

27 Ibid, p. 195.

28 Ibid.

После провала этой стратегии оставалась надежда на другой разворот событий — судьи признают Галилея сильно заподозренным в ереси, но, учитывая его статус, возраст, состояние здоровья и другие обстоятельства, проявят снисходительность и определят ему в наказание «purgatio canonica de vehementi», т. е. обяжут его почаще бывать в церкви, причащаться, исповедоваться в грехах, поститься и т.д. Если же судьи будут к старику слишком суровы и обратятся к такой мере, как «spedire con monizioni e penitenze salutary», т. е. потребуют кроме всего вышеперечисленного еще и регулярного (подчеркиваю — регулярного, как предпишет Трибунал!) чтения семи покаянных псалмов, то тоже не страшно, во всяком случае, это лучше, чем все остальные варианты.

Но папа был неумолим, он потребовал, чтобы в приговоре были перечислены более крутые меры, что в итоге и было сделано: Галилея как сильно подозреваемого в ереси (vehementemente sospetto d'heresia) приговорили к: публичному отречению; «формальному» тюремному заключению («на срок, который будет определен по нашему [т. е. судей] усмотрению») и, в качестве небольшого дополнения (так сказать, для души); к чтению семи покаянных псалмов «раз в неделю в течение следующих трех лет». При этом было добавлено: «книгу "Диалог" Галилео Галилея запретить публичным указом». Судьи также оставили «за собой право смягчать, изменять или прощать, полностью или отчасти, вышеупомянутые наказания и епитимьи».

Естественно, может возникнуть вопрос: какой смысл выносить, хоть и компромиссный, но все же достаточно жесткий (и даже жестокий) приговор, если тюремное заключение уже на следующий день после оглашения приговора заменили на домашний арест, а покаянные псалмы вместо Галилея читала (с разрешения Инквизиции) его дочь? Смысл был: если бы Галилей посмел хоть в чем-то нарушить приговор и инквизиционные предписания, он сразу бы перешел в другую категорию — неисправимого еретика (в решении папы от 16 июня 1633 года так и было сказано: «под угрозой повторного наказания», «как вновь впавшего в ересь» (sub poena relapsus)).29 И тогда бы Галилею никто не смог помочь, приговор тотчас бы вступил в силу, и, возможно, это был бы уже другой, куда более суровый приговор, предусматривавший, если не костер, то реальное пожизненное заключение. Вот что писал сам Галилей: «...Я получил разрешение переехать в Сиену, где мне был указан дом архиепископа. Там я провел пять месяцев, после чего местом заточения для меня стал этот маленький городок в одной миле от Флоренции [т. е. Арчетри], со строжайшим запрещением спускаться в город, встречаться и беседовать с друзьями и приглашать их. Здесь я жил в относительном спокойствии, часто навещая расположенный поблизости монастырь — обитель двух моих дочерей-монахинь, которых я очень любил, а к старшей, обладавшей тонким умом и редкой добротой, был особенно привязан. Она же за время моего отсутствия, которое ей казалось весьма тягостным, впала в глубокую печаль и, в конце концов, заболела стремительно развивавшейся дизентерией, которая за шесть дней унесла ее в возрасте тридцати трех лет. Я же остался в крайнем горе. Это горе удвоилось из-за другого удара

29 I Documenti del Processo di Galileo Galilei, P. 154.

судьбы. Когда я вернулся из монастыря ..., я застал дома викария-инквизитора. Он явился, чтобы приказать мне по распоряжению святой инквизиции в Риме, полученному инквизитором вместе с письмом кардинала Барберини, что я не должен был обращаться с просьбой разрешить мне вернуться во Флоренцию, иначе меня посадят в настоящую тюрьму святой инквизиции. Таков был ответ на меморандум, поданный в этот трибунал посланником [т. е. тосканским послом в Риме. — И. Д.] после девяти месяцев моего изгнания. После такого ответа кажется достаточно вероятным предположение, что мое нынешнее заточение может закончиться только обычной длительной и суровой тюрьмой».30

Заметим, Галилею грозили «настоящей тюрьмой» только за то, что он попросил через тосканского посла изменить ему место отбывания наказания и после того, как его просьба была удовлетворена папой!

Учитывая сказанное, можно констатировать, что приговор был в максимально возможной степени суровым, и в сложившейся противоречивой ситуации сделать его мягче не представлялось возможным. Галилей был морально раздавлен решением Трибунала. Он писал (в октябре 1633 года) дочери, что чувствует себя так, будто его имя вычеркнули из книги живущих. И хотя все могло быть еще хуже (если бы Галилею предъявили те обвинения, которые ему намеревался предъявить Урбан VIII: в фактическом отрицании важнейших атрибутов Бога), однако, говорить, будто Урбан проявил к ученому снисходительность не приходится.

В этой связи будет не лишним добавить, что Урбан, хотя и отличался известной злопамятностью и мстительностью, умел, однако, останавливаться у некоторой черты. Он, например, был очень зол на своего бывшего личного секретаря Д. Чамполи (G. Ciampoli; ок. 1590-1643), — тот действительно позволял себе слишком много, — но папа отправил опального чиновника в далекую провинцию на мелкую должность, хотя мог, в принципе, отправить его в тюрьму. Аналогично с Галилеем.

Здесь уместно упомянуть о другом обстоятельстве, которое на первый взгляд может свидетельствовать о снисходительности Урбана к Галилею. В 1630 году понтифик даровал ученому две pensioni (должности каноника в Пизе и в Брешии). В итоге, последний с этих двух синекур получал до конца жизни дополнительный доход, составлявший около 10 % его жалованья у Великого герцога. Галилей получал дополнительно к основному жалованью еще 100 ску-ди пребенды в год (в то время это составляло годовой заработок квалифицированного рабочего). И этот доход Галилей продолжал получать после процесса.31

30 Galileo Galilei. Le Opere. Vol. XVI, P. 116.

Что, впрочем, не удивительно, поскольку бенефиции давались пожизненно. Они, разумеется, могли быть отняты, но только в судебном порядке, при этом лишение должностных доходов как особое наказание отличалось от отстранения от должности (суспенсии). Обвинения, выдвинутые против Галилея, не предполагали ни суспенсии, ни лишения пребенды, поскольку он не был признан «формальным еретиком», а как «сильно подозреваемый в ереси» он понес уже соответствующие наказания, предусмотренные каноническим правом. Поэтому не было правовых оснований поднимать подобные вопросы в ходе процесса 1633 года, юридических сложностей с «делом Галилея» и без того хватало.

Полагаю, однако, что дело здесь не в снисходительности Святейшего. Отнять доход было крайне затруднительно юридически (см. примечание 30). А кроме того, Урбан хотел продемонстрировать миру свою твердость в сочетании с благородством и великодушием (это видно хотя бы из его бесед о Галилее с некоторыми дипломатами в ходе и после процесса). И разве папский имидж не стоит 100 скуди в год, к тому же выплачиваемых не из папского кармана?! Стандартное поведение для неглупого политика (скажем, когда некто отсидел большую часть срока, почему бы в политически подходящий момент не помиловать его по семейным обстоятельствам). Напомню, что Урбан и после смерти Галилея его не простил и запретил хоронить ученого рядом с могилами предков.

Что же касается Галилея, то он, подобно Колумбу, с которым его часто сравнивали, был убежден в своей избранности Господом для открытия «чудесных творений Его рук»32: «Я занимаюсь сведением воедино всех аргументов Коперника, доводя их до ясности, доступной многим (chiarezza intelligibile da moltí), там, где они теперь весьма трудны, и добавляя к ним все новые и новые соображения, всегда основанные на наблюдениях неба, на чувственном опыте и на сопоставлении природных действий, чтобы принести их затем к стопам Верховного Пастыря (a i piedi del Sommo Pastore) и на непогрешимый суд Святой Церкви, дабы она дала им применение, соответствующее ее высшей мудрости».33

Галилей как христианин боролся за свободу высказывать истину или то, что он, в исторически обусловленном горизонте возможностей верификации научных утверждений, искренне воспринимал как истину о мире, сотворенном Богом, и в этом смысле боролся за свободу отстаивать божественную истину перед лицом кого угодно, даже Церкви. В его понимании божественная истина не должна зависеть ни от обстоятельств места и времени, ни от политической ситуации, ни от межконфессиональной борьбы, ни от интриг в курии, и уж подавно она не может зависеть от чьих-то настроений и мнений, даже если этот кто-то в силу своего статуса может в определенных ситуациях выступать in persona Christi. И как христианин, он испытывал страх лишь перед одним наказанием — вечности без Спасителя, второй смерти. Религия любви и страха делала его свободным.

32 Galileo Galilei. Le Opere. Vol. XI, P. 80.

Galileo Galilei. Le Opere... Vol. V, P. 300 (письмо Галилея П. Дини от 23 марта 1615 года).