CC BY
70
И.Е. Герасименко
ЯЗЫКОВАЯ РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ КОНЦЕПТА 'МУЖЧИНА' СРЕДСТВАМИ БИОМОРФНОГО КОДА
мужчина, концепт, биоморфная метафора, гендерная стереотипизация, языковая структура
В статье рассматривается концепт 'мужчина' с позиции биоморфной метафоры на материале статьи «Мужчина» «Русского ассоциативного словаря». Автор исходит из того, что гендерная стереотипизация репрезентируется на всех уровнях языка и отражает определенные оценки и коннотации. Содержание концепта 'мужчина' зависит от гендерных стереотипов линг-вокультурной общности, которые могут быть изучены посредством языковых структур.
Тендерный концепт как организационно-структурный тип концепта уже выделен в сфере когнитивной лингвистики (см. напр.: [Слышкин 2002]). Однако еще не определена до конца его роль в формировании гендерной личности (в том числе и языковой), не указана его позиция среди других лингвокогнитивных феноменов, не обозначены его функции в дискурсивной деятельности. К числу нерешенных относится также вопрос о возможных репрезентациях гендерного концепта. В связи с этим представляется актуальным анализ языковых репрезентаций концепта 'мужчина ' средствами биоморфного кода, которому посвящена настоящая статья.
Известно, что социальные, исторические и культурные ценности, ментальные единицы человеческого сознания опосредуются в языке. Смысловой уровень сознания формируется фоновыми знаниями, которые «представляют собой обоюдное знание реалий говорящим и слушающим, являющееся основой языкового общения» [Ахмано-ва 1966: 498]. В речевом общении культурные предметы замещаются телами языковых знаков -«овнешненными» внутренними ментальными образами сознания [Тарасов 2000].
Поскольку язык организован системно и функционирует по правилам кода, говорящий, исходя из небольшого числа основных элементов, может составлять знаки, группы знаков и, наконец, бесконечное количество разнообразных высказываний. Язык представляет собой код, с помощью которого происходит фиксирование нашего представления об окружающем мире и передача и усвоение информации. Язык служит, таким образом, средством кодирования и транслирования культуры. Являясь средством семантического описания опосредованной и зафиксированной картины мира, он функционирует одновременно и как автономный код, и как единственный метакод [Е^еЬша! 1997].
Для лингвокультурологии важным представляется вопрос о механизме возникновения культурного образа, зафиксированного языковой единицей. По мнению В.Н. Телия, источники культурно значимой информации представляют собой семиотические системы, которые «не составляют «ребуса» для носителей языка при расшифровке <...> смысла, благодаря традиционной их преемственности в самосознании народа - носителя языка» [Телия 1996: 239]. Как правило, эти источники принадлежат к кодам культуры, внешним по отношению к языку.
Код культуры понимается как «совокупность знаков (символов) и система определенных правил, при помощи которых информация может быть представлена (закодирована) в виде набора из таких символов для передачи, обработки и хранения (запоминания). Правила, регулирующие коды, устанавливаются по соглашению между носителями одной и той же культуры» [Кравченко 2001: 241].
Все коды культуры участвуют в категоризации и оценке материального мира лингвокуль-турной общностью, так как образуют систему координат, которая содержит и задает эталоны культуры. При языковом кодировании из бесконечного информационного континуума отбирается селективная информация, наиболее значимая для человека данного лингвокультурного сообщества [Алефиренко 2002]. Таким образом, базовые коды культуры, соотносимые с древнейшими архетипическими представлениями человека, характеризуются универсальностью, однако актуальность и способы их функционирования в определенной культуре детерминированы ее спецификой.
Среди универсальных кодов культуры особое место занимает биоморфный код, который актуализирует в сознании образы животных, птиц, насекомых, растений. Ю.Н. Караулов отмечает,
что «весьма показательным для национального самосознания является состав и место животного мира, названий животных, используемых переносно для характеристики восприятия и оценки человеческих качеств и взаимоотношений. <...> Чаще всего носитель языка оперирует именем животного в связи с каким-то приписываемым этому животному человеческим качеством или, наоборот, в связи с желанием назвать человека, обладающего таким качеством, именем соответствующего животного» [Караулов 1994: 202].
Вместе с тем для национального самосознания немаловажным является также категоризация и оценка лингвокультурной общностью сферы жизни, относящейся к проблемам пола, на что указывают многие исследователи. Так, Б. Кон-неллом была подчеркнута необходимость изучения концептов 'мужчина' и 'женщина' как особых конституэнтов [Connell 1993]. По мнению ученого, две эти составляющие социального конструкта, именуемого гендером, проявляют как универсальные, так и культурно-специфические черты. Содержание концептов 'мужчина' и 'женщина' зависит от гендерных стереотипов той или иной лингвокультурной общности, которые могут быть изучены посредством языковых структур, поскольку гендерная стереотипизация репрезентируется на всех уровнях и отражает определенные оценки. В рамках данного подхода Б. Коннелл ввел понятие «культурная репрезентация пола», подчеркивающее возможность лингвистического описания маскулинности и фемин-ности в рамках разных лингвокультурных сообществ. Эти две составляющие тендера имеют разное выражение в номинативной системе языков и связаны с нормами, предписываемыми соответствующей культурой.
Впервые рассмотрение категорий 'мужчина' и 'женщина' в качестве концептов было осуществлено с позиции телесной метафоры [Lakoff 1980]. Рассмотрим концепт 'мужчина' с позиции био-морфной метафоры на материале статьи «Мужчина» «Русского ассоциативного словаря» [РАС 2002]. При этом отметим роль метафоры как «наиболее мощного средства формирования новых концептов, т.е. отражения в языковой форме нового знания о мире - эмпирического, теоретического или художественного освоения действительности» [Телия 1986: 81], а также подчеркнем значимость результатов ассоциативного эксперимента, которые «с наибольшей объективностью и эффективностью позволяют выявить «культурную» специфику словарных единиц - те побочные и, казалось
бы, не релевантные семантические связи (семантические «обертоны»), которыми характеризуется то или иное слово» [Караулов 1994: 191].
В словарной статье слова-стимула мужчина отмечены следующие реакции, которые можно отнести к биоморфной метафоре: животное, самец, козел, кабан, орел, дуб.
Слово животное, обозначающее 'класс живых организмов, обладающих способностью двигаться и чувствовать', именует здесь представителя другого класса (мужчину как представителя класса человек), поводом для чего является негативная характеристика мужчины как 'живого существа, не имеющего качеств, возвышающих его над другими живыми существами'. По сути, эта характеристика фокусируется в одном слове-метафоре животное. Та же негативная квалификация мужчины содержится в номинациях самец, кабан и козел, объединенных общими семами 'животное' и 'мужского пола'. Последняя сема в совокупности с первой подчеркивает неприязнь к мужчине именно как к представителю мужского пола в физиологическом смысле.
Интересно отметить, что отнесение мужчины к классу животное является стереотипным представлением, об этом свидетельствуют, например, многочисленные внутренние формы метафор Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского. В одном из лингвистических описаний творчества Л.Н. Толстого подчеркивается, что «по отношению к мужчинам автор выбирает внутренние формы единиц говядина, прекрасно выкормленное животное, зверь, собака, бык, овца, свинья, вербализующие базовый образ животное и продуцирующие отрицательные эмотивно-оценочные коннотации. Языковой материал позволяет предположить, что в мужской природе писатель усматривал элементы животного начала, зависимость от физиологии» [Киреева 2007: 144].
В частности, об эгоистических, не контролируемых разумом влечениях Нехлюдова Л.Н. Толстой пишет: И страшное, неудержимое животное чувство овладело им («Воскресение»). Ревность Анны Карениной писатель психологически мотивирует ее убежденностью в доминировании физиологического начала в мужчине: Да ведь вы все любите эти животные удовольствия, - сказала она, и опять он заметил мрачный взгляд, который избегал его («Анна Каренина»). Вронский, глядя на голландского принца, видит, как в зеркале, себя: Это прекрасно выкормленное животное, какие на выставках получают первые медали, и больше ничего («Анна Каренина»).
Физиологическое влечение к женщине Ф.М. Достоевский также описывает номинанта-ми, относящимися к родовому понятию животное, сравнивая «карамазовское» сладострастие с укусом злого насекомого, а извращенную сладострастную жестокость с самыми отвратительными насекомыми - с клопом, с фалангой (паукообразным ядовитым животным): - Разве я не клоп, не злое насекомое? Сказано - Карамазов!; Первая мысль была - карамазовская. Раз, брат, меня фаланга укусила, я две недели от нее в жару пролежал; ну так вот и теперь вдруг за сердце, слышу, укусила фаланга, злое-то насекомое, понимаешь? Обмерил я ее глазом. Видел ты ее? Ведь красавица. Да не тем она красавица тогда была. Красавица она была тем в ту минуту, что она благородная, а я подлец, что она в величии своего великодушия и жертвы своей за отца, а я клоп. И вот от меня, клопа и подлеца, она вся зависит, вся, вся кругом и с душой и с телом (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»).
Лексема кабан уточняет квалификацию 'животное' добавочным смыслом 'как свинья', т.е. признаками 'неряшливость', 'неопрятность', 'неаккуратность', 'обжорство', 'небрежность'. В «Словаре устойчивых сравнений русского языка» отмечена аналогия слова кабан с признаками 'толстый', 'жирный', 'здоровый' (о мужчине) [Огольцев 2001: 231]: - Ну этот молодой и крякнуть не успел, как дедушка его зараз на песок. А этот - здоровый, откормился как кабан... (Серафимович А. С. «У обрыва»).
Сразу уточним, что сравнение помогает прояснить процесс формирования метафоры, поскольку указывает на ее семантический вектор.
Лексема козел давно используется для выражения аффективной оценки человека, вызывающего неприязнь, раздражение, презрение. Очевидно, в этом номинанте переплелись ассоциации, связанные с библейской, обыденной и арготической традициями ее употребления. Так, с ветхозаветным обычаем принесения в жертву крупного рогатого скота (тельцов, козлов, овец) связано формирование фразеологической единицы козел отпущения. Грехи народа отпускались на главе жертвенного козла. Козел, видимо, нес ответственность за человеческое несовершенство. Козлом отпущения называют человека, на которого постоянно сваливают ответственность за все [Ожегов 1988: 228]. В квалификации Козел! можно обнаружить подтекст 'ты виноват во всем', 'ты виноват, что все так плохо'. В этой метафоре, несущей отрицательные коннотации, можно также
обнаружить новозаветное восприятие козла. И соберутся пред ним все народы: и разлучит их друг от друга, как пастырь отделяет овец от козлищ, - написано у евангелиста Матфея (Мф., 25: 32). Козлищами (козлами) названы люди, не исполнившие евангельской заповеди о любви к ближнему и заслужившие огнь вечный, уготованный дьяволу и ангелом его. Текст евангелия является прецедентом для образования книжной лого-эпистемы отделить овец от козлищ ('отделить хорошее от плохого').
Обыденные представления о козле вербализуются во фразеологизмах от него как от козла молока ('нет никакой пользы, проку') и пустить козла в огород ('допустить кого-нибудь туда, где он может навредить, удовлетворить свои дурные склонности'). Признаки 'нет никакой пользы', 'может навредить', 'может удовлетворить свои дурные склонности' соотносятся при образовании вторичного номинанта козел с мужчиной: - Где ложиться? - спросил Гурка, ощущая жаркими подошвами холодные доски пола. - Не знаешь, где?.. - осерчала она. - Вон твоя постель! -И, толкнув его в спину, отвернулась к стене. «Активист, столько живет, а толку, как от козла молока. Совсем очерствел, окаянный! (Коновалов Г.И. «Калмыцкий брод»).
Кроме того, в «Словаре устойчивых сравнений русского языка» отмечена аналогия слова козел и признака 'упрямый' (о мужчине) [Огольцев 2001: 260]: Уговаривали его не только официальные органы, но и собственные дети, ничего не помогло - старовер был упрям, как козел (Шемякин И.П. «Атланты и кариатиды»).
Положительные коннотации содержит метафора орел. Данные специального ассоциативного эксперимента показали, что у русских слово-стимул орел, употребленное для характеристики человека, почти не вызывает отрицательных ассоциаций [Герасименко 2003]. К отрицательным оценкам относятся лишь 'недоступность', 'хищничество' и 'коварство', о которых упомянуло 5% участвовавших в опросе респондентов. Положительными семантическими составляющими номинанта орел являются 'высокий полет', 'грациозность', 'красота', 'величие', 'гордость', 'свободолюбие', 'героизм', 'благородство', 'щедрость'. Не случайно сравнение с орлом часто используется в прескриптивных высказываниях: -Итак, друзья мои, никогда не забывайте, что на вас вся Москва смотрит. Гляди, как орел, ходи женихом. Вы же юнкера второго курса (Куприн А.И. «Юнкера»).
Семы 'величие' и 'гордость' актуализируются при их сочетании с семами 'власть', 'высокое положение': - Кто же здесь останется воеводой? - Кому быть, кроме старшего князя Ситцкого... Ему, кажись на роду написано повелевать, - что твой орел, когда взглянет! (Бесту-жев-Марлинский А.А. «Изменник»).
Любой из признаков может быть актуализо-ван и в дериватах слова орел, как, например, признаки 'героизм' и 'благородство' в прилагательном орлиный (о взгляде): - Вот был, братцы, генерал так генерал: осанка - во какая, взгляд - орлиный, борода - надвое, а под ней вся грудь в орденах (Бубеннов М.С. «Белая береза»).
Метафорическое употребление слова орел в высказываниях 'о человеке высокого полета' традиционно для русского языкового сознания. Еще в басне И. А. Крылова «Орел и куры» (1808) упоминается орел как символ человека высокой духовной организации в противоположность низким людям: Орлам случается и ниже кур спускаться, Но курам никогда до облак не подняться (Крылов И.А. «Орел и куры»).
«Большой словарь крылатых слов русского языка» фиксирует процитированную логоэпистему в значении 'великий человек может делать и что-либо недостойное, грешное, мелкое, но мелким людям недоступны великие дела' [Берков 2005: 347]: Павел Леви желает теперь особо выслужиться перед буржуазией ., переиздавая как раз те сочинения Розы Люксембург, в которых она неправа. Мы ответим на это двумя строками из одной хорошей русской басни: орлам случается и ниже кур спускаться, но курам никогда, как орлы, не подняться (Ленин В.И. «Заметки публициста»).
Смысл 'мелким людям недоступны великие дела' репрезентируется в оценочном высказывании: Не таким орлам воспарять над землей (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»), - которым черт уязвляет больное самолюбие Ивана Карамазова.
В «Словаре языка поэзии» номинант орел упоминается в контекстах, характеризующих денотат поэт: орел земных певцов (о Байроне), орел поэзии (о Пушкине), орел Северный (о Ломоносове) и др. [Иванова 2004: 414]. Подобные контексты также обнаруживают признаки 'высокий полет', 'грациозность', 'красота', 'величие', 'гордость', 'свободолюбие', 'героизм', 'благородство', т.е. все положительные семантические составляющие вторичного номинанта орел, выявленные в ходе ассоциативного эксперимента.
Двояко реализует субъективно-оценочные возможности метафора дуб, использованная по
отношению к мужчине. Дуб - 'крупное лиственное дерево с крепкой древесиной' [Ожегов 1988: 147]. Признаки 'крупное дерево', 'с крепкой древесиной' могут быть осмыслены позитивно: 'крупный' и 'крепкий' значит 'здоровый': Глеб трудился против сил; всегда крепкий и здоровый как дуб, он не переставал жаловаться на поясницу, на ломоту в плечах и ребрах (Григорович Д.В. «Рыбаки»); - Крепкий ты, Емеля, как дуб, и думаешь, что никакая сила тебя не возьмет. А дуб срубить легко (Шукшин В.М. «Любавины»).
Те же самые признаки 'крупное дерево', ' с крепкой древесиной' могут вызывать отрицательные ассоциации: 'дерево' и 'древесина' значит 'тупой', 'интеллектуально неразвитый' (о мужском уме): Или он туп, как дуб, или я дошел до состояния умственной депрессии (Попов В.Ф. «И это называются будни»); А мы не древообде-лочники разве? Голов людских обделываем дубы (Маяковский В. В. «Поэт рабочий»).
В русской картине мира мужская несообразительность часто соотносится с образом дерева. Так, например, номинант, обозначающий 'обрубок дерева, чурбан', используется для субъективной оценки мужчины - получателя речи, выражает раздражение по отношению к нему: И совсем тихо, точно благодаря его, девушка произнесла: -Вон! Вон отсюда, болван! (Андреев Л.Н. «Тьма»).
В современных исследованиях оценочное значение слова, несмотря на его субъективный характер, рассматривают как одну из сем его общего значения или как составной элемент его семантики. Одним из первых на это указал В.К. Харченко в своей работе по анализу производных оценочных значений: «Производное оценочное значение представляет собой один из семантических типов значений. Под оценочностью понимается семантическая категория, выражающая отношение говорящего к предмету речи (содержанию высказывания) с точки зрения противопоставления «положительное/отрицательное». Это противопоставление - важнейший показатель оценки, во имя чего говорящий высказывает свое отношение» [Харченко 1973: 3]. Исходя из такой установки, автор обосновывает метафоризацию слов, при которой оценочный момент определяется как одна из сем возможного употребления слова на базе какого-либо общего признака. Так, в тематической группе дерево синонимическое оценочное значение 'о глупом, бесчувственном человеке' фиксируется у слов бревно, дерево, деревяшка, дуб, дубина, дубье, орясина, пень, пробка, столб, чурбан, чурка. Это же значение окка-
зионально развивают и другие существительные, относящиеся к той же группе, например, бамбук, береза. «Относительный характер влияния тематической принадлежности производящих значений на свойства производных оценочных значений обусловлен тем, что процесс метафоризации, определяющий становление производных оценочных значений, может быть опосредован другими семантическими явлениями, а именно поли-семантизацией слова, называющего признак» [Харченко 1973: 7].
Таким образом, исходя из признания онтологической зависимости специфики определенной лингвокультуры от особенностей оперирования ее культурными кодами, а также из факта отражения этой зависимости в семантическом пространстве языка определенными группами номи-нант, можно утверждать, что репрезентация концепта 'мужчина' средствами биоморфного культурного кода имеет в русской лингвокультуре свою специфику. Последнее мы и стремились продемонстрировать в настоящей статье.
Список литературы
Алефиренко Н. Ф. Лингвокультурологиче-ский аспект когнитивной семантики // Русистика. Киев, 2002. Вып. 2.
Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М.: Советская энциклопедия, 1966.
Берков В. П. и др. Большой словарь крылатых слов русского языка: Ок. 4000 единиц. М.: Астрель, 2005.
Герасименко И.Е. Использование оценочной лексики во вторичной номинации: Дис. ... канд. филол. наук. М., 2003.
Иванова Н. Н. Словарь языка поэзии (образный арсенал русской лирики конца XVIII - начала XX в.): Более 4500 образных слов и выражений. М.: Изд-во АСТ, 2004.
Караулов Ю.Н. Русский ассоциативный словарь как новый лингвистический источник и
инструмент анализа языковой способности // Русский ассоциативный словарь. Книга 1. Прямой словарь: от стимула к реакции. М., 1994. Ч. I.
Киреева И.З. Репрезентация концепта 'семья' в романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина»: Дис. ... канд. филол. наук. Тула, 2007.
Кравченко А. В. Очерк когнитивной философии языка. Иркутск: Ирк. обл. тип., 2001.
Огольцев В.М. Словарь устойчивых сравнений русского языка (синонимо-антонимический). М.: Русские словари, 2001.
Ожегов С.И. Словарь русского языка: Ок. 57000 слов / Под ред. Н.Ю. Шведовой. М.: Рус. яз., 1988.
РАС - Русский ассоциативный словарь: В 2 т. Т. 1. От стимула к реакции: Ок. 7000 стимулов / Ю.Н. Караулов и др. М.: Изд-во АСТ, 2002.
Слышкин Г.Г. Гендерная концептосфера современного русского анекдота // Гендер как интрига познания. М., 2002.
Тарасов Е. Ф. Язык как средство трансляции культуры // Язык как средство трансляции культуры. М.: Наука, 2000.
Телия В.Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. М.: Наука, 1986.
Телия В.Н. Русская фразеология: Семантический, прагматический и лингвокультурологиче-ский аспекты. М.: Языки рус. культуры, 1996.
Харченко В.К. Характеристика производных оценочных значений имен существительных в русском языке: Автореф. дис. .канд. филол. наук. Л., 1973.
Connell B.W. The big picture: Masculinities in recent world history // Theories & Society. 1993. № 22.
Koschmal W. Zeichenkonzeption im slawischen Altertum // Semiotik. Ein Handbuch zu den zeichentheoretischen Grundlagen von Natur und Kultur. Berlin, New York: Walter de Gruyter, 1997.
Lakoff G., Johnson M. Metaphors we live by. Chicago, 1980.
I.Y. Gerasimenko
LINGUISTIC REPRESENTATION OF THE CONCEPT 'MAN' BY MEANS OF BIOMORPHOUS CODE
man, concept, biomorphous metaphor,gender stereotypification, language structure
The article deals with the analysis of the concept 'Man' from the position of biomorphous metaphor on the material of the entry «Man» in «The Russian Association Dictionary». The author proceeds from the assumption that gender stereotypification in represented at all language levels and reflects definite assessments and connotations. Consequently the concept 'Man' depends on the linguocultural community gender stereotypes which can be analyzed with the help of linguistic structures.
