CC BY
340
Вестник Омского университета, 2004. № 3. С. 38-44. © Омский государственный университет
УДК 800
ЯЗЫК СИНЕРГЕТИКИ И СИНЕРГЕТИКА ЯЗЫКА
Н.А. Кузьмина
Омский государственный университет, кафедра стилистики и языка массовых коммуникаций 644077, Омск, пр. Мира, 55а
Получена 28 января 2004 г-
The article deals with the problems of Synergetic as a new common theory and as a specific scientific lan-guage. The author analyses classic linguistic theories and concludes that famous Russian philologists actually were synergetists. We can find real synergetic ideas in their articles. The author attempts to give a synergetic explanation for some linguistic facts and processes. Language is interpreted as a complex self-managing system where the proc-ess of transition from disorder-chaos to order goes on constantly. The most important characteristic of this system is the ability to move in time.
Термин «синергетика» и вся область связанных с ним терминологических номинаций находятся на пике современной научной моды. Сегодня почти любая публикация (по крайней мере, в гуманитарной сфере) непременно содержит «магические» слова синергетика, нелинейность, самоорганизация, хаос, фрактал и т.п., которые становятся своего рода маркерами принадлежности к современной научной парадигме и паролем избранного научного сообщества. Авторы одной из последних монографий по синергетике сетуют: после того, как они услышали, что Бах офрак-таливал свои произведения или что синергетику надо внедрять в культуру, а культуру в синергетику, стало ясно - для синергетики вполне реальна опасность «растворения» и утраты смыслов [8, с. 13].
Что же такое синергетика: наука, совокупность наук, область науки, научное направление, научная парадигма, философия/методология науки или нечто совсем другое?
Синергетика позиционирует себя как трансдисциплинарная единая теория самоорганизации и сложности. Герман Хакен, который ввел термин «синергетика» и впервые использовал его в 1969 г. на лекциях в университете Штутгарта, так пояснял свои мотивы: «Я выбрал тогда слово «синергетика», потому что за многими дисциплинами в науке были закреплены греческие
слова. Я искал такое слово, которое выражало бы совместную деятельность, общую энергию что-то сделать». На вопрос интервьюера о соотношении синергетики с некоторыми другими направлениями в науке, исследующими сложные системы и процессы самоорганизации (теория детерминированного хаоса, исследование фракталов, теория автопоэзиса, теория диссипативных структур, современная теория сложности или так называемая теория самоорганизованной критичности), Хакен заметил: «Когда я предложил слово «синергетика», я добавил к этому еще следующее пояснение: учение о взаимодействии. Тем самым была очерчена общая направленность этого исследовательского движения, которая сохраняет силу и сегодня, а именно: исследование общих закономерностей, которые действуют в системах, состоящих из отдельных частей. ... Я полагаю, что все эти новые результаты подпадают под термин «синергетика», ибо с самого начала синергетика понималась как некая направленность исследования, а, разумеется, не как конечный объект» [20].
Итак, синергетика - это «исследовательское движение», «направленность исследования» (Хакен), «способ взглянуть на проблему» (Капица, Курдюмов, Малинецкнй), «инструмент исследования сложных систем», «некий зонтообразный термин, охватывающий разные подходы к пониманию принципов коэволюции и самоорганиза-
ции сложноорганизованных систем самого разного рода», «метод экспериментирования с реальностью» (Аршинов, Князева), наконец, «новое ми-ровидение», «нелинейное мышление» (Князева, Курдюмов).
Возникновение синергетики историки науки связывают с возникшим в XX веке движением к интеграции и созданию интертеории, стремящейся рассматривать разнородные объекты как сложные динамические системы, подчиняющиеся единым законам развития. Такой ракурс позволяет выявить ряд скреп, «превращающих, казалось бы, разнородные процессы и явления в единое целое, объединить общим языком (курсив мой - Н.К.) и процессы, протекающие в косном мире, в живом веществе и обществе, т. е. в той сфере Универсума, где утверждается Разум» [15, с. 3]. Язык синергетики формируется немногими ключевыми словами: эволюция, коэволюция, самоорганизация, сложные системы, хаос, нелинейность, нестабильность, открытость, устойчивое развитие, эмерджентность.
Порой синергетика кажется гигантской воронкой, вбирающей задачи, методы, идеи многих различных дисциплин, при этом новое трудно отделить от хорошо забытого старого [8, с. 62]. Синергетика вырастает на почве предыдущих исторических стилей научного мышления и, будучи соотнесена с наукой как информационной средой, резонансно высвечивает некоторые неявные связи и положения. Можно сказать, что синергетика в ее современном, западном, варианте угадала скрытые тенденции развития научного знания, уже созревшие в недрах русской национальной культуры, но еще не вербализованные в виде единой познавательной модели.
Попробуем очертить круг таких синергетиче-ских по своей сути идей в классической филологии. Заметим, что в качестве точки отсчета мы выбираем век XIX - век «зрелой» науки, по классификации Т. Куна, хотя вполне можно было бы обратиться, например, к трудам М.В. Ломоносова, ибо «спуск в основания» (по выражению Гегеля) может продолжаться бесконечно. Важно заметить, что как только в филологическое описание вводится параметр времени и речевое произведение начинает изучаться как некий процесс, разворачивающийся по стреле времени во взаимодействии с окружающим миром - средой, так ученый, стремящийся следовать научной истине, делает выводы, которые целиком укладываются в современную синергетическую парадигму.
Это в первую очередь идеи A.A. Потебни, касающиеся психологии творчества и восприятия читателем художественного произведения по мере его движения во времени. Именно Потебня высказал мысль, позднее ставшую краеугольным
камнем современной герменевтики и психолингвистики: художественное произведение, вышедшее из-под контроля создавшего его автора, начинает самостоятельное бытие, «сущность и сила такого произведения не в том, что разумел под ним автор, а в том, как оно действует на читателя или зрителя, следовательно, в неисчерпаемом возможном его содержании» [18, с. 181]. «Раз созданный образ освобождается из-под власти художника», который становится в один ряд с читателями и критиками и может ошибаться так же, как и они, а его попытки объяснить необъяснимое, «перевести» язык образов на язык логических понятий «бывают иногда не нужны, даже комичны, как подпись под картиной «се лев, не собака» [18, с. 350]. Крайне любопытно замечание ученого о том, что это содержание, «проецируемое нами», «влагаемое» читателем в произведение искусства, «могло вовсе не входить в расчеты художника» - заслуга творца в «известной гибкости образа, в силе внутренней формы возбуждать самое разнообразное содержание», и именно это обстоятельство объясняет тот факт, почему древнейшие художественные произведения способны продвигаться во времени и сохранять свою художественную ценность: в них происходит «обобщение и углубление идеи, которую можно назвать самостоятельною жизнью произведения» [18, с. 182]. «Переводя» идеи Потебни на язык синергетики, можно заметить: речь идет о существовании автора и читателя в открытой нелинейной неравновесной системе (мы называем ее интертекстом), в которой отдельный текст по мере движения во времени обнаруживает эмер-ждентные качественные изменения в результате взаимодействия с разными познающими субъектами.
В концепции А.Н. Веселовского существует явственный параллелизм между смысловой структурой художественного текста, механизмами человеческой памяти и культурной традиции. И художественное произведение, и человеческая память, и «память культуры» включают области, освещенные сознанием, актуальные и структурированные, и области, погруженные в темноту бессознательности, существующие скорее потенциально или в виде неких формальных элементов (слова, мотивы, поэтические формулы, сюжетные схемы и т.п.). Веселовский пишет о работе фантазии, которая не созидает свои образы из ничего, а воспроизводит их из глубины памяти, «памяти о личном прошлом либо об образах, созданных фантазией других поэтов» [5, с. 102]. По мысли Веселовского, поэтический язык представляет собой своего рода кошг], отличительная черта которого - «это условность, выработавшаяся исторически и бессознательно обязывающая
нас к одним и тем же или сходным ассоциациям мыслей и образов» и - соответственно - к повтору известных оборотов - так называемых поэтических формул.
В классическом литературоведении закрепилось представление о А.Н. Веселовском как о создателе теории «доминирующей традиционности», утверждающей предцетерминированность индивидуального творчества, что, на наш взгляд, не вполне соответствует действительности. Во-первых, сам ученый неоднократно подчеркивал, что его выводы сделаны исключительно на почве поэтического языка и приложимы именно к нему, а во-вторых, признание суггестивности поэтических формул доказывает, что речь вовсе не идет о жесткой предопределенности: поэтические формулы, по Веселовскому, - это «нервные узлы», прикосновение к которым «будит в нас ряды определенных образов, в одном более, в другом менее; по мере нашего развития, опыта и способности умножать и сочетать вызванные опытом ассоциации», причем эти ассоциации связаны не только с личностью читателя, но и со временем - особенностями культурной эпохи, новыми знаниями, новыми понятиями [6, с. 295].
На языке синергетики процессы, описанные Веселовским, - это процессы взаимоперехода между порядком и хаосом: порядок рождается из хаоса, точнее говоря, «он создается локально за счет возникновения неупорядоченности где-то в ином месте» [28, с. 126]. Теоретические положения Веселовского коррелируют с современными синергетическими представлениями о поле путей развития, характерном для определенного класса открытых нелинейных сред, и, следовательно, о том, что синергетика не отменяет понятия детерминированности, а лишь модифицирует его. В этом плане идеи А.Н. Веселовского вполне можно назвать синергетичными.
«Каждая система дана обязательно как эволюция, а с другой стороны, эволюция неизбежно носит системный характер» - эта методологическая установка Ю.Н. Тынянова легла в основу эпистемы нового времени. Эволюционный процесс рассматривается Тыняновым как саморазвертывание некоторой изначальной сущности, заложенной в архетипических формах: каждая эпоха примеряет на себя те литературные одежды, которые соответствуют ее общим духовным интенциям. Вместе с тем основное понятие старой истории литературы - «традиция» - полностью переосмысливается Тыняновым, ибо оно не учитывало функции литературного элемента в составе целого. Определение конструктивного принципа, конструктивной функции элемента по отношению к системе вводит понятие точки отсчета -ключевое в современной теории относительности.
Процесс литературной эволюции рассматривается Ю.Н. Тыняновым как самоорганизация системы: ее трансформация в виде «смещения» как результат противоречия тенденций к автоматизму и дезавтоматизации. При этом неизбежны срывы, «скачки» в развитии. Эти тыняновские положения, в сущности, предвосхищают современные синергетические теории порядка и хаоса. По Тынянову, новый конструктивный принцип вырисовывается на фоне распада центральных, главенствующих в предшествующую эпоху течений и зарождается на основе «случайных» результатов, выпадов из системы, ошибок.
Как отмечает современный исследователь, в текстах Ю.Н. Тынянова без труда обнаруживаются прототипы позднейших кибернетических и синергетических идей: генератор случая, случайный поиск, закрепление случайного выбора, ломка парадигм как стохастический процесс, содержащий в себе большие и малые флуктуации; точки бифуркации (непредсказуемость путей развития литературы в определенные исторические периоды); открытость и неравновесность литературных систем (сопряженность литературного ряда с другими рядами, перепады «литература -быт») и многое другое [13].
Мы назвали только три имени и бегло коснулись некоторых теоретических положений трех выдающихся филологов XIX - начала XX века, чтобы доказать свой тезис. Между тем в этом ряду по праву должны быть упомянуты имена М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, П.М. Флоренского, А.Ф. Лосева, Н.А. Рубакина, В.В Налимова и многих других. Причем судьба самих ученых и отстаиваемых ими научных идей представляется хрестоматийной иллюстрацией основных положений синергетики. Их идеи, будучи впервые высказаны, воспринимались как «несвоевременные мысли», были подвергнуты жесткой критике и, оказавшись на периферии научного контекста, не создали научной парадигмы, не нашли широкого отклика. Всякое не укладывающееся в рамки господствующей парадигмы знание, в том числе и возникающие новые идеи и подходы, отвергается научным сообществом как непроверенное и недоказанное. Основатель нового научного направления эволюционной эпистемологии Нобелевский лауреат Конрад Лоренц так охарактеризовал путь революционных научных идей: «Всякое новое начинается как ересь и кончается как ортодоксия» (Цит. по: [11, с. 267]). Действительно, сегодня многие из процитированных положений воспринимаются совершенно иначе и в полной мере отвечают духу новой научной парадигмы, которую называют по-разному - антропоцентрической , культурологической, интегративной, когнитивной или синергетической.
Хочется обратить внимание еще на одно обстоятельство, связанное с метаязыком синергетики: научные идеи выстраиваются в целостную научную парадигму лишь тогда, когда вербализуются, когда создается единый метаязык соответствующей науки. При этом слово не только оформляет мысль, но «мысль совершается в слове»: слово, с одной стороны, улавливает нюансы, оттенки мысли и закрепляет их, с другой - рождает новые смыслы. Возможно, поэтому терминология синергетики, возникшая в недрах точных наук, будучи перенесена в сферу гуманитарного знания (в историю, социологию, образование, филологию и т. д.), перестраивает научный дискурс, переакцентуирует и упорядочивает его в соответствии с новой парадигмой, позволяя получить новое знание о мире, обнаруживая неожиданные точки схождения в разном.
Нередко можно слышать упреки: такой научный метаязык целиком метафоричен: нелинейность, неравновесность, энергия и т. д. в приложении к гуманитарным наукам - не более чем метафоры, это лишь приблизительное, образное схватывание понятия, лишенное дефинитивно-сти термина. Однако вряд ли правомерно противопоставлять термин метафоре. По мнению Н.Д. Арутюновой, смена научной парадигмы всегда сопровождается сменой ключевой метафоры, вводящей новую область уподобления, новую аналогию [2, с. 15]. Метафора способствует образованию межфреймовых связей, обладающих большим эвристическим потенциалом, и именно поэтому оказывается востребованной в научном дискурсе [14, с. 291-292]. Она знаменует начало мыслительного процесса и, дав толчок развитию мысли, угасает.
Итак, теперь мы можем ответить на вопрос, заданный в начале статьи: что такое синергетика? На наш взгляд, это не наука, но научная парадигма, которая может быть применена к любой области знания: истории, лингвистике, социологии, медицине и т. д. Именно поэтому нам не кажется корректным появившийся в последнее время термин «лингвосинергетика» [7], равно как невозможно говорить о математической или физической синергетике - это применение синергетики как научной парадигмы и соответствующего метаязыка в физике, математике, лингвистике, социологии, медицине и т. д.
Попробуем продемонстрировать перспективы применения синергетического подхода к языку.
«Язык играет ключевую роль в создании моделей внешнего мира, носящих целостный характер» [1]. Любой язык - это информационная система со своими внутренними закономерностями, со своим синтаксисом и семантикой, с другой стороны - это система открытая, чье возникновение,
существование и развитие непосредственно связано не только с внутренними свойствами объекта, но и с внешними условиями. Любой лингвист с легкостью экстраполирует базовые модели и понятия синергетики в область языка.
Открытость языковой системы обеспечивается двумя базовыми функциями языка - коммуникативной и когнитивной. Потребности коммуникации напрямую связаны с социальными факторами - изменяющимся физическим миром и эволюционирующим социумом. Чтобы сообщение на естественном языке могло выполнять свои функции (быть понято, побудить к действию и т. п.), сам язык-система должен быть открыт требованиям социума и обладать способностью к изменению (пусть непрямому и опосредованному) в том случае, когда возникает конфликт между этими требованиями и коммуникативными ресурсами языка в данный момент. Точно так же решается противоречие между бесконечно развивающейся и усложняющейся мыслью, безграничностью человеческого познания мира и ограниченностью системы языка. Это постоянное противоречие является внешним импульсом, приводящим к скачкообразным изменениям языковой системы в тот момент, когда накопление количественных факторов требует качественной перестройки системы - ее самоорганизации.
При этом «язык выступает как "диссипатив-ная" структура, которая "сама себя правит", которая "гасит" эти беспорядочные флуктуации и колебания, оставляя, сохраняя на длительное время только то, что соответствует общерусскому языковому типу», - замечает Ю.Н. Караулов [9, с. 24]. Так, по данным неологической службы русского языка, в десяти постоянно обследуемых периодических изданиях в восьмидесятые годы XX века ежедневно регистрировалось до 50 новообразований - новых слов, значений, оттенков значений у старых слов. Значит, в течение года таких новообразований должно было бы накопиться более 15 ООО. Однако ежегодный бюллетень новых слов и значений включает только от 3,5 до 5 тысяч слов, а обобщающий словарь новых слов, выходящий примерно раз в 5 лет, сокращает это количество еще в 2 раза за счет случайных, окказиональных явлений, не нашедших поддержки в узусе (данные Ю.Н. Караулова). Таким образом, диссипация выступает в языке как фактор «выедания» лишнего, как механизм, определяющий направление эволюционных процессов.
Сложность (одно из центральных понятий синергетики) языковой системы реализуется в представлении об уровневой стратификации языка: «из простейшего анализа нашей речи видно, что она весьма сложна: она состоит из предложе-
ний, предложения - из слов, слова - из морфологических единиц, морфологические единицы -из звуков, а эти последние - из разнообразных физиологических работ. Кроме сложности, наш анализ обнаружил еще другое их качество - это их неопределенность. Оба эти факта имеют громадное значение: целое, состоящее из подобных единиц, должно быть неустойчиво и способно к изменению», - отмечал Крушевский в 1893 г. [10, с. 419].
Нелинейность рождена противоречием между нелинейностью, сложностью информации, передаваемой в принципиально линеаризованных дискретных языковых формах: «когнитивные структуры, стоящие за словом, принципиально нелинейны и при их языковом воплощении требуют специальной "упаковки"(У. Чейф). Это приводит к тому, что, во-первых, лишь часть информации выражается эксплицитно, тогда как другая представлена в имплицитном, скрытом виде, а во-вторых, к тому, что возможно множество способов языкового представления когнитивных структур» [3, с. 17]. Все это делает особенно значимой фигуру субъекта - порождающего либо декодирующего сообщение, что привносит в методологию синергетики герменевтическое измерение [21, с. 81].
Высказывания корифеев лингвистической науки о закономерностях языковой эволюции иногда кажутся прямой иллюстрацией положений современной синергетики. Так, Ф. де Соссюр, проводя свою знаменитую аналогию между функционированием языка и игрой в шахматы, пишет: «Для перехода от одного состояния равновесия к другому... достаточно сделать ход одной фигурой; не требуется передвижки всех фигур сразу. <... > Несмотря на это, каждый такой ход сказывается на всей системе; игрок не может в точности предвидеть последствия данного хода. Изменения значимостей всех фигур, которые могут произойти вследствие данного хода, в зависимости от обстоятельств будут либо ничтожны, либо весьма значительны, либо, в общем, скромны» [22, с. 121-122].
Синергетическая идея о том, что для данной нелинейной среды возможен отнюдь не любой путь эволюции, а лишь некоторый спектр этих путей, что вероятные состояния такой системы определенным образом детерминированы, согласуется, как нам представляется, с известной теорией Э. Сепира об однонаправленности языкового процесса у всех языков мира. Э. Сепир писал о так называемом языковом «дрейфе» (drift), согласно которому «язык изменяется не только постепенно, но и последовательно ... он движется бессознательно от одного типа к другому и ... сходная направленность движения наблюдается
в отдаленнейших уголках земного шара. Из этого следует, что неродственные языки сплошь да рядом приходят к схожим в общем морфологическим системам» [23, с. 48]. С идеей однонаправленности языковой эволюции вполне соотносится введение в языковое изменение телеологической идеи, в частности, поддержанной Р. Якобсоном: «В нынешней иерархии ценностей вопрос куда котируется выше вопроса откуда... Цель, эта золушка идеологии недавнего прошлого, постепенно и повсеместно реабилитируется» [Цит. по статье «Языковая эволюция» // Электронная энциклопедия «Кругосвет» www.krugosvet.ru]. Что же, в таком случае, является целью, или, выражаясь языком синергетики, аттрактором эволюции языковой системы? Нетрудно заметить, что все языковые изменения подчинены главной функции языка - коммуникативной - и, следовательно, все совершается ради того, чтобы средство общения было бы более совершенным.
Вместе с тем однонаправленность эволюции вовсе не означает, что эволюционный процесс совершается с одинаковой скоростью и в одинаковом направлении на разных участках системы. «Совершенствование языковой техники напоминает волнообразное движение: что-то "улучшается" на одном участке языковой системы и одновременно "ухудшается" на другом, и наоборот. Когда синтетический строй какого-либо языка с его семантически перегруженными формами сменяется более четким аналитическим строем, это новое состояние не застывает на месте. Служебные слова, утратив лексическое значение, начинают семантически выветриваться и превращаться в новые падежные суффиксы, как это произошло в некоторых новоиндийских языках. Не приостанавливаются процессы семантической филиации, вследствие чего новые суффиксы вновь становятся полисемантичными. Таким образом, относительный прогресс в языке - это прогресс, осуществляющийся лишь на некоторое время» [24, с. 159].
«Не надо рассматривать общую линию пройденной (за столько-то веков или тысячелетий) эволюции как вполне беспрерывный ход процесса постепенных изменений, лишенных ускорений и замедлений, внезапных скачков, а порою и внезапных остановок. Напротив, многое в этой цепи последовательных видоизменений принадлежит процессам или "сдвигам" мутационного или революционного характера», - дополняет ЕД. Поливанов [17]. Это положение Поливанова кажется прямой иллюстрацией синергетическо-го понятия нелинейности. Нелинейная система не жестко следует «предписанным» ей путям, а совершает блуждания по полю возможного, актуализирует, высвечивает (всякий раз случайно)
один из возможных путей. И. Пригожин называет неустойчивостью состояние системы вблизи точки бифуркации - «точки ветвления путей эволюции открытой нелинейной системы», момента, в который система совершает выбор [19].
Важнейшее положение синергетики новейшего времени - это положение о немарковских процессах, или процессах с памятью, которая непосредственно влияет на выбор пути развития системы. «Процессы, происходившие в прошлом, отображаются в изменениях структур» [1]. Недавно высказана идея о существовании систем с очень большой или бесконечной памятью [8, с. 88]. Синергетическое видение мира - это умение усмотреть в сегодняшнем состоянии нелинейной системы те фрагменты, в которых процессы сейчас протекают так, как они шли во всей системе в прошлом, и те фрагменты, в которых они идут так, как они будут идти во всей системе в будущем.
Что же касается роли памяти в процессах языковой эволюции, то именно лингвисты постоянно отмечали, что закон традиции важен для языка, во-первых, потому, что некоторым образом уравновешивает произвольность языкового знака: «Связь с прошлым ежеминутно препятствует свободе выбора. Мы говорим человек и собака, потому что до нас сговорили человек и собака. <... > Именно потому, что знак произволен, он не знает иного закона, кроме закона традиции, и, наоборот, он может быть произвольным только потому, что опирается на традицию» [22, с. 107]. Во-вторых, языковое прошлое непосредственно определяет настоящее и будущее состояние языка: «... в языковом материале, унаследованном от старших поколений, заложены в виде возможностей и линии речевого поведения будущих поколений» [27, с. 206].
Кстати сказать, любой курс истории литературного языка с полной очевидностью показывает постоянную смену периодов стабилизации и дестабилизации языка, ускорения и замедления языковых процессов, преемственность, а не скачкообразность развития, когда «конец предшествующего витка, предшествующей волны исторического развития - это начало нового витка, новой волны, причем прошлая эпоха не исчезает бесследно, не уходит в никуда, она продолжает жить в новой эпохе» [4, с. 8].
Еще один любопытный феномен, изучаемый в синергетике, - фрактальные объекты (или множества), то есть такие объекты, которые обладают свойством самоподобия, или масштабной инвариантности. Это означает, что малый фрагмент структуры такого объекта подобен другому, более крупному фрагменту или даже всей системе в целом. Философ Л. Флашен считает,
что «книгу можно открыть на любой странице. Каждая страница содержит ее целиком» [26, с. 64]. В сущности, любое творчество фрактально по своей природе, фрактальны наука и культура в целом, ибо каждая ее часть, каждое событие репрезентирует целое, ибо каждый исследователь, с одной стороны, уникален, с другой - возобновляет старые смыслы, опирается на существующие традиции и - в пределе - переделывает и повторяет все заново. Ср. высказывание М. Мамар-дашвили: «Инновационный познавательный акт совершается лишь содержа и воспроизводя в себе - в «точке» - условия и внутренние связанности всей науки в целом» [12, с. 33].
Что же касается проявления фрактальностн в языке, то наиболее очевидный пример - хорошо известное лингвистам понятие изоморфизма, введенное Ежи Куриловичем, и разграничение инварианта/вариантов языковых единиц как следствие существования языка в двух статусах - системы и речи. На всех уровнях языка (фонетическом, лексическом, морфологическом и синтаксическом) можно обнаружить однотипные структурные (формальные) отношения единиц, такие, например, как парадигматика и синтагматика. Отсюда следует, что для единиц всех уровней вне зависимости от их качественного своеобразия справедливы понятия, фиксирующие их соотношения: позиция, нейтрализация, дифференциальные и интегральные признаки и проч. Отметим также, что сравнительно недавно была высказана гипотеза, согласно которой инвариант структуры текста является самоподобной ячейкой-прообразом языка как динамической самоорганизующейся по принципу самоподобия системы с изменением масштаба входящих в нее структур [16].
Завершая краткий синергетический очерк языка, заметим, что, хотя синергетика сегодня провозглашается новой научной парадигмой, лингвисты - в силу постоянного внимания к проблемам языковых антиномий, истории языка, законам развития как системы в целом, так и отдельных ее элементов - всегда были своего рода «стихийными» синергетиками.
Сегодня и классическая филология, и неклассическая философия в анализе законов передачи информации в языке, законов художественного творчества и законов продвижения речевого произведения во времени обнаруживают эффект конвергенции: одни и те же по сути идеи высказываются в рамках разных научных парадигм и на разных «научных языках». Методология синергетики как «позитивной эвристики» позволяет осмыслить эти идеи в контексте целого и сделать следующий шаг на пути понимания и объяснения процессов, происходящих в языке и творче-
стве, используя общие принципы описания сверхсложных, открытых, неравновесных, нелинейных динамических систем.
[1] Азроянц Э.А., Харитонов A.C., Шелепин ,П.А. Немарковские процессы как новая парадигма // Вопр. философии. 1999. № 7.
[2] Арутюнова П. Д. Метафора и дискурс // Теория метафоры. М., 1990.
[3] Баранов А.Н., Добровольский Д. О. Постулаты когнитивной семантики // Известия АН РФ. Серия лит-ры и яз. М., 1997. Т. 56. № 1.
[4] Бибихин В. К. Ритмы общественного развития и переход к постмодерну // Вопр. философии. 1998. № 7.
[5] Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1959.
[6] Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1989.
[7] Герман И.А., Пищальникова В.А. Введение в лингвосинергетику. Барнаул, 1999.
[8] Капица С.П., Курдюмов С.П., Малинецкий Г.Г. Синергетика и прогнозы будущего. М., 2001.
[9] Караулов Ю.Н. Эволюция, система и общерусский языковой тип // Русистика сегодня. М., 1988.
[10] Крушевский Н.В. Очерк науки о языке // Хрестоматия по истории русского языкознания. М., 1973.
[11] Князева E.H., Курдюмов С.П. Основания синергетики. СПб., 2002.
[12] Мамардашвили М.К. Культура и мысль // Философская и социологическая мысль. 1990. № 6.
[13] Марков В.А. Моделирование литературной эволюции в свете идей Тынянова // Тыняновский сборник: Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988.
[14] Минский М. Остроумие и логика когнитивного бессознательного // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XXIII. М., 1988.
[15] Моисеев А.И. Логика динамических систем и развитие природы и общества // Вопр. философии. 1999. № 4.
[16] Москальчук Г.Г. Структурная организация и самоорганизация текста. Барнаул, 1998.
[17] Поливанов Е.Д. Где лежат причины языковой эволюции? // История советского языкознания. Хрестоматия. М., 1981.
[18] Потебня A.A. Эстетика и поэтика. М., 1976.
[19] Пригожин И. Философия нестабильности // Вопр. философии. 1991. № 6.
[20] Синергетике 30 лет: Интервью с профессором Г. Хакеном // Вопр. философии. 2000. № 3.
[21] Свирский Я.И. О необходимости герменевтической составляющей в методологии нелинейного моделирования //X Всесоюзная конференция по логике, методологии философии науки. Мн., 1990.
[22] Соссюр Ф. Труды по языкознанию. М., 1977.
[23] Сепир Э. Язык. М.; Л., 1934.
[24] Серебренников Б.А. Законы развития языка // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
[25] Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.
[26] Флашен Л. Книга // Вопр. философии. 1990. № 6.
[27] Щерба Л.В. Литературный язык и пути его развития (применительно к русскому языку) // Основы культуры речи: Хрестоматия. М., 1984.
[28] Эткинс П. Порядок и беспорядок в природе. М., 1987.
