CC BY
31
14.Романович, А. Италия в жизни и творчестве Б.К. Зайцева // Русская литература. - 1999. - № 4. - С. 54-67.
15.Федотов, Г. «Афон» Б.Зайцева [Рец.] // Современные записки. - Париж. - 1930. - № 41. - С. 537-540.
УДК 821.161.1.09
Е. И. Колесникова* Ювенильный миф в прозе А. Платонова
Статья посвящена исследованию малых жанров А.Платонова периода 1920-1930-х годов: повести «Ювенильное море» (1931), рассказа «Течение времени» (1934), рукописных фрагментов «Земля» и «Македонский офицер». Главная идея - выявление в них концепта юности. Этот концепт стал ведущим в советской литературе социалистического реализма. Тем не менее, тексты Платонова более сложны. Иногда они прямо противоположны идеям соцреализма.
This article is devoted to research of small genres of A. Platonov of the period 1920-1930- years - "Sea of youths" (1931), the story "Current of time " (1934), manuscripts fragments "Earth" and " The Macedonian officer ". The main idea - revealing in them concept of youths. This concept became leaders in the Soviet literature of socialist realism. However, texts of Platonov are more complex. Sometimes they are to opposite ideas of socialist realism.
Ключевые слова: малая проза Андрея Платонова 1920-1030-х годов; ювенильный миф социалистического реализма: «возрожденческий концепт»; исторический контекст; герой, тема, деталь.
В Советском Союзе к 1930-м гг., когда начались попытки научного описания становления государства, выработалось крайне негативное отношение ко всему предыдущему историческому периоду развития страны, который рассматривался как перерыв в поступательном развитии цивилизации. Была выработана историческая концепция, согласно которой вся история России представляла собой монотонно негативную картину, за исключением нескольких эпизодов патриотического подъема во время нашествия чужеземцев. В изменившихся условиях уточняется само понимание исторического процесса, актуализируется категория гражданственности. 15 мая 1934 г. СНК СССР и ЦК ВКП(б) подписали Постановление «О преподавании гражданской истории в школах СССР». Идеологический ракурс в отборе событий отечественной истории становится решающим. В этом смысле показателен, например, подход к отбору материала у М. Булгакова в его набросках к истории России.
Отдельно принято было рассматривать Петровскую эпоху, находя в ней много созвучного. Одной из актуальных тем в советской
Кандидат филологических наук, доцент, Ленинградский государственный университет имени А. С. Пушкина.
литературе 1930-х годов становится проблема власти, решаемая с разных позиций и на разном историческом материале (М. Булгаков, А. Толстой и др.).
При рассмотрении ряда социокультурных и поведенческих моделей в переломные эпохи можно обнаружить много общего и имеющего черты, которые в истории культуры были сформулированы как базовые концепты Возрождения. Как показывает история, социально-политическая сторона жизни при смене эпох наполнялась сходными составляющими. Если сравнивать самую общую систему некоторых подобных периодов, то вырисовываются однотипные тенденции: отрицательной оценке подверглись: Средневековье, инквизиция; крепостничество, феодальные сословные отношения, решение политических и межсословных проблем путем заговоров, отравлений в эпоху классического Возрождения (в пример можно привести семейство Борджиа во главе с папой Александром VI, на совести которого - убийства, грабежи, безудержный разврат. Но при этом он был наделен блестящим талантом государственного деятеля); церковная реформа в России, идея «Москва - Третий Рим», развитый политический сыск и система доносительства в петровское время (имеется в виду деятельность Преображенского приказа и позже созданной Тайной канцелярии); Кроме того очернение предшествующих исторических эпох, богоборчество, «беспаспортная кабала» крестьян в колхозах, массовые репрессии, использование рабского труда заключенных, бесконтрольная деятельность НКВД, доносительство в сталинский период. О том, что Платонов почувствовал генетическое родство переломных периодов в истории, говорит тот факт, что уже в 1927 г. его интересовало соотношение величия преобразовательских инициатив Петра I с варварскими методами их реализации (повесть «Епифанские шлюзы»). Сам факт активного использования в текстах произведений 1920-1930-х г. таких антитетических дефиниций, как «ветхое время» / «новое время», «ветхий человек» / «новый человек» свидетельствует об актуальности для писателя всего круга проблем, с ними связанных.
Обновление, стремление к вечной молодости, отказ от старых косных традиций не раз становились конституирующим фактором социально-художественного сознания переломных эпох. Казалось бы, налицо был парадокс: архетип юности, как символ неизменности, либо инволюции, приобретал черты историчности. Первопричина этого парадокса - сложившееся в эпоху Возрождения мнение о генетической тождественности природного и культурного миров. Сам по себе Ренессанс стал первой культурной попыткой регенерации времени, последовательно реализующей идею обновления, когда была принята установка начать историю заново. Именно как обновление, социальное омоложение в советскую эпоху рассматри-
валось отчасти петровское время и, безусловно, современность. Повсеместно царило ощущение юности, молодости, предначинания: «Коммунизм - это молодость мира и его возводить молодым» (В. Маяковский).
Идея молодости как качества социального обновления в Советском Союзе повлекла за собой идеологические акции, обращенные к молодому населению страны. В 1933 г. знаковой становится речь И.В. Сталина, где был сформулирован ставший расхожим постулат: «Молодёжь - наша будущность, наша надежда, товарищи» [3]. 6 июля 1936 г. на параде физкультурников в Москве впервые появился лозунг «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!». 23 сентября 1937 г. в газете «Правда» была опубликована передовая статья под названием «Счастливые дети сталинской эпохи», где были повторены слова лозунга. С этого момента они становятся одной из официальных идеологем, дающих оптимистически-жизнеутверждающую, по своей сути прогрессистскую характеристику времени, наряду с лозунгом «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее». [4]
Платонов, несмотря на оригинальность и нестандартность в понимании и художественных решениях этой общей идеи, в ее изображении отчасти вписывался в общую тенденцию. В целом ряде рассказов и набросков («Земля», «Такыр», «Течение времени», «Черноногая девчонка», «Неизвестный цветок») присутствует тема эволюционистско-прогрессистской сменяемости поколений. От «человека природного» рождается иное, улучшенное, а зачастую и социализированное поколение. Так, в наброске «Земля» описывается «случайное» рождение героя («Раз родился на свете маленький мальчик. <Мать> была добра и родила его нечаянно от одного сторожа, который плакал, когда видел ее. Она над ним сжалилась и приласкала его. От своей светящейся, ликующей красоты ей самой трудно жилось. Всем она была нужна, каждый гнался за ней, каждый льнул, дышал в лицо, жался и шептал тоскующие слова. Она всем улыбалась и отвечала и ничего сама не понимала») [5: 266-267] Идея «нечаянного» происхождения мира, свойственная взглядам писателя, вкладывается им в образ матери с ее стихийным безответным существованием. Мальчик поначалу тоже растет и осознает себя лишь в природном мире: «И пошли тихие годы, когда тело растет и так понятен мир и все люди похожи на траву, на дома и деревья. <...> В эти годы Ваня все понимал и для него не было невозможного. Ему было все лучше и лучше. Раньше он не верил, что за заставой есть что-то такое другое. Там канава, лопухи и небо. <...> пели птицы, Ваня слушал и знал, что и он умеет, только не хочет. Пугливая бабочка с красными крыльями низко трепетала над цветами. Ваня глядел и в эту минуту летал вместе с ней» [5: 267]. Насту-
пает период, когда Ване захотелось «сделать, чего сделать нельзя. <...> Ему хотелось того, чего не было» [5: 267]. Мать умирает, и ребенок из природной жизни входит в другую плоскость отношений с миром - социально-профессиональную. Он идет на учебу к столяру, потом «поступает на постройку трубопрокатного завода. Когда его выстроили, он остался там и перешел в слесаря. На новой работе Ваня был ближе к машинам, которые полюбил еще давно, когда в первый раз увидел паровоз» [5: 267-268] Герой приходит к тому виду деятельности, которым он способен преобразовывать, изменять природный мир, то, откуда он родом. «И у него была своя тайная любимая цель о другой земле, которую можно сделать из этой» [5: 268].
Однако плоды этих переделок Платонов видит неоднозначно. В наброске к рассказу «Земля» дается отсылка к идее, которая может быть реконструирована при соотнесении плана романа «Зреющая звезда», рассказа «Мусорный ветер» и набросков к неоконченной повести «Македонский офицер». Здесь можно проследить сквозной мотив так называемой эволюционистской этической космогонии, согласно которой этапы развития земли соответствовали определенному возрасту. В наиболее развернутом виде она прозвучала в повести «Македонский офицер». Земле предрекалось два возможных пути: первый, освещенный греческой мыслью и наполненный подвигами, способен превратить землю в «кристаллическую звезду, которая взойдет в сферы вечного покоя среди других кристаллов сияющего неба» - этакая писательская сотериология (учение о спасении); и второй, «если люди не совершат своих подвигов до победы, - земля <...> обратится в смрадный газ и некий ветхий ветер.» [5: 249].
Теория этической космогонии, в художественном виде поданная как идея античного философа Каллисфена, не чужда была и философско-религиозному контексту начала ХХ века. Порожденные теософской мыслью учения космизма, «философии общего дела» Н. Федорова, теории всеединства и другими, они давали основу для построения эволюционной картины развития вселенной, в которой земле надлежало пройти через ряд стадий, связанных с превращением ее либо в «кристаллическую звезду», либо в «мусорный ветер». Этапы преобразования соответствовали определенному возрасту. Космический возраст современной земли Платоновым рассматривался как период детства. Прогностика же, реализованная в рассказе «Мусорный ветер», откорректированная контекстом 1930-х гг., была отрицательной. Виной тому - повторение в ХХ в. так называемого «психиатрического правления» царя Озния из «ветхих времен». И в «Мусорном ветре», и в «Македонском офицере» дается общая схема выработки правящей идеологии. В «Мусорном ветре» читаем: «... были сонмы и племена, которые сидели в канцеля-
риях и письменно, оптически, музыкально, мысленно, психически утверждали владычество гения-спасителя» [2: 279]. Писатель фиксирует общие концепты «психиатрического» типа правления, называемое им «всяким искусством мгновенных чувств», которое склонно было закреплять за своей эпохой право считаться итоговой и лучшей: «Клузий объявлял новейшее время как психиатрический окончательный этап в жизни всего человечества. Психиатрия -мгновенное искусство духа царя - есть завершение всемирной томительной истории человеческого рода: психиатрическая форма правления народами есть высшая, действительная свобода людей, потому что все законы государства немедленно отмирают и общая жизнь делается внезапной в своей судьбе ... каждый может ежедневно умереть или быть объявленным бессмертным.» [5: 262].
Взгляд на историю собственной страны, в частности на революцию в общепланетарном контексте, свойственный ряду авангардистских течений в первые годы ХХ в., у Платонова к 1930-м гг. практически угасает. Сочетание в творчестве крупных планов с частными порой становится причиной кажущихся противоречий в его взглядах на современность: ратуя за масштабное преображение-омоложение, в видении и оценках конкретных ситуаций, он был точен и беспощаден. Однако частотный регенеративный мотив роднит его творчество с общими тенденциями в литературе.
Отождествление переживаемого времени перемен со вновь обретаемой юностью человеческой цивилизации, восходящее к мифам и прогрессистско-эволюционистским взглядам на историю, находило подтверждение в архетипических сюжетах и образах советской литературы данного периода. Приближающееся обновление, регенерация времени - стали устойчивыми темами в советской литературе. При этом миф о счастливом детстве соседствовал с жертвенной ролью ребенка. Например, почти как языческое жертвенное заклинание прозвучали в 1932 г. строки Э.Багрицкого в стихотворении «Смерть пионерки»:
Чтоб земля суровая
Кровью истекла, Чтобы юность новая Из костей взошла.
В повести Платонова «Ювенильное море» (1931) можно отыскать следы этого «молодильного» мифа, созвучного общему концепту эпохи. Герой повести Николай Вермо, мыслитель и по-возрожденчески универсальный специалист (инженер, музыкант, слесарь, часовщик, шофер) «мчится в действительность, заряженный природным талантом и политехническим образованием» [2: 185] и ищет «море юности», лежащее под песками сухой степи. Особое универ-
сальное видение мира героем позволяет ему мыслить глобальными категориями во времени и пространстве - мечта о добыче реликтовых вод, спрятанных в глубинных породах и способных принести обновление сегодняшним людям - вырастает до символического концепта эпохи. «.Внизу, в темноте земли, лежат навеки погребенные воды. Когда шло создание земного шара и теперь, когда оно продолжается, то много воды было зажато кристаллическими породами, и там вода осталась в тесноте и покое. Много воды выделилось из вещества, при изменении его от химических причин, и эта вода также собралась в каменных могилах в неприкосновенном, девственном виде...» [2: 213]. Сказочные мотивы «живой воды», «моло-дильных яблок», возрождающей купели, сопряженные с упованием на современные научно-технические возможности, обретают авангардистское наполнение. Соединение романтически-утопического начала с жестким рационализмом ломает привычные жанровые формы и делает произведения писателя частью его жизненного проекта. Характерно, что в замыслах и действиях другого героя, офицера македонской армии, гидравлика Фирса, также готового заняться добычей реликтовых вод, отсутствует утопическо-прожектер-ский элемент. Он не считает их источником обновления, подходя к делу сугубо профессионально. Инициатива поиска реликтовой «сладкой воды» исходит от диктатора Озния, но пленник Фирс, мечтающий о свободе, пытается растолковать ему, что он знает только воду пресную и соленую, а сладкой воды не бывает. Основной блок набросков к роману «Македонский офицер» создавался через два-три года после «Ювенильного моря» и вырастал на ином социальном опыте писателя.
В эволюционистско-прогрессистском подходе Платонова исследователи увидели следы позднего Возрождения. В частности, анализируя рассказ «Такыр» (1934), С. Воложин писал: «Рабыня персиянка. Мучительная жизнь. И, несмотря ни на что, если не удалось персиянке, то удалось ее дочери - новая жизнь со становлением советской власти в пустыне наступила. Дочь рабыни стала научным работником. Все мучения были не зря» [1].
В рассказе «Течение времени» (1934) также можно отметить барочные элементы - экзотический национальный антураж (описывается Грузия), контрастность изображаемого (например, противопоставления - тематическое: окраина / столица, детальное - белая материя и темнеющий от слепоты мир в глазах белошвейки), напряжённость ситуаций и судеб, динамичность образов, аффектация.
Здесь уже отсутствует прежняя космогоническая масштабность. Движение происходит однолинейно во времени и в социальном пространстве. Личностное обновление и обретение себя героинями
символически сопровождается наследственным недугом - слепотой. Сюжетное действие привязано к конкретному месту (Тифлис) и времени («не очень давно, лет двадцать назад»). Описывается жизнь четырех поколений одной семьи. В убогом жилище проживают три женщины - слепая старуха, ее изнуренная трудом дочь-белошвейка и внучка Тамара. Каждая из них имела свое утешение и подобие счастья в собственном «царстве сознания». Слепая старуха «глядела смутными, выморочными глазами на свет огня и чувствовала его, он ей нравился, как утешение, как брезжущий голос из темного мира» [5: 276]. Дочь «видела природу и прохожих, разные чужие вещи, высокие горы и воображала в душе чью-нибудь другую жизнь, непохожую на свою, чтобы быть счастливой в своем уме» [5: 276]. Внучка Тамара «жила разумом всех бедных - воображением. Она видела игрушки в руках подруги и, не подходя к ней близко, думала втайне, что эта игрушка - ее и она уже держит ее в своих руках и наслаждается радостью. <...> Она присваивала себе все, что ей нравилось в мире, что могло любить ее любопытное, скупое сердце, которое не могло жить пустым и постоянно должно быть занято собственностью. Однажды Тамара разглядела старую, брошенную картинку на чужом дворе, на той картине была нарисована красками небольшая гора, - гора стояла среди далекого вечера, покрытая жалким лесом, с какою-то избушкой на краю леса, и в той избушке уже зажгли ночной огонь. Тамара стала думать мечту, что она скоро будет жить в той избушке, это ее будет дом, и что вся гора с лесом - ее царство и страна, где ей станет хорошо» [5: 277]. Для спасения от голода начинающая слепнуть белошвейка предпринимает действие по-человечески расчетливое, но не выходящее за пределы природной плоскости: выдает свою маленькую дочь Тамару замуж за богатого старика.
Изменение внутренней сущности героини в рассказе напрямую связывается с перемещением в пространстве. Поиски страны, где «ей станет хорошо», Тамара начнет с побега от нелюбимого старого мужа. Характерно, что она проделает типичный для героини русской литературы центростремительный путь - из окраины в Москву. Именно здесь состоится вхождение Тамары и ее дочери Тамары-младшей в социально-профессиональную жизнь. Молодая женщина и ее дочь получат образование, работу, жилье. «В 1934 году обе Тамары стали инженерами; одной из них шел тридцать второй год, другой - двадцатый. Они были похожи друг на друга и красивы. Их женихи долго колебались в выборе». Описание преображения и статусного возрастания героинь звучит в духе эстетических нормативов времени. Указание точной сюжетной датировки неслучайно. Но на вектор исторического времени автор пунктирно накладывает мифологическую цикличность. Несмотря на всю схожесть двух Тамар,
старшая не может «жить в одно будущее». Убежав от внешних обстоятельств прежней жизни, приняв жизнь новую, она сохраняет способность к прежним ощущениям:
«Младшая Тамара не помнила Тифлиса, не сознавала ничего из погасшей ранней памяти, она жила в одно будущее. Старшая же помнила все: она купила себе керосиновую лампу и изредка сидела одна перед нею. У нее еще было живо воображение - и ум бедняков: и если разум обращался в будущее, то чувство могло обращаться в прошлое, все более удаляющееся, жалкое, как свет лампы перед слепнущими глазами» [5: 282]. Писатель закольцовывает композицию введением в финальном абзаце устойчивых предметных деталей рассказа - керосиновой лампы и слепнущих глаз старшей Тамары, что значительно усложняет представление об авторской позиции.
Только молодое поколение в рассмотренных произведениях Платонова обретает личностную самодостаточность и профессиональную реализацию. Обращает на себя внимание устойчивость подобной сюжетной модели, которая одновременно соотносится как с канонами провозглашенного социалистического реализма, так и поискам самого писателя. Но текстуальный анализ позволяет интерпретировать содержание платоновских рассказов практически противоположно генеральному методу, что не преминула сделать советская критика. 18 января 1935 г. в «Правде» появилась разгромная статья, ставшая сигналом, после которого журналы перестали брать платоновские тексты и начали возвращать уже принятые. Эта же участь была уготована рассказу «Течение времени». Об этом свидетельствует машинопись, хранящаяся в фонде 780 Рукописного Отдела ИРЛИ РАН (Пушкинский Дом). На ней стоит штамп журнала «Красная Новь» о корректорской вычитке текста и его направлении в № 1 за 1935 г. В печати этот рассказ по известной причине так и не появился. Это значит, что рассказ был снят уже после прохождения всех необходимых цензурных и редакторских проверок. Был опубликован лишь в 2000 г.
Список литературы
1. Воложин, С. Тайна Платонова // Хронос. 2000, http://www.hrono.ru/libris/lib_p/volozhin03.html
2. Платонов, А. Мусорный ветер. - Таллинн: Ээсти раамат, 1991.
3. Сталин, И. В. Речь на Первом Всесоюзном съезде колхозников-ударников 9 февраля 1933 г. // Правда. - 1933. - № 53. - 23 февраля.
4. Сталин, И. В. Речь на Первом Всесоюзном совещании стахановцев 17 ноября 1935 г. // Правда. - 1935. - 22 нояб.
5. Творчество Андрея Платонова. Исследования и материалы. - СПб.: Наука, 2000. - Кн. 2.
