CC BY-NC-ND
39
In memoria
Вспоминая M. С. Киктева
, 'аШУи-и-пазд 'а^гжЬм Ма-г-гатлш
\ aliKi мшы-ЫкишЫ аИШиип шта-Иппш
Выдающиеся люди - мишень для времени.
Лишенные ж мыслей - забот лишен ы. аль-Мутанабби (арабский поэтХ в.).
Прошедший 2005 год не зря окрестили черным годом в истории российской гуманитарной науки. Один за другим ушли такие видные ученые, как А.П. Чудаков, С.А. Старостин. М.Л. Гаспаров. В.Н.Топоров. Е.М. Мелетинский... уже в начале настоящего года умер Б.М. Стависский. Каждое утро начиналось с чувством щемящей тревоги: не готовит ли грядущий день новой безвозвратной потери. Несмотря на это, когда вечером 15 декабря мне сообщили, что умер М.С. Киктев. я не поверил в это и несколько раз переспросил, заклиная слепую судьбу, чтобы известие оказалось досадной ошибкой. Некоторое время не хотелось понимать произошедшее. Было ощущение, что мгновение застыло, как капля воды, замерзшая на морозе...
К сожалению, мне не пришлось быть студентом М.С. Киктева, я познакомился с ним во время учебы в аспирантуре, однако горжусь, что выпала возможность причислять себя к его ученикам.
Весь день М.С. был расписан, начиная с раннего утра: сплошные лекции в разных институтах, пожалуй, во всех вузах Москвы, где преподается арабский язык. Но и после окончания занятий, когда это происходило в РГГУ. он никогда не спешил уйти домой: в это время к нему можно было обращаться с лю-
бым вопросом. Огромный энциклопедизм позволял ему давать консультации по колоссальному количеству вопросов, связанных с арабистикой и исламоведением. Даже специалист, долгое время занимающийся узкими проблемами, мог получить от него бесценные рекомендации, связанные со своей специфической тематикой. С самого начала меня поразил круг знаний М.С. Он. поистине, был бездонным кладезем премудрости. Несмотря на то. что М.С.. как и прочие преподаватели, носил с собой конспект своих лекций, за годы нашего знакомства он только пару раз заглянул в него, чтобы проверить даты смерти нескольких малоизвестных арабских филологов, конечно, он и тут оказывался прав. Мозг М.С. хранил в себе не только массу фактов по арабской истории, филологии, философии, массу сложных арабских имен, но и десятки, сотни дат. Он. например, мог безошибочно перечислить даты царствования всех правителей практически любой мусульманской династии. часто не только с указанием года, но месяца и дня. М.С. имел информацию об огромном количестве изданий арабских текстов не только в Западной Европе, но и в мусульманских странах, лично знал целые династии многих египетских и сирийских издателей. Он помнил наизусть огромное количество арабских средневековых текстов, отличающихся повышенной сложностью. Отметим, что стандартный средневековый арабский историографический памятник может содержать до 50-и пухлых томов. Однако более всего меня восхищало то колоссальное количество арабских стихов, которые М.С. помнил наизусть. Думаю, не ошибусь, если скажу, что М.С. держал в памяти практически весь огромный диван своего любимого арабского поэта аль-Мутанабби. Подобное качество всегда отличало средневековых мусульманских филологов и поэтов. Редко в мире (особенно на Западе) можно встретить исследователя. помнящего наизусть свыше десятка длинных и сложных арабских касыд или муаллак.
Кроме того, он являлся непревзойденным знатоком русской поэзии «серебряного века» (особенно В. Хлебникова) и B.C. Соловьева, с рукописными фондами которого он длительное время работал. Кроме тотального увлечения Востоком в кругу поэтов «серебряного века» и знаменитого Соловьевского очерка о Мухаммаде. точек соприкосновения двух миров М.С. нашел гораздо больше. Помню уникальную машинописную рукопись, перепечатанную им в фонде Соловьева о житии знаменитого суфия аль-Халладжа. И сразу же после этого, не дав отойти от восторга вызванного памятником. М.С. кладет на
стол одну из своих многочисленных записных книжек со словами: «Л вот тоже любопытный материал». Это была копия статьи из записных книжек Соловьева о двух природах Христа. Цены ей нет для историков русской философии. А в записях М. С. - это одна из многих «любопытных» замет.
Меньше всего к М.С. можно было применить определение «сухой ученый», который, живя среди архивов, часто не в состоянии донести свои сугубо специфические знания до широкой аудитории. М.С. действительно жил среди книг, но в не меньшей степени он жил среди живых людей. Блестящий талант лектора сочетался в нем с сугубо индивидуальным подходом к каждому слушателю. К каждому студенту он подходил как к единственной и неповторимой личности. Несмотря на то. что в РГГУ он читал свои лекции на самых последних парах, я никогда не замечал людей задремавших или клюющих носом (согласитесь. довольно частый и легко объяснимый случай). И дело было не столько в предмете лекции, сколько в талантах лектора. Как трудно сочетать между собой лекцию, насыщенную фактами и стиль, позволяющий отвлечь и взбодрить слушателей. Часто видишь либо безукоризненное, но сухое повествование, либо живое общение, увы. довольно далеко уводящее от предмета лекции. М.С. строго выдерживал баланс, вставляя иногда по ходу повествования рассказы о жизни востоковедов, о разных примечательных историях, имеющих отношение в арабистике. или к востоковедению вообще. Для многих его учеников, которые уже сами являются преподавателями, он и здесь был примером для подражания. Общаясь со старшими коллегами в разных городах и странах, и сам собираешь изрядный запас таких историй, но многие истории М.С. навсегда врезались в память своей оригинальностью. Например, нельзя забыть случая. произошедшего с известным русским тюркологом В. В. Рад-ловым, который перед возвращении с Урала, где собирал знаменитых каменных баб. дал в Санкт-Петербург коллеге телеграмму следующего содержания: «Изрядно поиздержался на баб тчк Везу восьмерых тчк Высылайте грузовик».
Лучше всех городов арабского мира М.С. знал Каир. Стоило только послушать его. как складывалось впечатление, что он вырос в нем. Каждый, кто представляет себе карту этого огромного города, являющегося в большей своей части нагромождением разновременных исторических застроек, может не поверить, что европейский человек способен помнить сложную систему всех запутанных улиц, узких переулков и неприметных тупиков.
Кроме дорогого его сердцу арабского Востока и юга Испании с сохранившимися следами длительного мусульманского пребывания. М.С. пламенно любил еще один край: Дагестан. Любовь объяснялась несколькими причинами: во-первых, там живет один из старейших и выдающихся российских ученых-иранистов Н.О. Османов, к которому М.С. часто приезжал в гости: во-вторых, этот край славится ученостью, там можно встретить замечательных знатоков арабо-мусульманской науки и отыскать разнообразные книжные издания, привезенные из арабских стран, а по древнему, неписаному обычаю, хозяин книжной лавки может не только сделать скидку понравившемуся покупателю, но и подарить саму книгу. Но одно место в Дагестане особенно очаровало М.С., искушенного многочисленными поездками по экзотическим восточным странам. Это небольшой аул Кубачи, с древних времен славящийся на весь Кавказ производством холодного оружия. В селение можно было добраться только по узкой горной тропинке, местами шириной со ступню ноги. Сюда М.С., ведомый проводником, приходил несколько раз. здесь он осуществил свою потайную мечту - оседлать коня, здесь он отыскал уникальную рукопись арабского интеллектуала аш-Шанкити. самый ранний сохранившийся источник по теории мистической любви к Богу, которая практиковалась мусульманскими мистиками суфиями. Помню, с каким азартом мы склонялись над выписками из рукописи. М.С. уже готовил статью про этот памятник, увы, он ушел, даже не успев опубликовать этой статьи.
Как-то я попросил его приобрести в Дагестане небольшое сочинение известного мусульманского средневекового философа аль-Газали. Он приехал и сказал, что нужной книги, к сожалению не было, но он купил для меня другое, не менее редкое издание: трактатовы Ибн Араби. Наотрез отказавшись взять деньги. М.С. пообещал: «Я поеду в Дагестан осенью, обещаю найти нужную вам книжку». В сентябре раздался звонок: радостный голос М.С. возвестил, что его поиски увенчались успехом - я могу приезжать за книгой. «Ну что вы. как можно, перестаньте», - запротестовал он. после когда я объявил о намерении возместить хотя бы эту его трату.
Создавалось впечатление, что сам М.С. - человек «серебряного века», далекий от сегодняшних, обыденных реалий. В каждом его жесте сквозило благородство, учтивость и глубинная врожденная интеллигентность, всегда отличавшая лучших представителей «старой» школы. Он вменил себе в правило подавать дамам пальто, всегда предлагал свою помощь, чувствуя
малейшую в ней потребность. При обращении или упоминая кого-либо из общих знакомых, он вставлял перед именем «уважаемый». Помню, после смерти С.С. АверинцеваМ.С. на своем занятии попросил почтить его память минутой молчания. На лекциях он всегда говорил с глубоким уважением и пиететом о своих учителях, о предшественниках, о коллегах. Не оставляло ощущение, что в эти моменты за его спиной, словно огромные тени, вырастали фигуры давно ушедших ученых: В.Р. Розена. В.Ф.Гиргаса. И.Н. Винникова. И.Ю. Крачковского. Х.К. Баранова и др. Порой, речь заходила о менее известных исследователях. Тогда М.С. начинал рассказывать об их жизни и увлечениях. так. что они представали, как живые. Возникало восторженное ощущение причащения к великой традиции.
Посвящая практически все свободное время преподаванию и своим ученикам, он подчас не спешил публиковать даже ключевые результаты своей обширной научной работы. Будучи приверженцем досконального подхода к работе. М.С. не выносил торопливости и никогда не спешил ставить точку в очередном исследовании. В результате остались незавершенные статьи, подготовленные к критическому изданию уникальные тексты, материалы к курсу истории арабской литературы, одной из самых заветных его работ.
Однажды М.С.. придя как всегда на лекцию, сообщил о смерти видного отечественного востоковеда, специалиста по Индонезии Б.Б. Парникеля: «Он был не только превосходным ученым и знатоком в своей области... это. конечно, прекрасно, но не самое главное. За все то время, что я его знал, он не сделал никому ни одной подлости, честнейший человек...». Затем он. задумавшись, добавил, говоря о своих ровесниках-востоковедах: «Нас становится все меньше и меньше...». Эта фраза прозвучала за несколько месяцев до его собственной кончины. С уходом М.С. мир лишился не только прекрасного ученого-эрудита. но и замечательного человека, а порядочных людей становится все меньше и меньше...
А потом была скромная процедура прощания в морге Института Склифосовского. Гулкий шум вентиляционных турбин заглушал слова скорби, морозный воздух свежей струей врывался в теплое помещение...
П. В. Башарин
Если пытаться найти одно-единственное прилагательное, чтобы описать Максима Сергеевича Киктева. каким знали его мы, студенты тогда еще факультета теоретической и прикладной лингвистики РГГУ. изучавшие в качестве первого языка арабский, то первым напрашивается слово «необычный». Что говорить, нам неслыханно повезло с преподавателями, нас учили выдающиеся ученые, замечательные люди. Но именно Максим Сергеевич с первого взгляда отличался от всех остальных. в особенности от лингвистов и преподавателей языков, имевших отношение к нашей восточной кафедре. По всему было видно, что он настоящий филолог (именно «любящий слово»), при этом нисколько не похожий на тех. кого мы могли видеть на историко-филологическом факультете. Максим Сергеевич был явно сам по себе. И это хорошо проявлялось в мелочах.
Начать с его голоса, деликатного, когда он обращался к кому-то из нас. и гремящего, когда он читал. Суры Корана, касыды арабских поэтов, фрагменты из новоарабской литературы, тексты из хрестоматии по египетскому диалекту. Мы. особенно на втором курсе, когда только познакомились с Максимом Сергеевичем, не знали язык на том уровне, чтобы по-настоящему вникнуть во все, что он нам демонстрировал: многообразие значений слов, звукопись, построение текста, да и просто красоту того или иного произведения. Но не проникнуться этой мощью мы не могли. Манеры у Максима Сергеевича были почти что изысканные, и при этом он мог ввернуть какое-нибудь жаргонное слово вроде врубить в значении «включить магнитофон». Прекрасный, богатейший русский язык - не припомню другого человека, который бы употреблял глагол довлеть в первоначальном значении с дательным падежом! Что говорить о его колоссальной эрудиции, которая проявлялась буквально на каждом занятии. Максим Сергеевич часто отклонялся от основной темы, и мы узнавали массу фактов и цитат из арабской (и русской!) литературы.
Собственно говоря. Максим Сергеевич не осуществлял учебного процесса в привычном понимании - насколько можно судить, он сам не так понимал предназначение своих занятий. Он не устраивал зачетов, вообще ничего с нас не спрашивал, просто рассказывал и показывал. (Один-единственный раз он предложил нам почитать арабское стихотворение - для нас это
оказался плачевный опыт.) Если и предъявлял требования, то. в основном, это касалось наших опозданий на занятия. А мы просто слушали, как он читает и переводит тексты. Переводил он необыкновенно ответственно и тщательно, для одного слова мог привести целый филологический экскурс с интереснейшими примерами (однажды таким примером стал гимн Судана, который Максим Сергеевич сам спел!). Нередко он украшал занятия интереснейшими историями из собственной жизни, в основном, касавшимися его путешествий по арабским странам. И вот теперь у нас. помимо конспектов в тетрадях (хотя он почему-то был против того, чтобы за ним записывали, объясняя это тем. что если записал - значит, забыл), остались аудиозаписи. на которых он читает тексты из упоминавшейся хрестоматии. В памяти сохранились его красочные рассказы и просто фразы. И в моем книжном шкафу стоит ливийское издание Корана, которое Максим Сергеевич неожиданно подарил мне прямо на занятии, узнав, что у меня день рожденья.
Г. Дурново
<Ы>
Поступив в РГГУ летом 1995 года, я еще не подозревала, что судьба привела меня таким образом к арабскому языку. В сентябре начались студенческие будни и первые робкие попытки приоткрыть совершенно неведомый нам прежде мир. А еще годом позже наша группа познакомилась с Максимом Сергеевичем. Как сейчас, помню первые впечатления. Во-первых. было тяжело. Первые курсы и так не просты, а тут еще странный преподаватель, которому мало отведенной для нас пары в неделю. Он готов сидеть и две. и три и больше, лишь бы успеть прочитать и разобрать как можно больше глав Корана, священной книги мусульман. Мы сидели допоздна, полусонные. а Максим Сергеевич читал, раскладывал перед нами свои записи и схемы, согласно которым, пусть и не обычный, но все-таки текст представал поистине божественным творением -настолько совершенно было его строение и гениален язык.
Да. мы не могли сравниться с ним в декламировании Корана (читать по-арабски нам было еще трудно), мы не всегда успе-
вали уследить за всеми параллелями, которые проводил наш учитель, многое из того, что он говорил, вылетало из головы, и тогда он терпеливо повторял тему снова. Но постепенно мы начали получать все большее удовольствие, слушая его. Как много нужно проделать работы, сколько времени провести согнувшись над тысячами рукописей и книг, чтобы вот так стоять сейчас у доски! Казалось, перед нами не исследователь, а живой классик самой арабской литературы, причем современник как Нагиба Махфуза. так и классиков Абу Нуваса. Абу Аля аль-Маарри. аль-Мутанабби. Исчерпав отведенные нам на изучение языка Корана полгода. Максим Сергеевич поставил перед собой и нами новую задачу - пройти путями арабской литературы от самых ее истоков еще в доисламской эпохе вплоть до наших дней.
Особенность занятий с ним заключалась в том. что он не просто рассказывал об исторических обстоятельствах, в которых жил и творил тот или иной автор, и о перипетиях их жизни. Так же как с Кораном, он шел от текста: читал, переводил, разбирал, комментировал. И опять строки, смысл которых в наши дни способен понять далеко не каждый араб, оказывались наполненными богатым содержанием да еще и мастерски построенными по традиционным правилам арабского стихосложения. Таких знатоков классической арабской поэзии, как наш учитель, были единицы за всю историю российской арабистики.
Я бесконечно благодарна ему за эти уникальные знания. Возможно, не на самую благодатную почву они упали, но они не пропали зря. Главное, что они заложили основу, из которой постепенно выросли понимание, уважение и искренняя любовь к чужой культуре. Я помню, что когда, наконец, оказалась в Каире, моей первой мыслью было - вот он город, о котором мы столько слышали! Город, по которому ходил Максим Сергеевич, который он так любил, город, воспетый его любимым писателем и великим романистом Нагибом Махфузом. недавно также покинувшим этот мир. Вплоть до того, что блуждая по бесконечным переулкам старинного каирского рынка Хан эль-Халили, мы искали в первую очередь кафе эль-Фишави, куда, по рассказам, любят захаживать представители египетской интеллигенции и часами беседовать, потягивая крепкий кофе с кардамоном и время от времени прикладываясь к трубке кальяна. Совершенно чужой, многолюдный, шумный и грязный город благодаря Максиму Сергеевичу стал нам родным еще до того, как мы впервые там очутились.
Много можно было бы еще рассказать о Максиме Сергеевиче, но от этого не станет менее больно и грустно. Как хотелось бы однажды п рийти в университет и еще с порога почуять ароматный специфический запах табака, который не может означать ничего другого, как то, что учитель уже в аудитории, а ты, как всегда, опаздываешь.
Н. Ландо
Максим Сергеевич Киктев-это один из немногих Учителей. «Учителей» именно с большой буквы. Такие Учителя нечасто встречаются в жизни, но каждая встреча запоминается на всю жизнь.
Когда стало известно о смерти Максима Сергеевича, трудно сказать, что было более болезненным: осознание того, что его больше нет. или понимание, сколького мы. его ученики, лишились.
Поверить в его смерть было трудно особенно потому, что он был очень живой. Жизнь просто лилась из него при каждом слове, движении. В аудитории, где мы с ним занимались, стоял стол буквой «О« и, чтобы видеть сразу всех учеников, Максим Сергеевич всегда лихо перемахивал через этот стол и усаживался в центре. Той осенью умерло много достойных людей. И каждый раз. когда я видела, как он перепрыгивает через стол, в голове мелькала мысль, что хотя бы ему ничего не грозит...
Сколько раз и от более молодых людей можно услышать: «Хотелось бы выучить это. сделать то. но вот уже поздно, нет времени, этого я неуспею». Максим Сергеевич никогда не говорил ничего подобного. Напротив, как-то он провел параллель между какими-то словами в арабском и иврите и. сделав это, сказал: «Я еще не знаю иврита, но обязательно его выучу».
Неизменно потрясало, сколько он знает и насколько он не «выпячивает» свои знания. Нередко от какой-нибудь суры Корана разговор уходил совсем далеко, но. о чем бы Максим Сергеевич ни говорил, его можно было слушать, не отрываясь.
И. что особенно в нем восхищало, ему все было действительно интересно. Казалось бы. который раз он рассказывает немногочисленным ученикам про классический арабский
язык, читает с ними суры Корана, но все равно видно, что ему это интересно, что ему хочется передать студентам этот интерес. Видно было, как он любит арабский язык. И азарт его был удивительно заразителен.
Занятие всегда начиналось с того, что на стол выкладывались разные варианты перевода Корана. Максим Сергеевич читал часть суры, рассказывал про особенности текста в этом отрывке, переводил сначала почти дословно, потом более литературно. а затем обращался к ученикам: «А что говорит по этому поводу Игнатий Юлианович?Л Нури Османович?». Максим Сергеевич всегда обращался к переводчикам по именам, как будто они незримо там присутствовали.
Максим Сергеевич никогда не давал никаких заданий, никогда не требовал, чтобы студенты что-то сами читали или переводили, не требовал, чтобы лекции записывались, кажется, он даже не любил, когда кто-то записывал слишком подробно, но при этом каким-то образом все запоминалось. И в какой-то момент ученики вдруг осознавали, что почти все понятно.
Бывало, правда, что Максим Сергеевич спрашивал что-то во время занятия, и какой же стыд охватывал, если ты не мог ответить на вопрос. В таких случаях Максим Сергеевич возмущался и грозно повторял, что если до второго курса язык не выучил, то не выучишь уже никогда.
Если Максим Сергеевич приводил какой-то пример и выбирал кого-то из студентов в качестве показательного собеседника. после он внимательно вглядывался в человека и обеспо-коенно спрашивал: «Вы не обиделись? Ведь это только пример! Я вас не обидел?».
Чего Максим Сергеевич не переносил, так это нетерпимости. Это. пожалуй, было единст венным, что неизменно выводило его из себя. Любого рода нетерпимость немедленно заставляла его отвлечься и попытаться каким-то образом - спором или соответствующей случаю историей - вразумить собсседника. Связанные с происходящим истории вплетались в наши занятия истинно по-восточному.
О Максиме Сергеевиче можно долго вспоминать, и чем больше вспоминаешь, тем больше начинает всплывать в памяти. Благодаря его занятиям, арабский язык открылся для меня новой, увлекательной стороной, которой до того я просто не замечала. Хочется рассказать и о его джентльменстве, и еще о собственно занятиях, однако когда-то приходится остановиться...
С. Лахути
С именем Максима Сергеевича Киктева у меня связаны самые лучшие и теплые воспоминания не только студенческой поры, но и всей, пусть не такой еще долгой, жизни. Жизни, которая измеряется не временными интервалами: количеством прожитых дней, месяцев, лет. а их качеством, наполнением.
Несомненно, для меня встреча с Максимом Сергеевичем стала тем поворотным, ключевым моментом, который определяет на длительный срок отношение к литературе, языку, творчеству. й. наконец, к самой жизни.
Незаметно для меня. Максим Сергеевич стал Учителем Жизни, а не только и не столько учителем арабской литературы и языка. Трудно сказать, что первоначально было на наших занятиях - знакомство с высокими образцами классической арабской поэзии и литературы или поиск подлинной сущности жизни-смерти, добра-зла, любви-ненависти, ответов на вечные вопросы человеческого бытия. Конечно, все это шло параллельно, в единой и неразрывной связи друг с другом.
Каждое наше занятие превращалось в общение-радость.
И дело здесь не в методике преподавания, способе подачи материала, а. прежде всего, в самом человеке. Увлеченность делом, страстность, «горение» Максима Сергеевича, безусловно, передавались его ученикам. разжигали интерес и - возможно. самое главное - вдохновляли на поиски, оценки, выработку собственного видения. Он не любил назиданий, не настаивал на конкретной интерпретации того или иного художественного произведения, а давал разные варианты его прочтения. Но это ни в коем случае не означало размытости собственных позиций, где-то он был бескомпромиссен и непримирим. Но важно, что он был настоящим во всех своих проявлениях: настоящим человеком, ученым, учителем.
Максим Сергеевич был убедителен, ему хотелось верить, и мы верили. Он пользовался безоговорочным доверием учеников благодаря своим энциклопедическим знаниям, тщательному подбору материала, его скрупулезному анализу. И все это, наряду с тонким чувством юмора, доброжелательностью и интеллигентностью было обречено на успех у слушателей.
Да. Учитель, именно так, как бы пафосно и высокопарно это не звучало. И больше такого уже не будет, Максим Сергеевич незаменим.
Земной путь его закончился, он ушел, а вместе с ним и весь
колоссальный опыт, знания, особое мировоззрение и отношение к литературе. поэзии, языку, творчеству.
Часто ловишь себя на мысли о том. а что бы сказал по такому-то поводу Максим Сергеевич.
11о мне кажется, главное, что он оставил своим ученикам в наследство - это определенное направление, общая тенденция, способ отношения к языку, поэзии, творчеству. А еще привил вкус к поэзии и научил наслаждаться ею.
Вспоминаю последнее наше занятие. Оно было посвящено Абу Аля аль-Маарри, одному из любимых поэтов Максима Сергеевича. Как обычно. Максим Сергеевич был увлечен, энергичен и убедителен. В моей памяти Максим Сергеевич останется таким навсегда. Мы начали читать произведение Маарри на смерть ханафитского факиха, но так и не успели дочитать до конца... Может, это и символично, что отсутствует законченность. логическое завершение наших занятий. Одно из часто цитируемых выражений Максима Сергеевича - это слова халифа Омара: «Будьте сосудами книги и родниками знания». Для своих учеников Максим Сергеевич был именно таким.
А. Аюпова
