CC BY
51
В.Б. Зусева-Озкан (Москва)
«Я САМА, КАК ВАЛЬКИРИЯ, БУДУ...»: ИСТОЧНИКИ ОБРАЗА ГЕРОИНИ В «ГОНДЛЕ» Н. ГУМИЛЕВА (Статья первая)
Аннотация. В статье определяется место героини, спроецированной на образ воительницы-валькирии, в системе персонажей и сюжете драматической поэмы Н. Гумилева «Гондла». Автор статьи пытается проанализировать характеристики героини и, сопоставив с источниками, на которые опирался Гумилев (прежде всего, это сказка Х.К. Андерсена «Дочь болотного царя», роман Р. Хаггарда «Эрик Светлоокий», пьеса Г. Ибсена «Богатырский курган»), выявить глубинные и не всегда отчетливо выраженные черты этого персонажа. Особое внимание обращается на «двуприродность» героини, отраженную в том числе в двойном имени (Лера/Лаик). Реконструируется постоянный для творчества Гумилева сюжет с участием героини-воительницы (см. также стихотворения «Поединок», «Ольга» и др.): она неизменно оказывается вестницей смерти для героя, который при этом связан с ней отношениями любви или влечения, а отнюдь не вражды; во всех случаях воительница как бы способствует проявлению «я» героя, которое оказывается для него смертельным и в то же время им ожидаемым и благословляемым. Подключаются также интермедиальные (книга «Принцесса Лера» в оформлении Н. Калмакова) и биографические источники (жизнетворческая дуэль А. Белого/ Бальдра и В. Брюсова/Локи 1904-1905 гг.).
Ключевые слова: Лера/Лаик; воительница; валькирия; двуприродность; волки; лебеди; Андерсен; христианство; Бальдр; Хаггард; Сигурд; Ибсен; викинги; солнце и луна; Локи.
V. Zuseva-Ozkan (Moscow)
"Me, a Valkyrie, Soaring Away On My Steed.": Sources of the Heroine's Image in N. Gumilyov's "Gondla"
(Article I)
Abstract. This paper seeks to situate the heroine resembling a mythological Valkyrie, war-goddess and warrior, in the system of characters and plot of N. Gumilyov's dramatic poem "Gondla". Its author attempts to analyze the characteristics of the heroine and, by comparing Gumilyov's play with its sources (first of all, the tale by H.C. Andersen "The Marsh King's Daughter", the novel by H. Rider Haggard "Eric Brighteyes" and the play by H. Ibsen "The Burial Mound"), to reveal underlying and not always clearly expressed peculiarities of this character. Special attention is paid to the ambivalence, two natures of the heroine which are also reflected by her two names, Lera and Laik. The recurrent plot pattern in Gumilyov's work (see also poems "Single Combat" and "Olga") that features a female warrior is reconstructed: she always turns out to be the harbinger of death of the hero, whose relationship with her can be described as love or longing but not as enmity; in all cases the woman warrior contributes
to the manifestation of the hero's "I", that is both fatal and anticipated, even lauded. Intermedial sources (the book "Princess Lera" with decorative design by N. Kalmakov) and biographical sources (the "mental duel" of Andrei Bely as Baldr and Valery Bry-usov as Loki in 1904-1905) also get engaged.
Key words: Lera/Laik; female warrior; Valkyrie; ambivalence; wolves; swans; Andersen; Christianity; Baldr; Rider Haggard; Sigurd; Ibsen; Vikings; sun and moon; Loki.
В драматической поэме H. Гумилева «Гондла» (1916, перв. публ. 1917) одним из важнейших действующих лиц является «Лера, она же Лаик, знатная исландская девушка» (5, 100; здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев, тексты Н. Гумилева приводятся по полному собранию сочинений, с указанием тома и страниц после цитат1). По отцу она принадлежит скандинавской культуре воинов-викингов, и Гумилев стилизует эту героиню под валькириеподобную воительницу (хотя непосредственно в бою ее и не показывает). Однако ее идентичность ставится под сомнение; при этом личность Гондлы, ее брата и жениха, тоже не настолько цельная, как часто трактуется в научной литературе. По нашему мнению, противоречия, обнаруживаемые в их характерах, отражают типично гумилевскую диалектику колебаний между разными сторонами его поэтического «я», между образами воина и поэта-прозорливца, мага-язычника и христианина, демоническим и светлым началами.
Вообще, образ героини, спроецированной на образ мифологической воительницы, насколько нам известно, появляется у Гумилева трижды: в стихотворении «Поединок» (1909), драме «Гондла» и стихотворении «Ольга» (1920). Сближает эти три явления тот факт, что воительница неизменно оказывается вестницей смерти для героя: убивает его в бою, становится яблоком раздора, ведущим к его гибели (ср. высказывание Гумилева о Лере в «Заметках к Гондле»: «Для Гондлы она благословение и проклятье, высшая боль и высшая радость, рок, ведущий к гибели и славе одновременно, и прообразом ее служит волшебная лютня, полная сладких звуков, но скликающая волков»2), опьяняет его влечением к славной смерти соответственно - хотя в фольклоре и в литературе герой редко оказывается побежден героиней-воительницей. При этом у Гумилева герой связан с воительницей отношениями любви или влечения, а отнюдь не вражды: героиня «Поединка» сама клянется в вечной любви вызванному ею на поединок и убитому герою, Лера/Лаик «только Гондлу <.. .> любила» (5, 159), подобно тому как он «одну <.> Лаик любил» (5, 157), а лирический герой «Ольги» зачарован ее именем и ее обликом валькирии, напоминающими ему об истинной родине его «я». Наконец, во всех трех случаях героиня-воительница как бы способствует проявлению «я» героя: как демонического персонажа в «Поединке» (особенно в ранней версии стихотворения, опубликованной в несколько различных вариантах в № 6 «Журнала Театра литературно-художественного общества» за 1908/1909 гг. и в книге «Жемчуга» 1910 г.), как христоподобного небесного царя в «Гондле» и как от-
ставшего от древних ратей воина в «Ольге». Так или иначе, это проявление «я» оказывается смертельным для героя и в то же время им ожидаемым и благословляемым.
Отметим также тот факт, что воительницы Гумилева имеют лишь косвенное отношение к фольклорно-мифологическим: у него не звучат «кодовые» имена Брунгильды или Пентесилеи (даже когда его героини на эти образы спроецированы), сразу вызывающие в сознании читателя определенные сюжеты, связанные с испытанием силы. Это может быть следствием того, что у Гумилева при взаимодействии героя и воительницы испытывается не столько физическая, сколько духовная мощь героя. При этом появление такой героини всегда ассоциируется у него с оппозицией христианского и языческого, светлого и темного (хотя роли могут быть распределены различно).
В случае «Гондлы» такая оппозиция явлена уже в самой двойственной природе героини - дневной воинственной Леры и ночной кроткой Лаик. Если другие персонажи драмы отчетливо принадлежат либо к языческому (Лаге, Ахти, другие исландцы во главе с конунгом), либо к христианскому (Гондла, ирландцы) полюсам, то Лера/Лаик занимает уникальное положение в системе персонажей, ибо по ней фактически проходит разлом; точнее, она и есть живое воплощение борьбы двух миров. В этом смысле она едва ли не более важный персонаж, нежели заглавный герой (не случайно «из-за нее-то пьеса и делится на четыре части - ночь, утро, день и вечер Леры»3).
В «Заметках к Гондле» Гумилев указывал, что «изобретенное» им «тайное имя героини Лаик по указанию профессора А.А. Смирнова крайне близко к кельтскому слову Лаих, что значит герой, богатырь»4. Примечательно, что к кроткой ипостаси героини отнесено имя с «богатырской» семантикой; это указывает на достаточно внешний характер расщепления на «лица»: далее в «Заметках...» поэт писал, что дело не во внешнем разделении «дневной Леры и ночной Лаик. На самом деле мы видим только превращение девушки в женщину, нежную во втором действии, могучую и страстную в третьем и величественную в четвертом»5. Имя Лера, кстати, имеет сходную семантику, если возводить его к полной форме «Валерия» (от лат. valere - «быть сильным, здоровым»). С другой стороны, очень нетипичное имя героини, возможно, восходит к заглавной героине стихотворной сказки некоего Николая Кронидова «Принцесса Лера», опубликованной в Санкт-Петербурге в 1911 г. с иллюстрациями известного художника Николая Калмакова, который позднее оформлял и книги самого Гумилева: «Шатер» (Ревель, 1921) и «Дитя Аллаха» (Берлин, 1922). Постоянный мотив оформления сказки - узоры из кельтской плетенки и элементов скандинавского звериного орнамента, т.е. сочетающие признаки тех двух культур, которые занимают Гумилева в «Гондле». Что касается собственно текста сказки, то и в нем можно усмотреть моменты сходства, пусть и достаточно отдаленного: завязкой в обоих случаях служит женитьба принца, который представлен не как воин и правитель, а как мечтатель
и визионер; героиня блуждает по лесу и стремится скрыться от враждебных сил, нечисти, среди которой и «злые волки»; при этом - к вопросу о «двуприродности» героини - и она сама отчетливо принадлежит иному миру: трон ее «во мху», в лесу, а дальнейшее развитие действия связано с ее особым отношением к пауку.
«Двуприродность» гумилевской героини сюжетно объясняется тем, что она рождена от ирландской матери и исландского отца. С этим двойным образом связана целая система оппозиций, первый член которых относится к Лере, второй - к Лаик, и которые соответствуют язычеству и христианству: Исландия - Ирландия; день, солнце - ночь, луна; веселье, смех - печаль, слезы; жестокость, свирепость - нежность, кротость; активность, избыток сил - страдательность, физическая слабость; страсть - чистота; изменчивость - верность; наслаждение - страдание; жизнь - смерть; земное - небесное; волки - лебеди. Последняя из названных оппозиций уходит своими корнями в миф. Так, общеизвестно значение волка в мифологии викингов; главные герои скандинавов принадлежат к роду Вёльсун-гов, т.е. Волчичей. Далее мы укажем на связи между пьесой Гумилева и исландской сагой о Вёльсунгах, в частности, через посредство Г. Ибсена. Образ же лебедя, очень частотный в ирландских легендах, порой связывается с христианством - например, в знаменитой легенде о детях Лира, превращенных в лебедей злым колдовством мачехи. Услышав однажды звук колокола, они прилетели к отшельнику и стали жить с ним, получая от него наставления в христианской вере, а когда вернули себе человеческий облик, перед смертью окрестились. Отметим мотив колокольного звона в связи с образом лебедей в «Гондле»: «Слышу, слышу, как льется победный, / Мерный благовест с диких высот, / То не колокол гулкий и медный - / Лебединое сердце поет» (5, 114); «Крикну: лебеди, где вы? Я тут! - / Колокольные ясные звоны / Нежно сердце мое разобьют» (5, 127).
Как указывал сам Гумилев в «Заметках к Гондле», одним из источников драмы послужило творчество Г.Х. Андерсена, а именно сказка «Дочь болотного царя» (1858), откуда почерпнут «мотив духовных превращений девушки, кроткой ночью и жестокой днем»6. Но отнюдь не только он один: это и мотив двуприродности героини - она дочь египетской принцессы и болотного царя. И скандинавский колорит: девочку удочеряет жена викинга, причем она оказывается еще более жестокой и воинственной, чем ее приемный отец. И - главное - мотив преображения под действием христианского учения, воплотившегося в конкретном человеке: если в драме Гумилева это королевич Гондла, то у Андерсена - молодой священник-пленник, которого дневная Хельга хотела убить (ср. с Лерой: «Я тебя до сих пор не убила, / Потому что мне дорог твой страх»; 5, 141), а ночная помогла бежать. В ответ священник снимает с Хельги заклятие, и две ее природы сливаются в одну, светлую, когда убитый юноша является ей в видении: «В ту же минуту она почувствовала, как зажглась в ней, как бы от удара молнии, светлая, божественная искра, искра Духа Святого»7 (далее цитируется по тому же источнику с указанием страниц в круглых
скобках). Причем священник погиб в схватке с разбойниками, отдав свою жизнь за Хельгу - как Гондла убивает себя, стремясь смертью попрать смерть и стать «монетой», покупающей спасенье исландцев и в первую очередь Леры (он падает на меч именно после ее отказа креститься). Хотя в сказке Андерсена мотив любви Хельги и священника в эксплицитном виде отсутствует, он все-таки имеет место в виде рудиментарном: вернувшаяся с матерью на ее родину Хельга предпочитает собственной свадьбе и жениху - «молодому и прекрасному» аравийскому принцу - путешествие в небесную обитель вместе с призраком убитого христианина: «...он вознесся с нею в обитель блеска, света и чудной гармонии. Дивные звуки и мысли не только звучали и светились вокруг Гельги в воздухе, но и внутри ее, в глубине ее души» (44-45). Таким образом, Гумилеву оказался близок и андерсеновский мотив добровольного ухода в мир иной. Хельгу, как и Леру, ожидает там окончательное преображение: «.из бренной телесной оболочки, очищенной крещением света, вознесся к небу прекрасный образ, чище, прозрачнее воздуха; солнечный луч вернулся к Отцу! А тело распалось в прах.» (46). Более того, фундаментальная параллель лебеди /христиане тоже присутствует у Андерсена: так, египетская принцесса прилетает на болото в лебедином оперении, в нем же она улетает вместе с расколдованной Хельгой на родину. А в видении жены викинга Хельга целует ее руки, «как бы благодаря ее за <...> произнесенное ею сейчас имя белого Христа. Гельга повторила это имя и вдруг поднялась на воздух в виде лебедя.» (38). В «Гондле» герой говорит Лаик: «Ты улыбка Господня. Мы оба / Из великой семьи лебедей» (5, 123). От Андерсена, видимо, идет и уподобление героя богу Бальдру, а через него (как светлого бога-искупителя скандинавской мифологии) - Христу. Священник-пленник сравнивается с ними не раз, например: «Как он был прекрасен! "Словно сам Бальдур!" - сказала жена викинга.» (26); «.жена викинга знала, что после того возникнут новое небо и новая земля <.> воцарится новый неведомый Бог, и к нему вознесется кроткий, светлый Бальдур, освобожденный из царства теней. И вдруг она видит его перед собою! <.> это был пленный христианин.
- Белый Христос! - воскликнула она.» (38). В «Гондле» повторяется этот мотив: «Что с тобой, королевич мой белый? / <.> Ты как Бальдер, бросающий стрелы» (5, 111), - восклицает Лера. Гондла многократно уподобляется Христу: «Я воды у него попросил, / Он же уксусом, смертною желчью / Мой запекшийся рот оросил» (5, 121); «Для тебя я восстал бы из гроба, / За тебя я прощаю людей» (5, 129); «Если скажешь: в нелепое веруй! - / Тотчас волю исполню твою» (5, 153); «Наши боги поспорят едва ли / С покоряющим смерть божеством» (5, 159) - о смерти Гондлы; «Мой венец не земной, а небесный, / Лаик, терны - алмазы его» (5, 142). Постоянен этот мотив небесного венца - подобно тому, как у Андерсена атрибутом убитого священника оказывается «рана на лбу», которая «сияла, точно диадема» (34): «.меня коронует Христос / Диадемою листьев кленовых / И росою обрызганных роз» (5, 146); «Значит, все-таки Гондла король, /
И корона пронизана светом / На кудрях его, черных как смоль» (5, 151). Однако уподобление героя Бальдру, как и некоторые другие элементы своего замысла, Гумилев мог позаимствовать и из других источников: романа Р. Хаггарда «Эрик Светлоокий» и лирической драмы Г. Ибсена «Богатырский курган».
О значении Хаггарда для Н. Гумилева Н.А. Богомолов писал: «.. .некоторые романы Райдера Хаггарда оказали весьма серьезное воздействие на творчество Гумилева. <.> .романы Хаггарда разворачивались не только в современности, но и в отдаленной древности, причем нередко в тех самых пространствах и временах, где впоследствии будет происходить действие и стихотворений, и драм Гумилева: гомеровские времена ("Мечта Мира" Хаггарда и "Возвращение Одиссея" <...>), древняя Скандинавия ("Эрик Светлоокий" и "Гондла"), первые века христианства, годы правления Саладдина и пр.»8.
Роман «Эрик Светлоокий» (1890) на русском языке вышел в 1902 г. и как раз за год до создания Гумилевым «Гондлы», в 1915 г., был переиздан. С гумилевской драмой его сближает ряд мотивов. Во-первых, как говорилось выше, главный герой в обоих произведениях уподобляется Бальдру. Ср.: «- Смотрите, Бальдур и тролль! - воскликнула Сванхильда <.> Если Оспакар был страшен и безобразен, как тролль, то Эрик был прекрасен, как Бальдур, прекраснейший из богов»9 (далее текст приводится по тому же изданию с указанием страниц в квадратных скобках); «Все с удивлением увидели в дверях человека, сиявшего, как солнце <...> Рядом с ним стоял другой витязь <...>.
- Видите, - послышалось в толпе, - вот сами боги Бальдур и Тор!» [123-124]. Смерть героя от рук вероломных врагов похожа на смерть Баль-дра (от стрелы, пущенной по наущению Локи): «Тогда, выбрав удобную минуту, Гизур сзади пустил стрелу в лежащего на земле умирающего Эрика» [162]. Хотя Эрик - своего рода проекция славнейшего воина Сигурда, тогда как Гондла отличается физической немощью, оба являются светоносными персонажами, героями духа (в частности, на судьбу Сигурда намекает один из вариантов убийства Гондлы, которое обдумывают исландцы: «И бывает еще: на охоте / Не туда попадает копье»; 5, 106).
Во-вторых, одним из наиболее примечательных элементов сходства являются финалы двух произведений. Как и «Гондла», роман Хаггарда завершается образом уплывающей по морю ладьи, на которой тело мертвого героя увозит в вечность любившая его женщина: «.поверх всех убитых положили тело Эрика <...> .Сванхильда, распустив свои черные кудри по ветру, стояла в голове Эрика Светлоокого, запев предсмертную песню. Вдруг два белых лебедя спустились с облаков и стали парить над судном, которое теперь быстро уносилось в лучах заката на крыльях бурного ветра. <...> далеко на краю горизонта, среди моря, вдруг вспыхнуло яркое зарево пожара; пламя его высоко подымалось к небесам. Все догадались, что то горело судно Сванхильды...» [164-165]. Отметим, что у Хаггарда с телом Эрика отплывает отрицательный из двух женских персонажей -
Сванхильда, безответно любившая Эрика, который, в свою очередь, любил положительную героиню - Гудруду, убитую ранее из-за козней Сванхиль-ды. Героини являются единокровными сестрами, и герой связан неразрывными узами с обеими. Родство героинь и жестко распределенные между ними отрицательная и положительная роли заставляют вспомнить о двух ипостасях - доброй и злой - женского персонажа «Гондлы». (Противопоставление доброй и злой сестер - традиционный элемент скандинавского фольклора, как свидетельствует, в частности, песня «Две сестры», читанная Гумилевым: при работе над «Гондлой» он использовал книгу «Древ-несеверные саги и песни скальдов в переводах русских писателей», где она опубликована10. Тот же прием сопоставления двух сестер имеет место в пьесе Ибсена «Воители в Гельгеланде» - другом источнике «Гонд-лы»). При этом со Сванхильдой, играющей более важную роль в сюжете (у Гумилева героиня тоже в основном появляется в виде Леры, а не Лаик), связаны образы и лебедей, и волков. Уже само ее имя означает «лебедь битвы», что, с одной стороны, сближает героиню с воительницами валькириями (вообще, роман об Эрике во многих своих элементах спроецирован на историю Сигурда и его отношений с Гудрун и валькирией Брюнхильд), а с другой - напоминает о полюсе лебедей у Гумилева. Над судном с уплывающими Эриком и Сванхильдой появляются два лебедя. Сама она напрямую сравнивается с этой птицей: «.. .Сванхильда идет к нему по морю <...> плавно и покойно, словно лебедь плыла.» [80]. Одновременно ей сопутствует образ волка: «.кто же та девушка, что подкрадывалась к ним ползком и затем шепталась с серым волком, который прибежал к ней из леса. Эрик сказал, что это, верно, была Сванхильда.» [57].
О Сванхильде говорится, что «сердце в ней было холодное, и желала она только власти и богатства» [11]. Это очень близко к характеристике Леры с ее сердцем «из меди» (5, 119). Когда Лера узнает, что Гондла не является королевичем, на которого был подменен в младенчестве, она думает о том, как все-таки забрать власть над Ирландией в свои руки:
.если ты утверждаешь, Что король ты и был им всегда, -Кто помеха тебе в этом деле? Снорре? Груббе? Их можно убрать. Лаге с нами. Мы б верно сумели Властелинами заново стать. (5, 141)
И она предлагает Лаге подождать, пока станет королевой, чтобы получить и власть, и любовника:
Выжди, Лаге, позволь воцариться Мне в богатой и сильной стране И тогда, как кочующий рыцарь, Приходи откровенно ко мне. (5, 136)
Ср. с действиями Сванхильды, выходящей замуж за Атли: «Ей пришло на ум, что замужество не могила, что старые мужья умирают, что ярл сделает ее богатой, знатной и могущественной.» [64]; «- Слушай, Эрик, - отвечала хитрая женщина, - <.> Атли стар, и чует мое сердце, что он долго не проживет. <.> Тогда ты займешь с честью и почетом его место и открыто назовешься женихом его вдовы!» [107].
В-третьих, в романе Хаггарда часто возникают мотивы усталости от земной жизни и стремления за ее пределы, где герой надеется воссоединиться с возлюбленной (оба элемента находим и в «Гондле»): «- Нет, на тебя я не подыму меча! <.> Что смерть, это - отрада и успокоение.» [153]; «- Да, я чувствую, что мы с тобой умрем завтра, и рад тому: я устал; мне претит человеческая кровь, громкие подвиги, слава и самая великая сила моя; хочу я только покоя!» [157]; «.мы хотим умереть и умрем; для меня смерть отрада и желанная цель: она соединит меня с моей возлюбленной супругой, с Гудрудой Прекрасной» [160].
Таким образом, между пьесой Гумилева и романом Хаггарда существует ряд важных совпадений, которые вряд ли могут быть случайными и отчасти проясняют центральные образы драматической поэмы. Так, проекция образа героини на хаггардовскую Сванхильду резче высвечивает ряд ее особенностей в ипостаси Леры. Но еще более глубокое - можно сказать, всеобъемлющее - влияние на «Гондлу» оказало творчество Ибсена, в частности, драма «Богатырский курган», чей сюжет зеркально отражает сюжет «Гондлы».
О влиянии «Богатырского кургана» на «Гондлу» писала Э. Русинко, выявившая фундаментальное сходство двух произведений - начиная с жанра и формы и заканчивая совпадениями в сюжете, системе персонажей и образности11. Герой «Богатырского кургана» со сходным именем Ган-дальф - викинг, в финале принимающий христианство под влиянием кротких южан, прежде всего, героини - Бланки, которая, являясь христианкой, одновременно мечтает о витальности и силе Севера и героев-викингов (с нашей точки зрения, в этом проявляется мотив двуприродности героини, также подчеркнутый ее сравнениями и с лебедем, и с хищными птицами). Готовность Гандальфа принять смерть ради христиан - параллель к самоубийству Гондлы, который становится «монетой», покупающей «спасенье» волков-язычников. Как и Гондла, Гандальф сравнивается с богом Бальдром.
К сказанному Русинко можно добавить отдельные детали. Так, в обеих пьесах важен солярный мотив. Но если в «Богатырском кургане» солнце, как обычно и бывает, связывается с положительным полюсом (в монологе Бланки, завершающем пьесу, оно означает христианство, которое несут Северу главные герои: «Да, в путь скорей! По пенистым волнам / и в тишь и в бурю путь открытый нам! / Зажжется солнца нового сиянье над Севером.»12), то в «Гондле» - наоборот, с отрицательным; здесь оно ассоциируется со звериной силой, яростью, гневом, плотскими страстями, язычеством. И - с отношениями Леры и Лаге. Их чувства представляют
собой ту любовь-ненависть, борьбу за верховенство, которые традиционно связывают воительницу с героем (Ахилла и Пентесилею, Зигфрида и Брунгильду, Кухулина и Айфе, Дуная и Настасью и пр.). Так, знаменателен следующий диалог, в котором Лаге приписывает игру их чувств действию солнца и зноя:
Лера
Дай мне меч твой, дай меч мне скорее,
И тебя я сейчас заколю.
Лаге
Если хочешь, возьми. Мне не внове
Забавляться опасной игрой.
Солнцу летнему хочется крови,
В нас вселяет безумие зной.
Лера
Злобный волк!
Лаге
Мне приятны проклятья.
Жизнь дешевле твоей красоты.
И в последнем предсмертном объятьи
Будешь сжата, единая, ты. (5, 133)
В речи обоих, когда они говорят о ночной встрече (в первом действии), используется метафора огня:
Лера
Ты был страшен тогда; мне казалось,
Что огонь пожирает меня.
Лаге
Ты смотрела, и ты улыбалась
Веселей и страшнее огня. (5, 135)
Призывая Лаге, Лера вновь ссылается на действие солнца: «Я любовью и солнцем пьяна. / Этой ночью, не правда ли, милый, / Ты придешь ко мне?» (5, 144). Напротив, отношения героини с Гондлой протекают под знаком луны. Учитывая сказанное выше о любви-ненависти, обычно связывающей воительницу с центральным героем, получается, что Лаге занимает место Гондлы в традиционном сюжете (как замещает он его в спальне Леры). Гумилев в «Заметках к Гондле» сообщает, что позаимствовал имя Лаге и саму ситуацию, когда к невесте под видом жениха входит другой, из норвежской народной песни «Лаге и Йо»13. Но принципиально
важно, что в этой песне именно Лаге является обманутым и затем убитым в поединке новобрачным:
Разули и спать уложили ее;
Мы знаем свое -
А с нею тихонько ложится и Йо.
Я лег! сказал Йо.
И пусть пропадает все злато мое -
Пойду! сказал Йо.
И к Лаге приходит ужасная весть:
Мы знаем свое -
Ты слышишь, другой у невесты уж есть!
Да, есть! сказал Йо!14
Таким образом, оказывается, что Гондла и Лаге связаны тайным двой-ничеством (ср. также: «Как ты в спальню невесты проник? / Кто ты? Волк ненавистный и злобный / Иль мой собственный страшный двойник?»; 5, 115). На него намекает и тот факт, что Лаге является единственным, кто искренне принимает «благую весть» Гондлы («.Лаге <.> решительнее других переходит на его сторону»15), тогда как остальные исландцы делают это из страха перед превосходящими силами ирландцев. Т.е. в отношении Гондлы имеет место - просто в более слабой степени - тот же феномен, что и в отношении Леры/Лаик, а именно расколотость на две ипостаси: кроткую и яростную, христианскую и языческую, лунную и солнечную. Поэтому не следует удивляться, читая в «Заметках к Гондле» следующий пассаж: «Гондла смел, решителен <.> Его страх перед волчьим воем объясняется чисто физическим отвращеньем человека, считающего своим тотемом лебедя, к тотему врагов»16.
Кстати, имя Лаге также весьма напоминает Локи (в тетралогии Вагнера - Логе), мифологического трикстера, которого иногда считают скандинавским богом огня. Возможно, у треугольника Гондла - Лера - Лаге есть еще один прообраз; речь идет о жизнетворческой дуэли, разыгравшейся между В. Брюсовым и А. Белым в 1904-1905 гг. (третьим углом этого треугольника была Н. Петровская), в рамках которой поэты примерили, соответственно, маски Локи и Бальдра и памятниками которой остались, в числе прочих, стихотворения «Бальдеру Локи», «Бальдеру. II» Брюсова и «Старинному врагу» Белого. Гумилев, долгое время находившийся под сильнейшим влиянием Брюсова, разумеется, не мог не знать об этом сюжете.
Брюсов выступал в этом поединке темной, демонической фигурой, Белый - «сыном света», причем духовная победа, как признавался Брюсов в стихотворении «Бальдеру. II», осталась за Белым:
<.> Но в самом ужасе падений,
На дне отчаянья и тьмы, Твой дальний луч рассеял тени, И в небеса взглянули мы!
Нас сладостарстным содроганьем Вязала страсть, но встал твой лик! И мы отпрянули с рыданьем, И я над плачущей поник.
<.> Я молча раскрываю руки: Она - твоя, возьми! бери! Мне сладко от смертельной муки, Мне больно от лучей зари17.
Сюжет здесь, можно сказать, совпадает с сюжетом «Гондлы», если бы его события были представлены с точки зрения Лаге. Более того, Брюсов вызывал Белого и на вполне реальную дуэль, но Белый, подобно Гондле, вызов не принял.
Учитывая все вышесказанное, следует констатировать высокую степень полигенетичности образа героини в «Гондле». Однако в этой статье мы коснулись далеко не всех его источников. О влиянии на образ Леры/Лаик героинь Ибсена и ирландских саг - в следующей статье двухчастного цикла.
Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект № 14-18-02709) и в ИМЛИ РАН.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Гумилев Н.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. М., 1998-2007.
2 Гумилев Н. Заметки к Гондле // Архив А.М. Горького ИМЛИ РАН. Фонд А.Н. Тихонова. Оп. 2. Ед. хр. 568. Приложение. Л. 2.
3 Гумилев Н. Заметки к Гондле // Архив А.М. Горького ИМЛИ РАН. Фонд А.Н. Тихонова. Оп. 2. Ед. хр. 568. Приложение. Л. 2.
4 Гумилев Н. Заметки к Гондле // Архив А.М. Горького ИМЛИ РАН. Фонд А.Н. Тихонова. Оп. 2. Ед. хр. 568. Приложение. Л. 1.
5 Гумилев Н. Заметки к Гондле // Архив А.М. Горького ИМЛИ РАН. Фонд А.Н. Тихонова. Оп. 2. Ед. хр. 568. Приложение. Л. 2.
6 Гумилев Н. Заметки к Гондле // Архив А.М. Горького ИМЛИ РАН. Фонд А.Н. Тихонова. Оп. 2. Ед. хр. 568. Приложение. Л. 1.
7 Андерсен Х.К. Дочь болотного царя // Андерсен Х.К. Собрание сочинений Андерсена: в 4 т. / пер. А. и П. Ганзен. СПб., 1894. Т. 2. Ч. II. С. 33-34.
8 Богомолов Н.А. Николай Гумилев // Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х годов). Кн. 2. М., 2001. С. 470-472.
9Хаггард Р. Эрик Светлоокий / пер. с англ. А.А. Энквист. СПб., 1902. С. 35.
10 Древнесеверные саги и песни скальдов в переводах русских писателей. СПб., 1903. (Русская классная библиотека. Сер. 2. Вып. 25). С. 182-184.
11 Rusinko E. Rewriting Ibsen in Russia: Gumilyov's dramatic poem "Gondla" // The European Foundations of Russian Modernism. Studies in Slavic Language and Literature. Vol. 7. Studies in Russian and German. Vol. 4. Lewiston, N.Y., 1991. P. 189218.
12 Ибсен Г. Богатырский курган / пер. А. и П. Ганзен // Ибсен Г. Полное собрание сочинений Генрика Ибсена: в 8 т. Т. 2. М., 1906. С. 40.
13 Гумилев Н. Заметки к Гондле // Архив А.М. Горького ИМЛИ РАН. Фонд А.Н. Тихонова. Оп. 2. Ед. хр. 568. Приложение. Л. 1.
14 Лаге и Йо // Древнесеверные саги и песни скальдов в переводах русских писателей. СПб., 1903. (Русская классная библиотека. Сер. 2. Вып. 25). С. 199-200.
15 Гумилев Н. Заметки к Гондле // Архив А.М. Горького ИМЛИ РАН. Фонд А.Н. Тихонова. Оп. 2. Ед. хр. 568. Приложение. Л. 3.
16 Гумилев Н. Заметки к Гондле // Архив А.М. Горького ИМЛИ РАН. Фонд А.Н. Тихонова. Оп. 2. Ед. хр. 568. Приложение. Л. 1-2.
17 Брюсов В. Стихотворения и поэмы. Л., 1961. С. 502-503.
References
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
1. Bogomolov N.A. Nikolay Gumilev. Russkaya literatura rubezha vekov (1890e - nachalo 1920-kh godov) [Russian Literature at the Turn of the Century (1890s -1920s)]. Book 2. Moscow, 2001, pp. 470-472. (In Russian).
2. Rusinko E. Rewriting Ibsen in Russia: Gumilyov's dramatic poem "Gondla".
The European Foundations of Russian Modernism. Studies in Slavic Language and Literature. Vol. 7. Studies in Russian and German. Vol. 4. Lewiston, N.Y., 1991, pp. 189-218. (In English).
Вероника Борисовна Зусева-Озкан - доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института мировой литературы им. А.М. Горького РАН.
Область научных интересов: литература модернизма и постмодернизма, компаративистика, историческая поэтика, автометарефлексия в литературе.
E-mail: [email protected]
Veronika Zuseva-Ozkan - Doctor of Philology, Leading Researcher at the Gorky Institute of World Literature, Russian Academy of Sciences.
Research interests: modern and postmodern fiction, comparative studies, historical poetics, self-reflexive literature.
E-mail: [email protected]
