CC BY
221
ЯЗЫК СИМВОЛОВ ЭПОСА Л.Н. ТОЛСТОГО.
СИМВОЛ РЕБЁНКА
О.Б. Панова
Аннотация. Рассмотрен один из ведущих образов символической целостности эпоса Л.Н. Толстого - символ ребёнка. «Ребёнок» - выражение невыразимой абсолютной реальности Бытия, символическое указание на бессмертие, открывает перспективу процесса самопознания, раскрытия, развития и самоосуществления человека.
Ключевые слова: слово, символ, миф, архетип, символическое поле, мифологическое сознание, эпос.
Своеобразие эпоса Л.Н. Толстого в его особом языке - языке символов. Русскому классику присуще подчёркнуто онтологическое понимание Слова, обращение к его сакральной, универсально-символической, абсолютно-бытийной природе; убеждение в со-вечности Слова и Бытия. Слово становится центром, к которому стягиваются основные бытийные смыслы, Символом, наполненным безграничным содержанием, заключающим в себе высший смысл.
«Ребёнок» - значимый символ в творчестве Л.Н. Толстого в целом, знак исходного, изначального гармонического состояния личности, сокровенное «Я» Толстого-философа, мыслителя и глубинный, душевный «миф» Толстого-автора. Достаточно указать на многочисленные страницы его дневников, посвящённые «первичным» бессознательным воспоминаниям, попытки воскресить ощущения самых первых лет жизни, сознательное обращение к истокам, постоянное исследование образа своего «внутреннего ребёнка», а также отметить постоянное присутствие героев-детей практически во всех произведениях писателя, дар изображения души ребёнка, интерес к педагогической деятельности. Детство - одна из «четырёх эпох развития» - выступает как предмет анализа Толстого. «Когда же я начался? Когда начал жить?.. - художник мыс-
ленно возвращается к некой изначальности, вновь открывает детство, первый опыт, сохранённый в прапамяти, связывающий ребёнка с тем, что было до культуры, до религии, до жизни и даже до рождения, с космической первоосновой. «Детскость» воспринимается как впечатление некой первозданности Мира, редкая внутренняя нетронутость и «непостижимость».
В эпопее «Война и мир» символ ребёнка становится онтологическим стержнем, смысловым и структурным центром, в котором сфокусированы все значительные мотивы произведения. По глубокому убеждению Л. Толстого, создавшего свою уникальную концепцию ребёнка, дети наиболее близки к истине, только искренним детским душам открывается подлинный смысл жизни, потому связь героев с «чистым миром детства», их детское начало подчёркивается в эпопее не случайно.
«Она (княжна Марья. - О.П.), подходя к двери, уже видела в воображении своём то лицо Андрюши2, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умилённое...» (12; 58)3.
«Самое первое далёкое детство вспомнилось князю Андрею. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью. оттого ли, что он страдал, что другие страдали. но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.» (11;
257).
«В чём состоит связь этого человека (Анатоля. - О.П.) с моим детством, с моей жизнью?» - спрашивал он (Андрей. - О.П.) себя. И вдруг новое неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного представилось князю Андрею.» (11; 258).
«Фигура Пьера с ребёнком на руках теперь была ещё более замечательна, чем прежде.» (11; 397).
«Позовите Андрюшу», - вдруг сказал он (старый князь Болконский. - О.П.), и что-то детски-робкое... выразилось в его лице.» (11; 192).
«Что делалось в этой детски восприимчивой душе.»
(о Наташе; 11; 432).
Аналогично в романе «Анна Каренина» - символ ребёнка приобретает огромное значение:
«Когда Степан Аркадьич ушёл, она (Анна. - О.П.) вернулась на диван, где сидела окружённая детьми. Оттого ли, что дети видели, что мама любила эту тётю, или оттого, что они сами чувствовали в ней особенную прелесть, но старшие два, а за ними и меньшие, как это часто бывает с детьми, ещё до обеда прилипли к новой тёте и не отходили от неё. И между ними составилось что-то вроде игры, состоящей в том, чтобы как можно ближе сидеть подле тёти, дотрагиваться до неё, держать её маленькую руку, целовать её, играть с её кольцом или хоть дотрагиваться до оборки её платья» (18; 72).
«Здесь, в деревне с детьми и симпатичной ему Дарьей Александровной, Левин пришёл в то, часто находившее на него детски-весёлое расположение духа, которое Дарья Александровна особенно любила в нём» (18; 266).
«Когда затихшего, наконец, ребёнка опустили в глубокую кроватку и няня, поправив подушечку, отошла от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая на цыпочки, подошёл к ребёнку. С минуту он молчал и с тем же унылым лицом смотрел на ребёнка; но вдруг улыбка, выступила ему на лицо, и он так же тихо вышел из комнаты» (18; 396).
«Но вдруг она (Анна. - О.П.) остановилась. Выражение её лица мгновенно изменилось. Ужас и волнение вдруг заменились выражением тихого, серьёзного и блаженного внимания... Она слышала в себе движение новой жизни»
(18; 352).
«Скрыл от премудрых и открыл детям и неразумным». Так думал Левин про свою жену (Кити. - О.П.), разговаривая с ней в этот вечер» (19; 87).
«Когда он (Левин. - О.П.) думал о ней (Кити. - О.П.), он мог себе живо представить её всю, в особенности прелесть этой, с выражением детской ясности и доброты белокурой головки. Детскость выражения её лица в соединении с тонкой красотою стана составляли её особенную прелесть, которую он хорошо помнил.» (18; 54).
«Кити нагнулась к нему (ребёнку. - О.П.), - он просиял улыбкой, упёрся ручками в губку и запрукал губами, производя такой довольный и странный звук, что не только Кити и няня, но и Левин пришёл в неожиданное восхищение. Ребёнка вынули на одной руке из ванны, окатили водой, окутали простынёй, вытерли и после пронзительного крика подали матери.
- Ну, я рада, что ты начинаешь любить его, - сказала Кити мужу, после того как она с ребёнком у груди спокойно уселась на привычном месте.» (19; 396).
Детское начало героев Толстого проявляется в самые критические моменты их жизненного пути к истине, интенсивнее всего подчёркивается автором в пограничных ситуациях - на грани жизни и смерти, следовательно, «ребёнок» возникает как выражение духовного перелома, переоценки ценностей, начала новой, иной эпохи жизни и эволюции души.
Толстовский символ ребёнка уникален и чрезвычайно богат архети-пическим содержанием. Концепция ребёнка уходит корнями в глубокую древность, в наиболее архаические пласты религиозно-мифологического сознания русской культуры и древнейших мировых культур.
Сам факт всемирной распространённости «ребёнка» свидетельствует о его универсальности, важности и необыкновенной значимости в мифологии и культуре. В данном случае нить отчётливо тянется к классическому архетипу ребёнка. Архетипическая природа образа ребёнка в эпосе Толстого становится яснее, если обратиться к теории архетипов К.Г. Юнга и применить некоторые юнговские идеи. Сопоставляя древнегреческую, древнеиндийскую, древнеегипетскую, германско-скандинавскую, христианскую религиозно-мифологические модели, где образ ребёнка исключительно разнообразен и принимает самые разные формы, Юнг утверждает единый архетип Предвечного Младенца и разрабатывает его главные мифологические и психологические аспекты. По мысли учёного, младенец - реальность Бытия, суть проявление Божественного; мифологема его чудесного рождения подчёркивает священное детство человечества; Младенец вбирает в себя Вселенную, Мир предстаёт как форма существования великого Дитя (в мифологиях распространён образ Бога-младенца, Зевс, Кришна). С архетипом младенца Юнг связывает мотивы спасения (мифологический герой-ребёнок, Гор, Один, Геракл), мудрости, смены поколений, конца и начала (Христос - открытие новой эпохи), особо выделяет идею опыта и совершенствования, ведущего к идеалу предела духовного развития, к целостности личности.
Герои «Войны и мира» и «Анны Карениной» фиксируют своеобразную память о детстве, обладают способностью находить путь «обратно», к первоначальному времени, вглубь мира и обнаруживать себя в изначальности; они, по сути, дети, внутренне возвращающиеся туда, где были до рождения. Символический образ ребёнка у Толстого включает мифологему «истока» и «возврата». В полноте истока, т.е. детства, младенчества, все возможности Мира и человеческой личности уже даны изначально, все нити дальнейшего пути жизни - оттуда. Потому героям необходимо вернуться в детское состояние, чтобы обрести истинное познание и мудрость, пройти полный круг: от невинности, чистоты, доброты, открытости ребёнка, через трудные поиски самопознания и испытания жизнью - вновь достичь детской непосредственности и простоты. Движение, идущее от истока, к нему же и стремится, и это - возврат; жизненный путь исканий истины «замыкается» в круг - эстетика толстовского кругового восприятия жизни, времени, Бытия. В символическом универсуме толстовского эпоса заметно смысловое единство символов ребёнка и круга, выражающее целостность человека.
Ребёнок - существо сферы «птиц небесных»; хранитель тайны Бытия, кладезь скрытых способностей. Дети подвластны совершенно особенному космическому состоянию: совмещая в себе начало и конец, пребывают на границе сакральной и профанной пространственновременных областей и именно поэтому выходят за пределы индивидуального к вечному и универсальному, вовлечены в бесконечность. «Ребёнок» - выражение невыразимой абсолютной реальности Бытия, символическое указание на бессмертие, которое уподобляется архетипиче-ской идее бессмертия зерна (почки, ядра), открывает перспективу про-
цесса самопознания, раскрытия, развития и самоосуществления. Такое «видение» классической мифологемы Предвечного Божественного Младенца достаточно ясно реализуется в «Войне и мире». Князь Андрей и княжна Марья над кроваткой новорожденного Николеньки, после смерти маленькой княгини:
«.румяный мальчик, раскидавшись, лежал поперёк кроватки, опустив голову ниже подушки, и во сне чмокал, перебирая губками, и ровно дышал. Князь Андрей обрадовался, увидав мальчика, так, как будто бы он уже потерял его. хотелось прижать к своей груди это маленькое, беспомощное существо. Он стоял над ним, оглядывая его голову, ручки, ножки, определявшиеся под одеялом. Лучистые глаза княжны Марьи, в матовом полусвете полога, блестели больше обыкновенного от счастливых слёз, которые стояли в них. Княжна Марья потянулась к брату и поцеловала его, слегка зацепив за полог кроватки. Они погрозили друг другу, ещё постояли в матовом свете полога, как бы не желая расставаться с этим миром, в котором они втроём были отделены от всего света.» (10; 100-101).
Образ ребёнка, символика детства высвечивают внутреннюю сокровенную суть Мира и человеческой жизни. Онтология рождения раскрывается прежде всего в качествах «пограничность» и «самосовершенствование»; и тот, и другой оттенок смысла для Л. Толстого необыкновенно важен. Рождение ребёнка есть выход из материнского лона в бездну Мироздания, неизвестность и бесконечность; эффект некоторой начальной промежуточности человека (ребёнок одновременно ещё принадлежит матери и уже находится в пространстве внешнего мира). Рождающийся (младенец Николенька или духовно родившиеся вновь Пьер, Андрей, Наташа) человек переживает пограничное состояние, оканчивающееся выходом в новую сферу Бытия, что воспринимается как приобщение к Вечности и Бессмертию, восстановление связи с Космосом. Новорожденный - это, в глубинном смысле, именно вновь родившийся, т.е. достигший нового духовного состояния - возрождения. Жизненный путь человека осознаётся Л. Толстым как длящееся мучительное рождение, символически воспроизводится в повествовании «Войны и мира» как непрерывное развитие и духовное становление героев, стремление вверх, к небу.
Архетипический младенец характеризуется двойственной природой; находится у пограничной черты сакрального и профанного времени и пространства; онтологически расположен между двумя полюсами Бытия, двумя аспектами Мира; принадлежит одновременно Небу и Земле, Богу и Миру; воспринимается архаическим сознанием как явленность священного в мирском, вечности - во временном, вертикального сечения - в горизонтали, как онтологическая ценность. В классическом обра-
зе ребёнка мир как бы схватывается в пограничной ситуации. Здесь значение символа ребёнка смыкается со значением символа двери, которые взаимно отражаются и могут быть объяснены один через другой. Древнейшее сочетание «ребёнка» и «двери» заключает глубинный христианско-мифологический смысл: младенец и дверь - образы Христа.
Герои «Войны и мира» Андрей Болконский и Пьер Безухов наделены не просто способностью чувствовать смыслы Бытия, но онтологическим превосходством ребёнка; они - символические дети. «Ребёнок» -онтологический образ поэтики эпопеи, в котором отражается мировиде-ние и воплощается миромодель Л.Н. Толстого, передаётся весь микрокосм авторских смыслов. В орбиту ребёнка вписывается: движение героев «Войны и мира» вниз, т.е. уход вглубь мирового пространства и внутрь собственной души, в глубинную пренатальную память, притяжение к земле, матери, возврат к основам; и в то же время - устремление вверх, к небу - ожидание вос-становления, отрыв от первооснов жизни, подъём, выход в Мироздание, символика «нового рождения». «Верх» и «низ» сближаются, «небо» и «земля» всё больше и больше отзываются друг в друге, противоположности сходятся, достигают равновесия, согласуются; мифологенный мотив пограничности, промежуточности, вы-брошенности в Мироздание демонстрирует направленность исторического развития человечества и обнаруживает антиномию, важнейшую в художественном мире Л.Н. Толстого.
верх ВОССТАНОВЛЕНИЕ
высота небо ^
«ребёнок» • герой Толстого земля | ВОЗВРАТ
глубина низ ВОССОЕДИНЕНИЕ
Символическая целостность эпоса в основе содержит единую мифологему древнейшего происхождения, обнаруживается архетипика моделирования Космоса, угадывается след архаического мироощущения в сознании Л. Толстого - творца эпопеи.
Раскрывая смысловое содержание символа ребёнка эпоса Толстого, необходимо учитывать, что большое и, несомненно, концептуальное значение в нём имеет идея Бога, также архетипическая. Архетип Бога -сложный архетип, включающий в себя архетип отца или «мудрого старца», к которому восходит образ Бога-отца и архетип «умирающего и воскресающего божества», основанный на древнейшей структуре нового рождения через смерть, к которому восходит образ Бога-сына, Христа. В процессе исследования мифологических основ эпоса Л.Н. Толстого
следует обратить внимание на внутренний монолог Андрея Болконского в момент религиозного прозрения:
«Да, мне открылось новое счастье, неотъемлемое от человека. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мог только один Бог. Но как же Бог предписал этот закон? Почему сын?... Да, любовь, но не та любовь, которая любит за что-нибудь . но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и всё-таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Всё любить - любить Бога во всех проявлениях. Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться.
Она есть сущность души. начало вечной любви. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Любовь? Что такое любовь? - думал он (Андрей. - О.П.). -Любовь есть жизнь. Всё, всё, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Всё связано одною ею. Любовь есть Бог, и умереть - значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику.» (12; 61, 63-64).
Вопрос Андрея «Почему сын?» наполнен символическим смыслом, следовательно, многозначен и может быть истолкован по-разному.
Во-первых, здесь, несомненно, представление Болконского о сущности Христа, речь идёт о Боге-сыне, который проповедовал на земле открывшийся ему закон любви ко всем людям и всепрощения.
Во-вторых, все люди на земле - дети Бога, это их объединяет. Осознавая, что сам он - сын Божий, чувствуя в себе Бога, источник Божеской любви, Андрей начинает лучше и глубже понимать своих близких. Символически вновь подтверждается мысль Л. Толстого «Бог есть Любовь», принципиально важная в его религиозно-философской концепции.
В-третьих, вопрос «Почему сын?» связан и с образом сына князя Андрея, семилетнего Николеньки, присутствующего при прозрении и смерти отца.
«Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он много пережил после этого дня, приобретая знаниями наблюдательность, опытность; но если бы он владел тогда всеми этими после приобретёнными способностями, он не мог бы лучше, глубже по-
нять всё значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он понял теперь. Он всё понял и, не плача, вышел из комнаты.» (12; 59).
Возникает сокровенная связь между отцом (князем Андреем) и сыном (Николенькой). В Николеньке, изначально понимающем истину любви и всепрощения, открывающуюся князю Андрею, вера его находит продолжение.
Позже, в романе «Анна Каренина» образ ребёнка - сына Анны Серёжи - обретает принципиально важное, сакрально-символическое значение; играет существенную роль в раскрытии смысла эпиграфа произведения («Мне отмщение, и Аз воздам»).
«Напоминание о сыне вдруг вывело Анну из того безвыходного положения, в котором она находилась. Она вспомнила ту, отчасти искреннюю, хотя и много преувеличенную, роль матери, живущей для сына, которую она взяла на себя в последние годы, и с радостью почувствовала, что в том состоянии, в котором она находилась, у неё есть держава, независимая от положения, в которое она станет к мужу и Вронскому. Эта держава - был сын. В какое бы положение она ни стала, она не может покинуть сына... У неё есть цель жизни... Она быстро оделась, сошла вниз и решительными шагами вошла в гостиную. Серёжа, весь в белом, стоял у стола под зеркалом... Она чувствовала, что слёзы выступают ей на глаза. «Разве я могу не любить его? - говорила она себе, вникая в его испуганный и вместе обрадованный взгляд. - И неужели он будет заодно с отцом, чтобы казнить меня? Неужели он не пожалеет меня?» (18; 297).
«Милый мой!» - сказала она (Анна. - О.П.). Она не могла сказать прощай4, но выражение её лица сказало это, и он (Серёжа) понял. “Милый, милый Кутик! - проговорила
она имя, которым звала его маленьким, - ты не забудешь меня? Ты.” - но больше она не могла говорить. Сколько потом она придумывала слов, которые она могла сказать ему! А теперь она ничего не умела и не могла сказать. Но Серёжа понял всё, что она хотела сказать ему. Он понял, что она была несчастлива и любила его... он видел, что она страдает, ему было жаль её...
- Серёжа, друг мой, - сказала она, - люби его (Алексея Александровича. - О.П.), он лучше и добрее меня, и я перед ним виновата. Когда ты вырастешь, ты рассудишь.
- Лучше тебя нет!.. - с отчаянием закричал он сквозь слёзы и, схватив её за плечи, изо всех сил стал прижимать её к себе дрожащими от напряжения руками.
- Душечка, маленький мой! - проговорила Анна и заплакала так же слабо, по-детски, как плакал он» (19; 121).
В сознании Толстого - мыслителя и писателя - на глубинном уровне архетип Спасителя, Христа совпадает с архетипом Божественного Младенца, что даёт единый образ, символизирующий вечно возрождающийся дух. Серёжа, сердечно близкий матери, неразрывно связанный с ней глубинными жизненными узами, подобно Богу-сыну, Христу, не судит, но оправдывает, понимает и прощает Анну. Его душе - душе ребёнка - дано высшее знание, понимание «непостижимого» и «невыразимого», самой сути жизни; потому предоставлено «священное», «небесное» право прощения в противоположность мирскому, «земному» суду. Согласно Толстому, постижение, открытие ребёнком - Серёжей, Николень-кой - Мира и есть просветление (прозрение) в чистом и непосредственном виде; именно дети считаются им естественными носителями Истины, божественной мудрости Жизни. В книге Л.Н. Толстого «Соединение и перевод четырёх Евангелий» читаем: «. дети сами собой находятся в том Царстве Бога, которое Он (Иисус Христос) проповедует. Чтобы войти в Царство Бога, надо быть как ребёнок. Если не вернётесь назад к своему детству и не будете как дети, то не можете быть в Царстве Бога. Понять надо то, что ребёнок - это душа Божья, сын Бога... » (24; 573-575).
В «Войне и мире» осуществляется проекция мифопоэтической конструкции «отец - сын»: взаимосвязь Андрея (отца) и Николеньки (сына) вовлекается в центральный христианский миф - историю смерти и воскресения Христа, сближается с взаимоотношением Отца и Сына Евангельских преданий; создаётся авторский, толстовский «миф» о смерти, возрождении (воскресении), продолжении рода, в основе которого находится известная архетипическая структура.
Для Николеньки князь Андрей - не только родитель, дающий жизнь, но Отец духовный, сокровенный наставник, учитель, это означает пребывание, воплощение, духовное продолжение Отца в Сыне; достигается преодоление эмпирического времени. В глубинах своего «Я» Нико-ленька постоянно чувствует присутствие Андрея, в себе «узнаёт» Отца, пославшего его в мир, и сознаёт ответственность и необходимость исполнить нравственный сыновний долг.
«Отец. Отец (несмотря на то, что в доме было два похожих портрета, Николенька никогда не воображал князя Андрея в человеческом образе), отец был со мною и ласкал меня.
Он одобрял меня, как одобрял дядю Пьера. Отец! Отец! Да, я сделаю то, чем бы даже ОН был доволен.» (12; 414).
Уходя из жизни, покидая мир и подводя итоги, Андрей оставляет духовного «наследника», своего «посланника» на земле, Николеньку, начинающего жизненный путь - открывает «дверь», возрождается, «воскресает» в Сыне, становясь неотъемлемой частью его души.
Мифологема «Отец - Сын», восстановленная Л. Толстым в образах Андрея и Николеньки Болконских, отражает более глубокий смысл, выходящий за пределы индивидуального, простирающийся над поколениями, выражает подлинный архетип судьбы человечества. Бог - Отец, человек, человечество - Сын, ребёнок, которому предстоит пройти жизненный путь исторического развития и становления по предписанному Богом закону любви и добра, чтобы вернуться к Отцу, соединиться с Ним. Отец (первоначально рождающий) и ребёнок, сын (первоначально рождённый) - единство, одно, полное глубокого смысла, целое; их взаимозависимость обеспечивает непрерывность жизненного потока. В этой конструкции заложены архетипические идеи бессмертия, вечного возврата к истокам, повторяющегося рождения, постоянно длящегося начала жизни; человеческая личность восстанавливается в целостности.
Мотивы вхождения в жизнь (Николенька) и «вхождения» в смерть (Андрей) сосуществуют в одной архетипической композиции, вечный круговорот (образ умирающего и рядом - образ ребёнка) - рождение и смерть, жизнь и смерть, по Толстому, взаимообратимы, связаны, «сопряжены». Русский философ Лев Шестов писал: «.всё, что рождается -умирает. Даже более того: всё, что рождается, то есть имеет начало, должно умереть, то есть окончиться. Смерть есть конец того, что имеет своим началом рождение»5.
Язык символов даёт возможность выхода на мифопоэтический и онтологический уровни поэтики эпоса Л.Н. Толстого. Всматриваясь в Символ, можно заметить «вертикаль смысла», обнаружить ту онтологическую основу, на которой держится эпическое повествование, выявить главную авторскую идею - сокровенную мысль Л.Н. Толстого о единстве Человека и Бытия, о существовании в вертикальном измерении, о бессмертии, т.е. приблизиться к пониманию исходно-сакрального смысла классического текста русской культуры, осознать его глубинную «бытийную» сущность.
Примечания
1 «Когда же я начался? Когда начал жить? И почему мне радостно представить себя тогда, а бывало страшно... когда я опять вступлю в то состояние смерти, от которого не будет воспоминаний, выразимых словами? От пятилетнего ребёнка до меня - только шаг. От новорожденного до пятилетнего - пучина. А от несуществования до зародыша отделяет уже не пучина, а непостижимость.»; «Какими-то таинственными, непостижимыми для человеческого разума путями сохраняются воспоминания, впечатления раннего детства... где-то там, в таинственной глубине душевных недр.» [Цит. по: Бирюков П.П. Биография Л.Н. Толстого. М., 1923. Т. 1. С. 22-23, 31].
2 Здесь и далее курсив мой. - О.П.
3 Толстой Л.Н. Война и мир // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений. М.: Гос. изд-во худ. лит. (Юбилейное издание), 1937-1940. Т. 12. С. 58. При последующих ссылках на это издание соответствующие данные будут указываться после цитаты в круглых скобках через точку с запятой: первая цифра означает том, вторая - страницу.
4 Курсив Л.Н. Толстого. Думается, что выделенное автором слово «прощай» имеет двойной смысл: не только прощания, но внутренней просьбы Анны быть прощённой Сыном, душевной мольбы героини о божественном прощении.
5 Шестов Л.И. На страшном суде. Последние произведения Л. Толстого // Шестов Л.И. Собр. соч.: В 2 т. М.: Наука, 1993. Т. 2. С. 260.
THE SYMBOLIC LANGUAGE OF L.N. TOLSTOY’S EPOS. THE SYMBOL OF A CHILD Panova O.B.
Summary. One of the leading images of symbolic integrity of L.N. Tolstoy’s epos - the symbol of a child is examined. A child serves to express absolute reality of Existence, symbolic idea of immortality, opens a perspective of the process of person’s self-knowledge, development and self-realization.
Key words: word, symbol, myth, symbolic field, mythological consciousness, epos.
