CC BY
427
ния» нет единой дефиниции, до конца так и не решен вопрос об объеме понятия. Каждый исследователь включает в этот разряд какие-либо новые единицы. С другой стороны, разряд определительных местоимений изучен далеко не до конца. Возможно, что, рассматривая более подробно свойства единиц, традиционно относящихся к определительным местоимениям (сам, самый, иной, другой, весь, всякий, каждый, любой), мы обнаружим новые системные связи между ними и с опорой на эти связи сможем вывести единую дефиницию для термина «определительные местоимения».
Список литературы
1. Баранов, М. Т. Русский язык. 6 класс / М. Т. Баранов, Т. А. Ладыженская. М., 2011. 254 с.
2. Буслаев, Ф. И. Историческая грамматика русского языка. М., 1863. Ч. 1. 376 с.
3. Востоков, А. Х. Русская грамматика. СПб., 1831. 408 с.
4. Греч, Н. И. Пространная русская грамматика. СПб., 1830. Т. 1. 405 с.
5. Дворецкий, И. Х. Латинско-русский словарь. М., 1976. 1096 с.
6. Лекант, П. А. Русский язык. 6 класс / П. А. Лекант, М. М. Разумовская. М., 2004. 363 с.
7. Пешковский, А. М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 2001. 544 с.
8. Словарь русского языка : В 4 т. / под ред. А. П. Евгеньевой. М., 1999. Т. 2. 736 с.
9. Шахматов, А. А. Синтаксис русского языка, М., 2001. 624 с.
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 31 (322).
Филология. Искусствоведение. Вып. 84. С. 164-168.
Б. Я. Шарифуллин
«ЯЗЫК ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ КОММУНИКАЦИИ КАК ПОЛЕ АКТУАЛЬНЫХ СМЫСЛОВ»:
СУЩЕСТВУЕТ ЛИ ТАКОЕ ПОЛЕ В «ПРОФЕССИОНАЛЬНОМ ЯЗЫКЕ» ЛИНГВИСТОВ?
В статье рассмотрена ситуация, сложившаяся в современной российской лингвистике, «благодаря» некоторым особенностям ее становления и развития. Автор приходит к выводу, что единого «поля актуальных смыслов» в «профессиональном языке» современных лингвистов, как, впрочем, и на протяжении предшествующих почти двух столетий, нет.
Ключевые слова: язык профессиональной коммуникации, лингвистические понятия и термины, размытость лингвистических терминов.
Вопрос, поставленный в названии статьи, звучит, возможно, не только эпатажно, но и риторически. Действительно, с одной стороны, уж в какой другой современной науке могут быть такие «поля актуальных смыслов», как не в лингвистике? А с другой, в том-то и дело, что это не одно «поле», а «поля». А может быть, и «полянки». И все чаще на этих «полях» и «полянках» мы перестаем понимать друг друга. Какая уж тут «профессиональная коммуникация»! Особенно, в области истории русского языка и вообще историко-сравнительного славянского языкознания (во всяком случае, с некоторыми своими коллегами из Украины
«общего языка» я найти не в силах; как пишут в Рунете: «йаниасилил»).
Проблем актуальных и «смыслов актуальных» в нашей современной лингвистике действительно много, многие (прошу прощения за вынужденную тавтологию) мои коллеги это понимают и, более того, осознавая явную неполноту и даже некоторую противоречивость нынешней «вялотекущей» лингвистической парадигмы (постулаты которой были в наиболее явном виде высказаны еще в начале 90-гг. прошлого столетия Е. С. Кубряковой (см., например, [2]), начинают говорить и писать о необходимости как-то по-новому осмыслить ре-
зультаты развития нашей науки за последние полтора-два десятилетия и наметить какие-то новые перспективы на ближайшее будущее. К большому моему сожалению, об этом обычно пишут и говорят, условно говоря, лингвисты «среднего возраста», к коим отношу и себя: те, кто вошли в науку в 70-80-е гг. прошлого тысячелетия (хотя есть и приятные исключения среди начинающих лингвистов, скажем, тех, которые в последние годы защищали диссертации в Кемеровском университете: И. В. Евсеева, М. А. Осадчий, С. В. Оленев, С. Б. Шари-фуллин и др.; у всех них весьма нетривиальный взгляд на состояние и перспективы современной лингвистики).
Что касается моих коллег «по возрасту», то, например, Е. Б. Трофимова озвучила эту проблему в докладе «К вопросу об энтропийности терминологии в лингвистике» на нашей IV Международной конференции «Человек и язык в коммуникативном пространстве»(Лесосибирск, 23-25 мая 2013 г.) [3]. Были и другие доклады (очные или заочные), в которых так или иначе поднимались такие вопросы: доклады В. В. Красных (Москва) «Роль языка в свете интегративных исследований», В. И. Теркулова (Украина) «Коммуникация как сотворение лингвального мира», Н. Г. Брагиной (Москва) «Концепты в интернет-коммуникации», И. С. Карабула-товой (Тюмень) «Человек в контексте современной интеркультуры: реализация в языке и речи» (даю общую ссылку на сборник [4]).
Я бы сформулировал это как основную, пожалуй, нашу проблему: настало время призадуматься уже не над «парадигмами современной лингвистики» (их пообсуждали уже достаточно за последние 20-25 лет), а над принципиальными возможностями синкретизма научного знания во всех ныне существующих науках и «науках», кои имеют дело с человеком. Отсюда и необходимость «состыковки» ныне действующей лингвистической системы понятий и тех понятий и терминов, которые сложились (тоже, впрочем, не без проблем) в современной теории познания и в психологии, в культурологии и в социологии, в теории информации и в информационной экономике и т. п. Возможно, иногда такая работа потребует и «перезагрузки» тех «стыкующих компонентов», которые уже сейчас достаточно очевидны.
В данной статье я не делаю каких-либо умозаключений или, тем более, каких-то выводов. Просто хочу поделиться некоторыми соображе-
ниями, исходя из своей научной и преподавательской деятельности в течение уже лет 40, а также общения со своими коллегами, близкими мне по научным интересам и достаточно сходным взглядам на наш «великий и могучий».
Суть в том, что пока еще в нашем «профессиональном языке» часто всё обсуждается на уровне устных выступлений на защитах диссертаций подающих надежды молодых лингвистов: «Я считаю», «Мне кажется», «Я полагаю», «Мой опыт показывает» и проч. Или на обсуждении докладов своих коллег на конференциях, практически с той же риторикой. Получается, что даже «маститые» лингвисты, понимая, что что-то надо делать, - не совсем знают, что конкретно делать, хотя определенные «реплики» и высказывают.
Так часто бывало на переломе «научных парадигм» (и социальных, и культурных, кстати, тоже). Правда, в нашей лингвистике ХХ в., в ее «мейнстриме», привыкшем не обращать особого внимания на «некоторые незначительные успехи буржуазной лингвистики» (одно время даже сам термин лингвистика считался почти запретным - в СССР было только «языкознание» или «языковедение»), смена таких парадигм произошла в конце прошлого века чересчур быстро, не совсем эволюционно, как и смена «политических, социальных и прочих парадигм».
Оказывается, однако, что «новая лингвистическая парадигма» не такая уж и эффективная, но все равно продвигалась вперед как знаменующая собой «перестройку» советского языкознания (еще одна аналогия с историческими событиями 90-х гг.). Не теми, конечно, действительно очень значительными учеными, которые еще в советские времена, даже если и не уезжали за пределы СССР, то исследовали самые разные аспекты языка и речи в их взаимодействием с иными областями человеческой культуры (синкретизм!), не обращая особого внимания на «лингвистический официоз» 70-х гг. (Вяч. Вс. Иванов, В. Н. Топоров, А. А. Зализняк, Н. Д. Арутюнова, А. Е. Кибрик,
О. Н. Трубачев и др.).
Наверно, нужно обратиться к предшествующей «лингвистической ситуации», не в смысле «языковая ситуация», а к той научной и образовательной ситуации в сфере наук о языке, которая практически господствовала до конца 80-х гг. прошлого тысячелетия. Я опять же имею в виду наш «языковедческий мейнстрим», который, вроде бы, прочно утвердился
(в аспекте теоретическом, но не практическом) на необозримом пространстве педагогических и прочих вузов, от Чукотки до Калининграда. не говоря уже о северно-южном направлении. Однако, в этом «общедушном» пространстве существовали «лингвистические островки», где проблемы языка рассматривались и изучались вне «постановлений ЦК КПСС» и прочих директивных документов.
На одном из этих «островков» я и получил свое полноценное, как полагаю до сих пор, лингвистическое образование. Это был гуманитарный факультет НГУ, сначала отделение «Математическая лингвистика», а потом - просто «Лингвистика», точнее, «Филология». Нам читали лингвистические курсы, исторические и теоретические, К. А. Тимофеев (мой Учитель, у которого я защищал дипломную работу и кандидатскую диссертацию), В. А. Аврорин, И. А. Мельчук, А. А. Зализняк и др. От них я многому научился, в том числе, в подходе к нашему предмету - Языку.
Еще в конце 80-х гг. ХХ в., работая уже в Лесосибирском пединституте, на лекциях по разделу «История лингвистических учений» курса «Общее языкознание» я говорил, что история нашей науки развивается по диалектике (не «марксизма-ленинизма», конечно, а по Гегелю), всегда как процесс циклический: от древнего периода (еще на уровне мифопоэтического сознания) синкретизма (сохраняющегося во многом в древнекитайском «языкознании» и древнеегипетском, что не удивительно: эти цивилизации и построены были на древнем принципе синкретизма - человека и природы), а далее уже к древнегреческому стремлению как-то вычленить «язык» из диады «человек -природа» (отсюда и споры между сторонниками «тесис» и «фюсис»: «язык» дан по установлению человеческому и «язык» дан самим бытием, природой). Но триады «язык - человек - природа (т. е. действительность) у них так и не получилось в силу их принципиальной «диалектичности».
Нарождающийся постепенно рационализм, сначала в Средневековье, потом в эпоху Возрождения и проявившийся в своей «высшей стадии» в период Просвещения, вообще практически покончил с синкретичностью как таковой («арабское языкознание» Средних веков в расчет не беру, поскольку знаком с ним очень плохо, знаю только его развитую лексикографическую практику). Стали раскладывать все по «утилитарным полочкам». Конечно, первый
удар по «первобытному синкретизму» знаний и представлений стало выделение уже отдельной научной области - филологии: вообще-то это заслуга древних греков, причем, величайшая! Все было закономерно: от синкретизма стали переходить к расчленению когда-то неразрывного понимания мира, человека и языка. Появляется дискретное представление и о мире, и о человеке, и о языке. Синкретизм и дискретность - «этимологические антонимы», если так можно выразиться. «Этимологические» потому, что корень и греческого, и латинского слова - один и тот же: индоевр. *^) кег - «резать, разделять на части и пр.».
В начале XIX в. и лингвистика отделила себя от филологии (основоположником теории языка, то есть собственно языкознания, считается В. фон Гумбольдт), сохраняя при этом почти на всем протяжении века связи с психологией, логикой и философией, даже биологией (тем более на волне триумфа «теории Дарвина»). Впрочем, корректнее говорить о зависимости тогдашней теории языка от соответствующих наук, но это отнюдь не синкретизм. Отсюда и такие основные «тренды» тогдашней лингвистики: языкознание «психологическое» (в Германии Г. Штейнталь и проч., у нас - А. А. Потебня и его Харьковская школа, хотя, в отличие от германских коллег, у них еще ощущается связь с общефилологической проблематикой, см. особенно работу А. А. По-тебни «Мысль и язык»), языкознание «логикофилософское» (причем, упор именно на логику - у нас это Ф. И. Буслаев: даже занимаясь исторической грамматикой русского языка, он в своих работах принцип логического анализа проводит довольно четко, прежде всего в синтаксисе), языкознание «натуралистическое» («язык - живой организм и живет потому по законам остальной природы»; это опять же германцы, в основном. Явно ощущается «дух» (Geist) В. Гумбольдта).
Потом зародился «младограмматизм», сначала опять же в Германии, но «лингвистическая карта мира» стала расширяться: кроме России, свои школы младограмматизма образовались в Италии, Франции, Британии, Австро-Венгрии и т. п. Но рамки младограмматического учения стали слишком тесны для ученых, которые традиционно имели дело с разными языковыми явлениями на разных уровнях языка.
Поэтому в последней трети XIX в. стало ясно многим лингвистам, независимо друг от друга, что с этим «пора кончать». И появился
Ф. де Соссюр: до него Женева вообще не была представлена на этой карте, но во Франции еще в середине XIX в. стал складываться еще один подход к языку -«социологический», повлиявший на взгляды Соссюра. С одной стороны, он заставил нас смотреть на язык как систему (принцип системности был главным «трендом» наук конца XIX в.: в химии это «Периодическая система элементов» Д. И. Менделеева, не говоря уже о математике и физике). Справедливости ради необходимо заметить, что принцип системности в подходе к языку независимо от Соссюра был введен нашим лингвистом Ф. Ф. Фортунатовым (правда, без использования самого понятия), начинавшим в рамках российского мла-дограмматизма (как и Соссюр - французского), но, убедившись в несостоятельности последнего, объявившим новые постулаты Московской лингвистической школы, например, особое внимание к языковой форме (слова, словосочетания). Поэтому нередко школу Ф. Ф. Фортунатова называют «предшественницей» лингвистического формализма (не путать со «структурализмом», идущим прямо из теории Соссюра). Именно из МЛШ вышли такие лингвисты, как Р. О. Якобсон, Н. С. Трубецкой и др. Вспомним здесь и «ОПОЯЗ».
Соссюр традиционно считается «основоположником современной лингвистики» (даже иногда в наших советских учебниках). Основания для этого имеются: лингвистика («внутренняя» по Соссюру) была окончательно отделена и даже изолирована от речевой действительности, объявленной с ее основными признаками объектом «лингвистикой внешней» (ср. иной подход в различении внешней и внутренней истории языка в концепции И. А. Бодуэна де Куртенэ).
Особенно очевидно такое принципиальное разграничение представлено в соссюровских «дихотомиях» (от греч. 51ХОТО ^а: 5г%о «надвое» + тоц'л «деление», т. е «раздвоенность, последовательное деление на две части, не связанные между собой»). Главная дихотомия - принципиальное разграничение языка и речи, откуда и делается вывод о необходимости существования двух разных лингвистик: лингвистики речи и лингвистики языка, поскольку «следовать двумя путями одновременно нельзя». Эта проблема - что такое язык и речь - до сих пор остается весьма актуальной и дискутируемой.
Постсоссюровский структурализм ХХ в., взявший в качестве своего «баннера» высказывание Соссюра «Единственным и истинным
объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в себе самом и для себя», - предмет отдельного лингвоисторического исследования. Таких исследований и в нашей, и в зарубежной литературе множество, поэтому я поставлю на этом точку.
Перейдем к резюме. То, что мы наблюдаем сейчас в «поле актуальных смыслов» лингвистической профессиональной коммуникации, представляет собой довольно противоречивую картину «полифонизма» современных российских учений, направлений, «трендов» и всего прочего. Отчетливо сформировавшихся отечественных лингвистических школ не видно. Есть только «локальные школы», созданные каким-либо известным в России или за рубежом лингвистом, но с довольно узкой (условно) проблемной областью.
На какие понятия и соответствующие термины нашего «лингвистического языка» необходимо, прежде всего, обратить внимание для того, чтобы, наконец, «поле актуальных смыслов» стало «осмысленным» и в рамках нашей профессиональной коммуникации? («парадигму» лингвистики XXI в. оставляю пока в покое).
Это, прежде всего, проблема «Язык» и «Речь» («Язык» или «Речь», «Язык» vs. «Речь»). С чем мы вообще имеем дело: с «языковой» или «речевой» коммуникацией»? С «языковой» или «речевой» личностью? С «языковой» или «речевой» агрессией»? С «языковыми» или «речевыми» играми? С «языковой» или «речевой» культурой? В конце концов, с «языковой» или «речевой» неграмотностью?
Второе (и последнее, учитывая ограниченный формат статьи), на что бы хотел обратить внимание коллег, - это проблема знаковости языка (речи? - ведь знак должен быть материальным). С соссюровских времен прошло уже более столетия, но мы продолжаем спорить о «денотатах», «сигнификатах» и «десигнатах», об «иконических» и «не иконических» знаках и символах, «знаковости» и «незнаковости» и проч. Эта проблема, конечно, очень «тонкая», как и Восток, но решать надо. Куда уж нам деваться? Когда за спиной - новая речевая формация - интернет-коммуникация со всеми вытекающими отсюда (очень интересные и лингвистически значимые наблюдения и выводы по этому поводу излагаются в книге М. А. Кронгауза «Самоучитель олбанского»; автор имеет в виду не конкретно тот самый «олбанский йазыг», а вообще речевые особенности современного Рунета [1]).
Список литературы
1. Кронгауз, М. Самоучитель олбанского. М., 2013. 416 с.
2. Кубрякова, Е. С. Парадигмы научного знания в лингвистике и ее современный статус // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 1994. № 2, Т. 53. С. 3-16.
3. Трофимова, Е. Б. К вопросу об энтропий-ности терминологии в лингвистике // Человек и язык в коммуникативном пространстве : сб. науч. ст. / гл. ред. проф. Б. Я. Шарифуллин. Красноярск, 2013. С. 90-94.
4. Человек и язык в коммуникативном пространстве : сб. науч. ст. / гл. ред. проф. Б. Я. Шарифуллин. Красноярск, 2013. 432 с.
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 31 (322).
Филология. Искусствоведение. Вып. 84. С. 168-170.
С. С. Шляхова, О. В. Шестакова ИКОНИЗМ НЕМЕЦКОЙ ТЕРМИНОЛОГИИ
В статье рассматривается семантическая эволюция немецкой терминологии в фоносемантическом аспекте: модель «звук > термин». Устанавливается иконическая (звукоизобразительная, примарно мотивированная) природа отдельных технических, биологических, медицинских немецких терминов на основе ономатопеи.
Ключевые слова: иконизм, звукоизобразительность, примарная мотивированность, ономатопея, термин, терминология, немецкий язык.
В современном терминоведении исследование мотивированности термина является одной из центральных проблем, формируя особое направление - мотивологическое (А. Д. Адилова, Т. Л. Канделаки, Т. Р. Кияк, А. В. Перфильева, И. А. Ребрушкина, Н. П. Романова, С. Д. Ше-лов и др.). Исследователи разграничивают понятия ориентированность и мотивированность, связывая их с понятием внутренняя форма. «Слова мотивированные - это слова с внутренней формой», под которой понимается «структурно-семантическое свойство слова, позволяющее осознать рациональность связи значения и звуковой оболочки слова на основе его лексической и структурной соотносительности» [2. С. 30]. Ориентированность - это «степень соответствия внутренней формы термина его актуальному значению» [1. С. 65]. «<...> мотивация основывается на простой сумме значений частей, составляющих языковую единицу, а ориентация - на такой сумме значений, которая должна указывать на понятие» [7. С. 212].
В изучении мотивированности и ориентированности обычно исследуются структурнодеривационные и мотивационно-номинатив-
ные отношения между звуковой формой слова и значением. Фоносемантический подход позволит выявить примарную (фонетическую) мотивированность термина, то есть его иконичность, звукоизобразительность.
Современная фоносемантика ставит вопрос о принципиальной иконичности, непроизвольности, мотивированности языкового знака (С. В. Воронин, В. В. Левицкий, А. Б. Михалев, Н. В. Дрожащих, С. С. Шляхова и др.), которая характерна для стадии возникновения и первичного функционирования слова в его семантической эволюции. Предположение об иконичности термина вызывает сомнение, которое возрастает еще и потому, что в качестве механизма образования термина нами называется не просто иконичность, а ономатопея, которая обычно воспринимается как семантически и «интеллектуально» примитивная. Однако «простота» ономатопов - простота кажущаяся.
Изучение структуры фоносемантических полей привело к выводу о прототипических центрах (значения резать, бить, сжимать, округлое, звукоподражание, буккальная деятельность). «Выяснив связи этих семантических прототипов с производными значениями,
