CC BY
87
Языковое разнообразие на территории России: проблемы документирования и интерпретации
Настоящий том включает преимущественно работы, написанные на основе докладов, сделанных в рамках конференции «Редкие и уникальные явления в языках народов Российской Федерации», состоявшейся 2-4 декабря 2010 года [Типологически редкие 2010]. Между конференцией и выходом этой книги прошло довольно много времени. Несколько изменился и первоначальный состав тома, и его концепция. Уже название конференции указывало на то, что организаторы претендуют на создание своего рода «кунсткамеры», в которой были бы собраны лингвистические редкости, отмеченные в языках России. Такая задача является вполне актуальной1 и выполнимой2, однако организаторы конференции не ставили ее перед собой. На стадии формирования этого тома редакторы сошлись во мнении, что название следует изменить на менее амбициозное, при этом оно должно отражать то, что объединяет все без исключения статьи сборника. Такой общей темой стало «языковое разнообразие».
Сегодня об этом написаны без преувеличения тысячи работ. Достаточно взглянуть на количество ссылок по результатам поиска по запросу linguistic diversity в поисковой системе Google3, чтобы судить о популярности темы. Именно по этой причине я не делаю здесь даже попытки обзора соответствующей литературы. Вместо этого позволю себе коротко остановиться на некоторых,
1 См. [Pevnov 2004: 166-167].
2 См. собранный Франсом Планком "grammatische Raritätenkabinett" (http://typo.uni-konstanz.de/rara/intro/), а также важные публикации [Wohlgemuth, Cysouw 2010a, b], основанные на материалах конференции, организованной Институтом эволюционной антропологии им. Макса Планка в 2006 году (http://rara.linguist.de/). К этому кругу работ тематически примыкает «Всемирный атлас языковых структур» [Haspelmath et al. (eds.) 2005]; см. также онлайн-версию: [Dryer, Haspelmath 2013]. Я признателен А. Л. Мальчукову за указание на самые последние публикации в этой области.
3 Поиск по запросу «языковое разнообразие» дает еще более впечатляющие результаты, поскольку это русское словосочетание имеет, по сравнению с английским, несколько более широкое значение.
как кажется, важных и чуть менее популярных аспектах проблемы языкового разнообразия.
За редкими исключениями, среди лингвистов уже не осталось таких, которые бы убежденно доказывали, что число языков на Земле если и не растет, то, во всяком случае, остается неизменным. В первую очередь под угрозой исчезновения оказываются языки, которыми пользуются самые не защищенные в политическом отношении сообщества — этнические меньшинства. В их число попадают практически все без исключения группы коренного населения. Они составляют всего 4% населения Земли, однако на них приходится до 60% всех зафиксированных на Земле языков [Nettle, Romaine 2000]. В этом отношении ситуация в РФ не отличается от того, что мы видим повсеместно [Kazakevich 2002].
Даже в моем, не самом богатом личном опыте есть, по крайней мере, четыре печальных примера, иллюстрирующих процесс сокращения языкового разнообразия. Можно сказать, на моих глазах ушли последние люди, говорившие на языке сиреникских эскимосов (Чукотка), алеутском диалекте острова Атту, языке эйак (северо-западная Аляска) и керекском языке (север Камчатки и юг Чукотки). Последнюю носительницу сиреникского эскимосского, Валентину Ивановну Выйе, мне посчастливилось встречать лично в поселке Сиреники в 1991 году и даже записать от нее на магнитофон несколько текстов4. Джон Голодофф, последний человек, родным для которого был аттуанский диалект алеутского языка, скончался на острове Атка в июне 2008 года, когда я с моим коллегой, носителем другого алеутского диалекта Мозесом Дирксом, дожидался летной погоды в аэропорту, чтобы лететь на Атку. Год спустя умерла последняя носительница языка эйак Мэри Смит Джоунз, с которой я познакомился в г. Анкоридже в конце 1990-х годов, хотя ее родным языком и не занимался5. О последних носителях керекского языка я знаю со слов моих коллег Александра Павловича Володина и Александра Семеновича Асиновского, работавших с ними во второй половине 1980-х годов и подробно рассказывавших о результатах этой работы на семинарах в ИЛИ РАН6.
4 С В. И. Выйе много работал Н. Б. Вахтин, см. [Вахтин 2000].
5 Об истории документирования языка эйак см. [Krauss 2006].
6 См. [Володин 1991, 1997].
Кажется, уже этих четырех случайных примеров достаточно для того, чтобы опоровергнуть чрезмерно оптимистичные утверждения насчет сохранности языков. Конечно, в отличие от конкретных языковых систем, языковая способность, которую человек получает от рождения, не подвергается угрозе и обеспечивает возможность создавать новые системы. Однако, к сожалению, число таких систем, попадающих в учебниках и энциклопедиях в раздел language birth, намного меньше числа тех, которые фигурируют в разделе language death.
Здесь имеет смысл сказать об используемых в данной области терминах и, в частности, о биологических метафорах. Лингвисты всегда любили брать метафоры из биологии (достаточно упомянуть хотя бы знаменитую метафору родословного древа языков). Что касается области, которая включает интересующую нас проблематику, такие метафоры (языковая смерть, рождение языков, языковое разнообразие, языковая деградация, экология языка и т. д.) используются особенно широко и с таким постоянством, что авторы, кажется, иногда забывают о том, что это именно метафоры, а не строгие термины. Поскольку язык вещь не природная, а социальная, то биологические метафоры остаются всего лишь метафорами. Абсолютно все, что происходит с языком, — следствие тех изменений, которые происходят в обществе (это никоим образом не противоречит тому, что устройство любого языка в любой момент его существования обусловлено некоторыми универсальными правилами) — это касается и сокращения числа языков.
Из-за социальных изменений, происходящих в мире, языков и диалектов становится меньше, однако, наверное, можно утверждать, что некий среднестатистический индекс разнообразия (если о нем вообще имеет смысл говорить) сохраняется, поскольку одновременно с сокращением числа языков и диалектов языковое разнообразие растет на индивидуальном уровне. Все чаще люди знают больше языков, чем раньше, изучая их сознательно. Благодаря повышению среднего уровня образования, распространению средств массовой информации и интернета на уровне отдельных индивидов появляется большее стилистическое и жанровое разнообразие — причина этого в том, что, благодаря новым возможностям, происходит перераспределение «символической власти», изменяются условия «контроля» языка — различные жанры и
стили становятся более доступными — см. [Bourdieu 1991]. Из-за возросшей социальной мобильности люди овладевают гораздо большим числом социолектов (в активной или пассивной формах)7. По причине той же мобильности (как физической, связанной с возможностью более легкого перемещения в пространстве, так и виртуальной, обеспечиваемой доступом через интернет к ресурсам на различных языках) возникает все большее число ситуаций языковых контактов, следствием чего, опять же, является увеличивающееся внутриязыковое разнообразие — как за счет прямых лексических заимствований, так и за счет интерференционных явлений в грамматике. Здесь попутно стоит заметить, что, вопреки довольно-таки распространенному мнению, заимствования отнюдь не засоряют язык, не ведут к его «деградации», а увеличивают внутриязыковое разнообразие — возрастает избирательность языка, происходит детализация значений8. Ставшие популярными биологические метафоры «деградация», «загрязнение», «засорение» в последнее время используются не только, когда речь идет о «малых» языках (наподобие тех, что представлены в настоящем томе), но и о «больших» языках, в частности, о русском. Однако история, кажется, не знает случаев, чтобы какой-нибудь язык умер от «загрязнения», будь этой «грязью» заимствования, клише, жаргонизмы, дискурсивные слова, новые конструкции
7 Более свободный доступ к стилям, жанрам и регистрам делает все более трудной задачу отличить «своих» от «чужих» только по языку. Более важными для идентификации оказываются другие признаки. Однако даже тогда, когда конкретный индивид на стадии освоения новых для него жанров, стилей и т. д. делает многочисленные «ошибки» (что выдает его как «чужого»), он не «портит» язык как таковой или даже конкретный социолект (как «портит» природу). Так называемые речевые ошибки (неправильное управление, иностилевые элементы и т. п.), пусть даже допускаемые в массовых количествах и с большой регулярностью никак не отражаются на жизнеспособности языка — это может постепенно привести к языковым изменениям, но не к «деградации» языка.
8 Заимствования, конечно, ничуть не хуже искусственных образований на базе «собственных средств», наподобие мокроступов, тен-ников и т. п). Если между этими заимствованиями и искусственными словами и есть отличия, то только идеологические.
или что-то еще9. Если вернуться к заимствованиям, то смело можно сказать, что способность языка делать чужое своим — это признак несокрушимого здоровья языка. То, что русский язык, следуя, как и полагается языку, за изменениями в обществе, впитал и продолжает впитывать все новые и новые заимствованные элементы, говорит лишь о том, что ему совершенно ничего не угрожает10 (впрочем, всерьез говорить об угрозах, деградации и т. п. в отношении языка, занимающего пятую позицию в мире по числу носителей11, просто невозможно). В другой ситуации оказываются те языки, на которых говорят упомянутые выше 4 процента населения Земли. Эти языки находятся в опасном положении (а лингвисты считают, что волноваться за судьбу языка можно начинать, если на нем говорит менее 100 тысяч человек): сталкиваясь с большими языками, они просто пасуют перед их мощью, выражающейся как в количественном измерении (число носителей), так и в символическом (политическое доминирование, престижность). По целому ряду социальных (не структурных!) причин малые языки оказываются не способны сделать своими необходимое число чужих элементов этого большого языка: гораздо проще оказывается «сдаться», то есть через стадию двуязычия перейти на другой язык.
Как я пытался показать выше, некая средняя норма языкового разнообразия остается прежней, однако такого рода внутриязыковая компенсация вряд ли может успокоить лингвистов, поскольку сокращается количество именно языковых систем. Это, в свою очередь, ограничивает наши знания о мире, так как сокращение числа языков означает сокращение числа когнитивных механизмов.
Начиная с 1991 года, когда в рамках 65-й ежегодной конференции Американского лингвистического общества состоялся первый симпозиум по исчезающим языкам, число работ, посвященных проблеме языков, находящихся под угрозой исчезновения,
9 Борьба за «чистоту» русского языка, которую в последние годы особенно активно ведут «пуристы» (сейчас уже трудно подсчитать число пособий, призывающих говорить «правильно») не имеет отношения к чисто академическим задачам и вполне укладывается в рассуждения П. Бурдье о языке и символической власти [Bourdieu 1991].
10 См. сходное мнение в работе [Певнов 2007: 110].
11 Или шестую, если считать арабский язык в качестве одного языка, а не совокупности разных диалектов [Ostler 2005: 526, 530].
неуклонно растет. Возникло новое направление современной лингвистики, получившее название «документирование языков». Помимо очевидных причин (опасность физического исчезновения исследуемого объекта — см. [Krauss 1992]) своим бурным развитием оно обязано прогрессу компьютерных и мультимедийных технологий.
Еще полвека назад, во времена относительного изобилия языкового материала, лингвист, интересовавшийся конкретным языковым явлением (например, залогом или способами выражения временной отнесенности), мог позволить себе ограничиться соответствующими анкетами и не улубляться в такую «далекую» область, как этнография народа, говорящего на языке. Более того, он мог даже не обращать большого внимания на другие языковые категории, не попадающие в сформулированную им сиюминутную задачу. В настоящее время формы и методы полевой работы стали меняться.
Как это часто бывает, новые принципы восходят к существовавшим ранее, но прочно забытым положениям, в частности, к так называемой этнографической теории языка британского исследователя Бронислава Малиновского (1884-1942), суть которой сводится к двум основным положениям: (1) понятие контекста ситуации, в которой происходит говорение; (2) взгляд на язык как на действие, как на форму социального поведения, — см. [Duranti 1997: 215]. Такой подход к языку12 позволял Малиновскому достигнуть той цели, которую он перед собой ставил и которую сам он формулировал так: «осмысление мировоззрения туземца, отношения аборигена к жизни, понимание его взглядов на его мир» [Малиновский 2004 (1922): 42]. Малиновский был одним из первых профессиональных антропологов, выучившим язык изучаемого им народа настолько, что мог не только задавать простые вопросы и записывать ответы с помощью добровольных помощников (переводчиков), но также слушать и понимать повседневные разговоры и даже участвовать в них. Здесь следует отметить, что британская антропологическая школа всегда придавала большое значение использованию языка изучаемого народа при сборе антропологических данных. Например, в шестом издании "Notes and
12 Об этнографической теории языка Б. Малиновского см.: [Малиновский 2004 (1922): 21-44, 423-458; Malinowski 1989 (1923)].
Queries on Anthropology" есть посвященная этому девятая глава и в ней, в частности, следующий пассаж, посвященный записи языка изучаемого народа:
Запись текстов, имеющая огромное значение для получения лингвистического материала, позволяет получить также важную информацию о культурных фактах. Обширные тексты могут быть записаны под диктовку информанта, которого можно просить рассказать о каком-нибудь случае из его жизни или о каком-нибудь интересном ему занятии, любой рассказ, миф или событие из жизни семьи или сообщества. Информацию, получаемую из таких текстов можно расширить, задавая дополнительные вопросы; в этом случае тексты становятся источником ценных антропологических данных. Более того, следует записывать повседневные разговоры, детские разговоры, разговоры родственников, партнеров по работе и т. д. Если исследователь пока не очень хорошо знает язык, ему следует сразу же получить перевод записанного текста (цит. по: [Duranti 1997: 215]).
И хотя лучшие из российских этнографов во все времена
13
старались освоить язык изучаемого народа13, а лучшие из лингвистов никогда не пренебрегали этнографическими сведениями, разделение между этнографической и лингвистической полевой работой в определенный исторический период стало очень заметным. Так, исследователи, работавшие по «разным ведомствам» в советский период, часто даже не фиксировали информацию, которую они считали относящейся к «чужой» области науки. Особенно заметным это разделение стало начиная с 60-х годов ХХ века (это, в частности, можно проследить и по архивам исследователей того времени, которые поступают в распоряжение ИЛИ РАН).
В последние годы возникло несколько международных программ, посвященных документированию исчезающих языков и диалектов. В основе этих программ — возврат к принципам, которые мы попытались очертить выше. Так, задача Программы документирования исчезающих языков (Endangered Languages Documentation Programme), существующей в Лондонском университете на факуль-
13 Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что в каждой традиции, в том числе российской, был исследователь (исследователи), сыгравший ту же роль, что Малиновский для британской (и мировой) науки.
тете восточных и африканских исследований, School of Oriental and African Studies — SOAS) — способствовать развитию исследований исчезающих языков и поддерживать документирование максимального числа этих языков ради сохранения культур и языков (циркулярное письмо SOAS от 2 августа 2002 года; см. www.eldp.soas.ac.uk). Одна из заявленных целей этого документирования — «создание банков лингвистических данных для лингвистики и социальных наук и, конечно, для коренного населения». Это документирование должно включать «описания не только формальной структуры языков, но и различных социально-культурных контекстов, в пределах которых эти языки функционируют» ([там же]; см. также [Hill 2006; Himmelmann 2006]).
Качество и разнообразие языковых данных, получаемых в процессе документирования, напрямую зависит от теоретических предпосылок и практических методов, применяемых исследователем. В качестве основы формирования корпуса материала рекомендуется использование мультимедийных средств (аудио и видео — см.: [Himmelmann 1998; Lehmann 2001; Wittenburg 2003; Haviland 2006]). Использование видео записывающих устройств, ставшее неотъемлемой частью современной полевой работы, преследует несколько связанных между собой целей [Ashmore 2008]. Прежде всего, обеспечивается фиксация культурного и языкового события. Далее, видеозапись может быть использована как инструмент, помогающий позже сделать транскрипцию и провести (инструментальный) анализ; она же помогает «разговорить» информанта, что совершенно необходимо также и при элиситации. Кроме того, это ценный ресурс для практического изучения языка и сохранения культурного наследия, а также средство вовлечения языкового коллектива в процесс документирования.
Неотъемлемая часть работы по документированию — создание языковых корпусов. Полноценный корпус должны отличать прежде всего разнообразие и значительный объем [Woodbury 2003]. Материал корпуса должен быть прозрачен и находиться в хорошем состоянии, он должен быть собран с соблюдением этических норм полевой работы, а также должен обладать свойством «транспортабельности». В идеальном случае корпус не только должен отражать репрезентативные ситуации использования языка, но и включать нетипичные случаи его использования. Материал корпуса
должен быть классифицирован в зависимости от того, какими методами получены те или иные данные, а также в зависимости от того, какого рода коммуникативные события они отражают — естественные ситуации, постановочные или элиситиации [Himmelmann 1998]. Кроме того, должна быть проведена классификация по источнику информации, по тематике (которая должна быть достаточно широкой и включать как бытовые темы, так и темы из области традиционного знания — этноботаника, этнозоология, традиционные культурные практики, фольклор). Разнообразие грамматических структур обеспечивается, с одной стороны, тем, что записываются тексты разных жанров (от фольклорных текстов до бытовых разговоров), а с другой стороны, тем, что полевые сессии с информантами, направленные на элиситиацию, также должны быть записаны на аудио- или видеоносители.
Данные, содержащиеся в корпусе, должны отвечать ряду условий, а именно содержать описание, сделанное с использованием стандартной терминологии, они должны быть записаны на стандартных носителях и в стандартных форматах, с тем чтобы все исследователи и члены языкового коллектива (в том числе, те, кому понадобится обратиться к ним в будущем), могли без труда извлекать нужную информацию. Данные должны быть представлены в несегментированном виде и быть снабжены легко читаемыми, синхронизированными транскрипциями, что обеспечит верифицируемость данных, а также позволит другим исследователям проверять уже сделанный анализ и представлять свои варианты анализа. Важнейший аспект документирования — создание цифровых архивов [Nathan 2008]. На их базе могут создаваться интернет-сайты, которые если и не помогут возродить язык, то, по крайней мере, могут способствовать тому, чтобы затормозить процесс его исчезновения, а также выполнят роль инструмента в важном деле культурной и этнической самоидентификации — см. [Ханина 2008].
Нередко серьезная работа по документированию начинается, когда положение уже почти безнадежно. В тех случаях, когда языковой сдвиг зашел очень далеко и язык уже не используется в естественных условиях, может применяться метод «учитель-ученик» [Hinton 2001, 2002].
Следует особо подчеркнуть, что появление и развитие документирования языков и диалектов как направления лингвистики, хотя и было связано с фиксацией именно исчезающих языков и диалектов, однако не ограничивается ими. Те языки, на которых говорят сотни тысяч и даже миллионы носителей и положение которых по этой причине кажется вполне благополучным, заслуживают всестороннего документирования ничуть не в меньшей степени, чем языки, на которых говорит десяток-другой пожилых людей. Социальные изменения, стремительно происходящие в современном мире, меняют не просто внешние атрибуты той или иной культуры, но и оказывают огромное влияние на языки, прежде всего на правила их использования. Это происходит из-за изменений в сфере прагматики. Так, даже в современном русском языке способы реализации речевых актов очень сильно отличаются от того, что было еще в последней четверти ХХ века. Изменились формулы приветствия и прощания, формы обращения, гендерная и возрастная дистрибуция языковых форм, правила смены очереди в разговоре и т. д.
В случае с языками малочисленных народов, такие вещи, к сожалению, почти не фиксировались ранее — записывались преимущественно нарративы, «сказки», тескты мифологического характера. Традиция концентрировать внимание на такого рода текстах (точнее, рассказах о прошлом в широком смысле слова) восходит еще к Ф. Боасу. Отдавая должное его заслугам в области документирования, нельзя не заметить, что такое гипертрофированное внимание к нарративам повлияло как на этнографов, которые стали пренебрегать «этнографией настоящего» в пользу «этнографии прошлого» [Duranti 1997: 54; Fabian 1983], так и на лингвистов — я хорошо помню рассказы старших коллег еще в 1980-е годы о том, кому сколько «текстов» удалось записать в экспедиции (о диалогах, например, речь не шла никогда). Когда я несколько лет назад вместе с моим коллегой, носителем алеутского языка Мозесом Дирксом, работал над расшифровкой алеутских текстов, записанных российским этнографом В. И. Иохель-соном на восковые валики (самая передовая техника того вре-
мени) в 1909-1910 годах14, все было захватывающе интересно — произношение, лексика, грамматика. Но самые поразительные вещи обнаружились на стыках разных восковых валиков, точнее в начале и конце каждого валика. Например, запись уже велась, но информант не был уверен, что уже пора начинать рассказывать, и обращался к исследователю с вопросами или шутил по поводу фонографа («что-то ты долго копаешься», «ну что, уже можно, что ли?» и т. п.). Все это происходило ровно век назад, и единственная возможность узнать, как алеуты в живом общении обращались друг к другу, как шутили, как давали обещания, как сердились и т. д. осталась только в этих случайно записавшихся на валики «не относящихся к делу» речевых отрезках. Не будет преувеличением сказать, что все правила речевого поведения, способы реализации речевых актов с той поры полностью заменились на соответствующие правила доминирующего языка (для языков Сибири — это русский, для языков Аляски — английский и т. д.), и мы, к сожалению, вряд ли сможем «вычислить» навсегда утраченную прагматику15. Необходимость максимально полной фиксации всего контекста коммуникативной ситуации и невозможность игнорирования тех или иных речевых жанров сегодня, к счастью, вполне осознается и даже, как было сказано выше, является необходимым условием для получения финансирования от серьезных фондов для ведения полевой работы.
Еще одно замечание, касающееся специфики значительной части архивных материалов. Тексты, дошедшие до нас, иногда не дают полного впечатления о некоторых языковых особенностях. В данном случае имеются в виду попытки авторов записей «улучшить» записанные тексты, сделать их «более правильными», «гладкими» — это, в конце концов, всего лишь не осознаваемое желание смотреть на них через призму родной культуры. Так, в фольклорных текстах во что бы то ни стало стремились найти сюжет: это обязательно должна была быть «история», логично выстроенный
14 Работа велась над несколькими текстами на исчезнувшем диалекте о. Атту, которые по разным причинам не попали в издание [Jochelson 1990]. Работа была поддержана грантом U.S. National Science Foundation.
15 См., впрочем, относительно новое издание, ставящее именно такую цель: Journal of Historical Pragmatics; см. также [Blum-Kulka et al. 2008].
рассказ. Хотя во многих случаях привычной нам логики повествования в записанных тестах просто не могло быть по причине других принципов поэтики; об этнопоэтике см., напр.: [Иуше8 1981; ТеШоск 1972, 1983]. Другой, довольно распространенный недостаток архивных текстов — вычищение дискурсивных элементов (якобы не значимых повторов, дискурсивных слов, пауз и т. д.).
Еще одна проблема экспедиционной работы (существующая и поныне) — короткие сроки, отводимые на работу в поле. В поздние советские времена и лингвисты, и этнографы могли работать в экспедиции не более двух месяцев. Для лингвиста, стремящегося уяснить только структуру языка, две-три таких поездки (по одной в год) могли помочь решить задачу. Однако для того, чтобы зафиксировать все разнообразие речевых жанров, надо было бы следовать требованиям классической британской антропологической школы — проводить «в поле» 12 месяцев.
У настоящего тома довольно скромная задача. В нем представлен и проинтерпретирован материал некоторых языков, распространенных на территории России, при этом акцент сделан на тех языках, которые находятся под угрозой исчезновения. Обращение к анализу материала этих языков (как правило, собранного самими авторами в полевых условиях) позволяет полнее осмыслить структурные особенности уходящей «языковой натуры». Не все языки, оказавшиеся в центре внимания авторов, находятся в одинаковом положении. В то время как положение одних поистине катастрофическое (ительменский, кетский, нивхский, юкагирский, алюторский, энецкий, нанайский, почти все прибалтийско-финские языки), другие выглядят чуть более благополучно (эвенкийский, чукотский) — хотя разница здесь совсем невелика (примерно как между полуразрушенным зданием и руинами). Что касается таких языков, как тувинский, якутский, адыгейский, то их существованию в ближайшем будущем, кажется, ничего не угрожает. Однако, если учесть, что численность носителей меньше 100 тысяч считается уже критической и не обеспечивает витальность языка, не будет преувеличением сказать, что будущее всех языков, представленных в этом томе, не самое безмятежное. Авторы тома надеются, что их скромный вклад в документирование и интерпретацию материала поможет сохранить если не языковое разнообразие, то память о языках и культурах.
От лица редакторов этого тома благодарю рецензентов — доктора филологических наук, профессора Игоря Владимировича Недялкова и доктора филологических наук Андрея Львовича Маль-чукова — за ценные замечания, которые мы постарались учесть в нашей работе.
Литература
Бахтин 2000 — Н. Б. Бахтин. Язык сиреникских эскимосов. Muenchen:
Lincom-Europa, 2000. Володин 1991 — А. П. Володин. Проспект описания грамматик керекского языка (чукотско-камчатская группа) // Е. И. Убрятова, М. И. Чере-мисина (отв. ред.). Языки народов Сибири. Грамматические исследования: Сборник научных трудов. Новосибирск: Наука, 1991. С. 200-201.
Володин 1997 — А. П. Володин. Керекский язык // А. П. Володин (ред.).
Языки мира: Палеоазиатские языки. М.: Индрик, 1996. С. 53-60. Малиновский 2004 (1922) — Б. Малиновский. Избранное: Аргонавты
западной части Тихого океана. М.: РОССПЭН, 2004. Певнов 2007 — А. М. Певнов. Язык на грани смены // Н. Б. Вахтин (ред.). Языковые изменения в условиях языкового сдвига: Сборник статей. СПб.: Нестор, 2007. С. 99-115. Типологически редкие 2010 — Е. В. Головко (отв. ред.). Типологически редкие и уникальные явления на языковой карте России. Тезисы докладов международной научной конференции. Санкт-Петербург, 2-4 декабря 2010 года. СПб.: Нестор-История, 2010. Ханина 2008 — О. В. Ханина. Интернет-сайты, посвященные миноритарным языкам: зарубежный опыт // Е. И. Кузьмин, Е. В. Плыс (сост.). Языковое разнообразие в киберпространстве: российский и зарубежный опыт. Сборник аналитических материалов. М.: МЦБС, 2008. С. 96-103.
Ashmore 2008 — L. Ashmore.. The role of digital video in language documentation // P. K. Austin (ed.). Language Documentation and Description. Vol. 5. London: SOAS, 2008. P. 77-102. Blum-Kulka et al. 2008 — S. Blum-Kulka, M. Blondheim, J. House, G. Kasper, J. Wagner. Intercultural pragmatics, language and society // P. van Sterkenburg (ed.). Unity and Diversity of Languages. Amsterdam: John Benjamins, 2008. P. 155-173. Bourdieu 1991 — P. Bourdieu. Language and Symbolic Power. Oxford: Polity Press and Basil Blackwell, 1991.
Dryer, Haspelmath (eds.). 2013 — M. S. Dryer, M. Haspelmath, (eds.). The World Atlas of Language Structures Online. Leipzig: Max Planck Institute for Evolutionary Anthropology. 2013. (http://wals.info/).
Duranti 1997 — Duranti, A. Linguistic Anthropology. Cambridge: Cambridge University Press, 1997.
Fabian 1983 — J. Fabian. Time and the Other: How anthropology makes its object. New York: Columbia University Press, 1983.
Haspelmath et al. (eds.). 2005 — M. Haspelmath, M. Dryer, D. Gil, B. Comrie (eds.). World Atlas of Language Structures. Oxford: Oxford University Press, 2005.
Haviland 2006 — J. Haviland. Documenting lexical knowledge // J. Gippert, N. P. Himmelmann, U. Mosel (eds.). Essentials of Language Documentation. Berlin: Mouton de Gruyter, 2006. P. 129-162.
Hill 2006 — J. H. Hill. 2006. The ethnography of language and language documentation // J. Gippert, N. P. Himmelmann, U. Mosel (eds.). Essentials of Language Documentation. Berlin: Mouton de Gruyter, 2006. P. 113-128.
Himmelmann 1998 — N. P. Himmelmann. Documentary and descriptive linguistics // Linguistics. Vol. 36 (1). 1998. P. 161-195.
Himmelmann 2006 — N. P. Himmelmann. Language documentation: What is it and what is it good for? // J. Gippert, N. P. Himmelmann, U. Mosel (eds.). Essentials of Language Documentation. Berlin: Mouton de Gruyter, 2006. P. 1-30.
Himmelmann 2012 — N. P. Himmelmann. Linguistic data types and the interface between language documentation and description // Language Documentation and Conservation. Vol. 6. 2012. P. 187-207.
Hinton 2001 — L. Hinton. The Master-Apprentice language learning program // L. Hinton. K. Hale (eds.). The Green Book of Language Revitalization in Practice. London: Elsevier, 2011. P. 217-282.
Hinton 2002 — L. Hinton. How to keep your language alive. Berkeley: Heyday Books, 2002.
Hymes 1981 — D. Hymes. "In Vain I Tried to Tell You": Essays in native American ethnopoetics. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1981.
Jochelson 1990 — K. Bergsland, M. Dirks (eds.). Aleut Tales and Narratives. Collected 1909-1910 by W. Jochelson. Fairbanks: University of Alaska, 1990.
Kazakevich 2002 — O. A. Kazakevich. Education of indigineous minorities of Russia in the 1930s and 1990s: mother tongue at school // K. Matsumura (ed.). Lectures on Language Situation: Russia, Estonia, Finland. (ICHEL Linguistic Studies Vol. 6). Tokyo: University of Tokyo, 2002. P. 1-34.
Krauss 1992 — M. E. Krauss. The world's languages in crisis // Language. Vol. 68 (1). 1992. P. 4-10.
Krauss 2006 — M. E. Krauss. A history of Eyak language documentation and study: Fredericae de Laguna in Memoriam // Arctic Anthropology. Vol. 43. No. 2. 2006. P. 172-217.
Lehmann 2001 — C. Lehmann. Language documentation: A program // W. Bisang (ed.). Aspects of Typology and Universals. Berlin: Akademie Verlag, 2001. P. 83-97.
Malinowski 1989 (1923) — B. Malinowski. The Problem of Meaning in Primitive Languages // C. K. Ogden. I. A. Richards. The Meaning of Meaning. Introduction of U. Eco. San Diego, etc.: A Harvest/ HBJ Book, 1989 (1923). P. 296-336.
Nettle, Romaine 2000 — D. Nettle, S. Romaine. Vanishing Voices: The extinction of the world's languages. Oxford: Oxford University Press, 2000.
Ostler 2005 — N. Ostler. Empires of the Word: A language history of the world. New York, etc.: Harper Perennial, 2005.
Pevnov 2004 — A. M. Pevnov. Language endangerment: five generations of speakers and linguists // O. Sakiyama, F. Endo, H. Watanabe, F. Sasama (eds.). Lectures on Endangered Languages: 4 — From Kyoto Conference 2001 (ELPR Publications Series C004). Osaka, 2004. P. 159-168.
Tedlock 1972 — D. Tedlock. Finding the Center: Narrative poetry of the Zuni Indians. New York: Dial, 1972.
Tedlock 1983 — D. Tedlock. The Spoken Word and the Work of Interpretation. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1983.
Wittenburg 2003 — P. Wittenburg. The DOBES model of language documentation // P. K. Austin (ed.). Language Documentation and Description. Vol. 1. London: SOAS, 2003. P. 122-139.
Wohlgemuth, Cysouw 2010a—J. Wohlgemuth, M. Cysouw. Rara and Rarissima: Documenting the fringes of linguistic diversity. Berlin, New York: Mouton de Gruyter, 2010.
Wohlgemuth, Cysouw 2010b—J. Wohlgemuth, M. Cysouw. Rethinking Universals: How rarities affect linguistic theory. Berlin, New York: Mouton de Gruyter, 2010.
Woodbury 2003 — T. Woodbury. Defining documentary linguistics // P. K. Austin (ed.). Language Documentation and Description. Vol. 1. London: SOAS, 2003. P. 35-51.
Е. Головко
