CC BY
555
Вестн. Моск. ун-та. Сер. 25. Международные отношения и мировая политика. 2010. № 1
МЕЖДУНАРОДНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ
В.А. Веселов*
ЯДЕРНЫЙ ФАКТОР В МИРОВОЙ ПОЛИТИКЕ: СТРУКТУРА И СОДЕРЖАНИЕ
Одним из наиболее важных долгосрочных последствий миропо-литического кризиса, приведшего ко Второй мировой войне, стало создание атомного оружия. Это повлекло за собой формирование ядерного фактора, вот уже более полувека играющего ключевую роль в обеспечении международной безопасности на планете. Ядерный фактор можно представить в виде матрицы из четырех попарно связанных элементов: ядерное распространение, ядерное сдерживание, контрраспространение, контрсдерживание. В статье последовательно раскрыто содержание каждого элемента с учетом взаимовлияния политических и военно-стратегических императивов и предложена оригинальная трактовка характера диалектических взаимосвязей внутри указанной матрицы.
Ключевые слова: ядерный фактор, ядерное распространение, контрраспространение, ядерное сдерживание, контрсдерживание, взаимное гарантированное уничтожение, неприемлемый ущерб.
The development of nuclear weapons proved to be one of the most significant long-term consequences of the international crisis that led to the Second World War. It resulted in the emergence of the nuclear factor that has been playing a crucial role in the realm of international security since then. A nuclear factor can be envisaged as a matrix containing four elements with different pairwise interactions: nuclear proliferation, nuclear deterrence, counter-proliferation, counter-deterrence. The article consecutively unveils the essence of each element while focusing on the interference between political and military-strategic imperatives and offers an ingenious interpretation of dialectic interactions within the given matrix.
Keywords: nuclear factor, nuclear proliferation, counter-proliferation, nuclear deterrence, counter-deterrence, mutually assured destruction, unacceptable damage.
70-летие начала Второй мировой войны оставило заметный след в медиа-пространстве. При этом из всех аспектов мирополи-тического кризиса, приведшего к войне, наибольшее внимание
* Веселое Василий Александрович, ст. преп. кафедры международной безопасности факультета мировой политики МГУ имени М.В. Ломоносова (e-mail: vasveselov@ yandex.ru).
было уделено советско-германскому пакту о ненападении. Это не удивительно в контексте попыток сделать историю инструментом современной политики и стремления «новых европейцев» приравнять сталинизм к нацизму, а «старых» — забыть о Мюнхене. В то же время с точки зрения реальных проблем международной безопасности гораздо более важным стало рождение из этого кризиса ядерного оружия (ЯО).
В исторической ретроспективе великие открытия в физике конца 1930-х гг., положившие начало практическому использованию атомной энергии, и предвоенный кризис совпали по времени случайно. В то же время само пересечение мировой политики и, казалось бы, далекой от нее фундаментальной науки, продуктом которого и стало ЯО, было обусловлено исторической ситуацией.
Приступить к реализации атомного проекта Великобританию вынудило отчаянное стратегическое положение, в котором страна оказалась в 1940 г., оставшись один на один с Германией: над Британскими островами шла воздушная битва, на земле готовились к партизанской войне. В свою очередь эта ситуация была прямым следствием политики, проводимой Лондоном в 1938—1939 гг. Позднее именно английский «атомный импульс» привел к развертыванию «Манхэттенского проекта» в США (как известно, инициатива А. Эйнштейна, направившего письмо президенту Ф. Рузвельту еще в августе 1939 г., имела минимальные практические последствия). Интересно отметить, что президент Соединенных Штатов, еще не вступивших в войну, 11 октября 1941 г. предложил британскому премьер-министру создавать атомную бомбу совместно, однако У. Черчилль затягивал заключение соглашения о сотрудничестве. Считается, что он уже тогда понимал значимость ЯО как политического фактора в устройстве послевоенного мира.
Результатом напряженных усилий стало создание нового оружия, что повлекло за собой формирование ядерного фактора, пронизывающего всю послевоенную мировую политику и состоящего из четырех элементов, связанных попарно: ядерное распространение, ядерное сдерживание, контрраспространение, контрсдерживание.
1.1. Ядерное распространение — политика приобретения ЯО.
Оценивая процесс ядерного распространения за семь десятилетий, можно заметить, что он имеет три измерения: одно «горизонтальное» (расширение числа государств, обладающих ЯО) и два «вертикальных» (количественное и качественное развитие своих потенциалов ядерными державами).
Горизонтальное распространение начиналось не из одной точки. В 1920-е и 1930-е гг. процесс развивался как творческое взаимодействие разбросанного по разным странам коллектива ученых, т.е. по сути как международный проект, не имевший единого центра управления. При этом физики-ядерщики вели исследования в стенах лабораторий, очень далеких от кабинетов политиков. По достижении определенного порога стало необходимо вмешательство государства, а международная ситуация задала соответствующий вектор — военное применение, надолго отложив мирные варианты использования атомной энергии.
Следует отметить, что это вмешательство произошло по инициативе самих физиков (меморандумы Пайерлса—Фриша, письмо А. Эйнштейна Ф. Рузвельту), а способ доведения информации до высших руководителей определил и результативность первых национальных атомных проектов. Там, где ученые нашли неофициальных посредников, сумевших напрямую обратиться к главам государств (Великобритания, США), эти проекты были реализованы. Там, где этой возможности не было, работы не вышли из лабораторий. Это относится не только к Германии и Японии, но и к Советскому Союзу, где после окончания войны их пришлось начинать, по сути, заново (по оценкам историков, ассигнования на советский атомный проект до конца войны соответствовали примерной стоимости 100 танков Т-34 [32, p. 4]).
В настоящее время история горизонтального распространения насчитывает 10 эпизодов, имевших различные последствия для эволюции ядерного фактора и мировой политики в целом. В хронологическом порядке эта цепочка выглядит так: США (1945), СССР (1949), Великобритания (1952), Франция (1960), Китай (1964), Израиль, Индия (1974), ЮАР, Пакистан (1998), КНДР (2006). Отсутствие дат у Израиля и ЮАР обусловлено тем, что ход реализации их атомных проектов не вполне ясен. В случае с Израилем наиболее авторитетна точка зрения А. Коэна, утверждающего, что подкри-тическое испытание было проведено в ноябре 1966 г. [13]. Если это будет подтверждено на официальном уровне, т.е. Израиль откажется от проведения политики «непрозрачности», то возникнет юридический казус, поскольку, как известно, Договором о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) в качестве даты «отсечки» установлено 1 января 1967 г. ЮАР, официально объявив о демон-
таже своей ядерной программы с демонстративным уничтожением созданных боеприпасов, не раскрыла информацию о том, когда же она «пересекла черту» (считается, что первый урановый ядерный заряд «пушечного» типа был изготовлен в ЮАР в 1979 г.). В отношении КНДР можно отметить, что споры о ядерном характере проведенного в октябре 2006 г. испытания утратили смысл весной 2009 г. В любом случае место этой страны в шеренге пролиферантов определено.
Количественное ядерное распространение на своем пике в 1986 г. достигло, по оценке американских специалистов, уровня 70 481 заряда в суммарных арсеналах пяти членов «ядерного клуба» [23, р. 66]. Всего же, по подсчетам американских исследователей из Совета по защите природных ресурсов, с 1945 по 2002 г. в мире было произведено более 128 тыс. ядерных зарядов, причем 98% — двумя государствами: США (около 70 тыс., или 55%) и СССР (Россией) — 55 тыс., или 43% [21, р. 71].
В США пик производства пришелся на 1959 и 1960 гг., когда выпуск ядерных боеприпасов составлял в среднем 27 единиц в день. В 1970-е гг. многие решавшиеся ими задачи были переложены на обычные вооружения, однако с конца 1970-х гг. начался новый всплеск производства ЯО. Это было связано с рывком в строительстве стратегических ядерных сил (СЯС), начатым администрацией Дж. Картера и развитым при Р. Рейгане. Новые программы потребовали изготовления около 17 тыс. боезарядов. Именно в 1980-е гг. было произведено большинство ядерных зарядов, имеющихся ныне в США.
В Великобритании, по оценкам, было выпущено около 1200 боезарядов, во Франции — более 1260, в Китае — около 750.
С середины 1980-х гг. суммарный ядерный арсенал стран мира постоянно уменьшается. В 2006 г. он был оценен в 26 854 единицы, т.е. за 20 лет стал почти втрое меньше.
Две сверхдержавы намного оторвались от остальных участников «ядерного клуба», и этот отрыв сохраняется до сих пор, хотя количество ядерных боеприпасов в ядерных арсеналах и России, и США продолжает постоянно уменьшаться. В этой связи советский исследователь Г.А. Трофименко заметил, что биполярный характер мировой политики периода «холодной войны» был во многом обусловлен тем, что только два государства смогли приобрести современные средства уничтожения [3]. Следует, однако, уточнить, что «дуополия» на ЯО была утрачена ими достаточно быстро — после того как в «ядерный клуб» вступили Великобритания, Франция и Китай.
Тем не менее, только две сверхдержавы смогли помимо собственно наступательных ядерных вооружений создать трехкомпонент-
ные СЯС, включая наземные (баллистические и крылатые ракеты), морские (ракеты на атомных подводных лодках) и воздушные (бомбардировочная авиация). Только две страны — первые обладательницы ЯО — смогли приобрести такие тесно связанные с СЯС атрибуты, как двухэшелонные (наземные и космические) системы предупреждения о ракетном нападении, средства контроля космического пространства, системы стратегической спутниковой разведки, нацеленной прежде всего на разведку целей в интересах СЯС, средства обнаружения ядерных взрывов и др. Обладание именно такими системами наряду с наличием огромных арсеналов ядерных боеприпасов на деле обеспечивало США и СССР статус сверхдержав, а мировой политике большей части «холодной войны» — биполярный характер.
Качественное совершенствование ЯО трудно охарактеризовать кратко. Отметим, что ядерные заряды применяли в авиабомбах различных калибров и головных частях ракет всех классов (земля-земля, воздух-воздух, воздух-земля, земля-воздух), противолодочных боеприпасах, артиллерийских снарядах, минах. Важнейшим рубежом было создание двухстадийных ядерных зарядов, в которых второй модуль работает в условиях имплозии, определяемой взрывом первичного модуля. Прорыв в этом направлении был реализован в США в серии испытаний операции «Castle» (1954 г.), а в СССР в эксперименте с зарядом РДС-37 (1955 г.). Их внедрение привело к столь существенному повышению энерговыделения ЯО и резкому увеличению мегатоннажа ядерных арсеналов, что получило название «термоядерной революции». В 1953 г. ядерный потенциал США насчитывал 1169 боезарядов с общей мощностью 73 Мт и, по сути, еще не мог определять исход возможного крупномасштабного столкновения с СССР. В 1957 г. суммарный мега-тоннаж ядерного арсенала США возрос по сравнению с 1953 г. в 240 раз и составлял 17 500 Мт [6]. Применение этого потенциала было бы достаточно для превращения территории СССР в радиоактивную пустыню.
Практически одновременно во второй половине 1950-х гг. произошла революция в средствах доставки — были созданы баллистические ракеты стратегического назначения и ядерные силы превратились в «триады». Именно это позволило перейти к стратегии «гибкого реагирования», поскольку авиационные «монады» были оптимальны лишь для «массированного возмездия». Следующим по важности фактором следует считать усовершенствование точности доставки — создание разделяющихся головных частей индивидуального наведения (РГЧ ИН) на рубеже 1970-х гг. На этой технологической базе была создана концепция «ограниченных ядерных ударов», по сути — дальнейшее развитие «гибкого реаги-
рования» в направлении еще большей гибкости. Судя по имеющейся информации, варианты данной концепции до настоящего времени лежат в основе ядерной стратеги США, а возможно, и России.
1.2. Ядерное сдерживание — политика применения ЯО.
Следует отметить, что используемый в контексте ядерного фактора англоязычный термин «deterrence» правильнее переводить на русский язык не как «сдерживание», а как «устрашение» (одно-коренное «terror» в его исконном, латинском значении — «страх»). Именно так это понятие переводили в советской литературе 1950-х — 1960-х гг. Но в 1970-е гг. это стало неудобным. Был достигнут паритет с США не только по физическим параметрам СЯС, но и по возможностям их применения. Советский Союз де-факто перешел к своему варианту стратегии «гибкого реагирования», и на этой базе происходила определенная унификация взглядов на роль ЯО и задачи СЯС. Кроме того, начавшаяся в ходе переговоров по ОСВ и ПРО выработка неформального «кодекса поведения в ядерный век» предполагала единство понятий, которыми оперируют обе стороны. Одновременно усиливалась риторика «разрядки» и «борьбы за мир».
В основе негласного «кодекса поведения» лежало признание взаимности «гарантированного уничтожения», но публично заявлять об этом было в нашей стране не принято. В этих условиях понятие «устрашение» приобрело в отечественном политическом лексиконе негативную коннотацию. Вместо него в позитивном смысле стали использовать термин «сдерживание», который в традиционном значении обозначал «удерживание в пространственных границах» («containment»), и лишь частью его содержания было предотвращение действий оппонента (выход за очерченные границы, экспансия). С такой подменой понятий приходится мириться, поскольку слишком много уже написано и сказано в данных категориях, но оговорить эту неточность все же необходимо, так как задача рассматриваемого инструмента политики — именно вызвать у оппонента страх перед последствиями применения ЯО.
«Сдерживание» не было новшеством ядерной эпохи, поскольку функция устрашения, как и функция разрушения, всегда присуща любому оружию. Противник должен бояться своих потерь и ущерба, которые он может понести в результате реакции на свои действия. Если ущерб больше, чем плоды таких действий (бездействия), то приходится от них отказаться. Таким образом, сдерживание — косвенное воздействие на поведение другой стороны посредством угрозы нанесения ему неприемлемого ущерба, по сути — один из способов управления поведением противника путем предотвращения каких-либо его действий, навязывания ему бездействия, принуждения к действиям, противоречащим его интересам (как правило, уступкам).
Идея воздействовать на восприятие противника таким образом, чтобы удержать его от нежелательных поступков, очень стара. Еще 2500 лет назад Сунь Цзы указывал, что «лучшее из лучшего — покорить чужую армию, не сражаясь. Самая лучшая война — разбить замыслы противника» [2, с. 28]. Эта простая формула работала далеко не всегда, поскольку подобрать соответствующие аргументы для воздействия на восприятие противника не так просто.
С появлением ЯО принципиально изменился размер потенциального ущерба. ЯО было не первым по времени появления видом оружия массового уничтожения (ОМУ), но его разрушительные свойства поставили его в особое положение. Только ЯО смогло создать достаточно мощный психологический эффект за счет размеров неприемлемого ущерба в ответных действиях, под угрозой нанесения которого противник вынужден отказаться от своих намерений.
Теория ядерного сдерживания предполагает, что ЯО — не средство ведения войны, а политический инструмент, гарантирующий, что оно не будет применено на практике. Сейчас, по прошествии почти 65 лет от начала первого ядерного века, это положение воспринимается как само собой разумеющееся. Однако эта точка зрения сформировалась далеко не сразу, и нет гарантии, что в будущем (в результате глубоких сокращений) не произойдет возврат к первоначальным взглядам на роль ЯО.
Когда ЯО было создано в США в результате осуществления «Манхэттенского проекта», его рассматривали просто как новое, гораздо более разрушительное, чем прежде, оружие, которое можно использовать в войне. Было бы преувеличением сказать, что все сразу задумались о последствиях, возможном влиянии ЯО на способы и формы вооруженной борьбы, а затем и на мировую политику.
Первая волна политических дискуссий о природе ядерного сдерживания началась после бомбардировки Хиросимы и Нагасаки в 1945 г. До этого интерес к политическим аспектам использования ЯО могли проявлять только те, кто знал о его разрушительной способности, — физики (Н. Бор, Р. Оппенгеймер, А. Эйнштейн, Э. Ферми). Эти ученые еще в 1944 г. заговорили об опасности использования атомного оружия в военных целях и о возникновении новой проблемы — «безопасности всего человечества». Выражением этих настроений стала памятная записка Н. Бора президенту США и премьер-министру Великобритании от 3 июля 1944 г., в которой он настаивал на необходимости заключения соглашения о контроле над использованием новых активных материалов. Ф. Рузвельт и У. Черчилль это предложение отклонили, но уже в 1946 г. при создании Комиссии ООН по атомной энергии многие из предшествующих наработок физиков оказались востребованными. 74
После августа 1945 г. проблематикой ядерного сдерживания занялись профессиональные политологи. Это началось в Чикагском университете — именно там в 1942 г. под руководством Э. Ферми впервые осуществили управляемую цепную реакцию. Спустя всего месяц после Хиросимы в университете была организована конференция «Контроль над атомной энергией». Из ее участников следует выделить двоих ученых. Первый — профессор Дж. Вайнер, видный представитель «чикагской школы» экономики. Именно он впервые употребил термин «сдерживание» применительно к новому оружию (war deterrent, peace-making force). Второй — молодой ученый Б. Броди, отставной лейтенант ВМС, уже известный своими работами о влиянии развития технологий на морскую стратегию. Его доклад на конференции назывался «Стратегические последствия атомной бомбы». Осенью 1945 г. вышел в свет 18-й выпуск ученых записок Йельского института международных исследований, содержавший статью Б. Броди «Атомная бомба и безопасность Америки». В следующем году ее расширенный вариант был включен в сборник «Абсолютное оружие», опубликованный Б. Броди вместе с коллегами по Йельскому университету Ф. Данном, А. Уолферсом, П. Корбеттом, У. Фоксом [7]. В нем Б. Броди писал: «До сих пор главной задачей военной машины было выигрывать войны, теперь ее главная задача — предотвращать их». Основная идея первых «пророков» ядерного века состояла в том, что распространение технологий неизбежно, атомная монополия не сможет существовать долго, поэтому ЯО должны быть не средством ведения войны, а инструментом сдерживания. Возможность возмездия со стороны другой ядерной державы будет служить сдерживающим фактором.
С этих нескольких статей началась история теории ядерного сдерживания. Следует отметить, что авторы первых работ подошли к ЯО как к проблеме стратегии и политики.
Эффективность любого оружия (шире — любого используемого инструмента) определяется соотношением политической цели войны и применяемых средств ее достижения. В свое время К. Клаузевиц характеризовал эту взаимосвязь следующим образом: «Политическая цель, являющаяся первоначальным мотивом войны, служит мерилом как для цели, которая может быть достигнута с помощью военных действий, так и для определения объема необходимых усилий» [1, с. 9].
Сдерживание может быть эффективным только до тех пор, пока политическая цена действий или бездействия остается ниже прогнозируемых издержек. Соответственно, чем выше прогнозируемый ущерб от войны, тем более весомые политические требования могут быть реализованы без непосредственного применения силы, исключительно через сдерживание.
Вместе с тем политическая цель имеет свою цену не только для того, против кого она выдвинута, но и для того, кто ее выдвигает. Сдерживание по самой своей природе взаимно и обусловлено военными возможностями каждой из сторон, какими бы различными они ни были. При этом сдерживающий эффект военного потенциала более слабой стороны проявляется в корректировке тех политических целей, которые выдвигает более сильная сторона в ходе противостояния.
В силу этого политические цели, реализуемые через политику сдерживания, неизбежно оказываются соразмерены со всей системой национальных приоритетов сдерживающей стороны и той ценой, которую она готова платить в случае, если сдерживание не сработает и противник предпочтет варианты силового ответа. Таким образом, можно сделать вывод, что сдерживание — прежде всего политико-психологический феномен, для которого характерно достаточно сложное сочетание прямых и обратных связей.
В определенной степени авторы первых работ о ЯО даже преувеличивали его возможное воздействие на мировую политику. Казалось, что исключительная мощность нового оружия сразу изменит все представления о ведении боевых действий, обесценивая известные законы стратегии. Сегодня мы знаем, что на тот момент это не соответствовало действительности. Должна была произойти еще «термоядерная революция».
Первых «пророков» не услышали. Дж. Вайнер больше не занимался этой темой, а Б. Броди пришлось ждать признания целых 10 лет. Те, кто принимал тогда решения, исходили из противоположной предпосылки — атомную монополию можно сохранить надолго, а ЯО — просто мощный боеприпас, новое, гораздо более разрушительное, чем прежде, оружие, которое можно использовать в войне. Первым теоретиком в направлении этой мысли был еще один отставной лейтенант, но уже не политолог, а летчик-бомбардировщик У. Борден. По его мнению, ЯО — это то, чего не хватило Дж. Дуэ, чтобы его концепция «воздушной мощи» стала действительно работоспособной. В части «пророчеств» ему принадлежит мысль о необходимости оснастить ядерными боевыми частями ракеты [9]. У. Бордена считают основоположником концепции «deterrence by war-fighting», которая в 1948 г. была положена в основу «Доктрины воздушной атомной войны» США, а в 1953 г. — стратегии «массированного возмездия».
На основе двух позиций, сформулированных Б. Броди и У. Бор-деном, до сих пор происходит развитие ядерных стратегий. Следует отметить, что эти позиции связаны между собой прямой и обратной связью. С одной стороны, ЯО необходимо для осуществления политики сдерживания (противник должен поверить, что ему дей-
ствительно способны нанести удар с соответствующим ущербом). С другой стороны, ЯО необходимо на тот случай, если сдерживание не сработает и возникнет потребность его прямого применения.
Вторая волна разработки проблематики ядерного сдерживания продолжалась с середины 1950-х до середины 1960-х гг. Начало этому периоду положили последствия «термоядерной революции» и развитие средств доставки. Советский Союз создал средства доставки ЯО к территории США и теоретически мог поставить Вашингтон перед дилеммой: начало тотальной ядерной войны или отступление в региональном конфликте. Стало понятно, что воздействие на СССР угрозой массированного возмездия несостоятельно. Потребовались более гибкие и многовариантные концепции сдерживания.
С критики стратегии массированного возмездия начался мозговой штурм, в ходе которого и был выработан основной пул идей ядерного сдерживания, изложенных в публикациях 1956—1966 гг. У. Кофмана [18], Г. Киссинджера [16], А. Уолстеттера [31], Б. Броди [10; 11], Т. Шеллинга [27], Г. Кана [15] и др. авторов.
В роли пионеров второй волны выступили представители Принстонского университета во главе с Ф. Данном — одним из участников сборника 1946 г. Их коллективный труд «Военная политика и национальная безопасность», в котором ключевую роль сыграл У. Кофман, увидел свет в 1956 г. [18]. Следует отметить, что эта и другие работы второй волны теории ядерного сдерживания достаточно оперативно переводились на русский язык (выходили с отставанием всего на 2—3 года).
Магистральной тенденцией этих работ стало осмысление отмеченных выше двух военно-технических сдвигов. Во-первых, с 1953 г. появилось термоядерное оружие, и стратеги получили почти неограниченную свободу в выборе целей. Во-вторых, в середине 1950-х гг. были созданы ракеты-носители ЯО, что позволило доставлять ядерные боезаряды к цели с высокой гарантией, в отличие от авиационных носителей. Возникла техническая возможность градуировать применение ЯО в ходе военных действий, выбирая их масштаб и набор целей, соразмерных стратегической обстановке. Это позволило Т. Шеллингу, Г. Кану и другим авторам разработать теорию эскалации, предусматривающую постепенное усиление интенсивности конфликта (в вертикальном и горизонтальном измерениях) в зависимости от складывающейся обстановки. Администрация Дж. Кеннеди положила эти разработки в основу концепции «гибкого реагирования».
Ко второй половине 1960-х гг. в результате вертикального распространения (рывок в строительстве СЯС при Дж. Кеннеди и советский ответ на него) система взаимного ядерного сдерживания
установилась на исключительно высоком уровне, когда число боеголовок и количество стратегических средств доставки ЯО межконтинентальной дальности стало измеряться тысячами единиц.
В результате возникла несоразмерность между имеющимися арсеналами и реальными потребностями. Пытаясь разрешить это противоречие, группа специалистов по системному анализу, работавших в аппарате министра обороны США, выработала критерии определения оптимального размера СЯС на основе формирующегося «порога насыщения». Под этим порогом они понимали уровень, выше которого даже при весьма значительном приращении количества боеприпасов, доставляемых до цели, приращение эффекта уничтожения промышленности и населения подвергшейся нападению стороны становится минимальным. Расчеты показывали, что этот порог составляет примерно 400 Мт (т.е. считалось достаточным доставить на территорию противника в ответных действиях примерно 400 боеголовок по 1 Мт в тротиловом эквиваленте каждая). Публично этот критерий изложил Р. Макнамара в своей речи в Сан-Франциско (сентябрь 1967 г.).
Следует отметить, что полемика вокруг размеров неприемлемого ущерба идет давно, и разброс оценок, предлагаемых разными авторами, весьма широк. Такой диапазон мнений обусловлен сложно измеряемыми количественно или не поддающимися формализации факторами, такими как менталитет населения страны, подвергающейся ядерному удару, характер социально-политической системы, особенности географии государства и т.п.
Позднее, уже в конце 1970-х гг., по ряду сведений, просочившихся в печать, Пентагон отошел от «критерия Макнамары» и начал использовать «критерий Брауна». Г. Браун, министр обороны в администрации президента Дж. Картера, с учетом различных дополнительных факторов снизил порог «неприемлемого ущерба» в 2 раза, т.е. до 200 Мт. Но и его большинство экспертов считают весьма завышенным. Многие американские специалисты отмечают, что при выборе такого порога не были учтены многообразные вторичные и третичные последствия ядерных взрывов, на которые ученые, а затем и политики начали обращать внимание позднее, в основном уже в 1980-е гг.
С учетом новых знаний сам Р. Макнамара в конце 1980-х гг, т.е. еще до окончания «холодной войны», стал активно пропагандировать идеи «минимального сдерживания», предлагая сокращение числа боезарядов на стратегических носителях СССР и США до уровня 1000 единиц. Он считал, что в отсутствие системы противоракетной обороны (ПРО) каждая сторона все равно будет обладать, с учетом вторичных и третичных последствий ядерных взрывов, способностью к гарантированному уничтожению другой стороны как современной цивилизации.
Ситуация «взаимного гарантированного уничтожения» (ВГУ, часто используется и английская аббревиатура MAD) была постулирована все тем же Р. Макнамарой в конце 1960-х гг. Именно она стала базой для кодификации ядерного сдерживания в договорах по ОСВ и ПРО. В рамках негласного кодекса поведения СССР и США согласились признать ситуацию ВГУ, которая ограничивала свободу действий каждой из сторон. Теоретически такое положение сохраняется до сих пор,
Очевидно, что, гарантируя стратегическую стабильность, ситуация ВГУ существенно связывает ядерным державам руки в мировой политике. Поэтому, начиная с середины 1970-х гг., непрерывно ведется поиск выхода из этой ситуации, что составляет основное содержание третьей волны развития теории ядерного сдерживания.
Ранее было уже сказано о том, что развертывание РГЧ ИН имело важные стратегические последствия, позволявшие США получить качественное преимущество в условиях примерного количественного равновесия с СССР.
Так, во второй половине 1960-х гг. арсеналы обеих сверхдержав были столь большими, что их уже нельзя было уничтожить первым ударом, следовательно, нельзя было лишить противника потенциала ответного удара. В то время точность наведения была еще низка, поэтому считалось, что для гарантированного уничтожения такой высокозащищенной цели, как шахтная пусковая установка (ШПУ) межконтинентальных баллистических ракет (МБР), требуются как минимум два боезаряда. Соответственно для нанесения обезоруживающего удара тогда требовалось примерно двойное превосходство в количестве. Поэтому, даже несмотря на низкую живучесть ракет УР-100 и Р-36, возникшее примерное количественное равенство исключало возможность нанесения обезоруживающего удара по стратегическим силам Советского Союза. В итоге стимулы к нанесению первого удара снизились, вероятность преднамеренного начала ядерной войны уменьшилась, стратегическая стабильность укрепилась (точнее, с этого времени она и стала существовать).
С развертыванием РГЧ ИН появились первые надежды на выход из ВГУ в связи с дальнейшей модернизацией стратегических наступательных сил. В период с 1970 по 1978 г. США при неизменном общем количестве баллистических ракет удвоили суммарный уровень боезарядов в стратегических силах, доведя его почти до 10 000 единиц. Одновременно повышалась точность наведения. В результате количество зарядов превысило количество ракет в пусковых установках (ПУ), т.е. целей, и они приобрели способность разрушать такие защищенные объекты, как ШПУ МБР. Таким образом, вновь появилась возможность нанесения разоружающего удара — ситуация контрсилы. Еще важнее то, что РГЧ ИН увели-
чивали гибкость применения стратегического потенциала, позволяя планировать разнообразные комбинации ядерных ударов.
На этой базе в США под руководством министра обороны Дж. Шлесинджера была разработана названная его именем модификация концепции «гибкого реагирования». О новом подходе министр объявил публично на пресс-конференции 10 января 1974 г., а через неделю Р. Никсон подписал президентскую директиву NSDM-242 [25]. Важность этого документа в том, что он действовал почти четверть века. Дважды — в 1980 г. при Дж. Картере (PD-59) и в 1981 г. при Р. Рейгане (NSDD-13) — он был модифицирован, но заменен был лишь в 1997 г. директивой Б. Клинтона PDD-60. Есть основания полагать, что и при Б. Клинтоне была сохранена идеология документа, и «доктрина Шлесинджера» до сих пор составляет концептуальную основу ядерной стратегии США.
Согласно этой доктрине, гарантированное уничтожение промышленности и населенных центров противника «не должно быть единственным выбором или первоочередным выбором» [25]. Соответственно СЯС США ориентировались на способность к осуществлению «отдельных контрсиловых вариантов ядерных ударов». Была проработана концепция «управления эскалацией», которая требовала, чтобы на каждом этапе США могли иметь преимущество и в то же время сохраняли дополнительные варианты действий для перехода на более высокий уровень, не доводя дело до тотального уничтожения административно-промышленных центров.
Концепции «управления эскалацией» («escalation control») и «эскалационного доминирования» («escalation dominance») были главными новшествами, внесенными в теорию ядерного сдерживания на этапе третьей волны. В 1980-е гг. основной пул идей был расширен за счет «стратегии учета издержек» («calculating strategy») и «победы в ограниченной ядерной войне» («deterrence by war-fighting»).
В основе концепции «победы» внешне лежало возрождение логики «массированного возмездия» (т.е. возврат к ситуации до ВГУ). Но в отличие от 1950-х гг. речь шла не о тотальном обмене ядерными ударами, а о победе в ограниченном столкновении с применением ЯО, т.е. о конфликте с ограниченными политическими целями, а не о ситуации, описываемой в категориях Н.С. Хрущева («кто кого похоронит»). К тому времени представления о возможных последствиях ядерной войны были более развиты и, в отличие от 1950-х гг., «похороны» воспринимались уже не как метафора.
Именно эта концепция применения ЯО составляла силовую основу стратегии победы в «холодной войне», проводимой администрацией Р. Рейгана. Выход из ситуации ВГУ за счет дозированных ядерных ударов делал ЯО реальным инструментом политики завершения «холодной войны». И этот инструмент, в конечном
счете, сработал. Возникла ситуация, в которой руководство СССР, выбирая из двух вариантов (продолжение конфронтации с перспективой реального ядерного конфликта или переговоры на американских условиях), было вынуждено остановиться на втором.
После завершения «холодной войны» четвертая волна развития теории ядерного сдерживания пока не состоялась. Дискуссии в академической среде шли только о том, умерла ли политика ядерного сдерживания с распадом СССР или ее можно приспособить к борьбе с новыми вызовами. Стратегические новации 1990-х гг. и первого десятилетия XXI в. только модифицировали предшествующие наработки. Клинтоновская PDD-60, допускавшая использование ЯО против мест производства и хранения любых видов ОМУ, по сути подтягивала «доктрину Шлесинджера» к решению новых задач. Концептуально новой была разработанная в 1993—1994 гг. стратегия «контрраспространения», но технически она представляла собой попытку применить к проблематике нераспространения ЯО комплекс рейгановских идей.
Следует отметить, что в 1990-е гг. произошло еще одно смещение понятий, касающееся третьего элемента матрицы. С того времени под «нераспространением» стали понимать проведение политики противодействия распространению ОМУ в «мягком» варианте, с опорой по политико-правовые механизмы, а «жесткий», силовой вариант стали называть «контрраспространением». С такой трактовкой согласиться нельзя, поскольку, на наш взгляд, они соотносятся как частное и общее.
2.1. Контрраспространение — политика противодействия распространению ЯО.
Исторически первой формой контрраспространения было именно силовое воздействие. Прецедентом следует считать силовые акции Великобритании против задействованного в атомном проекте Германии норвежского завода по производству тяжелой воды в 1942—1943 гг. В результате ударов авиации и диверсий его удалось на время вывести из строя. Как стало ясно после войны, в судьбе германского атомного проекта это никакой роли не сыграло. Тем не менее, силовой вариант оставался основным в контрраспространении периода атомной монополии США. После рассекречивания документов в 1980-е гг. американские историки обнаружили и факсимильно опубликовали 98 планов превентивной войны против главного «пролиферанта» — СССР, относящихся к периоду 1945—1950 гг. [8].
Ликвидация атомной монополии не сразу привела к отказу от данной модели контрраспространения. Приблизительно до середины 1950-х гг. в США рассчитывали восстановить монополию де-факто и разрабатывали соответствующие планы [26, р. 129—134],
6 ВМУ, международные отношения и мировая политика, № 1 81
а спустя десятилетие предполагали применить эту же модель в связи со вступлением в ядерный клуб Китая, причем обсуждали и вариант совместных действий с СССР [12; 30].
ДНЯО надолго отодвинул силовую модель на периферию, что, однако, не помешало не участвовавшему в Договоре Израилю применить ее против наиболее вероятного к началу 1980-х гг. проли-фераната в регионе — Ирака. 7 июня 1981 г. восемь истребителей F-16A нанесли удар по строившемуся в районе Багдада атомному реактору «Озирак-1», чем фактически поставили точку в ядерных планах С. Хусейна. Операция «Опера» была проведена по решению лауреата Нобелевской премии мира премьер-министра М. Бегина, а одному из ее участников, И. Рамону, была впоследствии доверена честь стать первым израильским астронавтом (полет в космос закончился для него трагически).
Окончание «холодной войны» возродило силовой вариант в качестве инструмента контрраспространения в руках США. Начиная с середины 1990-х гг. он периодически обсуждается применительно к программам и КНДР, и Ирана, причем во втором случае — вновь с возможным участием Израиля. Напомним, что силовое контрраспространение было пропагандистским прикрытием и второй войны в Персидском заливе в 2003 г.
Альтернативная сценариям превентивной войны модель контрраспространения — политико-правовые механизмы в форме ограничения вооружений. Поскольку ядерное распространение трехмерно, столько же измерений имеет и контрраспространение в этой форме, а именно — пространственные, количественные и качественные ограничения ЯО. Точкой пересечения всех трех измерений служит статья VI ДНЯО, согласно которой члены «ядерного клуба» в обмен на отказ остальных государств от претензий на вступление в него обязались «вести переговоры об эффективных мерах по прекращению гонки ядерных вооружений в ближайшем будущем и ядерному разоружению, а также о договоре о всеобщем и полном разоружении под строгим и эффективным международным контролем».
Пространственные ограничения в жесткой форме — зоны, свободные от ЯО (ЗСЯО), — созданы как в пределах, так и за пределами государственной территории. Первым реализованным соглашением, предусматривавшим создание ЗСЯО, стал Договор об Антарктике (1959), за которым последовал Договор по космосу (1967). Установленная последним зона не имеет ограничений по объему. Наибольшая по площади ЗСЯО была образована Договором по морскому дну 1971 г., остальные созданы в пределах государственной территории. Первый по времени проект — «план Рапац-кого» (1957), предусматривавший создание зоны в Центральной
Европе, не реализован до сих пор. К настоящему времени образованы ЗСЯО в Латинской Америке (договор Тлателолко 1967 г.), южной части Тихого океана (договор Раратонга 1985 г.), Юго-Восточной Азии (Бангкокский договор 1995 г.), Африке (договор Пелиндаба 1996 г.) и Центральной Азии (Семипалатинский договор 2006 г., в силу пока не вступил). Примыкают к этому режиму Совместная Декларация КНДР и Республики Корея о безъядерном статусе Корейского полуострова (1992) и провозглашение себя безъядерным государством Монголией.
Пространственные ограничения ЯО в мягкой форме исторически восходят к идее установления международного контроля над энергией атома, родившейся в среде ученых, работавших в «Ман-хэттенском проекте». Понимая, что «загнать джинна обратно в бутылку» будет невозможно, ученые искали какие-то варианты управления плодами своего труда. Концепция несла отпечаток идей «мирового правительства», реанимированных во время Второй мировой войны в связи с разработкой планов создания международной организации — будущей ООН, и в целом носила утопический характер. Тем не менее, пережив ряд трансформаций (учреждение Комиссии для рассмотрения проблем, возникших в связи с открытием атомной энергии в соответствии с принятой на 1-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН резолюции 1(1) от 24 января 1946 г., проект создания Международной администрации по развитию атомной энергии, предусматривавшейся «Докладом Ачесона— Лилиенталя» и «планом Баруха» (1946), образование МАГАТЭ в 1957 г.), идея в конечном счете вылилась в появление ДНЯО в 1968 г
Мягкость режима нераспространения по сравнению с ЗСЯО заключается в том, что неядерные государства-участники отказываются от создания своего ЯО, но могут разрешить размещение на своей территории чужого. Наиболее яркий пример — Германия: ее ядерные объекты подлежат инспекциям МАГАТЭ, а американское тактическое ядерное оружие (ТЯО) находится в этой стране вне всякого международного контроля. Более того, после подписания ДНЯО количество американского ТЯО на территории европейских стран-участниц Договора продолжало расти, достигнув пика, по оценке американских специалистов, в 1971 г. — 7300 единиц [22, р. 76]. Начавшееся после этого плавное снижение было обусловлено не интересами нераспространения, а возложением функций ТЯО на появившееся высокоточное оружие.
Формой пространственного ограничения ЯО следует считать также режимы экспортного контроля (Режим контроля за ракетными технологиями, Гаагский кодекс и др.). Весьма специфическую форму нераспространения представляет собой «расширенное ядерное сдерживание» — предоставление ядерной державой гаран-
тий безопасности своим союзникам, предусматривающее в свою очередь их отказ от создания собственного ЯО.
Количественные ограничения ЯО в своей крайней форме — полной ликвидации оружия — берут начало в тех же проектах 1940-х гг., что и пространственные. В конечном счете, и «доклад Ачесона—Лилиенталя», и «план Баруха», и советская альтернатива (проект международной конвенции о запрещении производства и применения оружия, основанного на использовании атомной энергии в целях массового уничтожения, внесенный в ООН 19 июня 1946 г.) преследовали именно эту цель. В последующем идею периодически реанимировали. В этом ряду следует отметить Программу всеобщего и полного разоружения, внесенную СССР на 14-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН в 1959 г., инициативу М.С. Горбачева о полной ликвидации ЯО к 2000 г. (1986 г.), индийский проект 1988 г., инициативу четверки видных деятелей американской политики, выдвинутую после корейского испытания в октябре 2006 г. [28, р. А15; 29, р. А13], и сформированную в 2007 г. общественную инициативу «Глобальный ноль», адресовавшую свою деятельность новой администрации США, которая должна была прийти в Белый дом в январе 2009 г.
Умеренный вариант — частичное количественное ограничение ЯО, главным образом средств доставки — имеет не менее глубокие корни. Первые инициативы были выдвинуты более полувека назад — американские предложения 1957—1958 гг. по запрету МБР при обсуждении проблемы демилитаризации и нейтрализации космического пространства. Советский контрпроект от 18 марта 1957 г. содержал готовность пойти на запрещение военного использования МБР (и это за два месяца до первого испытания Р-7), но при условии одновременного запрещения ЯО и ликвидации его запасов. Предлагалось также установить «международный контроль над управляемыми ракетами, с тем чтобы все типы таких ракет, пригодных для использования в качестве атомного и водородного оружия, применялись исключительно в мирных целях» [4]. Более умеренный и реалистичный вариант содержался в советском ответе на послание президента США Д. Эйзенхауэра от 12 января 1958 г. Правительство СССР в заявлении от 15 марта 1958 г. отказалось от увязки запрета МБР с уничтожением ЯО, но предложило ликвидацию иностранных военных баз на территории других государств, в первую очередь в Европе, на Ближнем и Среднем Востоке, в Северной Африке [4]. Таким образом, Советский Союз хотел разменять МБР на основную часть Стратегического авиационного командования США — американские средние бомбардировщики, лишив их системы базирования (к тому времени обсуждалось уже и размещение на передовых базах американских баллистических ракет средней дальности).
Все эти максималистские проекты не получили никакого практического развития. Однако в 1980-х гг. после нескольких попыток договориться о «нулевом варианте» в Европе идея уничтожения целого класса носителей ЯО была реализована в Договоре о ликвидации ракет средней и малой дальности (Договор РСМД) 1987 г., ставшем вершиной вертикального «контрраспространения» в период «холодной войны».
Начавшиеся через 10 лет после провала первых попыток договориться переговоры по ОСВ и ПРО ставили более умеренные и соответственно реалистичные цели — заморозить существующие размеры СЯС по числу носителей и ограничить ПРО. Непосредственным импульсом послужил процесс распространения и контрсдерживание. Подготовленный для администрации Л. Джонсона после китайского испытания 1964 г. «доклад Гилпатрика» содержал рекомендации начать диалог с СССР не только по нераспространению, но по количественному ограничению ядерных вооружений. Если первое в итоге привело к ДНЯО, то второе — к Договорам ОСВ-1 и ПРО. При этом упомянутая статья VI ДНЯО и декларации ядерных держав при подписании этого договора напрямую обязывали их «вести дело к ядерному разоружению». В результате за 30 лет было заключено семь договоров о количественных ограничениях, из которых к началу 2010 г. действовал один — Договор о сокращении стратегических наступательных потенциалов 2002 г. Следует отметить, что все эти договоры, помимо количественных мер, предусматривали, хотя и в разной степени, качественные ограничения наступательных и оборонительных вооружений.
Косвенные препятствия для качественного совершенствования ЯО создавали также соглашения, регулирующие его испытания, — Договор о запрещении испытаний ЯО в атмосфере, космическом пространстве и под водой (1963 г.), Договор между СССР и США об ограничении подземных испытаний ЯО (1974 г.), Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний (1996 г.).
2.2. Контрсдерживание — меры, направленные на лишение противоположной стороны возможности осуществлять сдерживание.
Четвертый элемент матрицы объединяет с третьим общая цель — предотвратить ущерб, который может нанести противник, обладающий ЯО. Различие же состоит в том, что контрсдерживание предполагает наличие у противника средств, способных нанести неприемлемый ущерб, а контрраспространение должно предотвратить появление таких средств у него в распоряжении.
Ядерное сдерживание базируется на неотвратимости, неизбежности нанесения другой стороне неприемлемого ущерба при любом варианте действий противника, даже при внезапном «обезоруживающем» или «обезглавливающем» ударе. Следовательно, контр-
сдерживание включает любые способы ограничения или предотвращения ущерба, который может нанести противник возможности наносить ущерб в ответных действиях. Авторство термина точно не известно. По крайней мере, его употреблял Дж. Шлесинджер еще в 1962 г., когда он возглавлял отдел стратегических исследований RAND Corporation [17]. Спустя десятилетие, придя в Пентагон, он положил идею «контрсдерживания» в основу концепции «эскалационного доминирования». Если противник теряет способность обеспечивать убедительное сдерживания на более высоких ступенях «лестницы эскалации», он будет вынужден принять предлагаемые условия урегулирования конфликта.
Конечную цель контрсдерживания откровенно излагают современные американские лоббисты системы ПРО космического базирования: «сделать практически невозможным для любого противника влиять на решения, принимаемые США в ходе конфликта, с помощью угрозы применения ракет или ОМУ» [19]. Иными словами, речь идет о стремлении обеспечить себе свободу действий в мировой политике даже в условиях существования ВГУ.
Лишить противника возможности наносить ущерб можно за счет защиты от ядерного удара на своей территории или «обороны на чужой территории» путем уничтожения средств нападения, наносящих ущерб, либо комбинацией двух названных способов.
Таким образом, контрсдерживание включает противосиловые способности и стратегическую оборону. Противосиловой (контрсиловой) потенциал определяется возможностью поразить наступательные силы противника до пуска (вылета), т.е. нанести «обезоруживающий удар», лишающий другую сторону средств для ответных действий. Это может быть удар по ракетам на ПУ, самолетам на земле, подводных лодках (ПЛ) в базах и в море. Сложность этой задачи состоит в том, что баллистические ракеты в ШПУ легко обнаружить, но трудно поразить, а ракеты на мобильных ПУ и ПЛ в море легко поразить, но трудно обнаружить. Относительно легкой целью являются самолеты и ПЛ в своих базах, которые уже сейчас уязвимы для высокоточного обычного оружия (ВТО).
Аналогичным образом может быть осуществлен «обезглавливающий удар», при котором наступательные средства противника физически сохраняются, но применены быть не могут. Для поражения элементов инфраструктуры противника, обеспечивающей управление ядерными силами в ответных действиях, таких как системы предупреждения о ракетном нападении (СПРН), системы боевого управления и связи (СУС), используются те же средства, что и для «обезоруживания» — ядерные (в том числе проникающие) и обычные (ВТО). С учетом роста значимости космических сегментов СПРН и СУС (спутники связи, ретрансляторы) возрас-
тает вклад в решение задач контрсдерживания противоспутникового оружия, пока — только теоретически.
Второй компонент контрсдерживания можно назвать оборонительным достаточно условно. В чистом виде таковым является лишь пассивный элемент — гражданская оборона. Направленная, как и другие элементы, на снижение ущерба от ответных действий противника, она в настоящее время оказалась на периферии внимания. Пик активности на этом направлении пришелся на 1950-е — 1960-е гг. К тому же периоду относится и «золотой век» противовоздушной обороны (ПВО). Ядром контрсдерживания ПВО так и не стала, поскольку до конца 1960-х гг. не гарантировала отражение налета противника. Когда такие возможности появились, главной угрозой уже были баллистические ракеты, и на передний план в контрсдерживании вышла проблема организации ПРО. К концу 1970-х гг. гарантированность ПВО вновь оказалась под вопросом в связи с появлением крылатых ракет воздушного базирования. С того времени решение задачи противодействия стратегической авиации заключалось в поражении носителей до пуска крылатых ракет, т.е. в формате контрсилы. В целом со второй половины 1970-х гг. до настоящего времени задачи контрсдерживания возлагаются главным образом на противосиловой потенциал.
В США после заключения Договора об ограничении систем противоракетной обороны 1972 г. ПРО трансформировалась в средство повышения живучести собственных средств нападения («Safeguard», затем LоAD, «Sentry» и др.). После того как «Комиссия Скаукрофта» в 1983 г. констатировала невозможность выхода из ситуации ВГУ с помощью наступательных средств, американцы вновь обратились к идее ПРО. Стратегическая оборонная инициатива (СОИ, 1983 г), просуществовавшая 10 лет, дала обильные «всходы» — на ее основе разрабатываются практически все реализуемые в настоящее время программы в области ПРО. После закрытия программы СОИ администрацией Б. Клинтона в 1993 г. центр тяжести ПРО переместился на региональный уровень, где, по сути, произошла интеграция идей перехвата и контрсилы. В 1996 г. был принят устав «Joint Publication 3-01.5» и введено новое понятие — «единая ПРО на ТВД», в соответствии с которым контрсиловые действия рассматриваются как «первый эшелон» ПРО [14].
После выхода США из Договора по ПРО Дж. Буш-младший своей директивой упразднил разделение ПРО на системы передовых театров военных действий («theater») и территории страны («national») [20]. Соответственно интеграция с контрсиловыми действиями распространилась на всю ПРО в целом. С начала 2002 г. в доктринальных документах США присутствует понятие «новой триады», в которой объединены наступательные и оборонительные
средства, как ядерные, так и обычные [24]. Еще более ярко выраженным это смешивание стало при администрации Б. Обамы, сделавшей в своем подходе к ПРО акцент на средства передового базирования — морские и воздушные. При таком подходе перехват баллистических ракет может быть эффективным только при нанесении предварительного удара по ПУ ракет. Аналогичную эволюцию продемонстрировал в свое время другой компонент контрсдерживания — противолодочная оборона (характерно, что в английском языке у данного термина вообще отсутствует защитный оттенок — «anti-submarine warfare»).
Таким образом, разделение контрсдерживания на оборону и противосиловые действия постепенно исчезает и становится еще одной стирающейся гранью в структуре ядерного фактора.
В завершение отметим, что первая строка в матрице ядерного фактора отражает пару «создание—применение», свойственную всем инструментам в мировой политике, поскольку естественные силы (силы природы) в этой сфере практически не используются. Внутренняя связь в этой строке очевидна. Ядерное оружие, ставшее эффективным средством обеспечения национальной безопасности, порождает стремление государств его приобрести. В свою очередь, расширение «ядерного клуба» и совершенствование арсеналов усложняет «ядерное уравнение». Таким образом, ядерное сдерживание и распространение постоянно подпитывают друг друга. По выражению А. Г. Арбатова, сдерживание и распространение можно сравнить с сообщающимися сосудами. Такова диалектическая взаимосвязь этих двух элементов ядерного фактора в мировой политике [5, с. 25].
Оба столбца в матрице отражают две пары: «действие—противодействие». Эти элементы еще более универсальны и свойственны не только мировой политике, но и в целом любым процессам взаимодействия. Особенно тесно переплетается судьба сдерживания и контрсдерживания, их вообще сложно разделить. Отсюда вытекает проблема симметрии/асимметрии в ответной реакции на действия противника в сфере ПРО.
В настоящее время вторая строка матрицы — контрраспространение и контрсдерживание — формируют еще одну взаимосвязанную пару, определяющую облик второго ядерного века не меньше, чем остальные пары. Как было отмечено выше, два этих элемента матрицы решают одну задачу — предотвращение ущерба. Не удивительно, что средства, разрабатываемые в США официально в целях контрраспространения, на деле одновременно оказываются и инструментами контрсдерживания как в варианте «контрсилы» («мини-ньюки», средства борьбы с мобильными целями, «Global Strike»), так и в варианте «обороны» (ПРО). 88
Более подробно взаимосвязь элементов матрицы на конкретных примерах будет рассмотрена в следующих публикациях, посвященных эволюции ядерного фактора в течение трех этапов его истории: первого ядерного века (1945—1989 гг.), переходного периода (1989—1998 гг.) и второго ядерного века (с 1998 г. по настоящее время).
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Клаузевиц К. О войне. М.: Госвоениздат, 1934.
2. Сунь-цзы. Трактат о военном искусстве. Перевод и исследование // Конрад Н.И. Синология. М.: Ладоми, 1995.
3. Трофименко Г.А. США: политика, война, идеология. М.: Мысль, 1976.
4. Хайцман В.М. СССР и проблема разоружения, 1945—1959: История международных переговоров. М.: Наука, 1970.
5. Ядерное оружие после «холодной войны» / Под ред. А. Арбатова и В. Дворкина. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2006.
6. Ядерные испытания СССР / Под ред. В.Н. Михайлова. М.: ИздАТ, 1997.
7. The Absolute Weapon: Atomic Power and World Order / Ed. by B. Brodie. N.Y: Harcourt, Brace and Company, 1946.
8. America's Plans for War against the Soviet Union, 1945—1950 / Ed. by S.T. Ross, D.A. Rosenberg. N.Y: Garland. 1989—1990. Vol. 1—15.
9. Borden W. There Will Be No Time: the Revolution in Strategy. N.Y.: The Macmillan Company, 1946.
10. Brodie B. The Anatomy of Deterrence. Santa Monica: RAND Corporation, RM-2218, 1958 [Electronic resource] // RAND Corporation [Official website]. System requirements: Adobe Acrobat Reader. URL: http://www.rand. org/pubs/research_memoranda/RM2218.pdf (дата обращения: 15.12.2009).
11. Brodie B. Strategy in the Missile Age. Princeton: Princeton University Press, 1959.
12. Burr W, Richelson J.T. Whether To "Strangle the Baby in the Cradle": The United States and the Chinese Nuclear Program, 1960—1964 // International Security. 2000. Vol. 25. № 3.
13. Cohen A. Israel and the Bomb. N.Y.: Columbia University Press, 1998.
14. Doctrine of Joint Theater Missile Defense. Joint Publication 3-01.5. 22 February 1996 [Electronic resource] // Federation of American Scientists [Official website], Space Policy Project, Special Weapons Monitor. System requirements: Adobe Acrobat Reader. URL: http://www.fas.org/spp/starwars/ docops/jp3_01_5.pdf (дата обращения: 17.12.2009).
15. Kahn H. On Thermonuclear War. Princeton: Princeton University Press, 1960.
16. Kissinger H. Nuclear Weapons and Foreign Policy. N.Y.: Published for the Council on Foreign Relations by Harper, 1957.
17. Long A. Deterrence — From Cold War to Long War: Lessons from Six Decades of RAND Research. Santa Monica: RAND Corporation, 2008 [Electronic resource] // RAND Corporation [Official website]. System requirements:
Adobe Acrobat Reader. URL: http://www.rand.org/pubs/monographs/2008/ RAND_MG636.pdf (дата обращения: 15.12.2009).
18. Military Policy and National Security / Ed. by W Kaufmann. Princeton: Princeton University Press, 1956.
19. Missile Defense, the Space Relationship and the Twenty-First Century Independent Working Group 2009 Report [Electronic resource] // Institute for Foreign Policy Analysis [Official website]. System requirements: Adobe Acrobat Reader. URL: http://www.ifpa.org/pdf/rWG2009.pdf (дата обращения: 15.12.2009).
20. National Policy on Ballistic Missile Defense. National Security Presidential Directive 23. 16 December 2002 [Electronice resource] // Federation of American Scientists [Official website]. Intelligence Program, Official Intelligence-Related Documents. URL: http://www.fas.org/irp/offdocs/nspd/nspd-23. htm (дата обращения: 12.12.2009).
21. Norris R., Kristensen H. Nuclear Pursuits // Bulletin of the Atomic Scientists. 2003. Vol. 59. № 5. P. 71—72.
22. Norris R., Kristensen H. U.S. Nuclear Weapons in Europe, 1954—2004 // Bulletin of the Atomic Scientists. 2004. Vol. 60. № 6. P. 76—77.
23. Norris R., Kristensen H. Global Nuclear Stockpiles, 1945—2006 // Bulletin of the Atomic Scientists. 2006. Vol. 62. № 4. P. 64—66.
24. Nuclear Posture Review (Excerpts). 31 December 2001 [Electronic resource] // GlobalSecurity.org [Web portal]. URL: http://www.globalsecurity org/wmd/library/policy/dod/npr.htm (дата обращения: 07.12.2009).
25. Policy for Planning the Employment of Nuclear Weapons. National Security Decision Memorandum 242. 17 January 1974 [Electronic resource] // National Security Archive (The George Washington University) [Official website]. System requirements: Adobe Acrobat Reader. URL: http://www.gwu.edu/ ~nsarchiv/NSAEBB/NSAEBB173/SIOP-24b.pdf (дата обращения: 18.12.2009).
26. Quester G.H. Nuclear Monopoly. New Brunswick: Transaction Publishers, 2000.
27. Schelling T. The Strategy of Conflict. Cambridge: Harvard University Press, 1960.
28. Shultz G.P., Perry W.J., Kissinger H.A., Nunn S. A World Free of Nuclear Weapons // The Wall Street Journal. 4 January2007.
29. Shultz G.P., Perry W.J., Kissinger H.A., Nunn S. Toward a Nuclear-Free World // The Wall Street Journal. 15 January 2008.
30. The United States, China and the Bomb. National Security Archive Electronic Briefing Book № 1 [Electronic resource] // The National Security Archive (The George Washington University) [Official website]. URL: http:// www.gwu.edu/~nsarchiv/NSAEBB/NSAEBB1/nsaebb1.htm (дата обращения: 17.12.2009).
31. Wohlstetter A. The Delicate Balance of Terror. Santa Monica: RAND Corporation, P-1472, 6 November 1958, Revised December 1958 [Electronic resource] // RAND Corporation [Official website]. URL: http://www.rand.org/ about/history/wohlstetter/P1472/P1472.html (дата обращения: 15.12.2009).
32. Zaloga S. The Kremlin's Nuclear Sword: the Rise and Fall of Russia's Strategic Nuclear Forces, 1945—2000. Washington: Smithsonian Institution Press, 2002.
