CC BY-NC-ND
122
История отечественной культуры
К.Ю. Ерусалимский
СБОРНИК КУРБСКОГО И ЕГО ЧИТАТЕЛИ
В статье рассматривается формирование российской читательской аудитории сборника литовских сочинений князя А.М. Курбского, начиная с 1670-х гг. и до начала XIX в. Главной проблемой является разнообразие рукописных версий его текста и полуподпольный характер их распространения. Эти особенности бытования отразились на его составе, литературно-публицистической специфике и на его интерпретациях, в том числе представленных А.И. Лызло-вым, Ф.П. Орловым-Поликарповым, В.Н. Татищевым, М.М. Херасковым, М.М. Щербатовым, Екатериной II, Н.М. Карамзиным.
Ключевые слова: редакции, варианты, списки Сборника, его литературный «конвой»; «оригинал Курбского», тираноборческий подтекст, другой Иван Грозный, патетический имперский дискурс, экстенсивное и интенсивное чтение.
Отправным пунктом и главной проблемой нашего исследования является то, что его предмета как устойчивой данности не существует. Прежде всего, Сборник Курбского - это реконструкция литературной подборки, состав которой многократно менялся и вызывал споры1. Эта условная рукописная книга появляется в руках читателей через сто лет после своего предполагаемого создания, причем под разными названиями и с разнообразными дополнениями. Попытаемся понять, какая из версий Сборника была доступна читателям того или иного социального круга, и что именно они могли обнаружить в ее списках разного времени.
Сборники с литовско-русскими сочинениями князя А.М. Курбского пришли в рукописную традицию в последней трети XVII в. и получили распространение в XVIII в. в 85 списках, в четырех редакциях: Пространной, Компилятивной, Сокращенной и Панинской. Эта классификация была разработана Ю.Д. Рыковым применительно к «Истории» Курбского и принята А.И. Гладким и А.А. Цехановичем2. Классификацию Рыкова уточнил К.А. Уваров, однако его интерпретация не содержит полновесной текстологической аргументации3. Мы полагаем, что история всех текстов Сборника Курбского, за редкими исключениями, подчиняется одним и тем же закономерностям. Текстологическое и кодикологическое
исследование выявило 5 изводов и 15 видов сборников, причем необходимо учитывать, что рукописная традиция далеко не сразу стала такой масштабной. До середины XVIII в. число списков увеличивалось очень медленно, в среднем по 3 списка в десятилетие; два почти незаметных пика копирования пришлись на 1700-е и 1740-е гг. Затем наступил взлет интенсивности процесса, и за 1750-е гг. число «сборников Курбского» увеличилось более чем на треть, а в следующее десятилетие - в 2 раза; после этого происходил стабильный рост копирования, вплоть до «угасания» рукописной традиции в 1820-е гг.
Социальные градации в России 1670-1820-х гг. не были устойчивыми, и можно только наметить принадлежность владельцев и читателей Сборника Курбского к одной из четырех - весьма условных - социальных групп: дворянству, духовенству, купечеству и горожанам. Всего за одним установленным исключением (Т.К. Маслеников, 1720-е гг.), Сборник распространялся, в основном, в дворянских и духовных кругах. За 1740-е гг. известен также один купец, продавший свой список, но, видимо, до интеллектуала В.И. Шарина купечество мало участвовало в распространении и чтении «сборников Курбского». Хотя горожане, мелкое дворянство, стрельцы и представители духовенства в XVII в. интересовались светской литературой и хранили в своих домашних библиотеках книги исторического содержания, среди них не обнаружено ни одного списка «Истории» Курбского4. Похоже, что и позднее эта книга не интересовала широкого читателя.
О том, каков был характер спроса на сочинения Курбского, приходится судить главным образом на основе их литературного «конвоя». Сборник Курбского в рукописной традиции встречается в двух основных вариантах: во-первых, краткий, с «Историей» и письмами Курбского Ивану Грозному; во-вторых, более полный вариант, с комплексом текстов типа Уваровского № 3015. На первом этапе, до 1690-х гг., списки Сборника встречаются только у Б.М. Хитрово и В.В. Голицына, а также в кругу их доверенных лиц и слуг. Позже местом хранения рукописей Сборника и создания на его основе компилятивной повести о терроре Ивана Грозного оказался кремлевский Чудов монастырь. В это время его распространение происходило «камерно», в узком кругу знакомых друг другу лиц, принадлежащих к высшей знати. Особенности некоторых списков отражают «подпольный» характер бытования Сборника Курбского в русской книжности. В некоторых случаях он попадает «в конвой» к объемным популярным сочинениям - таким, как «Великое Зерцало», «Хронограф» Псевдо-Дорофея, «Степенная книга» и «Описание Российской империи»; «за их спинами» крамольные тексты Сборника оставались незаметными для случайного читателя.
В других случаях к Сборнику присоединяются тексты не менее вызывающие и подозрительные, чем его собственные. Инициаторами таких «нецензурных» собраний были, по-видимому, книжники из мастерской князя В.В. Голицына - интеллектуала и полонофила. Их целью было представить другого Ивана Грозного, чем тот образ величественного христианского монарха, который создавался официальными
памятниками историографии. Например, в текстах Гваньини и Стрый-ковского, присоединенных к Сборнику Курбского, победы и царские добродетели отодвинуты на задний план - по сравнению с потоком казней, пыток и массовых убийств, детальные описания которых привлекали читателя своей откровенностью и зрелищностью (помимо политического подтекста).
Интерес к Сборнику определялся особенностями исторической культуры российского общества конца XVII в. До того времени понятие «история» не применялось к произведениям, посвященным прошлому России. Распространены были, как и ранее, названия «Летописец», «Хронограф», «Книга степенная»6.
Сборник Курбского встречается в многообразных компиляциях, однако почти не пересекается под одним переплетом с памятниками московской религиозной мысли, летописными произведениями, повестями и сказаниями. Как правило, он представляет собой обособленное литературное целое и не разбивается на разделы, предназначенные для копирования в другие сборники. Язык этого текста, не имеющий аналогов в московской книжности, вызывает замешательство у многих переписчиков. Политическое мышление князя А.М. Курбского подталкивало исследователей к тому, чтобы искать аналоги его сочинениям в текстах польско-литовской интеллектуальной традиции.
Копирование Сборника десятилетиями не вызывало к жизни интерпретаций его текстов. Первыми исследователями «Истории» Курбского были А.И. Лызлов и Ф.П. Орлов-Поликарпов. В «Скифской истории» Лызлова (1692) заимствования из Курбского ограничиваются цитатами из его «военных хроник». Похожим методом пользовался и Поликарпов, когда сочинял разделы об Иване Грозном в своей «Истории вкратце» (1716). Впрочем, заимствования непосредственно из «Истории» Курбского встречаются у него даже реже, чем цитаты из «Скифской истории». В распоряжении Лызлова был вариант «сборников Курбского» библиотеки князя В.В. Голицына, предположительно, скопированный с нынешнего списка Харьковского университета № 168. В ходе работы над «Скифской историей» Лызлов имел доступ к этой книге (ныне не сохранившейся) и, вероятно, вносил в нее правку. Следы воздействия самого Лызлова или его сотрудника сохранились на 47 известных списках Сборника Курбского. В распоряжении Поликарпова была, помимо «Скифской истории», рукопись, позднее переданная в Патриаршую библиотеку (ныне Синодальная № 136). К XIX в. традиция, к которой принадлежали сборники, доступные Лызлову и Поликарпову, проявила самую большую живучесть (51 список из 85); именно в ней вплоть до второй половины XX в. археографы видели «оригинал Курбского»7.
Интерес к Сборнику, сопровождавший всю эпоху Петра I, неотъемлем от дискуссий о роли власти и монарха в общественной жизни России. Образ князя Курбского менялся в зависимости от политических взглядов читателей и переписчиков Сборника. Победа над степью представлялась Лызлову главной исторической задачей, стоящей перед рос-
сийской властью и обществом. Этот историк, состоявший в свите князя Голицына (главного поборника крымских походов), был хорошо знаком с польской ренессансной историографией, согласно которой скифы -это извечные противники цивилизованных сарматов и славян, принявших христианские ценности. «Скифская история» Лызлова послужила интеллектуальной поддержкой договора 1686 г. между Россией и Речью Посполитой о «вечном мире»; этот труд наметил общие интересы в международных отношениях двух стран. Андрей Курбский был для Голицына и его интеллектуалов удачным образцом российско-польского единства. Его «История» стала одним из источников идеологической программы христианской Лиги. Именно этой идеологии в иных исторических условиях придерживался сам Курбский. Сборник копировался «в дому» князя Василия Голицына задолго до заключения мира с Польшей. 22 и 23 января 1677 г. на свет появились два экземпляра этой книги, которые позднее (до суда над царевной Софьей) неоднократно копировались и пополнялись сочинениями об эпохе Ивана Грозного. В «конвой» Сборника тогда же проникли сочинения, соответствующие трем его интерпретациям. Во-первых, это повесть о походе турецкого войска на Астрахань в 1569 г.; ее автором был А. Тарановский - польский дипломат, неоднократно бывавший в Константинополе. Этот поход был единственной военной кампанией Османской империи против России в XVI в., но он был наглядным примером постоянной угрозы с ее стороны. Во-вторых, Сборник пополнился посланием Ивана Грозного Курбскому, что превращало текст в диалог власти и оппозиции. В-третьих, в рукописные копии Сборника была включена «Хроника» М. Стрыйковского и первоначальная латинская версия хроник А. Гваньини (под названием «Описание Европейской Сарматии»). Все эти тексты, собранные вместе, предлагали читателю узнать о масштабах тирании Ивана Грозного и о причинах слабости Российского царства в противостоянии с Крымом и Турцией.
Первые две темы вызвали в последующие два десятилетия лишь ограниченный отклик читателей. После конфискации «Истории» Курбского из библиотеки Голицына функция исторического обоснования необходимости войны с неверными перешла к официальным текстам -таким как «Степенная книга», «Казанская история» и новейшая «Скифская история».
Участь Переписки между Курбским и Иваном Грозным определялась иными факторами. Вплоть до второй половины XVIII в. она существовала только во фрагментах, причем Второе послание Грозного не включалось ни в московские, ни в пришедшие из Литвы ветви рукописной традиции8. Первое послание царя впервые было присоединено к рукописи из библиотеки Голицына между 22 января 1677 г. и 11 августа 1684 г. Вероятно, это произошло уже 23 января 1677 г., когда было завершено формирование общего протографа Сборника Курбского IV и V изводов.
Тираноборческие смыслы Сборника набирали силу благодаря его литературному конвою, в который вошла глава «О московской тира-
нии» из хроники Стрыйковского «Описание Европейской Сарматии». В этом сочинении описание казней и жестокости Ивана IV опиралось на записки Альберта Шлихтинга, бежавшего из России в 1570 г. Князь Курбский мог знать об этом отчете и осторожно, не нарушая «авторского права» Шлихтинга, пользоваться его информацией. Однако ранние списки Сборника Курбского следов этого отчета не содержат, отрывки из него присоединяются к Сборнику уже в редакции Гваньини (в русском переводе с его польской версии 1611 г.). Расположенные рядом, тексты Курбского и Шлихтинга о расправах царя и опричников над знатью вызывали у читателей яркие ассоциации на всем протяжении XVIII в.; с новой силой они проявились в «Опыте» Тимковского и в «Истории» Карамзина.
Тираноборческий подтекст «Истории» Курбского и Переписки был акцентирован в списках этих текстов, восходящих к мастерским высших церковных кругов 1690-х гг. Связь между этими списками и ранними рукописями, принадлежащими В.В. Голицыну, неочевидна. Текст Чудовской повести только условно можно считать редакцией «Истории» Курбского, так как объем дополнений и заимствований в ней (из «Выписи о втором браке Василия III», жития Максима Грека, «Степенной книги») превращает повесть в особое компилятивное сочинение. Протограф его списков содержится в Синодальной рукописи № 483, почерк которой принадлежит кремлевскому книжнику Евфимию Чу-довскому; именно он рискнул включить в масштабный сборник полемический текст, осуждающий Василия III и Ивана IV. Согласно самой ранней датировке, предложенной Э.Л. Кинаном (на основании текстологических аргументов), Чудовская повесть возникла около 1675 г. Другие исследователи относят ее к более позднему времени: К.А. Уваров - к правлению патриарха Адриана (1690-1700)9, Ю.Д. Рыков и В.В. Калугин - к стрелецкому бунту (1698)10. На наш взгляд, осторожнее было бы датировать Повесть серединой - второй половиной 1690-х гг. (опираясь на водяные знаки в двух тетрадях с ее текстом в Синодальной рукописи). В Повести осуждается развод великого князя Василия III, в нее включены рассказы Курбского о греховном поведении Ивана IV, его женолюбии и жестокости в обращении с подданными. Прямым аналогом этого описания мог служить развод Петра I с Евдокией Лопухиной и «дело» полковника Циклера (1697), однако неясно, была ли создана Повесть по следам этих событий или ради их предупреждения.
Примером «лояльного» переложения Сборника Курбского является его Сокращенная редакция, возникшая не позднее начала 1740-х гг. Составитель этой редакции удаляет из Сборника богословские отрывки, выпады против царя и рассуждения князя Курбского. Это не было редкостью: переписчик повести в сборнике Саровской пустыни № 135 старательно устранял наиболее резкие характеристики Ивана Грозного11; переписчик Овчинниковского № 500 в своей глоссе проклинал князя Курбского за его «ложь на царя»12. Составитель Сокращенной редакции Сборника называет ее «Описанием о Царе Иоанне Васильеви-
че» и устраняет следы «фамильярности» по отношению к власти. Имена московских монархов в этом Описании приведены полностью, великокняжеский титул в большинстве случаев исправлен на царский, апологетические суждения Курбского о светских и духовных мучениках сокращены или полностью устранены. Несмотря на это, похоже, что в задачи редактора не входило снять все тираноборческие акценты источника. В «Истории» Курбского Василий III охарактеризован так: «великий, паче же в прегордости и лютости, князь»; в Сокращенной редакции это место звучит не менее критично, но иначе: «Велики князь московский Василий Иванович от гордости и властолюбия своего...»13. Особое внимание в Сокращенной редакции уделено военным событиям середины 1550-х гг., сохранены также мартирологи «Истории», запись о выезде Курбского, Переписка и отрывок из «Описания» Гваньини. Сокращенная редакция полна неточностей: данные о численности войск, меры длины и времени переданы в ней во многих случаях приблизительно или ошибочно. При этом текст Редакции стирает образ Курбского как смелого до дерзости богослова, обличителя государя и отечества, выдвигая на первый план его роль московского придворного и воина. Эти особенности текста, возможно, выдают социальное положение редактора или его заказчиков. В 1740-х гг. Сокращенная редакция Сборника была объединена с «Записками» видного ученого, дипломата и администратора А.А. Матвеева14. Во второй половине XVIII в. составители Воронцовского и Парижского списков дополнили их Вторым посланием Ивана Грозного, впервые объединив все пять текстов Переписки.
В 1760 г. студент Академии наук Семен Девович поставил перед собой амбициозную задачу: опираясь на текст Сборника, дать взвешенное описание царствования Ивана Грозного, не очерняя и не оправдывая этого монарха. Девович заявлял: «Однако как бы то ни было, мой труд весь состоял в том, чтоб в сочинении сей Книги не выступить из пределов правды, придержаться чистого нынешняго рода российских писателей, и темные места изъяснив все сие привесть в совершенный порядок; ибо исправить сию испорченную книгу инако не возможно было, как только вновь сочинить, потому что и непорядочной слог Курбского, и неупотребительные некоторые иностранные слова, и худая переписка всему трудному разумению причиною были»15. Сравнение двух сохранившихся списков редакции Девовича позволяет понять общую тенденцию исследователя-переводчика. Тихомировский № 91 сохранил следы правки, которая была учтена в списке ОСРК Q.IV.181. Редактор сглаживал тираноборческий пафос Курбского, устраняя слишком резкие оценки и инвективы в адрес Ивана Грозного. Приведем примеры. В источнике говорилось, что царь старшего сына Дмитрия «своим безумием погубил», а после редакторской правки оказалось, что царь Дмитрия «лишился». В источнике царь противится Максиму Греку «яко гордый человек» - после правки в Тихомировском списке читается только «противился в сем ему». В источнике царь еще до гонений на Избранную раду «лют и бесчеловечен начал быти» - у Девовича он «от времени до времени жесточайшим казался». В рукописи затерты те ме-
ста источника, где говорится о царе как о «мучителе варварском, крово-ядном и ненасытимом»; выражение источника «лютым и нерассудным» заменено словом «грозным». У Курбского митрополит Филипп «проклинает» царя - и лишь «не благословляет» его у Девовича. У Курбского царь «гонение воздвиг» на Новгород, - после редакторской правки это место читается как «жестокость... оказал»16. Тенденции и Девовича, и редакторов Сокращенного сборника свидетельствуют о попытках интеллектуалов того времени примирить расходящиеся образы царя Ивана, найти рациональное объяснение террора и, возможно, вывести сочинения Курбского на открытое обсуждение.
Показательно, что критической реакции просветителей на мартирологи «Истории» не последовало. М.В. Ломоносов, говоря об эпохе Ивана Грозного, обошел стороной тему князя Курбского17. Собственный экземпляр Сборника Курбского был в библиотеке В.Н. Татищева, который дал ему отрицательную оценку: «однако ж все так пристрастно и темно, что едва истину видеть и разуметь можно»18. Татищев воспринимает Курбского в первую очередь как свидетеля и участника взятия Казани, однако считает, что «История» Курбского составителю «Казанской истории». Сравнение этих двух текстов было начато еще Лызловым и отразилось на библиографическом статусе «Истории». Можно предположить, что Татищеву была известна Синодальная рукопись № 136, на первом листе которой было написано: «Гистория князя Андрея Курбскаго о Казанском взятии...». В библиотечных описях XVIII в. та же рукопись фигурирует под названием «Летописец... а по осмотру явился о Казанском взятье в десть»19. Немало косвенных свидетельств подтверждает тот факт, что читатели XVIII в. внимательно знакомились с рассказами Курбского о Казанской, Крымской и Ливонской войнах. Эти разделы основательно переработаны в Сборнике Сокращенного вида и явно находились в центре внимания редактора.
Одна из первых дискуссий вокруг «чудесоверия» Курбского демонстрирует торжество просветительского рационализма. Анонимный комментатор Истории Толстовского сборника, современник Татищева, откликается на слова Курбского об обретении иконы Богородицы, сожженной нарвскими протестантами, так: «Мню, что Курбский муж разумный поверил повести сей разглашаемой от какого-то знатнаго достоинства суевера, слышавшаго от ханжи, убежавшаго из раззореннаго того города и желавшаго чрез расказывание ея, возбудя наперед благочестие правоверных, пользоватся от них щедрым подаянием...»20. Другой современник Татищева, составитель текста Истории в Сборнике Сокращенного вида, устранил подозрительный рассказ о казанском чародействе21. Позднее по поводу этого рассказа выражал недоумение и Карамзин22.
Библиографические и читательские конвенции той эпохи подготовили «Россиаду» М.М. Хераскова - первый опыт прочтения Сборника Курбского, появившийся в печатном виде. С этого сочинения начались свертывание рукописной традиции и многолетние споры о рукописном оригинале Сборника. «Россиада» богата деталями из источников «пе-
чатных и письменных», чем автор не упускает случая похвалиться23. Г.З. Кунцевич предполагал, что Хераскову были известны такие тексты: «История о Казанском царстве» (изд. 1791 г.), «Царственная книга» (изд. 1769 г.), «Степенная книга» (изд. 1775 г.), «Опыт Казанской истории» П.И. Рычкова - и, «может быть, Курбский»24.
Это предположение Кунцевича позже получило подтверждение. Более того, на основе наших знаний об изданиях «Россиады» и рукописной традиции Сборника можно попытаться выяснить, какая именно рукопись была доступна поэту. Одно из примечаний Хераскова сообщает о «пустыннике Вассиане», в котором нетрудно узнать Вассиана Патрикеева «Истории» Курбского. В изданиях «Россиады» 1779 и 1786 гг. примечание гласит: «Сей Вассиян, или Савастиян, сослан был в заточение Царем Василием Иоанновичем»25. В издании поэмы 1796 г. текст примечания иной: «Сей Вассиян сослан был в заточение Царем Василием Иоанновичем. Многие думают, что был то Князь Голицын, но его имя мне не известно»26. Изложенные в «Истории» подробности о жизни Вассиана и указание Курбского, что Вассиан «по отце внук княжати литовского Патрикеев», не оставляют сомнений в том, что в его тексте речь идет о писателе князе В.И. Патрикееве27. Ошибочное отождествление Вассиана с князем Голицыным, видимо, опирается не только на факт происхождения Голицыных из рода Патрикеевых и безличное мнение «многих». В рукописи Музейного собрания № 4851 напротив слов «внук княжества литовскаго Патрикиев» на полях приписано (светло-коричневыми, отличными от основных, чернилами) -«К. В. Юр. Гол:» (князь Василий Юрьевич Голицын)28. Эта помета уникальна в рукописной традиции Сборника, поэтому можно предположить, что Херасков использовал для работы над «Россиадой» Музейную рукопись, - по крайней мере, между 1786 и 1796 г.
Поэтический дар Хераскова открыл для читателей добродетельного вельможу Курбского, во времена которого «искренно отечество любили», перед царем «стенать и сетовать дерзали», борясь с пороками и отстаивая правду29. Херасков объявляет своей задачей прославление деяний молодого царя Ивана IV и во многом следует «Истории» А.М. Курбского30. Почти цитатные совпадения с ней видны в словах «Россиады» о том, как Бог, видя беды России, «руку помощи простерти к ней помыслил», послав ей Сильвестра31. Другой деятель Избранной рады, Алексей Адашев, также изображен по мотивам «Истории»: «Так в мраке иногда бывает Ангел зрим!»32. Оттуда же заимствовано определение «Избранной Думы», которое поэт в глоссе объясняет так: это «вышнее правительство, что ныне Сенат»33. Благодаря деятелям этой Думы в окружении Ивана IV последний изгоняет из своего жилища «развраты, клевету, коварство, лесть, обман», оставляет «праздну жизнь», отвергает «от очей соблазнов темноту» и из «грознаго Царя» становится «незлобен»34. Эта оценка вполне согласуется с «Историей» и Третьим посланием Курбского Грозному35.
Отрицательные герои из царского окружения (в первую очередь, опричники и Глинские) тоже соответствуют образам «Истории».
Г.Н. Моисеева подметила одну особенность «пламенных опричников» в «Россиаде»: они сопровождают царя уже в эпоху взятия Казани36. Начиная со 2-го издания «Россиады», в обсуждении похода на Казань принимает участие «Князь Глинский», охарактеризованный как отрицательный герой. С этим «врагом добродетели» вступает в словесную дуэль князь Курбский, образ которого становится воплощением просветительского «гражданства»37. Он отстаивает воинскую честь, стонет и трепещет от переполняющих его гражданских чувств:
Вдруг будто в пепле огнь, скрывая в сердце гнев, Князь Курбский с места встал, как неки ярый лев; Власы вздымалися, глаза его блистали; Его намеренье без слов в лице читали38.
В речи Курбского из «Россиады» появляются аллюзии на Первое Послание Курбского и на другие его сочинения, в которых превозносится доблесть христианских воинов:
Мы ради с целою вселенной воевать, Имение и жен готовы забывать, Готовы защищать отечество любезно; Не робкими нам быть, но храбрыми полезно39.
Узнав о приближении к Москве крымского хана - «свирепого Иска-нара», царь поручает треть русского войска Курбскому, чтобы сдержать врага и спасти отечество, к которому Курбский испытывает любовь «всех больше»40. Народ Тулы видит в нем «Ангела защитника»41. Песнь седьмая «Россиады» заканчивается славной победой Курбского над крымским войском, но эта победа омрачена сценой самоубийства Ремы над телом ее мужа хана Исканара на виду у россиян. Курбский свои «лавры ко стопам Царевым полагает», смиренно просит царя наградить воинов, и в ответ на это «объемлет Курбского как друга Иоанн»42. Уже в своей речи перед походом на Казань Курбский обещает, что если война не начнется, он уйдет из страны «на край вселенной»43. Воспетые в поэме битвы Курбского за Казань, по большей части являющиеся плодом литературного воображения Хераскова, всё же показательны как прочтение Сборника Курбского в традициях российской барочной историографии. Эта поэма - образец патетического имперского дискурса, который сопровождал военные триумфы императриц Елизаветы Петровны и Екатерины II и стал шаблоном в «дни Александровы».
Поэма М.М. Хераскова вызвала интерес В.Ф. Тимковского и Н.М. Карамзина, послужила основой образа Курбского как «покорителя Казани» в трагедии Михаила Рыбушкина «Иоанна, или Взятие Казани» (1814). Отчасти влияние этой поэмы нашло отражение в «Думе» К.Ф. Рылеева (1821), в «Борисе Годунове» А.С. Пушкина (1825) и в драме М. И. Богдановича «Князь Курбский» (1882). Героизированный образ Курбского был дополнен в эпоху романтизма еще одним персона-
жем - его не менее доблестным сыном Юрием в романе «Князь Курбский» Б.М. Федорова (1843) и в трагедии «Князья Курбские» барона Г.Ф. Розена (1857)44.
В трудах русских историков, вплоть до «Истории Государства Российского» Н.М. Карамзина, князь Курбский тоже предстает скорее как участник создания имперского величия России, чем его противник. Не видит в Курбском тираноборца и венценосная читательница его сочинений Екатерина II. Конфиденциально, под наблюдением ее статс-секретаря А.В. Храповицкого, между 9 июня и 13 июля 1784 г. был создан Эрмитажный список Сборника Курбского с приложениями - для «Истории Российской», проектируемой императрицей и несколькими энтузиастами из ее окружения45. При подготовке выверенного текста были приняты во внимание две версии Сборника: список А.А. Вяземского, сходный с рукописью Ульяновского Дворца Книги № 1, и список Г.А. Потемкина, сходный с рукописью Харьковского университета № 168. Императрица проявила интерес к «Истории» и письмам Курбского, специально остановившись на династическом кризисе 1553 г.46 Екатерина II пишет: «Из сего видно, что князь Курбский в числе тех был, кои не хотели во время болезни царя Иоана Васильевича учинить присягу малолетнему сыну его, опасаясь Захарьиных, братий царицы Анастасии Романовны, а желали видеть правление в руках славнаго воина Владимира Андреевича Старицкаго»47. Императрица обсуждает вопрос о престолонаследии с позиций политической культуры ее времени: она распределяет исторических героев по партиям и ролям и выносит приговор Курбскому, который у нее превращается в участника «дворцового заговора». Этот вывод Екатерины не опирается ни на один известный источник, его прямо опровергает Курбский в своем Третьем послании царю, а понять обвинения Ивана Грозного не так просто. Ремарка о «славном воине» князе Старицком добавляет в текст императрицы литературный драматизм. Оставаясь в рамках прочтения этой истории Херасковым, Екатерина по-своему объяснила, почему Курбский мог участвовать в государственном перевороте: славный воин поддержал себе подобного.
Обширные ветви традиции XVIII в. вытесняют определение основной части Сборника Курбского как «Истории» иными определениями: «Летописец», «Описание», «Книга о разных произшествиях». В сотворении Курбского-летописца принимали участие такие авторитетные читатели Сборника, что сама эта версия имела разнообразную поддержку и долгое время была почти общепринятой. Екатерина II в Эрмитажном списке сравнивает Историю с «другим летописцем»: «В другом летописце о Астраханском взятии писано, что по степи изстреблено семдесять городков царства Астраханскаго»48. М.М. Щербатов также ссылается на «Курбскаго Летописец» и присваивает своему списку такое название: «История Князя Андрея Курскаго, Ярославскаго, о казанском взятье, о лифляндском раззорении и о московских настоящих древних бедах списано из типографской библиотеки»49. Судя по библиотечной описи, этот текст был, в свою очередь, скопирован с Патриар-
шего списка50. Щербатовский список назван в описи книг, переданных в Эрмитажную библиотеку в сентябре 1791 - феврале 1793 г.51, но его современное местонахождение не установлено. Если не считать загадочного Академического списка, который Н.Г. Устрялов назвал сходным с Патриаршим52, до наших дней дошла только одна копия списка Синодальной типографии - Музейная № 8991, которая и является, по нашему мнению, списком Щербатова. Название книги в описи не отражает ее оценку в «Истории Российской от древнейших времен» Щербатова.
Сборник, названный «летописью Курбского», был скопирован по заказу Н.П. Румянцева (ныне - список Румянцевский № 240). Он упомянут в письме Румянцева А. Ф. Малиновскому от 29 января 1815 г.: «Список летописи Курбского, при письме Вашего Превосходительства от 22 числа текущего месяца, имел удовольствие получить»53. Исследование «летописи» Курбского входило в проект канцлера по подготовке свода русских летописей; в эту работу были вовлечены два исследователя из его «кружка» - братья Роман и Василий Тимковские (преподаватели Московского университета)54. Н.М. Карамзин подчеркивает особый статус сведений, которые он заимствовал у Курбского: «Все косыми буквами напечатанныя слова взяты из него, или из летописей»55. Как отметил С.О. Шмидт, такие выражения Пушкина (из его письма в «Московский вестник»), как «озлобленная летопись кн. Курбского», «летопись озлобленного Иоаннова изгнанника», находят параллель в словах Щербатова «озлобленный князь Курбский». Сама романтическая категория озлобленности распространяется на главного героя в «Евгении Онегине» и на А.С. Грибоедова в «Путешествии в Арзрум»56.
До Девовича и Екатерины II едва ли кому-то приходило в голову очищать «непорядочный слог» Курбского или сверять список Вяземского со списком Потемкина, «который не так полон и ясен». Тенденция к стабилизации «подлинного Курбского» выразилась в реструктурировании списков, поиске оригинала и в первых опытах текстовой археологии. Во второй половине XVIII в. наметилось стремление писцов совершенствовать грамматику рукописного источника. Переписчик разъясняет текст, очищает его, преодолевает последствия более чем полувековой его мутации. Чтение источника становится археологическим. Оно восстанавливает утерянные смыслы, заново формирует синтаксис текста. С середины XVIII в., особенно в списках Петрополь-ского вида, «История» подвергается преобразованиям, в результате которых появляются графические и синтаксические путеводители по частям текста, описывающие его композицию, интонации его героев и самого автора. К этому времени уже были проведены многократное очищение языка от полонизмов, деление текста на главы, изменения глоссария. Теперь писец применяет восклицательный и вопросительный знаки, курсив для выделения главной мысли (в сопровождении индикатора «зри»)57. Первый опыт развернутого комментария содержится в Толстовском списке Компилятивного вида, автор которого привлекает официальные источники, характеризует детали повествования, оценивает степень достоверности сведений Курбского.
Особое место в истории памятника принадлежит Овчинниковскому сборнику № 500. Эта рукопись скопирована с нынешней Архивской №60 в 1710-е гг., но в первой трети XIX в. она послужила основой для своего рода мистификации58. Книга принадлежала А.И. Сулакадзеву, который придумал для нее цветистую заставку «Ковчег Русской Правды», наполнил выписками из источников (главным образом, из «Древней Российской Вивлиофики») и выдал за подлинник середины XVI в. Ему удалось дезориентировать некоторых любителей древнерусской письменности59.
На рубеже XVIII и XIX вв. возникает интерес к текстологическому изучению Сборника Курбского. Сводный Тургеневский список октября 1802 г. (сохранилась его копия, датированная октябрем 1809 г.) был сделан с двух рукописей, имеющих многие ошибки; поэтому «съколь можно было при семъ третъем переписывании оныя поправлены знающими людми»60. Под «третьим переписыванием» следует понимать создание третьего списка на основе двух других. В работе принимал участие не один человек, если только сводчик не отождествляет себя со «знающими людьми» из риторических соображений. Группа списков, восходящих к Тургеневскому, отличается модернизированным языком, пояснительными комментариями к историческим реалиям и лексическими уточнениями (в скобках внутри текста).
Работа по изучению рукописей Сборника не прекратилась и в начале XIX в. Н.М. Карамзин, открывший своей «Историей Государства Российского» трагедию тираноборца и предателя Курбского, нуждался в «исправных» списках Сборника, но и ему пришлось столкнуться с неосвоенным разнообразием чтений. Историограф отметил, что знакомые ему списки «наполнены грубыми, бессмысленными ошибками»61.
Вместе с тем историки испытывали дефицит источников по эпохе Ивана Грозного. Появление антиправительственного сочинения, раскрывающего темные стороны жизни царя Ивана IV, воспринималось как сенсация. В письме Г.Н. Городчанинову от 26 августа 1815 г. митрополит Евгений Болховитинов пишет: «Уведомьте меня, есть ли у вас по библиотекам князя Курбского История о взятии Казани при царе Иване В. Естьли ни у кого нет, то я сообщил бы вам список. А печатной ей быть нельзя»62. Напечатать «Историю» Курбского было немыслимо: она воспринималась не только как неофициальный памятник прошлого, но и как оценка актуальной общественной жизни. На сборнике Девовича написано: «Перепечатана не была. Очень интересный труд, раскрывающий новые, неизвестные сюжеты изъ царствования Ивана Грозного. В библиографических справочниках данная рукопись не ука-зана»63. Причины, по которым публикация сочинений Курбского была невозможна, открыто не формулировались, но в заметке анонимного цензора говорилось: «Не все правда написано. Много пустова. Естли бь была правда, печатать позьволил бы. Нельзя»64.
Митрополит Евгений располагал собственной рукописью с сочинениями Курбского, ныне хранящейся в фонде Киевского Софийского собора под № 327. В передаче Сборника Курбского список Киевский
№ 327 точно следует Архивскому № 82. Вероятно, изучать творчество Курбского митрополиту Евгению помогал А.Ф. Малиновский, - как и Н.П. Румянцеву, В.Ф. Тимковскому, К.Ф. Калайдовичу и Н.Г. Устряло-ву. В пользу этого предположения говорит то, что интерес канцлера Румянцева и митрополита Евгения к сочинениям Курбского относится к одному времени - 1815 г. Две копии с одной и той же рукописи были созданы с интервалом меньше чем в год, а для Н.П. Румянцева, по его письменной просьбе, архивный список подыскал именно А.Ф. Малиновский. Проект канцлера увенчался первым томом монографии Тимковского о князе Курбском, но этот труд так и не был опубликован (и не завершился вторым томом). Историографические задачи Сборника Болховитиновского вида отчетливо выражены в замечании его составителя, что «Книга Курбского» дополняет и уточняет знания «многих иностранцев, современных и позднейших»65. Из Сборника этого вида читатель узнавал, что Курбский «был боярин и воевода Царя Ивана Васильевича и Ближний сродник ему по первой супруге его Анастасии Романовне», что он участвовал в походах, был ранен под Казанью, в Ливонии «отличил себя... многими успехами»66. В предательстве князь не обвинялся: говорилось о том, что он перешел на польскую службу, «подпавши гневу Царскому»67. В «Материалах к словарю Евгения о русских писателях» под № 166 указаны источники информации о Курбском: публикация «Родословной книги»68 и записи Г.Ф. Миллера «о службах князей Курбских»69. Оценка Истории Курбского в статье «Словаря» митрополита Евгения отличается краткостью и описатель-ностью. Читателю рекомендуется новое сочинение, содержащее «любопытные исторические сказания».
Современникам Н.М. Карамзина Сборник Курбского представляется собранием «анекдотов», каждый из которых заслуживает особого исследования. Осуществить его можно было, создав сводный текст Сборника и сделав его доступным читательской аудитории, которая на начало XIX в. по-прежнему ограничивалась представителями высшей власти, дворянскими и церковными кругами. И всё же со второй четверти XVIII в. Сборник Курбского заметно чаще появляется в крупных книжных собраниях, привлекает внимание просветителей как источник по истории России. Однако «демон истоков» обращал ученых к ее древнейшим этапам, и у них просто «не доходили руки» до детальных работ, посвященных эпохе Ивана Грозного. А владельцы книжных собраний не торопились афишировать хранение литературы, подозрительной с точки зрения властей. Этот «цензурный фактор» способствовал тому, что даже в начале XIX в. Сборник был известен лишь по цитатам и ссылкам70. Кроме того, отдельные его рукописи хранились в крайне плохих условиях, угрожающих их сохранности. Следы одного из множества случаев серьезных повреждений таких рукописей вызывают особый интерес: верхняя крышка и полторы сотни страниц одного из «сборников Курбского» Санкт-Петербургского университета № 47 во второй половине XVIII или начале XIX в. были проколоты трехгранным острием. Удар был всего один, что может говорить не о
случайном порыве ярости или использовании рукописи в качестве мишени. Может быть, она была подвергнута «ритуальному убийству»?
В истории рукописной традиции Сборника рубежным стало такое событие: 16 марта 1816 г. Александр I удостоил своим приемом Карамзина, который получил освобождение от цензуры и право цитировать источники в любом объеме71. После этого Карамзин в 8-м и 9-м томах своей «Истории Государства Российского» (1818, 1821) изложил - в пересказе и прямом цитировании - около 9/10 объема Истории и Писем Курбского. В ответ на эту сенсацию Н.С. Арцыбашев предложил переписать «историю Иоанна», не учитывая сочинений противника этого царя72. Дискуссия возобновилась. Митрополит Евгений Болховитинов, прочитав статью Арцыбашева, отметил в ней использование списка сочинений Курбского, неизвестного Карамзину73. Текст Сборника, не став еще «каноническим», приглашал владельцев рукописей к уточнениям, исправлениям и дополнениям.
В этом многообразии прочтений трудно найти ту точку опоры, которая позволила бы нам сегодня сказать, чем был Сборник Курбского для читателя конца XVII - начала XIX в. Возвращаясь к нашим вводным замечаниям, попробуем понять, почему сам процесс чтения приводил не к унификации текста, а к увеличению его вариативности. В эпоху, когда тиражируемые печатные тексты сделали книги более доступными, рукописное бытование авторского сборника было отчасти подчинено законам потребительского рынка. Такой сборник нередко копировался не как единое целое, а в тех отрывках, которые соответствовали вкусам читателей и вызывали наибольший спрос. Эти отрывки, как и полные копии, присоединялись к подходящим литературным подборкам, сопровождались обновленным глоссарием, комментировались, служили основой для компиляций. Лавинообразный процесс копирования к концу XVIII в. далеко увел текст Сборника от первоначальной версии. Наиболее популярными были те редакции, которые содержали следы неоднократных разновременных переработок. Это заставляет нас с еще большей остротой поставить вопрос о том, что установленные нами расхождения в интерпретации Сборника Курбского были результатом особого типа чтения, который можно назвать экстенсивным.
Принципиальное отличие между экстенсивным и интенсивным чтением (даже если они соседствуют в труде одного и того же человека) заключается в том, что в первом случае производятся тексты, а во втором -их интерпретации. Производство текста сказывается на интерпретации, однако совсем не обязательно предопределяет ее движение и направление. Произведенный текст оказывает воздействие на традицию восприятия: создает для него контексты и фоны, очерчивает границы источника, создает эффект завершенности и идентичности. Напряженность экстенсивного чтения приводит к тому, что все эти конвенции отступают на задний план, а в высшей точке такого чтения производство текста и его интерпретации совпадают. Наоборот, в высшей точке интенсивного чтения текст отличается стабильностью и неприкосновенностью, а само чтение происходит так, словно смыслы накладываются и скользят по его поверхности.
Мы имели дело с книжной традицией, в которой переход от одного типа чтения к другому был особенно затруднен. В момент, когда была осознана необходимость создания стабильного текста «Истории Царя Иоанна» и «Сказаний Князя Курбского», рукописная традиция была настолько многообразна и пространственно разобщена, что было практически невозможно создать генетическую концепцию списков и выявить рукописи, наиболее близкие к оригиналу. Для этого нужна компетенция, которой не было ни у опытного писателя Карамзина, ни тем более у начинающего публикатора Устрялова. Выбор основы для стабильного Сборника Курбского был результатом случайных обстоятельств, того «требования времени», следствием которого стал переход к интенсивному чтению. Срочность, неотложность перехода накладывала отпечаток на объем и качество работ по подготовке публикации. Определение «основных списков» произошло скорее по законам экстенсивного чтения.
Примечания
Мы называем Сборником Курбского гипотетический инвариант литературного собрания, включающего «Историю о великом князе Московском», три послания Курбского Ивану IV, а также, возможно, другие «литовские» сочинения Курбского (см. также прим. 5). Этот инвариант нужно отличать от того набора рукописей, которые получили у Я.С. Лурье название «сборники Курбского». См.: Лихачев Д.С, Лурье Я.С. Археографический обзор посланий Ивана Грозного // Послания Ивана Грозного. М.; Л., 1951. С. 528-529. Рыков Ю.Д. Редакции «Истории» князя Курбского // АЕ за 1970 год. M., 1971. С. 129-137; Гладкий А.И., Цеханович А.А. Курбский Андрей Михайлович // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Ч. 1: А-К. Л., 1988. С. 494-503.
Уваров К.А. «История о Великом князе Московском» A.M. Курбского в русской рукописной традиции XVII-XIX вв. // Вопросы русской литературы. М., 1971. С. 61-78.
См.: Луппов С.П. Книга в России в XVII веке. Книгоиздательство. Книготорговля. Распространение книг среди различных слоев населения. Книжные собрания частных лиц. Библиотеки. Л., 1970. С. 80-87; Сапунов Б.В. Книга и читатель на Руси в XVII в. // Книга в России до середины XIX века. Л., 1978. С. 61-74; Он же. Социальная база московского барокко // Книга и ее распространение в России в XVI-XVIII вв. Л., 1985. С. 59-78. По нашему мнению, сборник ГИМ Уваровский № 301 является протографом всех рукописей сборников, более «полных» по составу. Однако текст Уваровского списка не может считаться более ранним, чем архетип Тихо-нравовского вида, в который входят списки с «Историей» и тремя посланиями Курбского Ивану Грозному. Далее в примечаниях Уваровский список обозначен «СК», а номера его листов и оборотов обозначаются «f 1, 1v...». Кинан ЭЛ. Проблема Московии. Некоторые наблюдения над проблемами сравнительного изучения стиля и жанра в исторических трудах / Пер.
1
2
3
4
5
6
B.А. Кадик, А.И. Плигузова // Архив русской истории. M., 1993. Вып. 3.
C. 187-208; Ерусалимский КЮ. Понятие «история» в русском историописа-нии XVI века // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала нового времени. М., 2003. С. 365-401.
7 См.: Ерусалимский КЮ. Прочтение ренессанса историографией барокко: Сборник Курбского в исторической культуре России конца XVII - начала XVIII века // Человек в культуре русского барокко. М., 2007. С. 386-408.
8 Лурье Я.С. Археографический обзор. Послания Грозного Курбскому // Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. М., 1993. С. 348-351; Keenan E.L. Authorial Ghosts, Dogged Editors, and Somnolent Scribes: The Case of the Spurious «First Letter of Ivan IV to Andrej Kurbskij» // FOG. 1990. Bd. 44. P. 59-60.
9 Уваров К.А. Князь A.M. Курбский - писатель: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1973. С. 10.
10 Рыков Ю.Д. «История о Великом князе Московском» A.M. Курбского как источник по истории опричнины: Дис. ... канд. ист. наук. М., 1972. С. 140-141.
11 РГАДА. Собр. Саровской пустыни. № 135. Л. 199.
12 РГБ. Собр. Овчинникова. № 500. Л. 69.
13 ГИМ. Музейское собр. № 1117. Л. 2; ср.: СК f 2v.
14 Не исключена причастность составителя Сокращенного сборника к кругу Андрея Матвеева, однако этот вопрос нуждается в специальном исследовании.
15 ГПНТБ СО РАН. Собр. Тихомирова № 91. Л. 5-6 об.; РНБ ОСРК Q.IV.181.
Л. 2-3 об.
16 СК ff 32, 33v, 66, 96v, 102, 108, 108v, 110.
17 В статье об Иване Грозном М.В. Ломоносова в «Кратком Российском летописце» основное внимание уделено войнам России и, особенно, взятию Казани. См.: Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. М.; Л., 1952. С. 322-327; Ср.: Моисеева Г.Н. Ломоносов и древнерусская литература. Л., 1971. С. 19-21, 24, 95.
18 Татищев В.Н. История российская. Собр. соч. Т. 1. Ч. 1. Репринт с изд. 1962 г. М., 1994. С. 445. См. также: Толочко А. П. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. М.; Киев, 2005. С. 272-273, 278-279, 376, 389-396.
19 Каталоги библиотеки Московской Синодальной типографии // Временник императорского Московского общества истории и древностей российских. М., 1851. Кн. 11. Смесь. С. 4; Луппов С П. Книга в России в первой четверти XVIII века. Л., 1973. С. 305.
РНБ. OCPK. F.XVII.11. Л. 6 об., 24 об. Примечание к словам: «и въшедъше во град обретоша икону». Ср.: СК f 50.
21 ГИМ. Музейское собр. № 1117. Л. 20 об. Ср.: СК f 21v-22.
22 Н.М. Карамзин воздерживается от подобных резких суждений в адрес Курбского, хотя использует в своей Истории понятие «суевер» для обозначения ретрограда, человека отстающего от задач просвещения (Карамзин Н. М. История Государства Российского. СПб., 1843. Кн. 3. Т. IX. Стб. 28).
20
23 Кунцевич Г. «Россиада» Хераскова и «История о Казанском царстве» // ЖМНП. 1901. СПб., 1901. Ч. 333. № 1. Отд. 2. С. 1-2, 13; Серман И.З. Херасков и Курбский // ТОДРЛ. Л., 1969. Т. 24. С. 353.
24 Кунцевич Г. Указ. соч. Ч. 338. № 11. Отд. 2. С. 175. См. также: Кунцевич Г.З. История о Казанском царстве. СПб., 1905. С. 570-595; Сидорова Ю. Н. «Рос-сияда» М.М. Хераскова и «Казанская история». (К вопросу об источниках поэмы) // Литература Древней Руси: Сб. трудов. М., 1975. Вып. 1. С. 97-104.
25 Херасков М.М. Россияда. Ироическая поэма. М., 1779. С. 167; Он же. Росси-яда. Поэма эпическая. Изд. 2, испр., пересмотр. и дополн. М., 1786. С. 160.
26 Херасков М.М. Творения. М., 1796. Ч. I. С. 196. Прим. (*).
27 См.: Казакова Н.А. Вассиан Патрикеев и его сочинения. М.; Л., 1960; Плигу-зов А.И. Полемика в русской церкви первой трети XVI столетия. М., 2002.
28 РГБ. Музейное собр. № 4851. Л. 1 об.
29 Херасков М.М. Творения. Ч. I. С. 6.
30 Серман И.З. Херасков и Курбский. С. 354-355.
31 Херасков М.М. Творения. Ч. I. С. 9; ср.: СК f 6.
32 Херасков М.М. Творения. Ч. I. С. 14; ср.: СК f 6v.
33 Херасков М.М. Творения. Ч. I. С. 21; ср.: СК f 8. В Музейном № 4851 основной текст содержит слова «избранная рада», однако к слову «рада» читается глосса «дума».
34 Херасков М.М. Творения. Ч. I. С. 22. Эти метаморфозы описываются в начале песни второй.
35 Серман И.З. Херасков и Курбский. С. 355; Моисеева Г.Н. Древнерусская литература в художественном сознании и исторической мысли России XVIII века. Л., 1980. С. 223-224.
36 Моисеева Г.Н. Указ. соч. С. 224.
37 Сидорова Ю.Н. «Генриада» Вольтера и «Россияда» М.М. Хераскова. (К вопросу о международных связях русской литературы XVIII в.) // Типология и взаимосвязи в русской и зарубежной литературах. Красноярск, 1976. Вып. 1. С. 21.
38 Херасков М.М. Творения. Ч. I. С. 28.
39 Там же. С. 29.
40 Там же. С. 128.
41 Там же. С. 134.
42 Там же. С. 142-143.
43 Там же. С. 29.
44 Вацуро В.Э. «Сын Курбского» // Русское подвижничество. М., 1996. С. 159-169; Филюшкин А.И. Андрей Михайлович Курбский: Просопогра-фическое исследование и герменевтический комментарий к посланиям Андрея Курбского Ивану Грозному. СПб., 2007. С. 133-142, 144-145.
45 РГИА. Ф. 468 (Кабинет Е.В.). Оп. 43. Д. 183. Л. 68; Мурзакевич Н.Н. Кабинет Зимнего дворца Императрицы Екатерины II (С 5-го сентября 1793 по 13-е августа 1795 года) // ЖМНП. СПб., 1872. Ч. 162. № 8. С. 330, 334-336, 340. РНБ. ОСРК. F.IV.135. Л. 30 об., вклейка между л. 30 и 31.
47 Там же. Л. 135 об., вклейка между л. 135 об. и 136.
48 Там же. Л. 50.
46
49 Afferica J. Considerations on the Formation of the Hermitage Collection of Russian Manuscripts // FOG. Wiesbaden, 1978. Bd. 24. P. 305, 329.
50 Щербатов М.М. История Российская от древнейших времен. СПб., 1789. Т. 5. Ч. 2. С. 12. Прим. 12; С. 87. Прим. 64; С. 93. Прим. 67; С. 96. Прим. 70 и т. д. См. также: Каменский А.Б. Князь Курбский и князь Щербатов: Из истории русской общественной мысли // Проблемы отечественной истории и культуры периода феодализма. Чтения памяти В.Б. Кобрина. Тезисы докладов и сообщений. Москва, 26-29 января 1992 года. М., 1992. С. 76-79.
51 Afferica J. Considerations... P. 252.
52 В специальной работе, подготовленной для «Археографического ежегодника», мы доказываем, что Академический Второй список, использованный впервые во 2-м издании «Сказаний Князя Курбского» (1842), возник в результате неудачных поисков «оригинала» сочинений Курбского, а отличия между ним и Патриаршим списком сфабрикованы Устряловым.
53 Переписка государственного канцлера графа Н.П. Румянцева с московскими учеными // ЧИОИДР. М., 1882. Кн. 1. С. 9.
54 Ерусалимский КЮ. «Ужасный перелом служебному пути»: В.Ф. Тимков-ский и движение декабристов // АЕ за 2001 год. М., 2002. С. 140-158.
55 Карамзин Н.М. История Государства Российского. СПб., 1842. Кн. 2. Примечания к VIII т. Стб. 46. Прим. 292.
56 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 17 т. Изд. 2-е. М., 1996. T. 11. С. 68, 340. Сердечно благодарю С.О. Шмидта за возможность ознакомиться с его статьей, подготовленной к печати.
57 НБУВ. Собр. Ун-та Св. Владимира № 121м/60. Л. 39 об. - 40, 116 об.
58 О мистификациях см.: Сперанский М.Н. Русские подделки рукописей в начале XIX века (Бардин и Сулакадзев) // Проблемы источниковедения. М., 1956. Т. 5. С. 44-101; Смирнов И П. О подделках А.И. Сулакадзевым древнерусских памятников (место мистификации в истории культуры) // ТОДРЛ. Л., 1979. Т. XXXIV. С. 200—219; Козлов В. П. Тайны фальсификации: анализ подделок исторических источников XVIII—XIX веков. М., 1996.
59 Князь А.М. Курбский и царь Иоанн IV Васильевич Грозный / Изд. И. Глазунов. СПб., 1902. С. 1. По нашему предположению, не имея возможности добыть рукопись Сулакадзева у его вдовы, Н.Г. Устрялов и К.М. Бороздин выдали выписки из нее за особый Бороздинский список. Это предположение вызвало дискуссию: Бачинин А.Н. О Бороздинском списке «Сказаний Князя Курбского» // Вспомогательные исторические дисциплины - источниковедение - методология истории в системе гуманитарного знания: материалы XX междунар. науч. конф. Москва, 31 янв.-2 февр. 2008 г.: в 2 ч. М., 2008. Ч. 1. С. 181-183.
60 РГБ. Музейное собр. № 11 249. Л. 76 об.
61 Карамзин Н.М. История Государства Российского. Кн. 3. Примечания к IX тому. Стб. 120. Прим. 532.
62 Сборник статей, читанных в отделении русского языка и словесности Императорской Академии наук. СПб., 1868. Т. 5. Вып. 1. С. 53.
63 ГПНТБ СО РАН. Собр. Тихомирова № 91. л. [I]2. Карандашная заметка на рукописи С. Девовича относится, видимо, к XIX в. Неясно, может ли служить ее датой ante quem первое издание «Сказаний Князя Курбского» Устрялова.
69
64 РНБ. Собр. Михайловского. Оп. 2. Q 281. Л. 147 об.
65 НБУВ. Киево-Софийское собр. № 327/561с. Л. Щ.
66 Там же. Л. Щ - Щ об.
67 Там же. Л. III об.
68 Родословная книга князей и дворян российских и выезжих... (Бархатная книга). М., 1787. Ч. 1-2.
Сборник статей, читанных в отделении русского языка и словесности... Т. 5. Вып. 1. С. 267.
70 О Курбском еще в 1830-е гг. говорили «осторожно, с оглядкою». См.: Устря-лов Н.Г. Воспоминания о моей жизни // Древняя и новая Россия. 1880. № 8. С. 621; Бачинин А.Н. Н.Г. Устрялов как публикатор источников по истории России XVI-XVШ веков // АЕ за 2000 год. М., 2001. С. 179. Прим. 1; С. 182-185.
71 Козлов В.П. «История государства Российского» Н.М. Карамзина в оценке современников. М., 1989. С. 15-18, 26-27.
72 [Арцыбашев Н.С.]. О степени доверия к Истории, сочиненной Князем Курбским // Вестник Европы. М., 1821. Ч. 118. № 12. С. 278-317. Сформулированная этим критиком задача была осуществлена им самим в кн.: Арцыбашев Н. Повествование о России. М., 1838. Т. 2.
73 Сборник статей, читанных в отделении русского языка и словесности... Т. 5. Вып. 1. С. 59.
