CC BY
163
УДК 81
ЯЗЫКОВАЯ МОДЕЛЬ МИРА И МЕТАФОРИЧЕСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ
© С. Г. Шафиков
Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450076 г. Уфа, ул. Заки Валиди, З2.
Тел.: +7 (347) 251 64 52.
E-mail: [email protected]
Межъязыковые различия нельзя считать доказательством особого языкового мирови-дения, в противном случае переводить с одного языка на другой было бы невозможно. Язык не обладает творческой силой, способной создать свой особый мир, в отличие от концептуальной модели, созданной мышлением, поэтому говорить о языковом мировидении можно только в метафорическом смысле. Между языковой структурой и менталитетом носителей языка отсутствует прямая зависимость. Так же как способов выражения мысли больше, чем языков, так и количество способов мировидения превалирует над количеством языков.
Ключевые слова: внутренняя форма, картина мира, концепт, концептуальная модель, менталитет, мировидение, семантика, язык, языковое мировидение, языковая модель мира.
Ни один язык не реализует всех теоретически возможных потенций, и поэтому каждая языковая система имеет, подобно лоскутному одеялу, свой узор, свою специфику, отличную от специфики других языков. И так же как узор лоскутного одеяла не влияет на способность сохранять тепло спящего, так и специфика языка не влияет на способность языковой техники передавать языковую семантику. Если под языковой семантикой понимать суммарное содержание всех языковых единиц и их комбинаций, то варьирование этого содержания в естественных языках мизерно. Поэтому с семантической точки зрения, «в сущности, существует только один язык под всеми широтами» [1, с. 217], поскольку языки различаются между собой не внутренним содержанием, а языковой техникой, то есть способом выражения языковых значений.
Однако в последнее время в лингвистических исследованиях (особенно в кандидатских диссертациях) постоянно повторяется утверждение о том, что языковая специфика детерминирует особое мировоззрение (менталитет) народа (нации) вследствие своеобразной языковой модели мира, которая отличает один язык от другого. Здесь следует сделать попутное замечание: номинация модель мира (мировидение) используется в данной статье вместо более распространенного названия картина мира (за исключением случаев прямого цитирования), в силу того, что экспрессивно-этикеточная терминология затрудняет раскрытие содержания исследуемого объекта, а также в силу субъективных предпочтений автора.
Задачей данной статьи служит доказательство следующих гипотез : 1) языковое мировидение есть фикция, поэтому говорить о своеобразном мирови-дении каждого языка (языковой модели мира) можно только в метафорическом смысле; 2) если не считать трудностей перевода с одного языка на другой, то взаимопонимание представителей двух разных культур достигается так же легко (или так же трудно), как взаимопонимание между носителями одного языка, которые отличаются друг от друга образом жизни, уровнем развития и привычками, приобретенными воспитанием и окружением.
Рассмотрение этих гипотез неизбежно приводит к одной из самых спорных теорий в языкознании, а именно к теории лингвистической относительности, которая иначе называется гипотезой Сепира-Уорфа (корректнее было бы говорить: «гипотеза Сепира-Уорфа-Вайсгербера»). Однако автор видит свою цель не в обсуждении самой гипотезы, вызвавшей огромное число публикаций, а в оценке ее следствия в виде языковой модели мира. Обсуждение этой темы необходимо начать с рассмотрения характера межъязыковых различий и их влияния на взаимопонимание субъектов разных языков, культур и этносов.
1. Межъязыковые различия. Межъязыковые различия имеют объективный характер, хотя их интерпретация варьируется от крайнего субъективизма (языковая структура влияет на мышление) до полного объективизма (языковая структура никак не связана с мировосприятием). Бесспорно, что мировосприятие влияет на различия между языками, однако эти различия нельзя интерпретировать как наличие особого языкового мировидения, в противном случае было бы невозможно переводить с языка на язык, то есть достигать взаимопонимания [2, с. 35]. Взаимопонимание, которое достигается за счет языковых универсалий, превалирует над недопониманием при межкультурной коммуникации, ведь даже внутри одного языка существуют различия как альтернативные способы выражения мысли, что не мешает взаимопониманию. Семантически языки различаются относительно неглубоко, поскольку их внутренние структуры гораздо более сходны, чем их поверхностные структуры [3, с. 98]. Именно поэтому ранний Сепир, универсалист по убеждению (в отличие от позднего Сепира, сменившего в конце жизни свою позицию на крайний идиоэтнизм), замечает в своем монументальном труде «Язык» (1921): «Внутреннее содержание всех языков одно и то же - интуитивное знание опыта. Только внешняя их форма разнообразна до бесконечности...» [4, с. 193].
2. Концептуальная модель мира. Специфика познания состоит в том, что мир в своих глубинных свойствах в целом скрыт от человеческого ума. Тем не менее, эмпирическое мышление достаточно аде-
кватно отражает мир в виде концептуальной модели (системы, структуры), в которой фиксируются непосредственно наблюдаемые связи в окружающем мире [5, с. 105]. Так формируется «наивное» мировидение (параллельное научному взгляду на мир), которое исходит из обыденного мышления и довольствуется результатами поверхностных наблюдений. При этом считать, что человечество обладает единой моделью мира, было бы неоправданным преувеличением в силу разнообразия жизненных укладов, ландшафтов, уровня прогресса и т.д.
Концептуальную модель можно также рассматривать как ментальный мир человека определенной культуры (культурный менталитет), в котором кроме личных представлений о мире существуют общекультурные (общеэтнические) концепты. Например, наиболее важными концептами («константами») русской культуры Ю. C. Степанов считает среди прочих такие, как «время, «огонь», «вода», «правда», «душа», «совесть», «страх», «тоска», «грех» и т.д. [б, с. 43].
Этнический фактор образует отдельный компонент ментального мира человека, влияющий на формирование так называемого национального характера, который, в отличие от культурного менталитета, ориентированного на культуру как форму коммуникаций, принятую в обществе или общественной группе [7, с. 3], относится к этнической сфере, образуя этнический менталитет.
Существование концептуальной модели мира представляется бесспорным, как бесспорно и то, что эта модель определенным образом структурируется языком. В качестве репрезентанта концептуальной модели предполагается «языковая модель мира», однако это чрезмерно популярное в последнее время наименование, используемое как заклинание в магическом ритуале когнитивной лингвистики, нуждается в корректировке.
З. Языковая модель мира. Стоит, прежде всего, привести дефиницию ученого, с легкой руки которого данное понятие закрепилось в отечественном языкознании: «Языковая картина мира -это особое образование, постоянно участвующее в познании мира и задающее образцы интерпретации воспринимаемого, - пишет Е. С. Кубрякова. - Это своеобразная сетка, накладываемая на наше восприятие через призму языка» [8, с. 47]. В определениях других исследователей также подчеркивается опосредованная мышлением или непосредственная связь языка с миром.
Такое понимание языковой модели мира, по сути, мало отличается от понятия «языковая картина мира» (der Sprache Weltbild) Л. Вайсгербера [9], разработанного на основе учения Вильгельма фон Гумбольдта о внутренней форме языка. «Языковое мировосприятие» (sprachliche Weltansicht) В. Гумбольдта расщепляется Вайсгербером на «языковой промежуточный мир» (sprachliche Zwischenwelt) и «языковую картину мира» (sprachliches Weltbilt). В статье «Связь между родным языком, мышлением и действием» (“Die Zusammenhange zwischen Muttersprache, Denken und Handeln”, 1930) Л. Вайс-
гербер пишет, что словарный запас конкретного языка включает в себя совокупность мыслительных средств, которыми располагает языковое сообщество, передающее содержащийся в понятиях данного сообщества образ мира всем своим членам. В статье «Язык» ^ргасЬе, 1931) Л. Вайсгербер делает новый шаг в соединении понятия модели мира с языком, вписывая его в содержательную сторону языка. Постепенно в его работах начинает подчеркиваться мировоззренческая, субъективно-национальная сторона языка, который якобы представляет точку зрения народа, создавшего его, на мир; при этом мир, по мнению ученого, всегда остается в тени этой точки зрения. Таким образом, концепция языковой модели мира Вайсгербера развивается в направлении от ее объективно-универсальной основы к подчеркиванию ее субъективно-национальной природы. Главное следствие его концепции состоит в том, что человек не может освободиться от власти родного языка, поскольку для каждого языка существует «языковой круг», из которого можно выйти, только вступив в другой языковой круг.
Идеологема «языковая модель мира» получает законченный вид в логически ясной концепции Ю. Д. Апресяна, которую можно свести к двум главным тезисам: 1) выражаемые в языке значения складываются в некую единую систему взглядов (здесь и далее курсив мой - С. Ш.), которая навязывается в качестве обязательной языковой модели всем носителям языка; 2) носители разных языков могут видеть мир немного по-разному, через призму своих языков. Таким образом, в этих тезисах развивается германская идея Л. Вайсгербера о «некой единой философии, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка» [10, с. 350-351].
4. Размытое понятие. Чтение источников показывает, что под языковой моделью мира понимается 1) либо вся совокупность языкового содержания, 2) либо семантическая специфика данного языка, которая отличает ее от других языков [11, с. 6]. Первое ориентировано на интеллектуальное содержание языков, которое является величиной постоянной, а второе связано с внутренней формой языка (в понимании Гумбольдта) и является величиной переменной. Это создает размытое представление о языковой модели мира, то есть разрушает само это понятие. «Эрозия» данного понятия усугубляется тем, что в него может вкладываться разный смысл, поскольку в семантическом континууме языка можно выделять разные единицы: конкретные семантические категории или семантические поля лексических единиц, зафиксированных в языке, абстрактные семантические категории, грамматические категории и т.д. В целом, остается неясным, относится ли данное понятие к лексикосемантической или грамматико-семантической системе языка, или какому-то фрагменту этой системы, или представляет собой только ее специфические черты. Наверняка, удобнее пользоваться более точными выражениями, такими как совокупность
знаний о мире, или семантическая система языка, или языковая концептуализация (категоризация) действительности, или языковые категории, языковая семантика, семантическая специфика языка и т.д. В отличие от этих конструктивных выражений языковая модель мира звучит как метафора, которая, несмотря на чрезмерно большой объем понятия, характеризуется весьма ограниченным применением (поэтому использование производных выражений звучит абсурдно: языковая модель животных или космоса, или пьянства, или Римской Империи, или философии и т.д.). Однако это не мешает бессчетно использовать данную метафору, подкрепленную бесчисленными сравнениями «физиономии» одного языка в зеркале других языков, и таким образом создается целое направление в лингвистических исследованиях, которое можно назвать метафорическим языкознанием.
Под языковой моделью мира может также пониматься культурный или национальный менталитет, национальный характер, что еще больше затрудняет понимание этого выражения. Как пишет О. А. Корнилов, носитель одной культуры (или одного этноса) смотрит на мир через очки, благодаря которым видит в этом мире «только ТО и только ТАК, как и другие носители таких же “очков”», и это создает «национальный склад мышления, который зафиксирован в национальном языке представителей данной культуры» [12, с. 77]. Таким образом, рассматриваемое понятие носит диффузный, размытый, «диссипативный» характер, который может ввести в заблуждение начинающего исследователя, создавая иллюзорную уверенность в том, что субъект языка в рамках своей национальной культуры может найти ответы на все вопросы бытия.
5. Количество языковых моделей мира. Если уж верить в то, что язык «накладывает сетку» на человеческое восприятие, то на Земле должно быть столько концептуальных моделей мира, сколько существует языков, то есть более 3 500 «национальных языковых моделей мира», считая модели весьма близких друг к другу языков (например, башкирского и татарского языков). Однако, поскольку субъектом концептуальной модели мира может выступать как коллектив субъектов (этнос), так и отдельный человек (эмпирический субъект), то, сколько людей, столько должно быть и моделей мира [13, с. 32] и столько же языковых моделей мира. Возможно ли такое, или все же логичнее предположить существование каких-то фундаментальных типов, внутри которых имеет место варьирование?
Вряд ли язык можно считать стеклом, «через которое этнос видит единый инвариант бытия» [12, с. 315-316]; по крайней мере, это стекло не обладает гомогенной фактурой. Ведь в каждом языке существуют структуры, которые бросают вызов языковой норме, и каждая такая структура представляет собой лишь одно из «стеклышек», через которые субъект языка воспринимает окружающее. Любой язык всегда задает не одну, а сотни тысяч точек зрения и характеризуется множеством строевых
признаков-координат, способов выражения языковых категорий, мотивирующих признаков номинаций, многообразием семантических связей между единицами языка и их вариантами внутри полисемантических структур, огромным числом связей между значениями языковых единиц и т.д. и т.п. В одном и том же языке «способов мировидения» -масса, которая вряд ли может быть типизирована однозначным образом, а речь (в связи с понятием «языковая модель мира») должна идти именно о типах мировидения, то есть, в конечном счете, о типах языков. Своеобразие одной категории, как правило, никак не связано с организацией других категорий, поскольку культуру общества не определишь одной чертой (кровожадные ацтеки умели сочинять прекрасные лирические стихи); поэтому для каждой категории, имеющей универсальный характер, должна быть своя модель мира в каждом языке. Конгломерат этих моделей в одном языке создает эффект калейдоскопа.
Различия между субъектами разных моделей внутри одного языка могут быть вполне сопоставимы с различиями между моделями, представляющими разные языки. В самом деле, почему должно полагать, что основополагающими для русской культуры являются концепты типа «душа», «совесть», «правда», «бог», «тоска/хандра» и т.д.? Одно дело, если субъектом культуры является Алеша Карамазов, и совсем другое дело, если этим субъектом выступает, например, бывший начальник Чукотки, или, если обратиться к англоязычной культуре, то одно дело - Эдгар По с его блестящим знанием родного языка, и другое - чернокожий бездельник из Алабамы, которого трудно понять, даже если знаешь английский язык в совершенстве.
6. Язык как субъект отражения мира. Со-употребление номинаций языковая модель мира и концептуальная модель мира в одном контексте имплицирует вывод о некой языковой логике, отличной от мыслительной логики и реанимирует сильную версию теории лингвистической относительности. Из этой версии следует, что язык есть творец мышления. Однако язык не обладает собственной творческой силой, способной создать особый промежуточный мир, и не может служить субъектом познания; язык лишь фиксирует концептуальный мир [14, с. 33]. Утверждение об отражении языком действительности основано на недоразумении, ведь звуковой комплекс ни к какому отражению не способен. Язык, связанный с действительностью знаковым способом, «не отражает действительность, а отображает ее знаковым способом» [15, с. 6].
Человек смотрит на мир только сквозь мышление, то есть мозгом, «и мозг распоряжается тем, какую национальную форму языкового, знакового, то есть семантического мышления он выберет для одного и того же отрезка действительности, в зависимости от того, какой знаковой системой вооружен этот мозг» [16, с. 174]. Немного упрощая схему, можно считать, что существует только одно мировидение, которое включает в себя физическое
мировидение (знание законов природы) плюс семантическое картирование действительности и эмоциональное восприятие, выражаемое системой конвенциональных для каждой культуры знаков. Из этого вытекает необходимость более продуманно подходить к научным формулировкам. Например, выражение языковое представление об устройстве человека (название главы в монографии [17]) можно интерпретировать двояко: 1) «язык отражает действительность», 2) «язык представляет своими средствами отражение действительности в сознании». «Представление о чем-то» означает субъект познания, каковым язык не может являться.
7. Принцип взаимной дополнительности. Языки различаются между собой таким образом, что каждый характеризуется тысячей предпочтительных способов фиксации того, что в другом языке выразится тысячью других предпочтительных способов. Например, английский язык более точно, чем русский, передает пространственные отношения. Этот тип отношений в русском языке также передается, хотя эта передача зачастую выглядит как бы спрятанной, помещенной внутри глагола; ср., например: англ. I looked up at her = рус. Я поднял глаза на нее. Поэтому Г. В. Колшан-ский вводит «принцип лингвистической дополнительности», который гласит, что совокупные формы языков всегда взаимно перекрываются [18, с. 116]. Различия в семантических структурах изолированных единиц языка свидетельствуют не о языковой «тирании» в смысле навязывания мышлению логики, отличной от логики ума, а о разной языковой технике. В одном языке на одном участке семантического пространства ТАК, а в другом языке, на этом же участке ЭДАК, зато средства любого языка всегда позволяют заполнить все лакуны, и даже при наличии лакуны на одном уровне языковой структуры, мысль можно выразить на другом уровне. Языковые значения могут быть как грамматическими, так и лексическими, и последние, будучи более гибкими, компенсируют ограниченные набор грамматических категорий. Таким образом, сумма всех значений одного языка в целом соответствует сумме всех значений любого другого языка данного временного периода. Даже если такое соответствие и не является полным, то всегда можно прибегнуть к принципу «лингвистической утешительности», который можно сформулировать следующим образом: «если С ^ L1, но не L2, то D ^ L2, но не L1», то есть, «если имеется категория C, характеризующая язык L1, в отличие от языка L2, то всегда найдется категория D, характеризующая язык L2, в отличие от языка L1». Разные лоскутки, разных расцветок и узоров, по-разному размещенные на стандартном пространстве, в сумме, однако, составляют одеяло, обеспечивающее комфортный сон.
8. Языковые изменения и мировидение. Понятие языковой модели мира имплицирует неизменный способ восприятия действительности одним языковым коллективом. Однако это предположение оказывается неверным, если учесть, что меняется как содержание, так и организация концептов с течением времени, и может меняться даже
строй языка (например, английский язык из синтетического трансформировался в аналитический язык). Следовательно, постоянную смену языковых моделей можно трактовать как отсутствие единой «сетки координат», которой «данный народ улавливает мир» [19, с. 44]. Однако научно зафиксировать смену «сетки координат» в связи с языковыми изменениями пока еще никому не удалось, поскольку, вероятно, такие изменения происходят постоянно, и если даже удастся зафиксировать все возможные мировоззренческие «картинки», никакого целостного впечатления, кроме ряби в глазах наблюдатель не получит.
Здесь можно вспомнить так называемый парадокс лысого. Выпадение одного волоса еще не приводит к появлению лысины, и нельзя сказать, сколько волос должно для этого выпасть. Замена одной лексемы другой или появление другой наряду с первой еще не может изменить мировидение, и нельзя указать, в какой момент возникает новый взгляд. Можно предположить, что изменение строя языка должно сопровождаться радикальной перестройкой в мировидении (например, некоторые языки изменили свой порядок слов в течение своей истории, в частности кельтские языки (8УО ^ У8О), арабский язык (У8О ^ 8УО)). Однако наблюдение показывает, что в тех же языках морфологическая стратегия глагольного времени остается неизменной в силу неизменности фундаментальных содержательных категорий.
Концептуальная модель мира изменяется быстрее, чем языковая техника в виде закрепленных в языке реликтов архаического мировидения. Вероятно, в эпоху формирования языков такая категоризация по родам была семантичной, если предположить, что древнейшие слова ассоциировались с некими живыми прототипами. Однако теперешняя их родовая категоризация образует «окаменелые отпечатки» образного восприятия мира древнего человека. О. А. Корнилов приводит примеры совпадения такой категоризации в русском и испанском языках: земля - 1а йетта, жизнь - 1а у1йа, родина - 1а рагтьа, красота - 1а ЪеИе1а, доброта - 1а Ъоийай, дружба - 1а amistad; враг - е1 enemigo, противник - е1 пуа1, бой - е1 еотЪа1е. Однако другие номинации не вписываются в эту схему: любовь - е1 атот, хлеб - е1 рап, очаг - е1 hogaт [12, с. 104]. Как бы там ни было, в настоящее время «отсутствие или наличие в каком-либо языке, например, грамматического рода не имеет никакого отношения к пониманию социальной организации, религии или фольклора соответствующего народа» [4, с. 242]. Правда, субъект языка не усматривает в такой категоризации каких-либо несуразностей, которые «видит» логика. Древние узоры лоскутного одеяла, именуемого языком, в которых отображается мировидение древних, непонятны современному человеку. Ими можно только любоваться, как человеку, не владеющему арабским языком, остается любоваться «бессмысленной» арабской вязью на куполах казанской мечети Кул-Шариф.
9. Фразеология и национальное мировиде-
ние. Часто утверждается (особенно в исследованиях молодых ученых), что лексика, в частности фразеология с ее уникальной образностью, есть отражение мировидения этноса. По большей части, однако, фразеологические единицы, включая коммуникативные единицы, представляют собой «дела давно минувших дней», то есть архаичную модель мира, которая никак не связана с проявлением говорящей личности в этносе и культуре. В этом смысле язык можно сравнить с геологическими напластованиями земной коры, в которых сохраняются «отпечатки» картин предшествующих эпох. Эти отпечатавшиеся окаменелости могут храниться в языке так же долго, как в осадочных породах сохраняются ископаемые фрагменты жизни в Триасовом периоде. Поэтому вряд ли можно вообще говорить об этнокультурном своеобразии, отраженном в языке, если не считать, разумеется, прямого отражения хозяйственной деятельности этноса в лексиконе. В языке многое безвозвратно утрачивается, и то, что возникло неслучайно, становится таковым в синхронии. Например, редкий носитель языка в состоянии объяснить происхождение фразеологической единицы с культурным компонентом (ср. эквивалентные фразы в английском и русском языках kangaroo court и Шемякин суд).
Фразеологические единицы разных языков в основном семантически эквивалентны, а различаются внутренней формой, то есть образом, который лежит в основе номинации, и способом представления этой формы в языке. Такая внутренняя форма носит «сиюминутный» характер, как застывшая музыка или остановившееся мгновение. Все изменяется со временем, и то, что являлось когда-то существенным и характерным для национального мышления, сейчас представляется архаизмом. Ср. следующие примеры малоупотребительных коммуникативных фразеологизмов в русском языке: куда конь с копытом, туда и рак с клешней; укатали сивку крутые горки; Улита едет, да когда-то будет; ты на гору, а черт за ногу; сказал бы словечко, да волк недалечко; семь верст до небес все лесом; свинья скажет борову, а боров всему городу; с суконным рылом да в калачный ряд; с собакой ляжешь, с блохами встанешь; не было ни гроша, да вдруг алтын; на чужой каравай рот не разевай; на тебе, Боже, что нам негоже; на волка слава, а овец таскает Савва; либо сена клок, либо вилы в бок. Из этих примеров нельзя сделать верного вывода ни о культурных константах, ни о характере русского национального сознания, поскольку архаизация какого-либо элемента пословицы или ее общий смысл делает ее почти фантастической в устах носителя современной городской культуры (главной формы культуры). Подобные пословицы никак не отражают этнические стереотипы современной русской культуры, частью которой считается язык.
10. Как понимают общий мир носители разных языков? Казалось бы, языковые факты свидетельствуют о том, что язык навязывает мыш-
лению свое понимание мира, однако это всего лишь иллюзия, потому что продукты языковой техники принимаются за продукты ума. Поскольку язык не отражает, а, по выражению Б. А. Серебренникова, отображает действительность, то есть репрезентирует ее знаковым образом, вопрос о точности отражения мира вообще не должен ставиться. Никакой драмы не возникает оттого, что в немецком языке кит называется Wahlfisch (дословно «китовая рыба»), ведь никто не считает кита видом рыбы; точно так же по-английски «краб» называется crabfish, хотя каждый понимает огромную разницу между этими видами животных. По-татарски черепаха называется ташбака (дословно «каменная лягушка») по некоторым признакам, общим для черепахи и лягушки, к которым добавляется признак «каменный», выражающий идею твердости панциря (то есть «твердый как камень»). По-английски «бюрократия» называется red tape по связи значений «делопроизводство (то есть хранение документов в папках)» и «папка для бумаг с красной лентой», отсюда red tape (дословно «красная лента»). Нельзя требовать от языка точного представления действительности, потому что это не его функция. Точности можно требовать только от работы ума, который находит, подбирает, означивает выделенные концепты (категории). Например, если определенное понятие о каком-то процессе, событии, качестве и т.д. обозначается существительным, никто не будет считать, что такое существительное называет вещь, обладающую бытием. С помощью языка лишь фиксируются «идеальные образования мозга, вынесенные за его пределы и нашедшие свою материальную форму манифестации» [16, с. 185].
Лакуна далеко не всегда означает, что носитель данного языка не в состоянии различать (выделять) данный сегмент окружающего мира. Например, в немецком языке можно насчитать 3 500 цветообозначений, а в языке дани (Новая Гвинея) всего 2; и эти два обозначения делят спектр по линии «холодные» и «теплые» цвета. Однако поскольку зрение всех людей (кроме дальтоников) устроено одинаково, все народы различают спектральные цвета одинаково, следовательно, цветовая картина мира для всех является полихроматической, и человек, знающий много цветообозначений, различает их не больше того, кто знает меньше названий цветов. Таким образом, фактор различения цветов находится в человеческой голове, которая анализирует (одинаково для всех культур) воздействие света на сетчатку глаза.
11. Эволюция культурных концептов в эпоху глобализации. Характерно, что многие константы русской культуры претерпевают серьезные изменения. Так, из русских романов классической литературной эпохи можно вывести весьма ограниченное число единиц, порицающих человека морально (подлец, мерзавец, негодяй). Зато сейчас средний представитель отечественной культуры охотнее употребит другие слова, например сволочь, паразит, гад (такой), гадина (такая), зараза (такая), и т.д. или непарламентские выражения, кото-
рые, конечно, употреблялись и раньше, но светочами русской литературы - никогда. Точно так же малоупотребительно слово авось, обозначающее оправдание беспечности, когда речь идет о слабой надежде на то, что удастся избежать какого-то крайне нежелательного последствия. Если верить Ю. С. Степанову и другим лингвокультурологам, это слово относится к концептам русской культуры, но в современной речи его употребление как-то сузилось (если не считать производного выражения действовать на авось). Русский человек продолжает действовать на авось, хотя вслух об этом уже не говорит, а русские романы (культурный концепт!) и фольклор уже не составляют объекта ежедневного приобщения, тем более среди молодежи. Культуролог будет указывать на трудноуловимое различие между словом happy в английском языке и его русским эквивалентом счастливый; последнее имеет более узкое значение: редкое состояние полного блаженства или совершенного удовлетворения, получаемого от серьезных вещей (любовь, семья, смысл жизни и т.п.), в отличие от английского эквивалента с более широким значением. Главное различие состоит в том, что слово счастливый в своем основном значении гораздо менее употребительно в современной речи, чем в русских романах, в отличие от его английского эквивалента. Культуролог будет уверять, что ошибочно идентифицировать русское слово друг с его эквивалентами в европейских языках, поскольку русское понятие «друг» предполагает возможность поделиться некоторой не предназначенной для других информацией или получить/предоставить помощь, не считаясь с затратами. Однако в современной русской концептосфере происходит девальвация этого понятия, поэтому разница не столь уж заметна, тем более что на Западе высокий смысл, придаваемый этому понятию, подкрепляется языковой традицией. Ср. в английском языке: a friend in need is a friend indeed; в английском и немецком языках смысл «отдать последнюю рубашку» (пожертвовать всем) относится, как правило, к чужому, хотя и духовно близкому человеку: англ. to give a shirt off one’s back; нем. das letzte Hemd verschenken. Таким образом, не следует слишком драматизировать различия в культурных концептах разных языковых сообществ, ведь межъязыковые различия в лексике вообще имеют тотальный характер. Практически любое слово лингвоспецифично, и трудно ожидать, что переводные эквиваленты будут обладать идентичными семантическими структурами. Вывод: происходит постепенное сглаживание межъязыковых и межкультурных различий вследствие стандартизации жизненных укладов, вызванной глобализацией. Старые рукотворные одеяла, неповторимо разнообразные по цветовой гамме, композиции, рисунку, стилю, все более ветшают, заменяясь новыми, сшитыми на бездушных станках транснациональных корпораций.
12. Уникальное или типическое
На каждую вещь можно смотреть с противоположных точек зрения: с точки зрения ее отличия
от подобных же вещей, или, наоборот, с точки зрения сходства. В спорах между типологами, которые фиксируют внимание на сходные явления, и культурологами, которые подчеркивают уникальное, преобладают простые аргументы наподобие следующих: «посмотрите, какое отличие!» или «посмотрите, какое сходство!» В научной полемике аргументация такого рода малоперспективна, ведь тезис, подкрепленный примером или метафорой, наталкивается на столь же простой антитезис.
О. А. Корнилов сравнивает уникальность каждого языка с портретом: «У каждого человека есть какие-то наиболее выразительные детали внешнего облика: у кого-то очень большой, необычной формы нос, у кого-то очень выразительные глаза или слишком тяжелый подбородок, а у кого-то и вовсе непримечательная внешность»; отсюда следует вывод о необходимости включать в языковую картину мира «все языковое содержание, поскольку не существует «неспецифического» в семантике языка, без чего язык не утратил бы своей целостности и уникальности» [12, с. 93-94]. Там, где культуролог усматривает уникальное, типолог способен, кроме того, увидеть норму и тип ее варьирования. На месте глаз находятся именно глаза, хотя бы и самые выразительные, а не подбородок, будь то тяжелый подбородок, или мягкий, или «круглый», как у Чичикова, который, однако, не спутать ни со ртом, ни с носом, ни с глазами. Если бы место рта занимал хобот, или вместо человеческих ушей были бы заячьи, и вместо двух глаз был бы один, как у циклопа, тогда, точно, метафора об уникальности всякого языка попадала бы в цель. Всякое варьирование имеет ограничения, поэтому существующая техника создания фотороботов основывается на ограниченных типах глаз, ртов, подбородков и т.д. Как портрет, уникальный и типичный одновременно, так и всякий язык содержит в себе и общее, и различное. И так же как нос, подбородок, глаза можно типизировать, так и все вообще, включая любую языковую специфику, поддается типизации.
Целостное («портретное») представление специфики языка можно получить изучением его строя. Для этого достаточно определить, например английский язык как аналитический, для которого характерно выражение грамматических категорий с помощью служебных слов, фиксированный словопорядок, использование предложных конструкций для выражения падежных отношений, широкое использование безаффиксной деривации и т.д. Молекулы и атомы еще сохраняют специфичность вещества, однако при дальнейшем движении от сложного к простому специфичность практически исчезает, сводясь к конфигурации элементарных частиц. Аналогичным образом, можно утверждать, что языковая специфика лучше, нагляднее всего проявляется на фундаментальном (грамматическом) уровне; если спуститься на более низкие уровни, специфика сводится к рассматриванию узоров и колоратуры лоскутков на одеяле.
Чтобы получить точное (объективное) представление о, ландшафте, пишет русский лингво-культуролог, «конечно же, лучше подойдет аэро-
фотосъемка, но душу пейзажа и чувства, им вызываемые, сможет передать лишь талант живописца», и далее: «объективистский подход <...> напоминает восхваление бездушной фотографии в сравнении с непохожими друг на друга картинами, запечатлевшими один и тот же объект по-разному, в своей уникальной манере» [12, с. 100]. На это красивое сравнение можно столь же красиво возразить, что душу вообще, особенно «душу пейзажа», тем более русского пейзажа, наблюдаемого человеком с русской душой, трудно передать. Душа хороша в русском романе, обращение же к ней в научном споре звучит как заклинание, призванное метафизически обосновать действие, которое лучше всего описывает физика.
Выводы
1. Межъязыковые различия нельзя интерпретировать как наличие особого языкового мирови-дения, в противном случае было бы невозможно переводить с языка на язык, то есть достигать взаимопонимания.
2. Архаичные модели мира с течением времени заменяются моделями, которые находятся ближе к научному мировоззрению, что не мешает функционировать закрепленным в языке формам категоризации.
3. Язык не обладает творческой силой, способной создать свой особый мир, в отличие от концептуальной модели, созданной мышлением; поэтому нельзя говорить о языковом мировидении иначе как в метафорическом смысле.
4. Между языковой структурой и менталитетом носителей данного языка нет никакой связи, и никакая языковая структура не может свидетельствовать ни за, ни против особенностей этнокультурного менталитета.
5. Языковая модель мира (языковое мировиде-ние) есть в лучшем случае метафора, в худшем -фикция, за которой стоит восхищение лингвокуль-туролога разнообразием способов концептуализации общего мира в разных языках.
6. Так же как способов выражения одной и той же мысли больше, чем языков, так и количество способов мировидения превалирует над поливариантностью языков; каждый язык как инструмент мысли способен выразить не одну определенную модель мира, а бесконечное множество таких моделей.
7. В соответствии с принципом взаимной дополнительности потенциал любого языка достато-
чен для выражения любой мысли, выраженной в другом языке, поэтому совокупные формы языков всегда взаимно перекрываются.
8. Языковые единицы с «живой внутренней формой» не обладают панхронической ценностью и могут характеризовать в лучшем случае мировиде-ние лишь определенного периода развития языка; поэтому нельзя, опираясь на внутреннюю форму фразеологизмов, строить выводы о национальном менталитете.
ЛИТЕРАТУРА
1. Вандриес Ж. Язык. М., Соцэкгиз, 1937. 409 с.
2. Колшанский Г. В. Объективная картина мира в познании и языке. М.: Комкнига, 1990. 128 с.
3. Чейф Л. Значение и структура языка. М.: Прогресс, 1975. 431 с.
4. Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М.: Прогресс, 1993. б5б с.
5. Серебренников Б. А. Как происходит отражение картина мира в языке? // Роль человеческого фактора в языке. М.: Наука, 1988. С. 87-107.
6. Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры. М.: Академический проект, 2001. 990 с.
7. Рождественский Ю. В. Введение в культуроведение. М.: ЧеРо, 199б. 288 с.
8. Кубрякова Е. С. Части речи с когнитивной точки зрения. М.: Изв. РАН. Серия литературы и языка, 1997. 32б с.
9. Вайсгербер Л. Родной язык и формирование духа. М.: изд-во МГУ,1993. С. 110-143.
10. Апресян Ю. Д. Интегральное описание языка и системная лексикография // Избранные труды. М., 1995, том II. М.: Языки русской культуры, 1995. 7б7 с.
11. Соколовская Ж. П. «Картина мира» в значениях слов: семантические фантазии или катехизис семантики? Симферополь: Таврия, 1993. 231 с.
12. Корнилов О. А. Языковые картины мира как производные национальных менталитетов. М.: ЧеРо, 1999. 349 с.
13. Постовалова В. И. Картина мира в жизнедеятельности человека // Роль человеческого фактора в языке. М.: Наука, 1988. С. 8-б9.
14. Колшанский Г. В. Объективная картина мира в познании и языке. М.: Наука, 1990. 103 с.
15. Серебренников Б. А. Предисловие // Роль человеческого фактора в языке. М.: Наука, 1988. С. 3-7.
16. Кривоносов А. Т. Мышление, язык и крушение мифов о «лингвистической относительности», «языковой картине мира» и «марксистско-ленинском языкознании». М.: Че-Ро, 200б. 821 с.
17. Урысон Е. В. Проблема исследования языковой картины мира: Аналогия в семантике. М.: Языки славянской культуры, 2003. 224 с.
18. Колшанский Г. В. Лингво-гносеологические основы языковой номинации // Языковая номинация. Общие вопросы. М.: Наука, 1977. С. 99-14б.
19. Гачев Г. Д. Национальные образы мира. Курс лекций. М., Academia, 1998. 429 с.
Поступила в редакцию 10.11.2011 г.
