CC BY
17
УДК 808.2
Воронежский государственный архитектурно-строительный университет Кандидат философских наук, ассистент кафедры русского языка и межкультурной коммуникации Новикова Е. С. Россия, г. Воронеж, тел. + 7920 404-15-05; e-mail: ekaterina-s-n@mail. ru
Voronezh state architectural and construction university The chair of Russian and cross-cultural communication, PhD, assistant lecturer Novikova E.S.
Russia, Voronezh, ph. + 7920 404-15-05; e-mail: ekaterina-s-n@mail. ru
Е.С. Новикова
ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ВЫСОКОГО И НИЗКОГО СТИЛЕЙ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО КАК НРАВСТВЕННО-ФИЛОСОФСКАЯ ПРОБЛЕМА
В статье рассматривается проблема взаимодействия высокого и низкого стилей в контексте этико-онтологической значимости языка в человеческом бытии. Язык является одним из ключевых моментов диалектики Ф.М. Достоевского, благодаря которому текстово-смысловая направленность его произведений обретает метафизическую запредельность, осуществляя экзистециальный «прорыв» в величайшую тайну - бытие личности. Кульминационной точкой произведений Ф.М. Достоевского является вовлечение «маленького» человека во вселенский диалог, возрождая абсолютную духовно-нравственную ценность всех униженных и оскорбленных, достойных в момент своей «задушевной» речи быть услышанными самим Христом.
Ключевые слова: бытие, Бог, текст, диалектика, высокий /низкий стиль, «маленький человек».
E.S. Novikova
INTERACTION OF HIGH AND LOW STYLES IN F.M. DOSTOEVSKY'S WORKS AS MORAL AND PHILOSOPHICAL PROBLEM
The article sites the problem of interaction of high and low styles in the context of ethical and ontological value of language in human existence. Language is one of the main categories of F.M. Dostoevsky's dialectic and due to it textual and notional meaning of his works gets metaphysical «limitlessness» and penetrates into the greatest mystery of human existence. The climax of Dostoevsky's works in the involvement of a «small man» in the universal dialogue that revives the absolute spiritual and moral value of «the humiliated and insulted» who deserve Christ's attention in the moment of their sincere speech.
Key words: existence, God, text, dialectic, high/low style, «small man».
Достоевского читают глазами для острого развлечения, а о том, что он показывает, не задумываются -
голова не подготовлена.
(А. Ремизов)
Проблема «язык и бытие» как соотношение реальности и запредельности, мира идей и вещей, текста и смысла, автора и читателя имеет онтологический характер, напрямую обусловленный спецификой русского мировоззрения, утверждающего человека мерилом подлинности бытия.
© Новикова Е.С., 2013
Это заставляет обратиться к произведениям Ф.М. Достоевского с позиций глубинного (нравственно-философского) анализа в контексте «онтологической поэтики», которая в качестве научного термина начала употребляться в 90-х гг. XX в. Литературно-философское парадоксальное стремление выразить невыразимое в русской литературе, культуре и философии является своего рода нормой, где суть парадокса предстает в виде строгой диалектики, которая позволяет исследовать глубинную, двойственную основу каждого текста. Проблема существования, или «явленности» бытия человеку (Я-в-бытии) трансформируется в проблему Идея-в-тексте, позволяя исследовать феномен дьявольско-божественной идейно-смысловой противоречивости человека с точки зрения его метафизической сущности, место существования которой - текст во всех его проявлениях.
Факт понимания текста как феномена наличного бытия выводит на первый план нравственно-философскую проблему становления идеи как исходной и конечной точки человеческого существования. Идея индивидуального («маленький» человек) становится равноценной и одновременно противоположной идее всеобщего (личность Христа), иными словами, индивидуально-отчужденное тело, одержимое инстинктом обособления, противостоит могучей силе устремленности души к всечеловеческому единению в любви к ближнему во Христе.
Сама проблема в силу своей двойственности предполагает необходимое использование максимального разнообразия выразительных средств русского языка вплоть до абсурдного смешения стилей.
В русле метафизической диалектики Ф.М. Достоевского необходимым аспектом каждой идеи является символ, существующий как опознавательный знак на грани бытия и небытия, и этим символом для автора является физическое тело (покалеченное, смертельно больное, страдающее, изнасилованное, мертвое) и феномены духовной реальности (любовь, свобода, грех, искупление, совесть, раскаяние, Бог).
В отличие от традиционной поэтики литературного текста (в частности, романа), имеющего целью максимальное сближение изображаемого мира с реальным, облегчая читателю взаимопереход из одного в другой посредством переживания ранее познанных понятийно-чувственных ощущений, Ф. М. Достоевский использует литературный и низкий стили языка единственно для изображения метафизики человеческого духа. Диалектика стилей как борьба и одновременно единство противоположностей (низкий стиль является порождением литературного, изначально находится внутри него, но одновременно противостоит, местами уничтожает и в итоге превосходит по онтологической значимости) составляет основу метафизики текста.
Изменение текстового времени, границ и пространства символизирует обратный отсчет движения идеи по отношению к реальности: от разрозненной пространственно-временной объективности («разорванности» бытия на прошлое, настоящее, будущее, жизнь и смерть, секунды и века) к их вечной слиянности, сохраненности в экзистенциально-нравственной точке подлинного существования - человеческих переживаниях, преодолевающих любую форму отчуждения, смерти, небытия. Это неизменно сопровождается абсолютной открытостью как безумию, так и божественному откровению, и каждый из этих этапов отражает становление принципиально иного качества существования в виде идеи-образа, или «человека без кожи», как определил известный современный философ и литературовед В. А. Подорога [2]. Трансцендентное «тело» идеи-образа, в отличие от человеческого, не имеет защиты от внешних проникновений, потому что вселенский принцип духовного всеединства
89
уничтожает всякую отчужденность, обособленность Я от других (иными словами, равно лишает как внешней, так и внутренней защищенности и неприкосновенности, поскольку только такой ценой сохраняется возможность пресловутой абсолютной открытости бытию).
По замечанию Л.В. Карасева, «в сфере онтологических акцентов человек и мир временно совпадают, становятся целым, в котором внутреннее становится наружным, мыслящим себя именно в качестве сущего, в данный момент наличествующего. Это рефлексивное слияние позволяет подойти к обобщению, где сказывается единое, хотя и выглядящее всякий раз по-разному, чувство включенности в бытие, сопричастности бытию, или же, напротив, изгнанности, отторженности от него» [1; с. 3].
Попытка обрести хотя бы минимум защищенности от реальности (в каморке, подвале, чердаке, комнатушке или в гробу) дает временную иллюзию спасения, но не снижает гиперчувствительность. Более того, и это последнее убежище вскоре становится источником новых, а потому еще более жестоких страданий, как бы выталкивающих человека из его единственного хрупкого панциря.
Феномен страдающего физического тела необходим ради искупления права на существование идеи в бытии текста. Ради этого каждый персонаж проходит 3 неизбежных стадии, которые В.А. Подорога описывает как допороговую (точка ожидания, свертывающая в себе множества отдельных внутренних и внешних событий), пороговую (ближайшее пространственное окружение) и послепороговую (точка катастрофы, взрыва, припадка, «конца времени») [2; с. 222-223]. Телесность как феномен «растворяется» в метафизическом прорыве к Богу, себе, другим людям, предельно обнажая каждый нерв души человека. Глубина экзистенциального «разрыва» тела и души становится невыразима для канонов высокого стиля, о ней возможно говорить, кричать, безумствовать лишь на индивидуально-неповторимом языке человека, переживающего всю свою боль в одиночку, - для этого Ф.М. Достоевскому был необходим новый стиль, особый слог, передающий глубину страданий каждого, и аналогии которому невозможно найти во всем богатстве русского литературного языка. Проблема литературно-лингвистического взаимодействия стилей предполагает более глубокое понимание: неоспоримое право каждого человека не только быть услышанным, но и говорить на своем собственном, уникальном языке личных переживаний, который априори свободен и непредсказуем, поэтому не имеет пределов, ограничений и строгих норм.
Результатом данной метафизики становится непрерывное «взламывание» существующих границ текста изнутри и формирование новых его уровней, которые традиционный стиль описать уже не в состоянии. В контексте предельно противоречивой диалектики Ф.М. Достоевского сам язык становится «прокрустовым ложем», который в силу своей системности, строгости и избирательности не в силах вместить в себя бездну отчаяния «маленького» человека. Поэтому автор выбирает принципиально новые критерии диалога, способные выразить не черты характера, а многообразие и неповторимость индивидуально-личностных переживаний (курсив мой) каждого. Особенностями данного диалога является отсутствие каких-либо традиционных критериев, норм и текстово-смысловой соотнесенности с тканью произведения в целом. Напротив, внешняя бессвязность, отрывистость, нелогичность речи, отдельные реплики, существующие как бы вне общего контекста, явная противоречивость мнений, полифония, переходящая в кричащую разноголосицу, - все
это создает необходимый простор для становления идеи: от немого крика до безумного вопля.
Любой персонаж - это особенная душа, новая вселенная, уникально-неповторимый язык (зачастую пресловутый низкий стиль), который силой человеческих переживаний трансформируется в личностно-значимый, а сама лексика которого становится онтологическим фактом свершившегося сверхчувственного опыта как неоспоримого доказательства существования «маленького» человека с точки зрения подлинности его бытия.
Значимость метафизики Ф.М. Достоевского обусловлена ее трансцендентальным характером. В своей устремленности в запредельность к величайшей проблеме русской мысли - личности Христа - автор не ограничивается смешением стилей: ради познания сокровенного смысла жизни идеи он расширяет границы диалектики от дьявольского, животного безумия до божественного Евангелия. Сверх- или мегатекст, вмещающий Слово Бога и дьявольские вопли, становится бытием-в-бытии, т.е. жизнью идеи о человеке в контексте вселенской идеи добра и зла, утверждая человека как исток и меру истинности вселенского существования.
Язык безумия, переплетающийся с языком Евангелия, выводит читателя как непосредственного участника за пределы лингвистической нормы как таковой, взамен этого заставляя увидеть невыразимое, познать ранее непознанное и сопережить (по определению философов-экзистенциалистов) ранее неизведанное без малейшей опоры на традиционные литературно-выразительные средства. Читатель сам превращается в «человека без кожи» ради обретения онтологического статуса идеи о самом себе, изначально потерянного в мегатексте и потому вынужденного заново познавать себя, но только через обретение нового, сверхчувственного божественного опыта, подобно персонажам теряя всякую защищенность перед Другими, отказываясь от традиционных шаблонов общения, создавая новый язык собственных переживаний и прозревая Бога в безумии.
Вместо физического существования человека как такового живым фактом бытия становятся текст и язык, смысл которого изначально шире любых существующих норм и никогда не может быть полностью словесно выражен, но всегда будет только непосредственно лично пережит и в итоге станет интуитивно-любовно прозреваем в божественном всечеловеческом диалоге.
Духовно-нравственная направленность такого диалога характеризуется одним-единственным важнейшим параметром - поиском истины, точнее, божественной Правды (или Софии - Премудрости Божией, по выражению Вл. Соловьева), которая самим фактом своего присутствия утверждает бытие, исключая малейшую возможность бытия-в-смерти. Обретение высшей правды является фундаментальным принципом метафизики Ф.М. Достоевского, непреложным доказательством существования «здесь» и «сейчас» каждого человека, народа, идеи. Используя физическое тело как средство исследования меры истинности любой идеи, автор утверждает ее единственный параметр: преодоление смерти, утверждение бытия, выход из безумия к свету, на пути к которому человек одновременно оказывается целью и параметром качественного изменения бытия, а неприятие смерти - «супракодом» его существования (согласно определению С. С. Хоружего) [4].
Противоборство жизни и смерти достигает своего апогея в тексте в плане его онтологической значимости, представленной Ф.М. Достоевским в виде особой формулы бытия, с математической точностью выверяющей схему сосуществования
91
идей и вещей в мире. При этом изначальной точкой отсчета существования любого текста является момент реальной жизни (идеи или человека) в глобальном, всемирном масштабе. Таким образом, данной точкой является соприкосновение мира и человека во всех его проявлениях. Поскольку только эти страдальческие, но спасительные касания посредством переживаний ужаса безумия, мучения и смерти Тела способны исцелить вечную рану страха смерти.
В качестве итогов парадоксально-закономерной диалектической метафизики Ф.М. Достоевского можно обозначить следующее:
1. Проявление божественного откровения в безусловном стремлении быть (вечно, ежесекундно, непрерывно) - и это стремление есть истинное оправдание любого существования, поскольку изначально является противостоянием небытию.
2. Абсолютная открытость миру, пусть даже сорвав с себя кожу, ради стремления ощущать как можно дольше в своей душе проникающую силу касаний бытия, ни в коей мере не являясь его пассивным отстраненным наблюдателем (или «пастухом бытия» согласно классическому определению М. Хайдеггера) [3].
3. Оправдание и утверждение «маленького» человека как высшей духовно-нравственной ценности бытия, имеющего право говорить на собственном языке, единственным критерием и абсолютной нормой которого может быть только откровенная человеческая «душевность».
Библиографический список
1. Карасев Л.В. Флейта Гамлета. Очерк онтологической поэтики. М.: Знак, 2009.
208 с.
2. Подорога В.А.Человек без кожи (материалы к исследованию Достоевского) // Социальная философия и философская антропология: Труды и исследования.М., ИФ РАН, 1995. С. 222-223.
3. Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. 448 с.
4. Хоружий С.С. Диптих безмолвия. Аскетическое учение о человеке в богословском и философском освещении. (Написан в 1978.) М.: Центр психологии и психотерапии, 1991. 36 с.
References
1. Karasev L.V. Hamlet's flute. The sketch of ontological poetics. M., 2009. 208 p.
2. Podoroga V.A. Skinless person // Social philosophy and philosophical anthropology. Works and researches. M., 1995. P. 222-223.
3. Heidegger M. Being and time. Articles and speeches. M., 1993. 448 p.
4. Khoruzhy S.S. Diptych of silence. Ascetic doctrine of person in theological and philosophical view. M., 1991. 36 p.
