CC BY
19
УДК 82
ЯЗЫКОВАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ОПРИЧНИНЫ ИВАНА ГРОЗНОГО КНЯЗЕМ М.М. ЩЕРБАТОВЫМ КАК ВЫРАЖЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
КОНЦА XVIII века
© 2010 г. О.Н. Шевцова
Южный федеральный университет, Southern Federal University,
ул. Пушкинская, 150, г. Ростов-на-Дону, 344006, Pushkinskaya St., 150, Rostov-on-Don, 344006,
philfac@philol. sfedu. ru philfac@philol sfedu. ru
Язык вообще и исторических трудов в частности является результатом развития культуры общества. В новое время наиболее существенные перемены в языковой культуре имели место на рубеже XVIII-XIX вв., когда происходил переход от культуры эпохи Просвещения к культуре романтизма. Эти перемены нашли свое выражение в языке исторического труда князя М.М. Щербатова.
Ключевые слова: язык исторического исследования, описательная часть, объяснительная часть, канцелярит, архаика, усиление выразительности.
The significancy of historical works language's subject is obvious. The language in common and of historical works in particular itself is result of development of social culture. At the New Age most essential changes in language culture took place on the boundary of XVIII-XIX centuries, when the switch from the Enlightenment to the Romanticism culture was happened. The subject of how those changes had their exclamation in Duke M.M. Scherbatov's historical work language is considered in the article.
Keywords: language of the historical research, descriptive part, explanatory part, bureaucratic language, archaic character, intensification of the expressiveness.
Историческая мысль каждой эпохи в развитии культуры характеризуется методологией познания реальности прошлого, средствами ее выражения и репрезентации. Исключительно важное значение методологии исторического познания признается, по крайней мере, с середины XIX в., когда появляется первый специальный труд по этой проблеме, созданный И.Г. Дройзеном, который до сих пор оценивается весьма высоко. В настоящее время проблемы методологии истории не случайно находятся в центре внимания исследователей. Что касается средств выражения добытого учеными исторического знания, его репрезентации, то этой проблеме научной историографии уделяется несравненно меньше внимания.
Едва ли это случайно. Методология истории была признана историками как научная проблема и научная дисциплина, напрямую касающаяся их. Она позволяет обеспечить необходимый уровень исторического знания на уровне фактов и концепций. Иное отношение наблюдается в профессиональной научной среде к вопросам о языке исторических трудов и произведений. Во всяком случае, такого внимания, как вопросам методологии истории, или вообще необходимого для столь значимой проблемы внимания историками не уделяется. По-видимому, на это имеются определенные причины. Во-первых, к проблематике языкового выражения исторического дискурса историк относится не как к принципиальной научной проблеме исторического исследования, но как к такому вопросу, ошибка или неточность в котором не имеет для него такого же принципиального значения, как методологическая неточность. Во всяком случае, языковая шероховатость или даже неточность может восприниматься как досадная ошибка, но вполне поправимая, не влияющая на сущность высказываю-
щейся в исследовании мысли. Во-вторых, вопросы, относящиеся к языку исторических трудов, в среде профессионалов в большей степени воспринимались с точки зрения того, каков мог быть в них художественный уровень, способный привлечь читателя. При этом указывалось на труды историков, которые умели достигать высокого уровня художественного оформления результатов своего исследования при опоре на средства языка [1]. Наконец, как представляется, все то, что касается языка, историки относят к сфере филологического исследования, в том числе и язык исторических трудов.
Налицо, таким образом, недооценка в профессиональной среде историков проблем языка в историческом познании. Между тем это представляется ошибкой такого же рода, как и недостаток внимания к методологии научного исторического исследования в недавнем прошлом, но уже преодоленный к настоящему времени. Что касается первой проблемы, то ученым еще предстоит пересмотреть сложившееся к ней отношение.
Значимость проблемы языка исторических трудов и научных исследований совершенно очевидна. Язык является важнейшим, хотя и не единственным средством хранения и трансляции исторической информации. Таким языком могут быть произведения художественной культуры, живописи, скульптуры и монументального искусства. Но в культуре эти языки выражения исторической мысли имеют подчиненное значение по отношению к языку исторических исследований в их письменной форме. Прежде всего средствами письменного языка может выражаться теория и методология истории, оформляться представление о фактах и концепциях на рациональной основе, но при этом далеко не только на эмоциональной основе, как это имеет место в произведениях искусства на исторические темы.
Вместе с тем язык вообще и исторических трудов в частности сам является результатом развития культуры общества и соответствует его характеру и уровню. При этом эволюция языка особенно заметна в переломные периоды в развитии как мировой, так и национальной культуры. В Новое время наиболее существенные перемены в языковой культуре имели место на рубеже ХУШ-ХЖ вв., когда происходил переход от культуры эпохи Просвещения к культуре романтизма. Однако культура, в том числе историография, эпохи романтизма возникла не на пустом месте. Она явилась органичным продолжением некоторых тенденций в развитии культуры второй половины XVIII в. Известно, что некоторые стороны культуры и исторической мысли романтизма возникли еще в трудах мыслителей более раннего времени. В частности, принято обращать внимание на наличие характерных для романтизма воззрений в сочинениях Ж.-Ж. Руссо [2, с. 84].
Для объективного суждения о степени органичности и преемственности перехода историографии эпохи Просвещения XVIII в. к историографии эпохи романтизма первой половины XIX в. весьма целесообразно было бы привлекать такой источник, как язык исторических трудов. В частности, применительно к русской историографии это относится к анализу трудов классика отечественной исторической мысли и официального историографа князя М.М. Щербатова. Он был представителем консервативного направления общественно-исторической мысли и являлся не только историком, но и видным писателем своего времени, применявшим и языковые новшества. Так, если для выдающегося историка первой половины XVIII в. В.Н. Татищева характерно весьма широкое использование в историописании летописных традиций, то для труда М.М. Щербатова они характерны в значительно меньшей степени.
Анализ языка исторического исследования становится нагляден в том случае, когда историк затрагивает проблему, близкую ему по его общественной позиции, по характеру исторического мышления. Для князя М.М. Щербатова таких проблем российской истории было немало. Очевидно, однако, что одной из наиболее острых и интересных для него была тема опричнины Ивана Грозного. И тут позиция официального историографа, призванного защищать монархию, сталкивалось с его негативным отношением к проявлениям деспотизма со стороны самой монархии. Совершенно очевидно, что внимание Щербатова к этим проблемам отражалось на языке его исторического труда. Сохраняя свои типичные черты, он приобретал при этом особо заметные элементы яркости и экспрессивности, которые позволяли автору выразить свое отношение к событию и кровавым деяниям монарха.
В тексте, посвященном опричнине Ивана Грозного, имеются описательные и объяснительные стороны, а также дискуссионные. Описательные стороны касаются наиболее кровавых сторон опричнины 1569-1570 гг., таких как убийство князя Владимира Андреевича Ста-рицкого и бывшего митрополита Филиппа, находившегося в тверском Отроче монастыре, а также разгром Новгорода. Объяснение относилось к выявлению
М.М. Щербатовым причин «нещастия Новгорода» [3, с. 281]. В форме дискуссии решался вопрос о принципиальной возможности плавания опричников зимой на лодках по реке Волхов и потопления в ней новгородцев баграми. Это казалось князю принципиальным, поскольку сомнение в достоверности сообщения об этом накладывало тень на сообщения источников об ужасах опричного погрома в Новгороде в 1570 г. в целом.
Такая структура, включавшая объяснение, описание и дискуссию, в целом соответствовала представлению о структуре научного исторического труда, в качестве которого рассматривал свое сочинение князь М.М. Щербатов и воспринимало общество, включая критика этого сочинения генерал-майора И.Н. Болтина. Она также отвечала требованиям, предъявляемым к историческому познанию, которое, как признавалось в эпоху Просвещения, должно было быть направлено на формирование правильного представления о реальных событиях и явлениях прошлого, противостоявших «баснословию». Для этого было необходимо как установление исторических фактов, так и их рациональное объяснение. Следовательно, избранная М.М. Щербатовым структура изложения истории опричнины Ивана Грозного вполне соответствовала идеалу научности эпохи Просвещения.
У каждой из сторон - описательной и объяснительной, существовавших в труде М.М. Щербатова, есть свои особенности языка. Так, для объяснительной части, которая заметно уступает по объему описательной, характерны такие черты построения предложения, которые в целом соответствовали традициям русской стилистики эпохи Просвещения. В этой связи, во-первых, обращает на себя внимание употребление большого количество пространных предложений. Например:
«Что царь Иоанн Васильевич со времени болезни своей, бывшей в 1553 году, когда бояре, отрешая сына его, хотели сего князя Владимира по смерти царской на престол Российский возвести, имел на него подозрение, сему свидетельствует не токмо бывшее приключение, поступок сего князя и его матери, могущей и менее подозрительному государю сумнение навести, но и грамоты клятвенные, взятые с сего князя, и неупотребление его нигде начальником войск; а потому вероятно есть, что Российский государь, ежедневно умножая свой строгий обычай, по каким новым сумнениям пожертвовал его безопасности своей» [3, с. 297].
Данное предложение имеет объяснительную цель. Оно призвано объяснить читателю причины гибели по воле Ивана Грозного князя Владимира Андреевича Ста-рицкого. Несомненно, что оно очень велико и непросто для чтения и усвоения. Даже часть предложения до точки с запятой, внесенной позднейшим публикатором, в результате чего в единое целое по существу были соединены два предложения, выглядит весьма громоздкой. После же присоединения к нему текста после точки с запятой приведенное предложение стало состоять из двух частей. Между тем М.М. Щербатов как художник слова сумел найти некоторые выразительные лексические единицы для оформления своих мыслей: «подозрение» и «подозрительному государю». И слово, и слово-
сочетание относятся к Ивану Грозному, причем слово выражает отношение царя к князю Владимиру, а словосочетание содержит его качественную характеристику. Они весьма удачно способствуют построению образа этого царя, поскольку из подозрительности в самом деле выводилась склонность его к репрессиям, в частности против князя Владимира Андреевича. Еще одна весьма выразительная находка заключалась в словосочетании: «неупотребление его нигде начальником войск». В нем особая смысловая нагрузка выпадала на две сильные лексемы с отрицательным смыслом - «неупотребление» (крайне редко используемое с отрицательной приставкой отглагольное существительное в функции подлежащего) и «нигде», которые показывали читателю степень недоверия Ивана Грозного к князю. Однако видимые недостатки не давали возможности в полной мере проявить свое значение этим удачным языковым находкам. Они неизбежно растворялись в очень длинном, сложном по структуре предложении, мешавшем читателю воспринимать их.
Далее к недостаткам построения этого сложного предложения относилось то, что в его рамках отдельные части заканчивались глаголом в форме инфинитива. Это заметно в той части предложения, где говорилось о том, что «поступок сего князя и его матери, могущей и менее подозрительному государю сумнение навести». Аналогичный случай - в несколько более ранней части: «хотели сего князя Владимира по смерти царской на престол Российский возвести». Здесь очевидно влияние немецкой грамматики на русскую письменную речь. Подобное построение предложений характерно для «канцеляритов» того времени. Из канцелярий и делопроизводства оно проникало в речь художника и историка, который не имел в своем арсенале достаточно сильной и развитой языковой традиции для противостояния канцеляризмам. Но такое выражение мыслей не использовалось в устной речи того времени, а в письменной речи от него отказывались уже в XIX в., по мере развития русского литературного языка. Но в историческом труде М.М. Щербатова имели место выражения не только канцеляризма, но и традиционализма русской речи. Они вошли в русский язык в XVIII в. из более ранних текстов. К ним относится такой способ сочетания определяемого существительного с определяющими его прилагательными или местоимениями, при котором существительное оказывалось впереди определяющего его слова. В данном тексте это - выражения: «сына его», «по смерти царской», «грамоты клятвенные», «безопасности своей».
Впрочем, такие языковые архаизмы, пожалуй, способствовали усилению выразительности текста и как бы подводили читателя ближе к событиям, о которых повествовал историк в меру своего субъективного их понимания. В них же можно выделить черты того литературного «высокого штиля», о котором говорил еще старший современник князя, ученый, историк и исследователь русской грамматики М.В. Ломоносов, что могло придавать повествованию определенный возвышенный тон, указывать читателю на его важность и привлекать тем самым его внимание. В данном предложении встре-
чаются вместе с тем образцы более современного сочетания определяемого существительного с определяющим словом: «его матери», «менее подозрительному государю», «строгий обычай». Это уже соответствует разговорному, бытовому, или «низкому штилю» литературы, выделявшемуся М.В. Ломоносовым.
Не менее сложен текст предложения, которое носит описательный характер. Вот пример, относящийся к описанию приезда царя с опричниками в Новгород в 1570 г.:
«Сии воинства, не обретая нигде сопротивления, начали исполнять жестокое данное им повеление: во-шед в монастыри, запечатали всю казну и сокровища монастырские, монахов же, связав и оковав, привезли в Новгород, даже до пяти сот человек; также и в Новгороде, взяв под стражу священников, роздали всех их за приставы и ежедневно били их на правеже, требуя с каждого окупу по двадцати рублев; и тогда же, вошед в домы всех вельмож и именитых людей, также купцов, имения их запечатали, а знатнейших побрали под стражу»[3, с. 287].
Описательное предложение относится к действию и содержит отражавший определенные черты реальности прошлого литературный сюжет, основанный на летописном повествовании. Отсюда не случайно в приведенном предложении обилие лексем, выражающих действие - глаголов и деепричастий: «исполнять», «запечатали», «привезли», «роздали», «били», «побрали», «обретая», «вошед», «связав», «оковав», «взяв», «требуя». Для такого предложения тринадцать выражающих действие лексем - семь глаголов и шесть деепричастий -может быть признано изобильным. Однако с их помощью М.М. Щербатов создал очень динамичный текст. В нем передан яркий и запоминающийся сюжет, содержанием которого было прибытие опричников во главе с царем в Новгород и начало новгородского погрома. Это также помогло создать коллективный и весьма негативный образ опричников и образ стоявшего за ними царя, по приказу которого они действовали. Привлечение внимания читателя к такому тексту было обеспечено. В данном случае длина предложения по существу не мешает воспринимать его содержание. Текст носит следы влияния летописи, которое проявляется в передаче его содержания, когда одно за другим следуют друг за другом лаконичные сообщения о том, что происходило под Новгородом и как последовательно разворачивались репрессии. Читателем такой текст воспринимается и запоминается хорошо. Этому не мешают некоторые очевидные архаизмы. Заключены они в самом начале предложения, во фразе: «Сии воинства, не обретая нигде сопротивления, начали исполнять жестокое данное им повеление». Они, во-первых, заключаются в устаревших лексемах: «Сии» и «не обретая». Во-вторых, они также заключались в выражении «жестокое данное им повеление», в котором, как говорилось выше, определяемое существительное не только стоит за определяющим его прилагательным, но и отделено от него причастным оборотом. В целом изложение М.М. Щербатовым фактологической и событийной истории следует признать удачным. Это не случайно. Динамизм той эпохи,
ее бурные события, происходившие на глазах человечества, особенно просвещенной его части, а также представление о всесилии разума человека и его воли, о зависимости всего происходившего от человека, наделенного разумом и властью, вызывал особый интерес к событийной истории. Язык исторического труда, найденный М.М. Щербатовым для изложения, удачно схватывал интеллектуальные и эмоциональные потребности просвещенной части российского общества своего времени. Такой язык обеспечивал интерес к его произведению для просвещенного российского читателя, в том числе в такой своеобразной форме, как его критика.
Под заголовком «Некоторые размышления» [3, с. 294] у М.М. Щербатова содержится такая часть исследования, которую современник князя, историк и филолог А.Л. Шлецер называл «критика дел». Под ней он упоминал такую часть исторической критики, или критики источников, как критика содержащихся в источниках исторических фактов, установленных на предыдущей стадии изучения источников. В методологии истории начиная с конца XIX в. такая стадия исследования источников получила название их внешней критики. В этой части М.М. Щербатов путем логической критики, опиравшейся на характерный для XVIII в. рационализм и связанную с ним идею здравого смысла, стремился выяснить, насколько можно доверять сообщениям источников о потоплении опричниками новгородцев в реке Волхов. В самом деле события в Новгороде происходили в январе, когда, по словам Г.Ф. Миллера, приводимым М.М. Щербатовым, «реки всегда толстым льдом покрыты бывают» [3, с. 295]. Историк приходил к выводу, что далеко не в каждую зиму в России, особенно на ее Северо-Западе, на реках бывает толстый лед, что описанная в источниках ситуация с плаванием опричников на лодках и потоплением ими новгородцев баграми вполне возможна. В этом отношении представляет интерес, каким образом средствами языка М.М. Щербатов привлекал внимание читателя к такой проблемной ситуации в истории пребывания опричников в Новгороде, которую он выделял. Это заметно в следующем тексте:
«Малонародие окружныя страны и множество великих пустошей является свидетельством, что великое разорение претерпели. Но со всем тем находится тут единое обстоятельство, могущее и на все повествование сумнение учинить, то есть: что хотя все сие ужасное деяние происходило между 2 генваря и 13 чисел февраля месяцов, когда реки у нас обыкновенно толстым льдом покрыты бывают, то как же сие может согласиться с киданием в сию реку нещастных и с езженьем детей боярских на малых лодках, прободающих и потопляющих выплывающих?» [3, с. 295]
Сочетанием двух этих предложений, первого - короткого и второго - пространного, М.М. Щербатов создавал проблемную ситуацию. Между их смыслом имелось определенное противоречие, что должно было вызвать интерес не только к этой конкретной ситуации, но и к вопросу о том, насколько соответствовали исторической реальности сведения источников о кровавых дея-
ниях опричников и самого царя вообще. С одной стороны, первое предложение вроде бы содержит неоспоримое утверждение реальности этих деяний, для чего историк избрал весьма подходящий лексический материал. Такую роль играет сочетание точных, но малоупотребительных лексем: «Малородие окружныя страны». Но как не только историк, но и писатель М.М. Щербатов проявил лексическое и стилистическое мастерство в построении предложения. Размеренное, даже в известной степени монотонное повторение сочетаний, состоявших из трех слов, невольно усиливали доверие к высказываемой автором мысли. «Малородие окружныя страны» подтверждалось аналогичным по построению выражением «множество великих пустошей», а аналогичное по своей ритмике выражение «великое разорение претерпели» служило своего рода авторским выводом, указывавшим на справедливость двух предшествовавших утверждений. В то же время как стилист М.М. Щербатов понимал, что четкое утверждение, выраженное лаконичным предложением, может быть поставлено под определенное сомнение с помощью пространного вопросительного предложения. В этом случае создаются условия для формирования проблемной ситуации, которая в отношении опричнины Ивана Грозного существовала в русском общественно-историческом сознании и к воспроизведению которой он в своем труде стремился. Это пространное предложение состоит из двух, разделенных двоеточием. Вторая его часть также включает три простых предложения, связанных подчинительными отношениями. Это последнее сложноподчиненное предложение носит заметный экспрессивный оттенок. Выражено оно в вопросительной форме, благодаря чему в сознании читателя вырисовывается проблемная ситуация, при которой заключенный в предложении вопрос ставит под сомнение положение, содержащееся в предыдущем коротком предложении, а наряду с этим сообщения источников вообще об ужасах опричнины. Несомненно, что внимание к проблемному вопросу в последней части предложения усиливается благодаря словам из первой части предложения: «обстоятельство, могущее и на все повествование сумнение учинить».
Рассмотрение стилистической структуры и словарного состава предложений в историческом тексте князя М.М. Щербатова в трех его вариантах - в выделении им предпосылок определенного события, изложении хода событий и рассмотрении дискуссионных вопросов -позволяет сделать некоторые выводы.
Во-первых, судя по приведенным текстам, для князя М.М. Щербатова как для автора исторических нарра-тивов было характерно мастерство в стилистическом оформлении текстов и в поисках средств языкового выражения исторического повествования. Выдающийся историк второй половины XIX в. хорошо понимал, какими средствами можно было привлечь внимание читателя, и использовал разные стили. Это было сочетание «высокого» и «низкого» литературных «штилей», динамической описательности событий, противопоставление не только ситуаций в историческом познании своего времени, но и стилей построения краткого и пространного предложений.
Во-вторых, это - мастерство М.М. Щербатова во владении лексическим материалом. Он умел подбирать лексемы, хорошо раскрывающие суть описываемых или анализируемых событий и явлений и их авторское понимание. Он вводил архаизмы, редко употреблявшиеся слова и такие лексические единицы, которые способны были выразить динамику событий, как глаголы и деепричастия.
В-третьих, в тексте исторического повествования М.М. Щербатова заметны следы недостатка теоретической разработанности грамматики русского языка, а также органичной связи русского языка нового времени с языком летописного периода истории русской культуры. Так, в историческом тексте бросается в глаза обилие пространных предложений с множеством причастных и деепричастных оборотов, конструкций со сложными предложениями разных типов. Это распространенный способ соединения определяемого существительного с определяющим его прилагательным, при котором оно находилось в постпозиции по отношению к последнему. Впрочем, такой прием был оправдан тем, что он придавал речи определенную торжественность и, следовательно, нес в себе смысловую нагрузку. К недостаткам, объясняемым недостаточной разработанностью в XVIII в. русской грамматики и стилистики, относятся встречающиеся в тексте М.М. Щербатова канцеляризмы с глаголами на конце, что было связано с влиянием немецкой
грамматики на язык, употреблявшийся в русских канцеляриях.
Все эти особенности исторического дискурса М.М. Щербатова соответствуют историческим особенностям культуры второй половины XVIII в. С одной стороны, в ней сохраняются черты архаики, уходящей в язык летописей, с другой - проявилось умение автора использовать разные приемы, позволяющие усилить интерес к тексту. В этом отношении текст М.М. Щербатова включал в себя отдельные черты литературного стиля исторических трудов более позднего периода, когда в условиях культуры эпохи романтизма литературным качествам текста исторического произведения и способности его привлечь внимание читателя уделялось весьма значительное внимание.
Литература
1. Биск И.Я. Введение в писательское мастерство историка. Литературная форма исторического труда. Иваново, 1996.
2. См.: Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980.
3. Щербатов М.М. История Российская с древнейших времен. СПб., 1903. Т. 5.
Поступила в редакцию 17 февраля 2009 г.
