CC BY
56
БОГОСЛОВИЕ. ИСТОРИЯ РЕЛИГИИ И
УДК 241.1
М. В. Михайлова*
«Я ВИДЕЛ ТЕБЯ ПОД СМОКОВНИЦЕЙ»: ЕВАНГЕЛЬСКИЕ ОСНОВАНИЯ БОГОСЛОВИЯ МИРА
Статья посвящена рассмотрению евангельского богословия мира в интерпретации Ж. Ванье и С. Хауэрваса. Евангельская концепция миротворчества, основанного на личном принятии этого Другого как дара и данности, обнаруживает свою несовместимость с глобалистской и демократической риторикой. Формирование миротворческой позиции происходит как взращивание «видения под смоковницей» (Ин. 1) — способности воспринимать вершинные проявления Другого как истину его бытия. Такое видение санкционируется как этически, так и метафизически.
Ключевые слова: Мир, Евангелие, ненасилие, время, терпение, слабость, дар.
M. V. Mikhailova
«I Saw Thee Under the Fig Tree»: Evangelic Foundation of the Theology of Peace
The article deals with the evangelic theology of peace represented by J. Vanier and S. Hauerwas. The evangelic conception of peacemaking, based on the personal acceptance of this Other as a gift and evidence, turns out to be opposite to the globalist and democratic rhetoric. A peacemaker's mind is formed by the cultivation of «vision under the fig tree» (Jn. 1) — оf the ability to accept the best manifestations of Other as a truth of his existence. The vision is based on ethical and metaphysical reasons.
Keywords: Peace, Gospel, nonviolence, time, patience, weakness, gift.
В начале этого года трудами киевского издательства «Дух i лггера» и московского христианского клуба «Осанна» вышел перевод совместной работы Жана Ванье и Стэнли Хауэрваса «Жить мирно посреди насилия: Пророческое свидетельство слабости» («Living Gently in a Violent World: The Prophetic Witness of Weakness», Downers Grove: InterVarsity Press, 2008). Жан Ванье — философ и богослов, основатель общины «Ковчег», существующей в 34 странах мира, и общины «Вера и свет», представленной в 76 странах, лауреат Темплтонов-ской премии 2015 г. Особенность его общин заключается в том, что в истоке их находится богословие инвалидности: «Ковчег» возник в 1964 г., когда Жан и его друг священник Тома Филипп стали жить вместе с двумя людьми с огра-
* Михайлова Марина Валентиновна — доктор философских наук, доцент, профессор кафедры педагогики и философии образования Русской христианской гуманитарной академии, [email protected].
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2015. Том 16. Выпуск 3 11
ниченными способностями, Рафаэлем и Филиппом. Стэнли Хауэрвас — один из самых авторитетных и читаемых американских богословов, профессор Йель-ского университета. Он посвятил ряд работ философско-антропологическому и этическому осмыслению опыта «Ковчега». В основе книги «Жить мирно посреди насилия» — выступления Ж. Ванье и С. Хауэрваса на конференции, устроенной в 2006 г. Абердинским университетом. Поэтому вступление и заключение к книге написал организатор этой встречи Джон Суинтон.
Несмотря на то что перевод, выполненный московским библеистом Андреем Черняком, на девять лет отстоит от абердинской конференции и на семь — от выхода английского текста, актуальность книги за это время не только не утратилась, но, к сожалению, возросла. В предисловии к русскому изданию Жан Ванье выражает свою радость по поводу того, что теперь книга может быть прочитана в России и Украине. В свете последних событий очевидно, что столь же насущным стал бы перевод и на многие другие языки. Однако слова Ж. Ванье и С. Хауэрваса прозвучали скромно, выход русского перевода книги не анонсировался ведущими СМИ, ее широкого общественного обсуждения не было. Цель предлагаемой статьи — поделиться размышлениями об этом важном при всей своей скромности тексте, привлечь внимание к слову о мире, которое достойно быть услышанным, поскольку предлагает конкретный ответ на вопрос, стоящий перед каждым: «Что я могу сделать для сохранения мира?»
Жан Ванье исходит из признания того факта, что мы живем в мире, пронизанном разделениями и проистекающим из них насилием:
Я открыл для себя, насколько разделено и фрагментировано наше общество. <...> Как в дни Аристотеля, есть хозяева и рабы. Я понял, что невозможно достичь мира, если не попытаться перекрыть пропасть, разделяющую различные культуры, различные религии и даже различные индивидуальности [1, с. 115-116].
Инстанции власти с их гуманистической риторикой и технологической мощью не ставят перед собой цели эти разделения устранить: «Империи правят миром, навязывая ему свой "мир"» [1, с. 88]. Считается, что с насилием и несправедливостью надо бороться, силой утверждая правду и мир. Отсюда возникают такие парадоксы нашего времени, как «миротворческие войска»: люди приходят в чужую страну с боевой техникой, убивают, рушат и жгут, это называется «действием миротворческих сил» и получает одобрение широкой общественности, не без помощи СМИ убежденной в том, что это единственный способ остановить страшное зло. Считается, что просьбы человека, стоящего на вершине властной пирамиды в этой стране, достаточно, чтобы санкционировать гибель многих других, которые об этом вовсе не просили, и нарушения прав человека в этом никто не усматривает. Предлагается также верить в то, что возможны «точечные бомбардировки». Удивительно: когда весной подтаивает снег на крышах, мы закрываем проходы вдоль домов, потому что понимаем, что глыба льда случайно может упасть прохожему на голову; когда же на здание сбрасывается бомба, почему-то у нас есть твердая уверенность, что в радиусе взрыва, который всяко побольше места падения льдины, не окажется ни мирных людей, ни детей, ни животных — одни враги, о которых нам сказали, что они нелюди. Очевидно, что в такой логике насилие
представляется возможным, необходимым и оправданным. При этом каждый, сталкиваясь с насилием, направленным лично против него, испытывает боль и возмущение, что опять же рождает желание бороться, что провоцирует противоположные силы на подавление сопротивления, и порочный круг совершается снова и снова. Есть ли из него выход?
Авторы книги предлагают рассматривать проблему насилия и мира в масштабе не геополитическом, а персональном. Они утверждают, что источником разделений, ведущих к насилию, является страх, присущий каждому человеку. Во-первых, мы боимся своей слабости:
В нас всех живет глубокий страх нашей собственной слабости, потому что моя слабость делает возможным для кого-то сокрушить меня. Поэтому я создаю в себе механизмы защиты и навязчивого поведения, чтобы оградить себя [1, с. 86].
Во-вторых, мы боимся отвержения:
Хорошо быть просто самим собой. <...> Но наше общество не соглашается с тем, кто мы есть, и нам приходится бороться за свою идентичность. <.> Если мы руководствуемся нашей национальной или религиозной идентичностью, то очень быстро впадаем в соперничество [1, с. 91-92].
Поддержание социальных, культурных и религиозных разделений выступает как защитный механизм. Опираясь на работу французского экономиста Патрика Вивере, Жан Ванье интерпретирует отказ развитых стран решить проблему нищеты как проявление страха:
Мы все время должны доказывать, что мы лучше, чем ближний. Мы все время показываем, что у нас больше, чем у других — больше власти, больше богатства, больше добродетели. <...> Всегда нужен кто-то беднее меня, просто чтобы показать, что я лучше [1, с. 89-90].
Таким образом, источник насилия внутри нас. Значит, и корень мира находится там же. Ванье и Хауэрвас уверены, что миротворчество начинается с личного внутреннего действия, и Евангелие показывает, каким может быть это действие. В связи с этим неизбежно встает вопрос о церкви: следует ли она Евангелию, свободна ли от искушений власти — пусть даже это власть делать добро? Хауэрвас констатирует: «Потеряв власть и положение в обществе, которое нам казалось христианизированным, мы, христиане, теперь чаще всего оказываемся на стороне "прогрессивных" сил человеческой истории» [1, с. 64]. Ванье говорит, что никогда не видел в первых строках какой-нибудь книги по экклезиологии слов апостола Павла о том, что самые слабые и неблагообразные члены являются самыми необходимыми для церковного тела, и восклицает с горечью: «Кто в это верит?» [1, 94]. Действительно, Евангелие с его императивом безусловной любви ко всем и полного равенства людей перед Богом является безумием и скандалом даже для многих христиан, поэтому оно зачастую читается избирательно и толкуется произвольно. Митр. Антоний Сурожский вспоминает, как однажды в разговоре с одним жестким православным епископом не удержался и напомнил ему, что Господь призвал нас любить своих врагов, на что получил ответ: «Я могу любить своих врагов,
но не врагов Христовых». Поскольку Евангелие предлагает путь слабости, смирения и доверия, нам трудно принять его. Мы предпочитаем путь силы, власти и контроля — опять же из страха, что нас сметут и растопчут. Как говорит в своей замечательной книге о заповедях блаженства С. Тагуэлл, «нам очень хочется достигнуть Царствия методами мира сего. Но такие попытки, все до единой, перечеркнуты Крестом» [2, с. 38]. Авторы книги считают, что в условиях кризиса традиционных христианских институций и структур Церковь может устоять через следование Христу евангельскому, и в этом они не одиноки. Несколько лет назад в католическом мире широко обсуждалась книга Оливье Ле Жандра «Исповедь кардинала» (я видела ее и в библиотеке «Ковчега» в Троли), где в цикле бесед известного церковного журналиста с пожелавшим остаться неизвестным иерархом обсуждаются история церкви на путях силы, славы и власти и ее современное состояние. Ближе к концу кардинал отвечает на вопрос: «Если наше влияние на мир ослабевает от десятилетия к десятилетию и те исключительные условия, в которых оно возникло, больше никогда не повторятся, то что же нам остается, чтобы привлекать людей?» Ответ таков:
Нам остается Евангелие, с которого все началось. Добавлю, что мне этого вполне достаточно, нам этого вполне достаточно, чтобы привлечь людей доброй воли. При единственном условии: что мы действительно будем жить Евангелием на пределе наших сил, настолько, насколько это для нас возможно, и не станем опять затемнять его обрядами, сожалениями, ностальгией, реставрациями до такой степени, что оно потеряет свою влекущую силу [3, р. 395-396].
Евангелие для Ванье и Хауэрваса — не эффективная миротворческая методика, не средство достижения пусть даже и благородных целей. Многим из нас приходилось читать замечательные книжки о том, как правильное почитание икон и мощей святых (или благодарение, радость и молитва — в данном случае неважно, идет ли речь о внешних объектах культа или о внутренних состояниях) помогают отлично обустроить жизнь: победить неизлечимые болезни, наладить отношения в семье и добиться успеха в бизнесе. С точки зрения Ванье и Хауэрваса, Христос не может быть средством достижения мира, потому что Он Сам наш мир. Из заповеди о блаженстве миротворцев следует, что труды ради мира и поиск Бога в некотором смысле одно и то же.
Евангельская оптика для авторов книги прежде всего предполагает изменение плана от общего к крупному. Речь идет не о геополитических, социальных, этических или философских обобщениях, но только о конкретном лице именно того человека, с которым мы встречаемся в каждый конкретный момент жизни. Самих себя нам также предлагается осознать как единственное лицо:
Что важно — это чтобы каждый из нас учился слышать свой внутренний голос и искать ту единственную Истину, которая может сделать нас свободными. Опасность же состоит в том, что мы можем соблазниться средствами массовой информации и всем тем, что уводит нас в сторону от жизни в истине о нас самих и наших сообществах [1, с. 8].
Отмечу, что не случайно миротворцы в заповедях блаженства стоят между чистыми сердцем и изгнанными за правду. Возжелать мира может тот, кто
чист сердцем, что означает не только благородство чувств и чистоту желаний, но и свободу ума, непомраченность ока. Миротворец освобождается от власти мира сего с его законами богатства, власти и славы, а потому становится гонимым: «Мир почитает тех, кто угождает ему, и тех, кто презирает его, но не может терпеть тех, кто его не замечает» [2, с. 115].
Смысл миротворчества раскрывается в завершающем ту же пятую главу Матфея, где сказаны заповеди блаженства, поразительном образе божественного совершенства: Его милость равно распространяется на всех, как дождь и солнечный свет; равным образом и нас он призывает любить, благословлять и благотворить, не различая ближних и дальних, друзей и врагов — «да будете сынами Отца вашего Небесного» (Мф 5: 45). Предполагается, что враги, гонители и обидчики у нас не только есть, но и будут: как злые не становятся добрыми оттого, что на их поля светит солнце и льет дождь, так и наши враги вовсе не обязательно сделаются друзьями после наших молитв и благодеяний. Миротворчество, таким образом, становится не эффективной политикой, но неким соучастием в Кресте Христовом:
Рана внутренне присуща условиям человеческого существования, и мы должны жить с ней, а не убегать от нее. Но мы не можем принять ее, пока не откроем для себя, что мы, такие как есть, любимы Богом и что Святой Дух каким-то таинственным образом обитает в самом центре этой раны [1, с. 101].
Возникают следующие два вопроса. Первый: для чего же нужно это миротворчество, если оно не гарантирует видимых и прочных результатов? Второй: если все-таки для чего-то нужно, как оно возможно?
Представляется, что к ответу на первый вопрос может привести занимающая важное место в книге тема терпения и времени. Ссылаясь на Поля Вирильо, Хауэрвас утверждает, что доминирующей формой насилия в наши дни является спешка [1, с. 62]. Невротизирующая нехватка времени проистекает из того, что нам постоянно вменяется в обязанность что-то делать, достигать каких-то целей и результатов, которые мы же сами принимаем как обязательные. Хауэрвас формулирует это так: «Мы живем в такое время, когда люди считают, что у них нет иной истории, кроме той истории, которую они выбрали, когда думали, что у них нет истории» [1, с. 103]. Нам кажется, что мы сами творим свою жизнь, однако время сопротивляется тому, что мы запланировали, и мы мучаемся от спешки и неприкаянности. Хауэрвас напоминает, что «быть человеком — это учиться тому, что мы не сотворяем себе жизнь, мы — творения» [1, с. 118]. Принимая себя как творение и свою жизнь как дар, мы обретаем полноту времени, обнаруживаем, что «нам дается все время, потребное для того, чтобы сделать необходимое» [1, с. 58]. Если мы доверяем Творцу и Дарителю, открывается возможность последовать Его словам о необходимости мира и единства, даже если мы и не видим немедленных результатов своих действий в глобальном масштабе. Если нам удалось мирно провести один день своей жизни, никого не смутив и не огорчив, это достойный итог. Жан Ванье говорит: «Чтобы разрушить стены, разделяющие людей, нам не нужно биться в эти стены, нам нужно начинать с подножия. <...> Бог хочет, чтобы я был там, где я есть, и таким, какой я есть, плюс смиренным»
[1, с. 91]. Помню, как в школьные годы мы презрительно иронизировали над теорией малых дел. Сейчас, чуть лучше узнав историю человечества, я скорее склонна находить нелепыми теории великих дел, поскольку все они потерпели крушение, тогда как скромные жесты любви, заботы и помощи, похоже, никогда не утратят своей красоты. Так и в деле миротворчества маленькое личное усилие оказывается прочнее, чем широкомасштабные военные и дипломатические операции.
Что до второго вопроса о том, как возможно стать мирным человеком, Жан Ванье дает на него ответ практикой своей общины. Основной принцип «Ковчега» — не «делать для», а «жить с». Можно благодетельствовать слабым, тем самым возвышаясь над ними (а отсюда недалеко и до подавления благодетельствуемых, если они вздумают жить по своему скудному разумению), а можно разделять жизнь с теми, кто не похож на меня в силу особенностей умственного развития, национальной принадлежности или религиозной идентичности. В основании совместной жизни в «Ковчеге» три вещи: еда за одним столом, общая молитва и совместное празднование. Если с совместной трапезой все более-менее понятно, то с общей молитвой все не так просто. Жан рассказывает, что когда они начинали общину в Индии, у них была маленькая комната-часовня, где они поставили крест. Затем в общине появился индуист, который принес с собой огромного слона — изображение бога Ганеши, и поставил его в часовне. Убрать слона было невозможно, но следовало подумать и о том, какие лица будут у христиан-посетителей. Подобных ситуаций в общине возникает немало, недаром она не сразу была признана Ватиканом. Однако все они как-то разрешаются. Наконец, празднование Жан Ванье понимает как возможность смеяться и веселиться, собравшись вместе по любому поводу:
Может быть, мир преобразится, когда мы научимся веселиться вместе.
Я не предлагаю перестать говорить о серьезных предметах. Но может так быть, что
наш мир более, чем в чем-либо еще, нуждается в общинах, в которых мы прославляем жизнь вместе и становимся знамением надежды для нашего мира [1, с. 95].
Наконец, о видении под смоковницей. Этой истории в книге Ж. Ванье и С. Хауэрваса нет, но она могла бы там быть, потому что это рассказ из первой главы Евангелия от Иоанна, которое Жан любит больше других, всю жизнь изучает и всегда о нем говорит в своих текстах и выступлениях. Филипп нашел Нафанаила и сказал ему: «Мы нашли Мессию, это Иисус, сын Иосифа, из Назарета». Нафанаил сомневается и возражает: «Из Назарета может ли быть что-нибудь хорошее?» Филипп говорит: «Пойди и посмотри». Эти слова встречаются в главе дважды, сначала так отвечает Иисус ученикам, когда они спрашивают, где он живет: «Пойдите и увидите». Затем Филипп, уже увидевший, говорит эти же слова Нафанаилу. Когда Иисус видит приближающегося к Нему Нафанаила, Он говорит: «Вот израильтянин, в котором нет лукавства». Нафанаил удивлен: «Откуда ты меня знаешь?» Иисус ему отвечает: «До того, как позвал тебя Филипп, Я видел тебя под смоковницей». Эти слова обычно объясняют так, что Нафанаил под смоковницей был один и молился, поэтому, услышав слова Христа, он и исповедует веру в Него: «Ты Сын Божий, ты Царь Израилев». Очевидно, что сердцеведец Господь видел Нафанаила не только
под смоковницей, в благородный и достойный момент его жизни, предстоящим перед Богом. Равным образом Он видел его и в тот момент, когда в разговоре с Филиппом Нафанаил отзывался о нем пренебрежительно. При этом во взгляде Иисуса первое оказывается существенно, а второе, хоть и известно, неважно. И благочестие Нафанаила, и его недоверие и сомнение в Иисусе — это правда, но Господь избирает не всю правду, а лучшую ее часть. Так смотрят любящие. На эту историю похож и разговор с Петром после Воскресения на берегу Галилейского озера, когда Иисус трижды спрашивает: «Любишь ли ты Меня?», давая тем самым ученику возможность смыть позор троекратного отречения. Эта избирательность божественного взгляда имеет прикладное значение. С нею связан неоднократно утвержденный в Евангелии императив прощения. Речь идет не о том, чтоб благодушествовать и пребывать в ложном убеждении, что жизнь прекрасна, а люди добры. Жестокая реальность мира и человека, поврежденного грехом, не сокрыта от честного взгляда, но столь же честно следует признать и то, что нет человека, который бы от чрева матери и до смертного часа был всегда абсолютным злом. Взращивая в себе видение под смоковницей, направляя волю на неосуждение и ненасилие по отношению к иному, чуждому, враждебному человеку, который тем не менее неочевидным для нас образом угоден Богу, раз Он допускает его существование, мы можем практиковать миротворчество в повседневности. Отдавая себе отчет в том, что это скромное и незаметное действие не изменит в мгновение ока облик земли, мы тем не менее имеем серьезные основания для уверенности в том, что это реальный вклад в дело мира.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ванье Ж., Хауэрвас С. Жить мирно посреди насилия: Пророческое свидетельство слабости. — Киев; М., 2015.
2. Тагуэлл С. Беседы о блаженствах. — Нижний Новгород, 2013.
3. Le Gendre O. Confession d'un cardinal. — Paris: JC Lattès, 2008.
