CC BY
45
М. Ю. Пупынина
ПРОБЛЕМА ЯЗЫКОВЫХ КОНТАКТОВ НА СЕВЕРО-ВОСТОКЕ РОССИИ (на примере именного отрицания в чукотско-корякских и тунгусо-маньчжурских языках)
В настоящее время на северо-востоке Евразии проживают представители восьми коренных народов этого региона: юкагиры, эвены, чукчи, коряки, алюторцы, кереки, ительмены, эскимосы. Реконструкция исторического развития языков этих народов сильно затруднена, так как все они до недавнего времени были бесписьменными. Пока не могут в достаточной степени помочь решению этой проблемы и данные других наук (археологии, физической антропологии, популяционной генетики), потому что подобные исследования на современном уровне не проводились или находятся в зачаточном состоянии. Пока с достаточной степенью уверенности можно лишь утверждать, что все эти народы сосуществуют на данной территории не менее четырехсот лет. О том, откуда они пришли и с какими народами контактировали раньше, можно лишь строить предположения.
Итак, хотя генетическая принадлежность указанных языков установлена (и то с некоторыми оговорками, о которых пойдет речь ниже), некоторые лингвистические факты невозможно объяснить исходя из собственной системы этих языков; они не могут быть интерпретированы иначе как результат контактных влияний, причем не всегда влияний языков народов, проживающих в непосредственной близости от данного. С другой стороны, столь длительный период совместного проживания на сравнительно небольшой территории (под северо-востоком России имеется в виду ареал от Колымы до Берингова пролива на востоке, от Северного Ледовитого океана на Севере до западного побережья Охотского моря вплоть до р. Охоты на юге) в той или иной степени определил взаимопроникновение культур и языков указанных народов, так что бывают случаи, когда невозможно определить, языки родственны, или их сходство — результат контактов. В данной статье речь пойдет о результатах контактных влияний в языках коренных народов северо-востока Евразии, более подробно проблема будет разобрана на примере взаимовлияния чукотско-корякских и эвенского языков, носители которых на протяжении многих веков находились в особенно тесном контакте.
Прежде всего, необходимо отметить, что языки народов данного региона принадлежат к различным языковым семьям. Эвенский относится к тунгусо-маньчжурской семье; юкагирский, чукотский, корякский, ительменский и эскимосский языки долгое время относили к так называемым палеоазиатским языкам, объединяя их тем самым по чисто географическому, а не лингвистическому принципу. Согласно последним данным, юкагирский язык причислен к уральской языковой семье1. По классификации А. П. Володина2, из семьи палеоазиатских языков с целью придания ей если не генетической, то хотя бы структурной общности исключены эскимосский и алеутский языки, составляющие самостоятельную эскимосско-алеутскую семью языков. Чукотский, корякский и алюторский языки родственны; дискуссии о родстве с ними ительменского не утихают до сих пор (подробнее об этом см. ниже). К чукотско-корякской семье также относится ныне
© М. Ю. Пупынина, 2009
исчезнувший керекский язык. Столь явная языковая пестрота региона говорит о том, что представители этих этносов, вероятнее всего, имеют различную прародину, однако в ходе развития бок о бок приобрели ряд общих структурных черт. Есть данные, позволяющие утверждать, что в ряде языков имели место структурные заимствования, которые сложнее поддаются идентификации, но являются свидетельством более тонкого уровня воздействия языков друг на друга. Прежде чем перейти к основной теме нашей статьи, приведем несколько других примеров.
Начнем с наиболее обсуждаемого вопроса о генетическом статусе ительменского языка. Ительмены ранее занимали большую часть п-ва Камчатка, сейчас их численность, не говоря уже о носителях языка, значительно сократилась. Ительмены, ведущие оседлый образ жизни, часто контактировали с оседлыми и, особенно, с кочевыми коряками. В результате, насчет генетической принадлежности ительменского языка существуют две диаметрально противоположные точки зрения; в зависимости от принадлежности к одной из них языковая семья, о принадлежности к которой ительменского идет речь, называется либо чукотско-камчатской (ительменский включен), либо чукотско-корякской (без ительменского). Согласно первой точке зрения, ительменский язык родствен чукотско-корякским языкам, но ранее других обособился от общего праязыка и в связи с этим приобрел много лексических, фонетических и грамматических заимствований (этого взгляда придерживались В. Г. Богораз и С. Н. Стебницкий, П. Я. Скорик, В. И. Иохельсон). Вторая точка зрения, впервые высказанная Д. Уортом, состоит в следующем: на основе данных о том, что две трети словаря чукоско-корякских языков и ительменского языка не совпадают, он делает вывод о существовании двух праязыков: один — прачукотско-камчатский, другой — праительменский. Более последовательно аргументация этой точки зрения с позиции грамматики порядков представлена в работе А. П. Володина «Диахроническая модель чукотско-корякской грамматической системы и сопоставление с данными ительменского языка» (рукопись).
Внутри самих чукотско-корякских языков вызывает интерес наличие двойственного числа в корякском, алюторском и керекском языках (А. П. Володин называет их «корякскими», так как они обладают «рядом общих структурных черт»3 при полном его отсутствии в чукотском. При этом, видимо, исконный показатель множественного числа чукотского языка (-¿) был переосмыслен как показатель дуалиса в корякском, при этом «откуда ни возьмись» появились новые показатели множественного числа: -ш, -шш и -ккы для корякского, алюторского и керекского соответственно. Появление новых показателей, по А. П. Володину, можно объяснить только контактным влиянием эскимосского языка, при этом речь может идти исключительно о структурном заимствовании, так как экспонентами двойственного и множественного числа в эскимосских языках являются показатели -к и -? соответственно4.
Приведем еще один пример, пожалуй, самой смелой попытки доказать наличие структурных влияний: речь идет о сопоставлении личной парадигмы переходных глаголов в кетском и чукотском языке, предпринятом А. П. Дульзоном в статье «Енисейско-чукотско-корякские связи в области спряжения»5. А. П. Дульзон прямо указывает на несколько чукотско-корякских аффиксов, которые «разъясняются прямо или косвенно через енисейские»6. Действительно, эти аффиксы не выводятся сами по себе из чукотско-корякской языковой системы7. Это, в частности, чукотско-корякский префиксальный показатель 1 лица единственного числа и, имеющий енисейское соответствие <й-, а также чукотско-корякская форма императива д- и енисейский показатель 2 лица не-императива ды-. При этом автор
предполагает даже (в чем А. П. Володин согласен с ним) существование некой прачукотско-корякской общности, населявшей Сибирь в весьма отдаленные времена.
Перейдем теперь к основной теме нашей статьи. Эвенский язык относится к языкам с обобщенной моделью словоформы R+(m)8, то есть префиксы, так же как и предлоги, в нем отсутствуют (классификация А. П. Володина9). Исключением является лишь форма именного отрицания (привативная), основными компонентами которой являются «особая префиксальная частица»10 ач и суффикс, присоединяемый собственно к имени -ла (-лэ) (этот суффикс в других формах имен не встречается). Некоторые авторы называют эту форму именным коннегативом (NCNG)11. Пример:
Аси-ца-тан дэс-чи-н ач будэл-лэ, ач цал-ла ач иасал-ла.
Женщина-ЛР-РОЗЗ.ЗРЬ лежать-PST-PRED.3SG PTCL.NEG нога-NCNG PTCL.NEG рука-NCNG PTC.NEG глаз-NCNG. Женщина лежала безногая, безрукая, безглазая.
Показатель коннегатива занимает позицию сразу после корня; после него могут идти морфемы падежа и числа:
Энин-ни бими ач иг-лэ-ч миав-ми капта-риди тэг-рэ-н.
Мать-POSS.3SG TOP PTCL.NEG звук-NCNG-INS сердце-POSS.REFL.SG приложить.руку.к-CVB сесть-PST.PRS-3SG. А мать его, молча (без звука) держась за сердце, села.
Чакманьди ач хани-ла-сал бэйэ-л би-сэ-п12.
? PTCL.NEG кровный.родственник-NCNG-PL человек-PL быть-PRS-PRED.INCL.
Мы не имеем родичей.
Как уже говорилось, префиксы и препозиция служебных элементов — явление для эвенского языка недопустимое. В остальных тунгусо-маньчжурских языках для выражения именного отрицания используются только постопозитивные частицы: в эвенкийском ачин, в нанайском аба, ана, в маньчжурском аку. Лишь в низовском диалекте негидальского языка, который долгое время находился в тесном контакте с эвенским, встречаем опять же препозиционную частицу ачин. О возможном объяснении этого факта контактным влиянием чукотско-камчатских языков, а именно, чукотского, уже упоминалось в литературе по негидальскому языку. Подобное оформление именного отрицания, по мнению авторов, было структурно заимствовано из эвенского: «препозиция эвенского элемента ач обусловлена подражанием некоему чукотско-камчатскому языку, скажем, чукотскому, который для выражения значения необладания использует конфикс... Не исключено, что конфикс наподобие чукотского э-...-кэ... был эвенским языком структурно заимствован и адаптирован в виде конструкции ач.-ла»13. Из того следует, что препозитивное употребление служебного грамматического элемента обусловлено грамматической интерференцией с чукотским языком. В чукотском языке, также как и в корякском, это грамматическое значение выражено циркумфиксом и при заимствовании префиксальная часть неустранима из целого экспонента разорванной морфемы. При этом, однако, морфологическая история появления в языке отрицательных частиц ач и ачча остается неизвестной: редукция ач из эвенкийского ачин фонетически невозможна.
Действительно, в чукотском языке имеется циркумфикс э-.-кэ (вариант по гармонии гласных а-.-ка); он семантически неизбирателен и может использоваться со всеми частями речи. Обратим также внимание на то, что подобный циркумфикс существует и в корякском. Правда, ни в одном, ни в другом языке он не используется в атрибутивной
позиции, для выражения привативного значения чаще используется отрицательная форма предикатива обладания (по А. П. Володину14) или «имени-причастия» (по П. Я. Скорику15). Эта форма состоит из самого предикатива, дополненного вышеозначенным циркумфиксом, и имеет вид: э-....кыльын.
Пэлят-гъэ ытрэч а-калты-кыльын аймыечгын16.
остаться-PF только NEG-дно-NEG-PRED.HAVE ведро
Осталось только ведро без дна (ведро, не обладающее дном).
Что касается собственно формы на e-.-ke, то она употребляется чаще в предикативной или адвербиальной позиции:
А’ачек э-милгэр-кэ уыточкычат-гъэ17.
юноша NEG-ружье-NEG выскочить-PF
Юноша без ружья выскочил.
Этот факт, однако, вряд ли мог стать препятствием для структурного заимствования, так как некоторое искажение исходного значения для заимствований не редкость. Другой вопрос возникает, если рассматривать этническую историю эвенов. Они вошли в контакт с чукчами довольно поздно, уже в XVII-XVIII вв., когда различные причины вынудили часть их мигрировать с Охотского побережья на север и северо-восток, то есть на Чукотку18. Это были небольшие группы оленных и пеших эвенов, причем торговые и иного характера связи с чукчами были весьма слабы. Тем не менее, этнографы установили, что гораздо раньше, еще до контактов с русскими, «пешие тунгусы», то есть оседлые эвены, впервые пришли с юга на Охотское побережье, где встретили местное население — коряков, которые были расселены несравненно шире, чем сейчас: «по всему западному берегу Охотского моря
и Гижинской губы»19. В результате этого «сформировалась контактная группа оседлых жите-
20
лей, язык которой оставался преимущественно тунгусским, а культура — корякской».
Итак, известно, что до XVII в. (более конкретное время без специальных исследований установлено быть не может) на Охотском побережье существовала эвенско-корякская общность. Следовательно, у эвенов была возможность заимствовать схему именного отрицания именно у коряков. По С. Томасон и Г. Кауфман, подобные случаи относятся к легким структурным заимствованиям (light structural borrowing). В книге упоминается такого рода заимствование: в одном из языков Индии под воздействием другого вопросительная частица поменяла позицию с инициальной на финальную21. По шкале заимствований, приведенной в их книге «Languave Contact, Creolization and Genetic Linguistics», такой тип грамматической интерференции возникает при обширном культурном контакте и смешанных браках и после некоторого массива лексических заимствований22. Культурный контакт, как и смешанные браки, вероятнее всего, существовал, хотя точных свидетельств этого нет и пока что быть не может. Что же касается пласта лексических заимствований, то здесь возникает проблема, так как этих заимствований пока известно всего несколько (среди них, например, эвен. муукэл, от чук./кор. муукэл — «пуговица», эвен. кэукэр, чук./кор. кэукэр — «наконечник на хорее»). Возникает вопрос: почему же заимствовалась именно эта грамматическая форма? Причины здесь могут быть как лингвистического, так и чисто психологического характера, однако ничего определенного на этот счет мы сказать не можем.
Тем не менее, как мы считаем, вероятность структурного заимствования форм именного отрицания эвенским языком из корякского языка достаточно высока, тем более,
что циркумфиксальный способ выражения более чем нехарактерен для системы эвенского языка. Отметим также, что поисками в этом направлении, то есть отысканием сходных черт корякского и эвенского языков, еще никто специально не занимался, хотя, вполне вероятно, это может принести свои плоды.
I Николаева И. А., Хелимский Е. А. Юкагирский язык // Языки мира. Палеоазиатские языки. М., 1997.
2Володин А. П. Мысли о палеоазиатской проблеме // Вопросы языкознания. 2001. № 4.
3Володин А. П. Диахроническая модель чукотско-корякской грамматической системы и сопоставление с данными ительменского языка (рукопись, 2005). С. 10.
4Володин А. П. Диахроническая модель чукотско-корякской грамматической системы и сопоставление с данными ительменского языка (рукопись, 2005). С. 11.
5 Дульзон А. П. Енисейско-чукотско-корякские связи в области спряжения // Уч. зап. Кемеровского ГПИ. Кемерово, 1970. Вып. 24.
6 Дульзон А. П. Енисейско-чукотско-корякские связи в области спряжения // Уч. зап. Кемеровского ГПИ. Кемерово, 1970. Вып. 24. С. 28.
7Володин А. П. Мысли о палеоазиатской проблеме // Вопросы языкознания. 2001. № 4. С. 38.
8 R — корень, m — морферма.
9Володин А. П. Мысли о палеоазиатской проблеме // Вопросы языкознания. 2001. № 4.
10Цинциус В. И., Ришес Л. Д. Русско-эвенский словарь. М., 1952. С. 767.
II Хасанова М., Певнов А. Негидальский язык. Мифы и сказки негидальцев. ELPR Publications Series A2-024. Osaka, 2003.
12Белолюбская В. Г Эвенский язык: частицы, послелоги, союзы. Новосибирск, 2003. С. 22.
13Хасанова М., Певнов А. Негидальский язык. Мифы и сказки негидальцев. ELPR Publications Series A2-024. Osaka, 2003. С. 245.
14 Володин А. П., Скорик П. Я. Чукотский язык // Языки мира. Палеоазиатские языки. М., 1997. С. 32.
15 Скорик П. Я. Грамматика чукотского языка. М.; Л., 1961. Ч. 1. С. 345.
16 Скорик П. Я. Структура предложения в чукотском языке // Структура предложения в языках различных типов. Л., 1984. С. 355.
17 Скорик П. Я. Грамматика чукотского языка. М.; Л., 1961. Ч. 1. С. 189.
18 История и культура эвенов. Историко-этнографические очерки. СПб., 1997. С. 22-23.
19Иохельсон В. И. Коряки. СПб., 1997. С. 7.
20 История и культура эвенов. Историко-этнографические очерки. СПб., 1997. С. 20.
21 Thomason S. G., Kaufman Т. Language Contact, Creolization, and Genetic Linguistics. California, 1999. Р. 98.
22 Thomason S. G., Kaufman Т. Language Contact, Creolization, and Genetic Linguistics. California, 1999. Р. 68-75.
