ВРУНЫ И ФАНТАЗЕРЫ КАК ПАТТЕРН ЛОКАЛЬНЫХ ТЕКСТОВ ХХ В Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 82.0

Э.Ф. Шафранская

Вруны и фантазеры

как паттерн локальных текстов ХХ в.

В статье рассматривается один из паттернов локальных текстов, которые складывались в межкультурной коммуникации в городах-«вавилонах»: Омске, Ташкенте, Алма-Ате. Этот паттерн — реальные и одновременно легендарные личности, странные люди, городские сумасшедшие.

Ключевые слова: локальный текст; паттерны; Ташкент; Алма-Ата; Омск.

Локальные тексты культуры и литературы — исследуемая проблема в современном литературоведении (см.: [9, 10, 12, 14-16 и др.]). Локальный (именной, топонимический) текст — это совокупность растиражированных в культуре и словесности (устной и письменной) представлений о месте, деталей этого места, прецедентных единиц речи, фольклора, мифологии, образов знаковых личностей — с их нравами, ментальностью, поведением, жестами, этнографическими характеристиками — всего того, что с течением времени становится сводом стереотипов о месте, или локальным текстом. По мере накопления исследовательских материалов о локальных текстах шел поиск терминологии — «строительной» единицы локального текста: как называть тот типологический материал, посредством которого выстраиваются локальные тексты? После ряда описательных единиц, не совсем удачного слова «штамп» (несет многозначные смыслы), какое-то время исследователи пользовались «сигнатурой» (термин Т.В. Цивьян), однако к нынешнему времени небезуспешно прижился термин «паттерн».

Итак, паттерн — одно из слагаемых локального текста; паттерны, принадлежащие разным топонимическим текстам, типологичны; это могут быть культурные артефакты, особенности ландшафта, климата, архитектура, гастрономический ряд, специфическая городская ментальность, имена собственные как знаки-символы культурного и исторического пространства города, городские социальные институты и пр.

В ряде больших городов на определенных историко-культурных этапах среди горожан появляются неординарные личности, на глазах очевидцев становящиеся персонажами городского фольклора, мифологии, — «местные сумасшедшие». Они — мета хронотопа; их след в городской культуре настолько заметен, что не мог не отразиться в литературе, художественной и мемуарной, став, таким образом, паттерном локальных текстов.

Выбор городов, рассмотренных в статье, с одной стороны, случаен; с другой — закономерен для контекста ХХ в.: Ташкент вобрал в себя почти все

народы, проживавшие на территории СССР, и даже за ее пределами, — сначала в период колонизации Туркестана, а позже — во время эвакуации времен Второй мировой войны; Алма-Ата — город, заложенный русскими колонизаторами и ставший спасительным локусом времен той же войны; Омск, колча-ковская столица, центр Сибири, резиденция Верховного правителя конца второго десятилетия ХХ в., наводненная беженцами. Это — города-«вавилоны», в которых на определенном историческом витке оказывается много пришлых, людей, привносящих в устойчивый узор городской культуры иные, «неместные» детали. Возможно, что при таком стечении обстоятельств энергия города провоцирует неординарное поведение, не вписывающееся в общепринятую норму.

Самый «ташкентский» из романов Д. Рубиной — «На солнечной стороне улицы» [4]. Рассказчица так и называет город — Вавилон, многонациональная, поликультурная, многоязычная колониальная столица, с карнавальными перевертышами и переодеваниями, травестиями и трансвеститами. Рассказчица не отстраненный наблюдатель, она участник карнавального действа: и зритель, и режиссер, и его координатор. В городе-карнавале не может не быть органичных ему фигур — юродивых, монстров, клоунов. Ими наполнен ру-бинский Ташкент: городские сумасшедшие, трансвестит Маруся, юродивый Роберто Фрунсо, стиляга Хасик Коган, «дирижер», баскетболистка-великанша — их дороги, проложенные через все локусы города, так или иначе пересекаются в эпицентре карнавала, историческом месте — Сквере революции. Именно в нем, в Сквере, сконцентрирована карнавальная энергия города: его «одежды», яркие, монументальные, скидываются по-карнавальному быстро (нет времени на обдумывание деталей «костюма», главное — успеть влиться в праздник, озадачить метаморфозой), удивляя участников действа травестий-ными перевоплощениями (в романе речь идет о смене памятников, устанавливаемых на одном и том же месте в течение всего ХХ в.). Д. Рубина дважды упоминает имя художника Волкова1, который «чудно» одевался, «как испанский гранд»: берет, короткие панталоны, короткий плащ, подкова на руке — от беспросветной бедности; сегодня же картины Волкова продаются на международных аукционах по баснословным ценам. О Волкове современники пишут как о дервише, пешком исходившем все тропы Средней Азии, своим внешним видом эпатировавшем «нормальную» советскую публику: с браслетами на руках и ногах, в черной накидке, с подкрашенными бровями. (Таким, как в романе Д. Рубиной, предстает Волков и в воспоминаниях художника В.И. Уфимцева, приехавшего в 1920 г. из Омска в Ташкент, см.: [8: с. 44-61].)

Ученик Волкова, художник Г.Н. Карлов, вспоминает, как впервые увидел маститого художника: крепкого сложения, с красивым лицом, с подведенными черными бровями (все, кто описывает Волкова, упоминают эти особенные брови). Как-то Волков, получив ответственный заказ — оформление Дома

1 Александр Николаевич Волков (1886-1957)

— художник и поэт.

Красной Армии, позвал на помощь ученика. Материалы готовы, не готов был Волков: нечего надеть. Художник оглядел свою мастерскую, увидел большую черную простыню, висевшую в виде фона для незаконченного натюрморта, хлопнул себя по лбу, снял эту простыню, один ее конец — за пояс, другой перекинул через плечо, на голову водрузил черный берет жены — и образ «черного рыцаря» был готов. При этом Александр Николаевич сказал, что если его эскизы одобрят, то он останется в этом костюме навсегда. Эскизы были приняты. Волков остался в памяти современников, своих и нынешних, именно таким: в «плаще», берете и с браслетом-подковой (см.: [3: с. 25-27]).

Художники 1920-х делились на две группы: правые, реалисты, и левые, авангардисты. За левые вкусы и настроения молодых художников не только прорабатывали, но и били. Одна из выставок Волкова проходила в здании университета. Обсуждение экспозиции закончилось потасовкой. Недоброжелатели Волкова пришли с наполненными карманами и палками и, по команде своего лидера, художника Горского, закидали волковцев фруктами и камнями. Так, в битве, рождалось новое искусство.

В анналах Волков остался народным художником Узбекистана. Его картины «Гранатовая чайхана», «Девушки с хлопком» — в Третьяковской галерее; немалая коллекция — в Музее искусства народов Востока.

Рубинская Алма-Ата в романе «Русская канарейка» тоже пестрит полуряжеными, полусумасшедшими: «Встреча с безумцами всегда была — нечаянный театр. Две его знакомые чокнутые старушки ездили в троллейбусе номер девять — от проспекта Ленина до кинотеатра "Целинный"» [5: с. 35].

Однако певцом Алма-Аты, пионером в создании алма-атинского текста русской культуры был Юрий Домбровский. Его Алма-Ата тоже населена чудаками: «Здесь же печально бродит между ларьками некая туманная личность. Завсегдатаи знают, что это актер и поэт-новеллист. У него страшное, иссиня-белое, запойное лицо. Из театра его сократили, и вот он теперь ходит по рынку и гадает. Под мышкой у него толстый фолиант "Как закалялась сталь" — издание для слепых. Он кладет его на колени, распахивает и гадает» [2: с. 83]. Когда нестандартное поведение и облик этого чудака вызывали неудовольствие соседей, его вызывали в милицию, где он подписывался как «Гений I ранга Земли и Галактики». Его облик напоминал ташкентского Волкова: «плоский и какой-то стремительный берет», «голубой плащ с финтифлюшками», «широкие брюки из мешковины». Имя этого чудака — Сергей Калмыков2. Картина Алма-Аты без этой фигуры сегодня непредставима. Множество работ Калмыкова экспонируется в Государственном музее искусств им. Абылхана Кастеева. Одна из них стала предтечей петрово-водкинского «Купания красного коня». «...Как хорошо, что на одного чудака в Алма-Ате стало больше» [2: с. 92], — резюмирует рассказчик Домбровского. (В программе конференции учителей г. Алматы в 2015 г. демонстрировался фильм

2 Сергей Иванович Калмыков (1891-1967) — художник, декоратор, писатель.

об Алма-Ате, снятый учениками старших классов: главным образом в сюжете фильма был одинокий бродяга, в виде тени, фигуры, уплывающей и расплывающейся на фоне городских достопримечательностей, сопровождавшей все кадры киноленты. Горожане-зрители без труда узнали эту «тень», а для гостей этот образ стал недостающим фрагментом в «пазле» алма-атинского текста.)

В Омск 1920-х в связи с катаклизмами, вызванными революцией и гражданской войной, хлынули беженцы. Среди них оказалось много художников и поэтов, бежавших из столиц империи. Всех притягивало место встречи. Главным островком культуры Омска стал дом Антона Сорокина3, «писательского короля», как он называл себя сам.

«Огромный оригинальный талант», «гонимый и непризнанный», «футуристическая глыба Великой Правды», — так отзывался о Сорокине тогдашний омич Давид Бурлюк [13: с. 7, 9].

Омский литератор Б.Д. Четвериков писал об Антоне Сорокине как о местной знаменитости, он выглядел хилым и безумным. Многим запомнился тем, как не раз в ходе чужого концерта вдруг появлялся на сцене и, установив зажженную свечу, начинал читать свои творения. Публика негодовала, свистя и крича. Не обращая ни на кого внимания, Сорокин продолжал свое выступление. После гасил свечу и кидал зрителям свои маленькие книжки (см.: [13: с. 34-35]). Это была одна из разновидностей скандалов Сорокина — жанр, с которым он вошел в историю литературы.

Омский очевидец перформансов Сорокина, В.И. Уфимцев вспоминает о «заборных» скандалах: на длинном сером заборе в центре города располагались творения Сорокина, самое выдающееся — нарисованная горящая свеча, с которой стекала надпись «Антон Сорокин», были также изображения поэта и художника в виде распятия на кресте, автопортреты с черепами, работы назывались «Рапсодии» и «Прелюдии», одни подолгу висели, другие, оторванные ветром, носились по улицам. Сам Сорокин описывает свои «заборные» скандалы так: «На заборах омских улиц, главным образом около гостиницы "Европа", на самом бойком месте, мною вывешивалась ежедневно заборная газета, там я выкидывал цирковые антре. Сегодня в три часа здесь пройдет Антон Сорокин, мозг Сибири, и раздаст подарки. Ждала всякий раз толпа, которая получала портреты Антона Сорокина и всякий отброс, пуговицы, спички, папиросы, перья и прочую чепуху, ничего не стоящую. В тот день на заборе было двадцать портретов Антона Сорокина, печального, радостного, плачущего, смеющегося, показывающего нос и т. д. и надпись: жизнь писательского диктатора в портретах. Толпа невероятная, давка, смех и издевательство, портреты были сорваны, а я арестован» [6: с. 53-54]. Так, по словам омского писателя В.Г. Уткова, выражался трагический протест писателя против обывательщины и рутины [11: с. 22]. Сорокин называл себя «писательским Королем», «национальным сибирским писателем». К форме своего

3 Антон Семенович Сорокин (1884-1928) — художник и писатель.

творчества, самовыражения — скандалам и обструкции — он относился как к произведению искусства.

Объявив себя лауреатом Нобелевской премии, Сорокин зазывал в свой дом посмотреть на Асеева, Пастернака (которые там никогда не бывали). Гости с ходу включались в игру, вспоминает Л. Мартынов [11: с. 21]. В Сибири имя Сорокина было на устах: о нем складывались литературные анекдоты, предания, байки, слухи, которыми Сорокин сам режиссировал, а после описывал, хитроумно подсовывая свои статьи в сибирские издания, рождая очередной скандал.

О значении фигуры Сорокина в истории и о его месте в портрете Омска сказано очевидцем: «Он был такой же городской достопримечательностью, как каланча, как Любинский проспект, как купленный городским головой у бельгийцев железный мост через Омку или горделивая память о том, что Достоевский прошел через "мертвый дом" именно здесь» [11: с. 9-10], иными словами, фигура Сорокина в городской мифологии стала паттерном омского текста.

Сорокин в Омске был не единственным «фантазером». Мемуаристы предреволюционных лет вспоминают «футуриста жизни» Владимира Гольдш-мидта, проповедовавшего «солнечные радости тела».

Сначала Гольдшмидт прославился в Москве 1920-х: он заказал скульптору В. Ватагину статую, изображающую его самого в полный рост. Статуя была готова, привезена в белом покрывале к Большому театру. Кроме друзей, собралась толпа зевак. «Снять шапки», — выкрикнул при открытии памятника себе Гольдшмидт. Публика была обескуражена, увидев обнаженную скульптурную фигуру, стала роптать и свистеть. «Памятник» простоял несколько часов, впоследствии его «арестовала» милиция и увезла на телеге (см.: [1]). Публичные перформансы футуриста Гольдшмидта перемежались кулуарными. Современники вспоминают: «Кабачок, где полуобнаженные женщины и девушки, с лицами, размалеванными, как вывески гостиниц, мешались с буржуазными любопытствующими дамами, пьяными солдатами и напудренными dandy. Гольдшмидт, ломающий о свою голову доску, одетый в красный муар, а иногда совсем обнаженный, выкрашенный в коричневую краску "под негра", проповедует здесь "Радости тела". Бурлюк, не отрывая лорнет от глаз, кричит: "Мне нравится беременный мужчина"» [7: с. 110].

В судьбах упомянутых нами фантазеров 1920-х случались «странные сближенья». Художник В.И. Уфимцев, совершив географический кульбит — из Омска в Среднюю Азию, пишет о том, как встречал Гольдшмидта сначала в Омске, еще до революции, «полуобнаженным», «как гладиатор на картинке», ему вслед шептали «футурист духа», а потом, после революции, в 1920-х, в Самарканде: здесь Гольдшмидт рассказывал, «как равный о равных», о Маяковском, Каменском. Позже Уфимцев встречался с Гольдшмидтом в Алма-Ате и Ташкенте, где «футурист духа» выступал с сеансами гипноза (см.: [8]).

Когда Гольдшмидт с «магнетическими» сеансами приехал в Ташкент, он вдруг собрался жениться. Свадьбу отпраздновали в доме А.Н. Волкова («странные» люди притягивали друг друга). Наутро невесту выкрали ее родители, решив, что за такого жениха можно пойти, только находясь под гипнозом. Волков и Гольдшмидт пошли отбивать невесту: выставили чужую дверь — приехала милиция, оба дебошира были арестованы, мальчишки кричали: «Футуристов ведут».

Владимир Гольдшмидт писал стихи, воспоминания, разрабатывал теорию йоги, однако после его смерти архив был утерян (см.: [1: с. 55]).

По каким-то метафизическим законам все названные в статье персонажи так или иначе пересекались — если не были знакомы лично, то ходили по одним тропам. Их объединяет неординарный талант, за который они были гонимы при жизни: не вписывались ни творчеством, ни поведением в принуждаемую властями матрицу. Атмосфера ушедшего времени городов-«ва-вилонов» — Ташкента, Алма-Аты и Омска — без знакомства с этими фантазерами будет неполной. Их образы, упоминаемые в русской литературе, в пространстве локальных текстов становятся паттернами соответствующих топонимических пространств.

Библиографический список

Источники

1. Волков В.А. Мозаика воспоминаний // Мастер «Гранатовой чайханы»: Живопись. Поэзия. Друзья. М.: Ньюдиамед, 2007. С. 46-61.

2. Домбровский Ю.О. Факультет ненужных вещей: роман. М.: Новая газета, 2011. 720 с.

3. КарловГ.Н. Товарищ жизнь: Воспоминания. Ташкент: Ёш гвардия, 1987. 93 с.

4. Рубина Д.И. На солнечной стороне улицы: роман. М.: Эксмо, 2006. 432 с.

5. Рубина Д.И. Русская канарейка: роман: в 3 кн. Кн. 1: Желтухин. М.: Эксмо, 2014. 480 с.

6. Сорокин А. Тридцать три скандала Колчаку / подготов. текста, примеч. и предисл. И.Е. Лощилова, А.Г. Раппопорта. СПб.: Красный матрос, 2011. 148 с.

7. Толстая Е.Д. «Деготь или мед»: Алексей Н. Толстой как неизвестный писатель (1917-1923). М.: РГГУ, 2006. 685 с.

8. Уфимцев В.И. Говоря о себе: Воспоминания. М.: Сов. художник, 1973. 172 с.

Литература

9. Диалог культур: поэтика локального текста: материалы V Междунар. науч. конф. (г. Горно-Алтайск, 26-29 сентября 2016 г.): в 2 т. / под ред. П.В. Алексеева. Горно-Алтайск: РИО ГАГУ, 2016.

10. Абашев В.В. Пермь как текст: Пермь в русской культуре и литературе ХХ века. Пермь, 2008. 495 с.

11. Лощилов И.Е., Раппопорт А.Г. «Это не литература, это вне литературы. Тем хуже для нее...» // А. Сорокин. Тридцать три скандала Колчаку. СПб.: Красный матрос, 2011. С. 7-27.

12. Люсый А.П. Крымский текст в русской литературе. СПб.: Алетейя, 2003. 314 с.

13. Омские озорники. Графика 1910-х - 1920-х годов из собрания Омского областного музея изобразительных искусств имени М.А. Врубеля: по материалам выставки к 100-летию со дня рождения поэта Л. Мартынова (май, 2005 г.) / авторы-сост.: И.Г. Девятьярова, Т.В. Еременко; науч. ред. Ф.М. Буреева. Омск: Омскбланкиздат, 2010. 114 с.

14. Соболева О.В. Венецианский текст в современной русской литературе: продолжение и преодоление традиции // Вестник Пермского университета. 2010. Вып. 5 (11). С. 184-188.

15. Топоров В.Н. Петербургский текст. М.: Наука, 2009. 820 с.

16. Шафранская Э.Ф. Ташкентский текст в русской культуре. М.: Арт Хаус медиа, 2010. 304 с.

References Istochniki

1. Volkov ^А. Моzaika vospominanij // Маster «Granatovoj chajxany'»: Zhivopis. Poe'ziya. Druz'ya. М.: N'yudiamed, 2007. S. 46-61.

2. Dombrovskij ТО. Fakultet nenuzhny'x veshhej: roman. М.: Novaya gazeta, 2011. 720 s.

3. ^rlov G.N. ^varis^ zhizn': Vospominaniya. Таshkent: Yosh gvardiya, 1987.

93 s.

4. Rubina D.I. Na solnechnoj storone uliczy': roman. М.: E'ksmo, 2006. 432 s.

5. Rubina D.I. Russkaya kanarejka: roman: v 3 kn. Kn. 1: Zheltuxin. М.: E'ksmo, 2014. 480 s.

6. Sorokin А. Tridczat' tri skandala ^lchaku / podgotov. teksta, primech. i predisl. I.E. Loshhilova, А^. Rappoporta. SPb.: Krasny'j matros, 2011. 148 s.

7. Тоlstaya Е.D. «Degot' ili myod»: Аleksej N. Talstoy kak neizvestny'j pisatel' (1917-1923). М.: RGGU, 2006. 685 s.

8. Ufimczev V.I. Govorya o sebe: Vospominaniya. М.: Sov. xudozhnik, 1973. 172 s.

Literatura

9. Dialog kul'tur: poe'tika lokal'nogo teksta: materialy' V Меzhdunar. nauch. konf. (g. Gorno-Аltajsk, 26-29 sentyabrya 2016 g.) / pod red. P.V. Аlekseeva: v 2 t. Gorno-А^к RIO GAGU, 2016.

10. Kbashev V.V. Perm' kak tekst: Perm' v russkoj cul'ture i literature ХХ veka. Perm', 2008. 495 s.

11. Loshhilov 1Е., Rappoport А.G. «E'to ne literatura, e'to vne literatury'. Tеm xuzhe dlya neyo» // А. Sorokin. Tridczat' tri skandala КокМ^. SPb.: Krasny'j matros, 2011. S. 7-27.

12. Lyusy'jА.Е Kry'mskij tekst v russkoj literature. SPb.: Аletejya, 2003. 314 s.

13. Оmskie оzorniki. Grafika 1910-1920-х godov iz sobraniya Оmskogo оЬ^^ nogo muzeya izobrazitel'ny'x iskusstv imeni М.А. Vrubelya: pо materialam vy'stav-ki k 100-letiyu sо dnya rozhdeniya poe'ta L. Marty'nova (maj, 2005 g.) / avtory'-sost.: I.G. Devyat'yarova, T.V. Eremenko; nauch. red. ЕМ. Bureeva. Оmsk: Оmskblankizdat, 2010. 114 s.

14. Soboleva О.У. Venecianskij tekst v sovremennoj russkoj literature: prodolzhenie i preodolenie tradicii // Vestnik Permskogo universiteta. 2010. Vy'p. 5 (11). S. 184-188.

15. То_porov V.N. Peterburgskij tekst. М.: Nauka, 2009. 820 s.

16. Shafranskaya E.F. Tashkentskij tekst v russkoj kul'ture. М.: Art Xaus Media, 2010. 304 s.

E.F. Shafranskaya

Liars and Fantasizers as a Pattern of the ХХ Century Local Texts

The article deals with one of the local text patterns formed in the process of intercultural communication in such Babylon-type cities as Omsk, Tashkent, or Alma-Ata. The pattern concurrently represents real-world and legendary persons, eccentrics, and local idiots. Keywords: local text; patterns; Tashkent; Alma-Ata; Omsk.