CC BY
91
В.Л.Мальков
ВТОРОЙ ФРОНТ В 1942 ГОДУ?
(Молотов: «...Я первый не верил, что они его могут сделать»)
Мальков Виктор Леонидович -доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института всеобщей истории РАН.
То, что принято было называть вторым фронтом, было осуществлено западными союзниками СССР в войне с гитлеровской Германией лишь в июне 1944 г. форсированием пролива Ла-Манш и высадкой в Северной Франции. Длительное время это трактовалось как преднамеренная затяжка большой операции по отвлечению значительных сил вермахта с советско-германского фронта и ускорению общего разгрома Германии. В связи с этим справедливыми выглядели доводы, объясняющие натянутость отношений между союзниками, доходящую порой до кризисного состояния, фактическим отказом союзников выполнить обещание открыть второй фронт в 1942 г. Между тем ставшие доступными в последнее время новые материалы, напрямую связанные с переговорами народного комиссара иностранных дел В.М.Молотова с премьер-министром У.Черчиллем в Лондоне и президентом Ф.Рузвельтом в Вашингтоне 22 мая - 11 июня 1942 г., позволяют шире взглянуть на все сопутствующие этим переговорам по вопросу о втором фронте обстоятельства и мотивы сторон. Но и они всего лишь малая часть того, что следует привлечь к всестороннему рассмотрению вопроса. Уточнению оценок мог бы содействовать также анализ материалов разведорганов. Но он, по-видимому, еще ждет нас впереди. Немало открытий сулят также воспоминания, личная переписка, дневниковые записи и заметки участников переговоров, до сегодняшнего дня почему-либо закрытые для исследователей. Дальнейшее проиллюстрирует, как неформальные, ненормативные источники при всех их очевидных изъянах, дают возможность представить себе «в лицах» тот или иной эпизод большой дипломатической игры на начальном этапе коалиционной войны с Гитлером, ставки в которой измерялись сотнями тысяч жизней, геостратегическими потерями или приобретениями.
РАЗМЫШЛЕНИЯ. СООБЩЕНИЯ. КОММЕНТАРИИ
ВТОРОЙ ФРОНТ В 1942 ГОДУ?
;
*
;
Есть много примеров того, что память государственного деятеля, политика или дипломата обладает свойством изменчивости и (если допустимо так сказать) определенной избыточной дополнительностью. Это тогда, когда игра воображения нередко приводит к аберрациям или создает сопутствующие эпизоды, «восстанавливает» примечательные детали и даже особую атмосферу, в которой решалась судьба дела с участием ведущего рассказ от первого лица. В последней ситуации всего труднее бывает отделить правду от вымысла, если только не удается обнаружить свидетельства, исходящие от независимого источника, либо подтверждающие (прямо или косвенно), либо опровергающие нарисованную таким «фигурантом» встреч на высшем уровне картину происходящего за плотно закрытыми дверями звуконепроницаемых кабинетов или в беседах с глазу на глаз, вполголоса, чаще всего в безлюдном молчании парковых аллей.
Именно к таким важным, но проблематичным, часто не поддающимся перепроверке воспоминаниям принадлежит опубликованная часть «молотовского дневника» Феликса Чуева. В них многое окрашено двойной человеческой субъективностью утратившей связь с происходящим (принудительно или в силу само-отгорожения) личности, живущей в панцире из раз и навсегда усвоенных истин, пристрастий, морального кодекса давно ушедшей эпохи и фанатичной, почти религиозной веры в исторически оправданный культ сталинизма. Но говоря о дипломатии предвоенного кризиса 1939 г. и периода коалиционной войны с фашизмом (1939-1945), эти соображения отступают на второй план, поскольку в ряде случаев В.М.Молотов оказывался в исключительных (порой экстремальных) обстоятельствах, по поводу которых его комментарий приобретает по-настоящему незаменимый (на сегодняшний день по крайней мере) характер. Кто другой, кроме Молотова, мог полнее и точнее передать тональность его приватных разговоров с Гитлером, Риббентропом, Мацуокой, Рузвельтом, Черчиллем, Чжоу Энь-лаем, Трумэном... И хотя в отношении подлинности молотовских суждений и замечаний о прошлом остается много вопросов, тем не менее книгу Ф.Чуева охотно цитируют многие серьезные исследователи, особенно в тех случаях, когда Молотов говорит о драматических эпизодах международной политики, в которых он принимал личное участие в роли ведущего переговорщика.
Одним из таких памятных эпизодов, к которому историки коалиционной дипломатии (1939-1945) возвращаются вновь и вновь, являются переговоры Молотова в Лондоне с У.Черчиллем и президентом США Франклином Д. Рузвельтом в Вашингтоне (29 мая - 5 июня 1942 г.) по вопросу об открытии второго фронта. Само значение этого вояжа Молотова было чрезвычайно велико, где-то на уровне исторического визита специального помощника Рузвельта Гарри Гоп-кинса в Москву в июле 1941 г. И риск произвести друг на друга шокирующее,
невыгодное вплоть до неприязни, впечатление также был соответственно велик. Впервые в столицы США и Англии с дружественным визитом явился не просто посланец и доверенное лицо Сталина, но человек, общавшийся накоротке с Гитлером и его окружением и, хуже того, подписавший с ними, как считали на Западе, соглашения о дележе добычи, развязавшие руки агрессору. «Мистер Браун» (этим именем с целью конспирации и непривлечения внимания прессы было принято называть Молотова среди официальных лиц в США) поначалу заставлял думать о себе и англичан, и американцев как о человеке какой-то иной культуры -несговорчивом, аскетически суровом и прямолинейно статичном.
Заметим, что начало переговоров действительно не предвещало их в целом успешного завершения. Англичане и американские дипломаты в Лондоне успели информировать Белый дом об особой манере Молотова держаться - сдержанно неприступной и не уклоняющейся ни на шаг от поставленной перед ним задачи. Связать союзников соподчинением их военного планирования подготовке открытия второго фронта на европейском ТВД - так формулировалась эта задача. До Вашингтона дошла отнюдь небезобидная шутка, отпущенная кем-то из окружения Черчилля в адрес «неприступного» на уговоры Молотова внять доводам английских дипломатов и военных, предлагавших альтернативные варианты ослабления давления Гитлера на советско-германском фронте. В духе чисто английского гостеприимства говорили, что советский нарком ведет переговоры, ограничиваясь знанием только трех слов английского словаря: «нет», «да» и «второй фронт».
С тем, чтобы растопить как-то сам собой возникший ледяной нарост, Рузвельт прибегнул к апробированному им и оправдавшему себя методу - устройству «разъясняющих» собеседований прибывшего в столицу США Молотова с Гарри Гопкинсом, советником президента, в чьи способности убеждать он верил безгранично. Таких бесед Молотова и Гопкинса вне официального формата вашингтонских переговоров состоялось две. В ходе их Гопкинс подсказал своему у1з-а-у1з как прийти к решению главного вопроса визита в хитросплетениях американо-английских контактов в связи с военным планированием на 1942, 1943 гг., а главное, как правильно сориентироваться во внутреннем американском балансе сил, выступающих за и против тесного советско-американского военного сотрудничества.
Однако по версии, которую Молотов поведал Чуеву через более, чем четыре десятка лет, он совершенно не нуждался в этих пояснениях и советах. Редчайший случай в истории теневой дипломатии военного времени: оба высоких переговорщика стремились к одной и той же цели - к изложению в «итоговом документе» декларации о намерениях действовать незамедлительно без учета технических и прочих обязывающих важных подробностей. Один, отчетливо видя трудности ускоренной подготовки гигантской операции по высадке армии вторжения союзников в Северной Франции и согласования (прежде всего с Лондоном) всех воен-
ных, дипломатических и политических составляющих этой операции, продемонстрировал принципиальное согласие на открытие второго фронта, другой, как это ни может показаться удивительным, стремился добиться политических и моральных дивидендов для Москвы от расплывчатости, декларативности и неконкрет-ности обязательств по второму фронту в итоговом документе. Если верить Молотову, получается, что худший сценарист с преднамеренным затягиванием открытия второго фронта в Северной Франции в Кремле был заранее просчитан, а там его было решено обратить к выгоде для советской дипломатии.
Во всяком случае в беседах с Чуевым Молотов рисует свое пребывание в Вашингтоне отнюдь не в духе пережитой тяжелой драмы разочарования и обиды, а как пример успешной дипломатии «отложенного спроса». Вот фрагмент из рассуждений Молотова на эту тему: «...В 1942 г. я был участником всех переговоров по второму фронту, и я первый не верил, что они его могут сделать. Я был слишком спокоен и понимал, что это совершенно для них невозможная вещь. Но во-первых, такое требование нам было политически необходимо, А, во-вторых, из них надо было выжимать все. И Сталин тоже не верил, я в этом не сомневаюсь. А требовать надо было! И для своего же народа надо. Люди же ждут, какая-нибудь помощь еще будет или нет? Для нас их бумажка имела громадное политическое значение. Ободряла, а это тогда много значило.
Черчилль приехал и стал говорить, что вот они не могут, а я вижу, что Сталин очень спокойно к этому отнесся. Понимал, что это невозможно. Но ему была нужна эта самая бумажка. Она имела громадное значение - для народа, для политики и для нажима на них дальнейшего.
- Стронуть их с места, заставить?
- Конечно. Так не можешь помочь нам, тогда давай помогай вооружением, помогай нам авиацией... Вот именно. Но если б они начали второй фронт не в 1944 г., а в сорок втором или в сорок третьем, им тоже было бы очень трудно, но колоссально бы нам помогли!»1
Хорошо документированные новейшие труды ряда известных исследователей показывают, что трактовать невыполнение важнейшего пункта согласованного правительствами США и СССР советско-американского коммюнике от 12 июня 1942 г. о создании второго фронта в Европе в 1942 г. как подведение самого большого фугаса под еще неустойчивую конструкцию межсоюзнических отношений было бы скорее всего натяжкой2. Все ее участники достаточно трезво оцени-
y. Чуев Ф. Молотов. Полудержавный властелин. - М., 2002. - С. 81.
2. Ржешевский О.А. Война и дипломатия. Документы, комментарии (1941-1942). -М., 1997. - С. 207; Печатнов В.О. Московское посольство Аверелла Гарримана (19431946 гг.) // Новая и новейшая история. - М., 2002. - № 3. - С. 183; Shepardson D.E. Conflict and Diplomacy. From the Great War to the Cold War - New York, 1999. - Р. 181183.
вали сложившееся положение с возможностью организовать высадку больших сил на европейском континенте в 1942 г. с последующим развитием успеха в масштабах фронтовой операции, хотя бы на подобие действий британского экспедиционного корпуса на северном участке Западного фронта в августе 1914г. Немцы и их союзники неплохо подготовились к десантным операциям противника, их части оставались хорошо укомплектованными и боеспособными. Все это означало, что, осуществив удар с запада по вермахту, в 1942 г. можно было рассчитывать только на психологический эффект с непредсказуемыми последствиями, скорее всего плачевными. «Войны, - говорил Черчилль Молотову в Лондоне, - нельзя выиграть неудачными операциями»3.
Однако едва ли такого человека как Молотов - не новичка в политике - нужно было убеждать, что Черчилль после Дюнкерка, потери Крита в июне 1941 г., ухода из Греции весной того же года, наконец сдачи Сингапура японцам в феврале 1942 г., может думать о чем-то более серьезном, чем накапливание сил для реванша и, может быть, наращивание ударов по Германии с воздуха. Простые подсчеты показывали, что большая стратегическая операция с высадкой десанта в Северной Франции, преследующая цель отвлечения с Восточного фронта до 40 дивизий вермахта, обречена была на провал. Настаивать не имело смысла, как не имело смысла вообще ссориться с союзниками из-за определения (решения) конкретных задач и целей на этапе рождения коалиции. После Московской битвы у Сталина явно проявилось намерение не связывать себе руки фиксированием целей в войне в разного рода международно-правовых документах, будь то вопрос о будущих границах или совместных военных мерах, могущих потребовать подчинения собственных военных планов планам союзников. В директивной телеграмме Молотову в Лондон 24 мая 1942 г. Сталин прямо заявил о предпочтительности для Кремля полагаться на силу в решении тех или иных вопросов ведения коалиционной войны и послевоенного урегулирования4 .
Означало ли это, что достижение пропагандистского, морально-политического эффекта от визита Молотова в Лондон и Вашингтон рассматривалось «инстанцией» (Сталиным) главным или первостепенным? По-видимому, да. Позднее выяснилось, что ни один из участников этих трехсторонних переговоров, организованных с помощью воздушного моста, затянувшихся с 21 мая по 11 июня 1942 г. и увенчавшихся принятием важных документов, не пожалел о потерянном бесплодно времени на обсуждение вопроса о создании второго фронта в 1942 г. Дело в том, что пропагандистски (что было очень важно для того времени) все оказались в выигрыше. Все вместе и каждый в отдельности, хотя кто-то больше, а кто-то меньше.
3. Churchill W.S. The Second World War. Boston, 1948-1953. 6 vols. Vol. 4. - P. 248.
4. Ржешевский О.А. Указ. соч. - С. 118.
Молотов, как мы видели, считал, что он поставил «империалистов» в тяжелейшее положение («Мы втягивали их: не можешь, а обещал...»)5. Рузвельт, разъяснив московскому гостю трудности организации вторжения в Северную Францию в 1942 г., в конечном итоге легко уступил Молотову, решительно подтвердив, что Европа остается для него приоритетом в плане военной стратегии, а русские -храбрыми, верными и заслуживающими самого высокого признания пролитой кровью в сражениях с наци союзниками. Сталин сразу же оценил эту расположенность президента к его стране. Черчилль продемонстрировал строптивость и неуступчивость, а одновременно готовность уплатить достаточно высокую цену ради сохранения Великого Альянса. Англия же смогла убедиться, что ее премьер-министр не даст повториться опрометчивым решениям - ни стоившей ему отставки провальной Дарнаделльской операции 1915 г., ни Сомме 1916 г., ни Дюнкерку 1940 г.6 Одним словом, каждый мог чувствовать, что сделал максимум возможного при минимуме данного в пользу сохранения конструктивного характера диалога Большой тройки.
Преувеличенным нам кажется утверждение многих зарубежных и отечественных историков о том, что беседы Рузвельта, Черчилля и Молотова в Вашингтоне и Лондоне лишь усугубили недоверие между союзниками7. Оно не согласуется ни с царившей в Вашингтоне (да и в Лондоне) атмосферой - конструктивной и
5. Чуев Ф. Указ. соч. - С. 82.
6. Западные союзники (и в первую очередь Англия) довольно скоро ощутили на себе те пропагандистские преимущества, которые получила Москва в связи с данным ими самими обещанием открыть второй фронт в 1942 г. Советские послы в Лондоне и Вашингтоне, выступая перед журналистами, довольно активно «разрабатывали» эту тему. Посол США в Лондоне Вайнант в телеграмме Рузвельту от 5 октября 1942 г. сообщал о довольно болезненной реакции У .Черчилля и А.Идена на заявления И.М.Майского (посла СССР в Лондоне), прозрачно побуждавшего Англию «поторапливаться». Становилось ясно, что Советский Союз получил сильное средство воздействия на общественное мнение. Аверелл Гарриман, принимавший участие в переговорах Черчилля со Сталиным в августе 1942 г. сообщал Рузвельту 15 августа 1942 г. из Москвы, что Сталин заставил уйти Черчилля в глухую защиту, один за другим опровергая его аргументы в пользу затягивания открытия второго фронта. Однако царившая в начале встречи «натянутая атмосфера» к концу внезапно прояснилась. Это означало, что Сталин уяснил себе возможности размена неизбежного отступления от первоначально намеченных сроков открытия второго фронта на неформальное согласие западных союзников сделать ему уступки в территориальном вопросе после войны (см. Franklin D. Roosevelt Library. FDR Papers. Map Room File. Miscilenious Pre-sidentional Dispatches. Box 12. Folder 1(A) A. Harriman to FDR. August 15, 1942; J.Winant to FDR. October 5, 1942).
7. См., например, Гарднер О.С., Кимбалл У.Ф. Демократическая дипломатия // Союзники в войне. 1941-1945. - Отв. ред. Чубарьян А.О., Кимбалл У.Ф., Рейнолдс Д. -М., 1995. - С. 403.
откровенной, ни с подлинно историческими по своему характеру подписанными
28 мая в Лондоне и 11 июня 1942 г. в Вашингтоне договорами, ни с решением многих спорных вопросов военной помощи Советскому Союзу, ни, наконец, с подвергшимися весьма внимательному рассмотрению (по инициативе Рузвельта) проблемой создания после войны политического консорциума трех-четырех держав по поддержанию мира с включением в него Советского Союза, - предложения, дающего определенные основания предполагать о появлении в будущем зон безопасности в Европе и Азии. По крайней мере Сталина это обстоятельство не могло огорчить: предотвращение новой германской агрессии в будущем оставалось для него приоритетом.
Английский исследователь А.Данчев, опираясь на анализ многих доступных ему источников (в частности, материалов из архива начальника имперского генерального штаба британского генерала Брука), пишет о «тактике Фабия», избранной англичанами, как о предельно разумном и всесторонне продуманном плане ведения военных операций вплоть до 1944 г. Приведя многие существенные данные, Данчев заключает: «Сейчас никто всерьез не может отстаивать необходимость открытия второго фронта в 1942 г. Однако иногда высказывается мнение, что в 1943 г. было бы возможно сосредоточить ресурсы для операции “Оверлорд”, так сказать, ускорить второй фронт. Это абсолютно нереальная концепция не нашла поддержки в то время и не стала более заслуживающей доверия сейчас»8.
Однако вот вопрос - почему во всех протокольных записях бесед в Вашингтоне о втором фронте в 1942 г. говорится как о деле, если не вполне решенном, то решаемом? Для успокоения общественности или дезинформации врага? По нашему мнению, ответ на этот вопрос лежит вне плоскости безупречных подсчетов наличных дивизий, плавсредств, соотношения обученных и необученных солдат по обе стороны Ла-Манша, как это делает Данчев. Сценарий, сложившийся в голове у Рузвельта еще до того, как Молотов появился в Вашингтоне, резко отличался от стратегии непрямых действий, от которой Лондон принял решение не отступать ни на шаг (хотя вербально премьер-министр Англии следовал за США). У.Черчилль страшился призрака провала в Дарданеллах и Дюнкерке, огромных потерь при операциях на европейском континенте, Рузвельта же больше беспокоила ожившая перспектива Брест-Литовска и советско-германского соглашения о прекращении военных действий. Кто мог помешать Сталину это сделать, если бы посреди череды поражений 1942 г. на юге СССР ему сказали, что у союзников вообще нет никаких военных планов отвлечения с Восточного фронта части дивизий вермахта, пускай даже ценой авантюры с десантом где-нибудь на севере Франции. Серьезное положение на советско-германском фронте, сложившееся летом 1942 г., в любой момент могло стать безнадежным, и тогда Сталин вполне
8. Данчев А. Стратегия непрямых действий// Союзники в войне. 1941-1945. ... С. 53.
мог последовать примеру Франции, в июне 1940 г. капитулировавшей перед Германией, а затем в лице правительства Виши тесно сотрудничавшей с нацистами в том числе и в военном плане. Один из самых стойких сторонников скорейшего открытия второго фронта начальник оперативного управления Объединенного штаба армии США генерал Д.Эйзенхауэр выразил мысль Рузвельта следующей фразой: «Нам не следует забывать, что нашей целью является удержать 8 млн. русских солдат в войне против Германии»9.
В эту логику Рузвельта вполне укладывались и ободряющие Москву заявления о падении морального духа германского населения (что по крайней мере было преувеличением) и о разведданных, говорящих об отказе немцев применять газы, и об абсолютном приоритете для него (Рузвельта) довершения разгрома Гитлера, и о своем желании вопреки мнению военных сделать для помощи СССР «больше того, что возможно», и о заведомо провальной («сомнительной») операции (с финалом «типа Дюнкерка») с высадкой шести-десяти дивизий во Франции в 1942 г., и об ускорении организации второго фронта путем, в частности, сокращения поставок из США в СССР в целях высвобождения дополнительного тоннажа для переброски американских войск и вооружений в Англию. Последнее предложение должно было помочь Сталину осознать, как настойчиво Рузвельт ищет способы и пути заставить Гитлера уже в 1942 г. воевать на два фронта или в критический момент, понеся какие угодно жертвы, подставить плечо русским, поддержать их моральный дух и снять сомнения в недобросовестной игре союзников на победу в войне «до последнего русского солдата». Цель - не допустить поражения Советского Союза, коллапса Восточного фронта - обусловила внутреннюю готовность Рузвельта начать вторжение на континенте и в 1942 г. Все эти важные нюансы оказались запечатленными в письме Рузвельта У.Черчиллю о визите Молотова в Вашингтон от 31 мая 1942 г. «Я буду телеграфировать Вам, - писал он, -когда Молотов уедет и я особенно озабочен тем, чтобы он увез с собой некоторые реальные результаты своей миссии, и сейчас дал Сталину благоприятный отчет. Я склонен думать, что сейчас все русские чуточку приуныли. Однако важно то, что мы, может быть, окажемся и, вероятно, уже находимся перед реальными неприятностями на русском фронте и должны учитывать это в наших планах»10.
Пожалуй, были только два человека из ближайшего окружения Рузвельта, которые могли оценить эту внутреннюю цельность реакции президента на экстремальную и абсолютно неоднозначную ситуацию, в которой оказались союзники в «черное лето» 1942 г. Один из них - Гарри Гопкинс, с удивительной откро-
9. См.: Kennedy D.M. Freedom from Fear. American People in Depression and War, 19291945. - New York, 1999. - Р. 573.
10. Цит. по: Мировые войны XX века. В 4-х книгах. Кн. 4. Вторая мировая война. Документы и материалы / Отв. ред. Мягков М.Ю. - М., 2002. - С. 370.
венностью доносивший до Молотова все оттенки позиции своего шефа, его видения необычайно сложной и неопределившейся ситуации. Другой - не менее интересная и преданная идее советско-американского сотрудничества фигура - бывший посол США в Москве и неофициальный советник Рузвельта в «русском вопросе» Джозеф Дэвис. Последний незримо участвовал в переговорах, попеременно напрямую общаясь с их непосредственными участниками, и (очевидно по телефону) с самим президентом. Молотов по приезде в Вашингтон сам пожелал встретиться с Дэвисом, и такая встреча состоялась. Таким образом у советского наркома имелись все возможности, находясь в весьма комфортных условиях, сделать для себя достаточно полное заключение о настроениях в Белом доме, о подлинных и мнимых разногласиях Рузвельта и Черчилля по вопросам военной стратегии в 1942 г. и о масштабах риска, которые США готовы были взять на себя в случае близкого развала Восточного фронта. Другими словами, если у Молотова была задача узнать, что у Рузвельта «там за душой», то он смог это сделать. И кажется, не пожалел, что для этого ему пришлось с риском для жизни пересечь линию фронта и Атлантику.
У Джозефа Дэвиса, пользовавшегося почти неограниченным доверием у советского руководства, обнаружился дар убеждения кремлевских вождей путем посвящения их в сложный внутриполитический аспект процесса выработки Рузвельтом внешнеполитических решений. Независимый статус Дэвиса (неформальный советник президента и постоянный собеседник Г.Гопкинса при обсуждении «русской темы») давал ему возможность не быть «зажатым» рамками дипломатического протокола и секретности в ходе разъяснения «линии Рузвельта» и «линии скептиков», а также существовавшего зазора между ними, уменьшающегося или увеличивающегося в зависимости от температуры на вашингтонской политической кухне и настроений в Лондоне.
По заведенной привычке Дэвис, наблюдавший все происходящее, если употребить слова Ю.Тынянова «вплотную и вровень», ежедневно вел дневник, хорошо сознавая, какую ценность он будет представлять для исследователей в будущем, а, возможно, для продолжения своих документированных мемуаров, первая часть который уже увидела свет как раз в мае 1942 г. в виде книги «Миссия в Москву», ставшей в мгновение ока раритетом. Не все дневниковые записи Дэвиса дошли до нас, многие, переработав, он, наверное, уничтожил, но одна из них наиболее полно отражает тот скрытый подтекст бесед в Белом доме, которые имели своей кульминацией согласие президента на текст совместного советско-американского коммюнике 12 июня 1942 г. со следующим важным заявлением: «При переговорах была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году». Дэвис -сам горячий сторонник скорейшего открытия второго фронта - запечатлел главным образом сомнения, которые возникали тот час же едва только разговор касался темы второго фронта
в 1942 г. Слишком много предстояло сделать. Однако сомнения не перерастали в пассивное и обезволивающее ожидание катастрофы. Это было совсем не в духе Рузвельта. Катастрофа вероятна, но не неотвратима. Главное - Америка не упустит, если это будет абсолютно необходимым, шанс вмешаться. Вмешаться и переломить ход событий. Повторение колебаний Вильсона в дни заключения Брест-Литовского договора не будет. Рузвельт хорошо запомнил урок истории.
Дневниковая запись Джозефа Дэвиса, приводимая ниже полностью11, передает осуществленный через посредника (Молотова) внутренний нерв заочного диалога Рузвельта и Сталина, в котором все акценты были представлены применительно для двух сценариев - предельно пессимистического и сдержанно оптимистического, на случай стабилизации Восточного фронта. Переговоры закончились на ноте, которая устраивала обе стороны. В Белом доме были буквально очарованы неожиданной открытостью и рассудительностью Молотова, его желанием понять собеседника, догадываясь, что за этим скрывается указующий перст Сталина. С близкого расстояния проводивший двусторонний мониторинг секретных бесед в Белом доме и советском посольстве Дэвис почувствовал и готовность Рузвельта рисковать (если это потребует обвал советского фронта) ради стратегической цели - сохранения военного союза с коммунистической Россией в борьбе с фашизмом. Вот этот дошедший до нас текст.
Заметки
29 мая 1942 г.
Молотов на встрече в Белом доме сказал, что он специально обсуждал с Черчиллем и Иденом вопрос о втором фронте, но не получил никакого определенного ответа, поэтому он предложил обсудить этот вопрос с президентом. По дороге домой он решил снова сделать остановку в Лондоне. Гопкинс и Эрли рассказали мне, что Молотов очень настаивал на безотлагательной организации высадки союзников во Франции путем форсирования Ла-Манша. Он утверждал, что если 40 дивизий гитлеровской армии будут отозваны с русского фронта и переброшены на Запад, это внесет большие изменения, и также, если второй фронт будет открыт в 1942 г., то это сделает вполне вероятным разгром Гитлера в относительно скором времени. В любом случае это значительно сократит сроки войны.
Молотов настойчиво спрашивал, смогли бы мы дать ему заверения, что операция высадки через Ла-Манш будет намечена на 1942 г.
Президент спросил ген. Маршалла, в какой мере уровень нашей готовности позволяет говорить о том, что операция является возможной. Маршалл сказал,
11. Library of Congress. J. Davies Papers. Chronological File. Box 11. Diary, May 229, 1942. «Remarks».
что, по его мнению, это выполнимо. Рузвельт тогда согласился с тем, чтобы Молотов информировал Сталина об этом. Иными словами дал ему знать, что мы полностью рассчитываем быть готовыми предпринять высадки через Ла-Манш в 1942 г. Оба военачальника, и Маршалл и Кинг, подчеркнули трудности, которые встают перед ними в случае осуществления такой операции, а также в связи с продолжающейся транспортировкой по морю военных грузов в условиях угрозы со стороны немецких подлодок. Он (очевидно речь идет о Маршалле. - В.М.) обратил внимание на факт, что в Норвежском фиорде сейчас находятся три немецких линкора, совершающих набеги на конвои. Британские корабли полностью бессильны против них, так же как и против германских самолетов, базирующихся в Северной Норвегии, и все это в дополнение к подводным лодкам. Во время этой беседы Рузвельт подробно остановился на своих соображениях по поводу послевоенного мира. Он уделил особое внимание вопросам разоружения, инспекций, создания системы международной полицейской силы и механизма осуществления мер безопасности, а также гарантий того, что колонии получат надежду на обретение независимости в течение относительно небольшого промежутка времени, а пока какой-то период они будут находиться под опекой Лиги Наций.
Молотов сказал, что он уверен, что Сталин и его сподвижники с удовлетворением встретят и этот план. Они будут приветствовать его осуществление особенно в отношении Индокитая, Сиама, Малайи и голландской Ист-Индии.
Рузвельт высказался в том духе, что существование непреодолимого импульса к независимости в этих странах является вполне естественным делом и что окончательная независимость будет ими обретена. Но, конечно, это потребует времени и что к этому следует идти эволюционным путем, постепенно набирая темп. Потребовалось 42 года, чтобы прийти к этому состоянию на Филиппинах, но сейчас там процесс идет успешно, в чем можно убедиться.
В заключение Молотов сказал, что он только что в Лондоне подписал соглашение с англичанами, и он сказал также, что он хотел бы получить заверения в отношении второго фронта. «Какой ответ он увезет отсюда в Лондон и в Москву в отношении проблемы второго фронта?»
Ответ Рузвельта был очень осторожным. Он сказал, что полностью рассчитывает на то, что второй фронт будет возможен. Насколько это касается нас (США. -В.М.), мы будем делать все, чтобы, взаимодействуя с Лондоном и используя территорию Англии, сконцентрировать достаточное количество десантных судов и других военно-технических средств с тем, чтобы иметь возможность открыть второй фронт в этом году. Английские официальные представители и наши представители постоянно находятся в контакте, работая над выполнением этой задачи, и что фактически такое соглашение уже выработано.
Стив Эрли (пресс-секретарь президента. - В.М.) рассказал мне несколькими днями позже, что он послал проект коммюнике в Гайд-Парк (резиденция прези-
дента в штате Нью-Йорк. - В.М.) для просмотра, внесения правки и обдумывания. Рузвельт провел в Гайд-Парке весь конец недели, включая воскресенье. В проекте было сказано, что было достигнуто взаимопонимание в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 г.
Вайнант сейчас (т.е. после окончания войны, когда Дэвис редактировал и дополнял свои дневники. - В.М.) рассказывает мне, что примерно тогда же он получил в Лондоне от Гарри Гопкинса письмо, в котором тот выразил уверенность, что встреча в Вашингтоне закрыла еще одну брешь между Западом и Россией. Вайнант сказал, что он был полностью согласен с Гарри и со всеми нами в том смысле, что мы не сможем обеспечить в мире спокойствие, если не привлечем к этому Россию в качестве равноправного партнера. Некоторые английские представители были резко и определенно настроены против такого подхода. Он добавил также, что после возвращения Молотова на обратном пути в Лондон он обсудил вопрос о втором фронте с премьер-министром (Черчиллем. - В.М.). Последний вручил Молотову памятную записку с заверениями, что англичане сделают все возможное для подготовки высадки на континенте в 1942 г., но, что, принимая во внимание существующие огромные трудности, вполне вероятно это может и не случиться. Англичане не могли с уверенностью обещать, что удастся осуществить открытие второго фронта.
20 мая (вероятно речь идет о более поздней дате. - В.М.) 1942 г. Гопкинс говорил мне, что в поздравительной телеграмме Рузвельта Черчиллю по поводу заключения соглашения с Россией по вопросу о втором фронте в 1942 г. Рузвельт напомнил ему, что если это станет нужным, то мы могли бы предоставить необходимые силы для заведомо безуспешной операции по высадке в Северной Франции, которая планировалась на этот год. Он также напомнил Черчиллю о его согласии быть готовым нанести любой урон по моральному духу Германии путем незамедлительного вторжения во Францию через Ла-Манш. Рузвельт сказал, что абсолютно необходимо сделать это, и что ничего лучшего, чем подготовить высадку во Франции мы не можем придумать, даже если она и состоится уже в декабре 1942 г.
Но сообщения, поступающие от наших военных, говорят о том, что «англичане пытаются отговорить американцев от осуществления открытия второго фронта»12.
12. Как писал в своих мемуарах У.Черчилль, американские военные специалисты в конце концов и сами стали проявлять «недостаток пыла». Черчилль утверждал, что его личное согласие на включение в коммюнике 11 июня 1942 г. многообещающей фразы о втором фронте было всего лишь попыткой ввести в заблуждение врага. О позиции Рузвельта в мемуарах говорится глухо, хотя и признается, что президент отстаивал идею развертывания борьбы с немцами в максимально широких масштабах (см. Черчилль У. Вторая мировая война. - М., 1991. - Кн. 2. - С. 466-467).
ВТОРОЙ ФРОНТ В 1942 ГОДУ?
РАЗМЫШЛЕНИЯ. СООБЩЕНИЯ. КОММЕНТАРИИ
*
*
*
Дэвису очень важно было, разумеется, знать, что думает о беседах в Белом доме сам Молотов, человек, сделавший историческое заявление от имени «советского правительства и его главы товарища Сталина» 22 июня 1941 г. Ему не пришлось при этом навязывать свое общество советскому наркому. Последний сам искал встречи с бывшим американским послом в Москве, чьи взгляды на мировую политику были близки советскому руководству. Их было, по-видимому, несколько. Одна из первых была запечатлена Дэвисом в краткой дневниковой записи 29 мая 1942 г. Текст ее гласит: «Перед тем как покинуть советское посольство (визит Дэвиса в посольство, видимо, состоялся в короткий промежуток времени после первых двух встреч Молотова с Рузвельтом в этот необычайно насыщенный событиями день. - В.М.) я задал Молотову вопрос в лоб: как он оценивает результаты своего обсуждения с президентом Рузвельтом вопроса о втором фронте. Он улыбнулся и сказал, что он уезжает настроенным значительно лучше, чем в момент приезда, и что он “полностью удовлетворен”»13. Последние слова Молотова Дэвис заключил в кавычки, фиксируя таким способом их подлинность. Мы не обнаружили других подробностей, хотя либо в Вашингтоне (или в Библиотеке Рузвельта в Гайд-Парке), либо в Москве отчеты об этих важных беседах, возможно, еще дожидаются своих исследователей. В чем можно не сомневаться, так это в обоюдной склонности не делать из того, что было сказано в овальном кабинете, нечто абсолютно обязательное к исполнению. Война могла внести свои поправки.
Состоявшийся 12-17 августа 1942 г. визит У. Черчилля в Москву и его встречи со Сталиным и Молотовым, в ходе которых премьер-министр Англии, как он сам об этом говорил, стремился снять «боль и разочарование» советской стороны в виду невозможности открыть второй фронт в 1942 г., подтверждают предложение, что в Москве были готовы к такому обороту событий. Заявив формальный протест, Сталин по разным поводам демонстрировал свое дружелюбие и желание видеть имеющиеся разногласия устранимыми и не страшными14.
Сейчас трудно сказать, было ли это случайным совпадением или нет, но за дружественным застольем в честь английской делегации 14 августа 1942 г., как бы отдавая должное опасениям Черчилля и в то же время щадя его самолюбие, Сталин внезапно (внезапно ли?) вспомнил о неудачной для англичан Дарданелльской операции 1915 г. Вину за ее провал он безапелляционно возложил на английскую разведку, великодушно обойдя болезненный для Черчилля вопрос о его
13. Library of Congress. J. Davies Papers. Chronological File. Box 11. Diary, May 29, 1942. «Molotov on Conference with Roosevelt».
14. Ржешевский О.А. Уинстон Черчилль в Москве (1942 г.) // Россия и Британия. Вып. 3: В мире английской истории/ Отв. ред. Давидсон А.Б. - М., 2003. - С. 175-197.
РАЗМЫШЛЕНИЯ. СООБЩЕНИЯ. КОММЕНТАРИИ
ВТОРОЙ ФГОНТ В 1942 ГОДУ?
скандальной отставке с поста первого лорда Адмиралтейства. Черчилль отправился отдыхать в свою резиденцию не омраченным, в полной уверенности, что его миссия удалась.
До реального открытия второго фронта оставался один год и двести девяносто семь дней...
