CC BY
50
14. Диалогическая речь - основы и процесс. I международный симпозиум: доклады и выступления. Йена (ГДР), 8-10 июня 1978 г. Тбилиси, 1980.
15. Гак В.Г. Высказывание и ситуация. Проблемы структурной лингвистики. 1972. Москва, 1973. References
1. Paducheva E.V. Pragmaticheskie aspekty svyaznosti dialoga. Izvestiya AN SSSR. Seriya literatury i yazyka. 1982; T. 41, № 4.
2. Valyusinskaya Z.V. Voprosy izucheniya dialoga v rabotah sovetskih lingvistov. Sintaksis teksta. Moskva, 1979.
3. Holodovich A.A. O tipologii rechi. Problemy grammaticheskoj teorii. Leningrad, 1979.
4. Valgina N.S. Teoriya teksta. Available at: http://www.hi-edu.ru/e-books/xbook029/01/
5. Obschee yazykoznanie. Metody lingvisticheskih issledovanij. Moskva, 1973.
6. Rozhdestvenskij Yu.V. Obschee yazykoznanie. Moskva, 1990.
7. Solncev V.M. Yazykovoj znak i ego svojstva. Voprosy yazykoznaniya. 1977; 2.
8. Kolshanskij G.V. Ot predlozheniya k tekstu. Suschnost', razvitie i funkciiyazyka. Moskva, 1987.
9. Hrolenko A.T., Bondaletov V.D. Teoriya yazyka. Moskva, 2004.
10. Benvenist 'E. Obschaya lingvistika. Moskva, 1974.
11. Smetyuk I.N. Dialogicheskij tekst: kommunikativno-dinamicheskij i lingvodidakticheskij aspekty (na materiale anglijskogo i russkogo ya-zykov). Avtoreferat dissertacii ... kandidata filologicheskih nauk. Perm', 1994.
12. Makarov M.L. Derivaciya dialoga. Derivaciya vrechevojdeyatel'nosti. Perm', 1990.
13. Arutyunova N.D. Dialogicheskaya citaciya (k probleme chuzhoj rechi). Voprosy yazykoznaniya. 1986; 1.
14. Dialogicheskaya rech'- osnovy i process. I mezhdunarodnyj simpozium: doklady i vystupleniya. Jena (GDR), 8-10 iyunya 1978 g. Tbilisi, 1980.
15. Gak V.G. Vyskazyvanie i situaciya. Problemy strukturnojlingvistiki. 1972. Moskva, 1973.
Статья поступила в редакцию 16.03.15
УДК 821.161.1
Shastina T.P., Cand. of Sciences (Philology), Senior Lecturer, Gorno-Altaisk State University (Gorno-Altaisk, Russia),
E-mail: [email protected]
CREATION OF THE WORLD AND THE DEATH OF GODS IN A MOTIF COMPLEX OF THE NARRATIVE "ALTAI AND CITIES" BY ANTON SOROKIN. The article's investigation is an attempt to come back to a forgotten page of "the Altai text" in the Russian culture - the narrative story of "Altai and Cities" by Anton Sorokin (1925). This literary work is understood as an intellectual game narrative, a puzzle-text, with elements of fantasy. The author of the paper finds literary masks of A. Sorokin, which are "Siberian Kipling, Jack London and Maeterlinck", "King of 6th Nation" and "Benecco Clown". The historical time of the narrative is the beginning of World War I. The literary space stretches from the center of Eurasia to America. The literary work actualizes early Soviet motifs of breaking of the old world and the creation of the new world. The basis of the plot is autochthonous myths of Gorny Altai about the competition of Ulgen, a kind god, and Erlik, an evil god, in the process of world creation. In the chaos of ruining the old world Ulgen symbolizes the beginning of nature, and Erlik symbolizes the beginning of civilization. At the described period of the world's history the gods start a conflict in the human world that is sunk in depravity and banality. Altai (the Golden Mountains) is treated as the last shelter of naturalness, kindness, and beauty on earth.
Key words: Anton Sorokin, Altai, narrative, myth, god, motif.
Т.П. Шастина, канд. филол. наук, доц. Горно-Алтайского государственного университета, г. Горно-Алтайск,
E-mail: [email protected]
ТВОРЕНИЕ МИРА И СМЕРТЬ БОГОВ В МОТИВНОМ КОМПЛЕКСЕ ПОВЕСТИ АНТОНА СОРОКИНА «АЛТАЙ И ГОРОДА»
В статье предпринимается попытка рассмотрения забытой страницы «алтайского текста» русской культуры - повести Антона Сорокина «Алтай и города» (1925 г.). Повесть трактуется как интеллектуально-игровой нарратив, текст-ребус с элементами жанра фэнтези. В нем просматриваются литературные маски А. Сорокина: «сибирский Киплинг, Джек Лондон и Метерлинк», «король VI державы» и «шут Бенеццо». Историческое время произведения - начало первой мировой войны, художественное пространство - от центра Евразии до Америки актуализируют революционные мотивы слома старого мира и создания мира нового. В основе сюжета - автохтонные мифы Горного Алтая о соперничестве доброго божества Ульгеня и злого божества Эрлика в процессе творения. В хаосе слома Ульгень символизирует природное начало, Эрлик - цивилизаци-онное. На этом витке мировой истории боги вступают в конфликт в человеческом мире, погрязшем в разврате и пошлости. Алтай (Золотые горы) интерпретируется как последнее на Земле прибежище естественности, добра и красоты.
Ключевые слова: Антон Сорокин, Алтай, повесть, миф, бог, мотив.
Введение в научный оборот забытой страницы «алтайского текста» русской литературы - повести Антона Сорокина (1884 -1928) «Алтай и города» (1925 г.) стало возможным после выхода однотомника сочинений писателя, подготовленного фондом «Возрождение Тобольска» [1]. Состав сборника позволяет значительно расширить диапазон устоявшихся оценок личности и творчества самого эпатажного сибирского писателя. По нашим наблюдениям, повесть являет собою единственный среди ран-несоветских текстов, посвященных Горному Алтаю (см. наиболее типичные из них в новейшей антологии [2]), интеллектуально-игровой нарратив, представляющий гибель старого бога как неизбежное следствие творения нового - советского - мира. Его создатель - неординарная личность, чуткая к «новой истори-
ко-культурной ситуации, когда литература вмешивается в жизнь, а художник, писатель становится знаковой фигурой...» [3, с.71].
Новизна подобных оценок высвечивается в сравнении с первыми отзывами о творчестве А. Сорокина. Так создатель и идеолог Сибирского союза писателей В.Я. Зазубрин относил Сорокина к категории писателей «старых», вступивших на литературное поприще до октября 1917 г. [4, с. 222]. Он утверждал, что сибирские писатели - это «люди, по-звериному влюблённые в таежные просторы Сибири», которым «тяжела мысль о городе, о городской культуре, о лязге фабрик и заводов» [4, с. 224], но сам готов был смириться с техническим прогрессом во имя «железного братства всего человечества». Сорокин - не смирился, что отмечается в современных интерпретациях творчества
художника, в частности, в пионерской статье О.М. Гончаровой, рассматривающей роль Сорокина в истории русских литературных мистификаций и соотносящей игровое поведение писателя с социокультурной ситуацией начала ХХ века, актуализировавшей идеи сибирского областничества как противовеса централизации культуры [5]. Наблюдения и выводы Гончаровой позволяют применить к Сорокину-писателю типологическую характеристику областника: «...секулярный интеллигент, воспитанный прессой и литературой, проповедовавший деколонизацию территории и депровинциализацию её культурной среды» [6, с. 78]. Автор цикла статей о творчестве Сорокина И.Е. Лощилов, развивая выводы Гончаровой, выводит Сорокина далеко за пределы локального текста, предлагая постмодернистскую трактовку его творчества [7, с. 11].
Горный Алтай (Ойротия) в раннесоветской сибирской литературе символизировал восточную национальную окраину, формированию этого образа в немалой степени способствовали «Сибирские огни» [8]. Благодаря этому журналу скандально известный в Омске Антон Сорокин (согласно автохарактеристике, «сибирский Киплинг, Джек Лондон и Метерлинк», «король VI державы» и «шут Бенеццо») входит в широкий контекст региональной литературы; его дореволюционный опыт изображения казахов (киргизов) оказывается весьма востребованным. На наш взгляд, по масштабу личности и степени одарённости он стоит в одном ряду с фигурами первой величины среди «огнелю-бов» - В. Итиным и В. Зазубриным. Но Сорокин не поддерживал зазубринские лозунговые определения Сибири («В настоящем Сибирь - равноправная часть РСФСР плюс индустриализация, Сибирь - жирная рыхлость пашен плюс трактор, Сибирь - чернь таёжная плюс электрификация» [4, с. 223]), скорее, ему ближе были определения П. Казанского: «... от сибирской литературы всегда веяло тайгой, тундрой, свежим смолистым воздухом, и вместе с тем сибирская литература всегда была предвестницей революции» [4, с. 224]. Но подобные одорические и ностальгические ассоциации Зазубрин пресекал, требуя, «.чтобы в будущем от сибирской литературы пахло не только тайгой, тундрой, но и человеческим потом, кровью, человеком» [4, с. 225].
Запахом крови и густым смрадом физиологических «запахов человека» разит от зазубринского рассказа «Общежитие» (первая публикация - «Сибирские огни», 1923, № 5-6) и от его повести «Щепка». Герой повести чекист Срубов шизофренически мыслит себя ассенизатором - мясником - палачом. Кровь и человеческое мясо - «сырое красное тесто» - атрибуты его существования. Но и Сорокин смотрит на мир сквозь если не потоки крови, то сквозь её каплю, символизирующую жизнь: «.я впитываю жизнь человечества, в одной капле крови я вижу отраженное небо, и не моя вина, что оно багряное» [1, с. 330]. Характерно, что цвет и запах мяса как знаки эпохи переносятся Зазубриным на образ Сорокина, талант и мастерство которого он безоговорочно признавал: «.он берёт и показывает свою страну во всей её первозданной чистоте и силе <...> пишет о Сибири, не мудрствую лукаво, и его образ реален и пахуч, как красный кровяной кусок сырой, парной баранины. Сорокин хорошо показал киргиза, для которого аэроплан - птица, несущая яйца, родящая гром.» [1, с. 476 - 477. Произведённое Зазубриным сравнение мотива «дикарь и аэроплан» в произведениях В. Итина и А. Сорокина указывает на «алтайские» публикации «Сибирских огней» 1926 г. - поэму в прозе В. Итина «Каан-Кэрэдэ» (№ 1-2) и рассказ А. Сорокина «Почему улетела птица» (№ 5-6), составившие диптих о восприятии алтайцами-младенцами гор достижений технического прогресса.
В поэме Итина алтайские боги Ульгень и Эрлик выступают соперниками в процессе творения, у них разные материалы для творчества. Иносказательность этой трактовки прозрачна -новый мир может быть живым, а может быть и железным, всё зависит от того, из чего «мы наш, мы новый мир построим.». Экзотические алтайцы В. Итина с их колоритным шаманом Куа-но произвели тогда на Зазубрина-критика сильное впечатление естественностью и солнечным жизнелюбием. Итин, пишет он, «доказал, что «Башкирия» или «Ойротия» звучит не только так же, как «Мадагаскар», но и сильнее» [9, с. 199]. Топонимический ряд Башкирия - Ойротия - Мадагаскар можно интерпретировать как вариант новой советской географии, представляющий периферию мозаикой из экзотических пространств. Горный Алтай мог быть для Зазубрина тем «неведомым миром», о котором грезил лирический герой стихотворения Н. Гумилева «Мадагаскар», местом создания «самых лучших» поэм [10, с. 304]; позднее Зазубрин попытается развить эту мысль в романе «Горы».
Сорокин в рассказе о железной птице создает свой нарратив о соперничестве богов, в котором Эрлик - эпигон, он по образцам Ульгеня «стал творить из пота и труда людей. Из железа <...> создал железных китов, железных плавающих гусей, железных коней, железных птиц» [11, с. 43]. Плоть и кровь как материал для создания нового мира - образ актуальный, не хватает лишь мясорубки. Итина и Сорокина в диптихе объединяет идея естественной предопределенности человеческого мира и обреченности на провал всякой попытки вмешательства в этот процесс. Мир един, он не может быть «старым» или «новым».
Мотив гибели богов развивался в раннесоветской литературе параллельно с мотивом гибели старого мира. Известно, что один из создателей «Сибирских огней» Емельян Ярославский (Миней Губельман), с 1920 г. работавший в Омске и «прославившийся» осквернением мощей Симеона Верхотурского, станет главным идеологом партии по «церковному вопросу», возглавит «Союз воинствующих безбожников». Это он будет вопрошать с трибуны первого съезда советских писателей: «Революция свергает богов, чертей, святых. И эта гибель богов - где она описана?» [12, с. 240], это он создаст бестселлер советской антирелигиозной пропаганды - «Библию для верующих и неверующих» [13].
В первой части повести Сорокина «Алтай и города» («Создание жизни») усматривается пародия на «Библию.» Ярослав-цева, написанная с опорой на дарвинизм: случайно встретившиеся два одиноких духа Ульгень и Эрлик от скуки решили заселить землю. Они «выпустили жизнь на свободу», они творили многие тысячи веков, много раз меняя формы жизни, «и каждое существо было продумано». Два вопроса богам пришлось решать при помощи силы: будут ли живущие поедать друг друга и быть ли человеку с разумом Ульгеня или Эрлика. Обманным путём победил Эрлик, после чего «прекратилось творение жизни, новых форм».
Ульгень (алтайская персонификация доброго начала), его помощник шаман Ано и Эрлик (злое божество-антипод Ульгеня) оказываются в повести Сорокина среди людей в эпоху грядущего переустройства созданного ими мира, накануне первой мировой войны. События начинают разворачиваться в горах Алтая, а завершаются в Нью-Йорке. Алтай (дословно: Золотые горы) противостоит миру золота как последнее на Земле прибежище естественности, добра и красоты, суммарно сочетая в себе образы Беловодья и Шамбалы. Алтай Сорокина - символ природных твердынь в социальном хаосе (как в тот период и у Г. Гребенщикова, и у К. Бальмонта), а потому название повести может быть прочитано как «горы и города» (природное и цивилизационное -природное vs цивилизационное); в голливудских сценах повести «Алтай и города» - это название супербоевика, который по воле Ульгеня не суждено увидеть элитарному зрителю. Геопоэтическая привязка сюжета о сотворении нового мира и гибели богов к Алтаю у Сорокина, гордившегося тем, что никуда не выезжал из Омска, может быть объяснена литературными фактами: в Омске вышла первая книга фольклорных алтайских текстов [14], Г. Вят-кин опубликовал сборник лирики «Алтай» [15].
Рассмотрение повести подобно разгадыванию ребуса, этот ход подсказан мемуарами М. Никитина; начинающего очеркиста поразило, что Сорокин, человек с репутацией сумасшедшего, «создавал обманчивое впечатление действительности в своих рассказах», «рассказы его напоминали ребусы», «он строил рассказ не на реальном жизненном материале, а на игре литературными приёмами» [1, с. 459 - 460]. Сорокин рисует буколический Алтай Ульгеня, этот бог принял вид человека, женился, родил девять дочерей и «зажил киргизской жизнью». В алтайской мифологии у Эрлика и Ульгеня - по девять дочерей: у первого они отличаются крайней распущенностью: «голозадые», «бесстыдные», «насмешливые», «задницами виляющие, грудями болтающие» [16, с. 9], у второго - просто «чистые девы» [16, с. 12]. Сюжет повести можно рассматривать как превращение девяти чистых в девять нечистых и последовательное изъятие последних из человеческого мира.
Для выбора имён персонажей Сорокин использует географическую карту Алтая, откуда в именослов переходят гидронимы Аргут (человеческое имя Ульгеня), Катунь (его жена), Аржан, Еломан, Катанда, Челюш, Чульча, фольклорного происхождения гидроним Кызымиль [17, с. 16 - 17]; ороним Алтын-ту; топонимы Кебезень и Онгудай. Домосед Сорокин выстраивает сюжет повести по принципу воображаемого путешествия по географической карте, избирая интроспективную стратегию травелога [18, с. 19]. «Никогда города не будут стоять на горах Алтая! Никогда на ледниках не будут построены их (пришельцев из городов - Т.Ш.) ка-
менные дома, и никогда не будет вырублен кедровый алтайский лес. Никогда звери Алтая не будут уничтожены»» [1, с. 2] - восклицает Ульгень, отправляясь собирать по свету польстившихся на «чужое» дочерей, а вместе с ним и автор, пытающийся философски осмыслить роль природной стабильности в эпоху смены общественно-экономических формаций, когда все сдвигается со своих мест, все переходит в свою противоположность.
Дочери же Ульгеня по мере удаления от Алтая радостно узнают, что есть на земле еще другая жизнь. Так в повесть вводится имагологический аспект. Рассказ об изъятии дочерей Ульгеня из «другого» мира - мира пошлости строится по трёхчастной схеме: погружение красавицы-инородки в пучину порока - приход отца - превращение её в деревянную куколку. На наш взгляд, в этой схеме проявляется не только знакомство с этнодеталя-ми - фигурки девяти дочерей Ульгеня пришиваются на заплечье ритуального шаманского одеяния - маньяка [16, с. 40], но и увлечение Сорокина театром М. Метерлинка, считавшего, что «куклы могут сыграть символ, передать архетип его героя» [19, с. 126],
Маршрут движения богов: Горный Алтай - Омск - Самара - Петербург - Берлин - Нью-Йорк; из мира нетронутой природы - в мир цивилизации. Первая остановка - Омск. Образ города создаётся при помощи стилистики комсомольских диспутов о мещанстве и атеизме, обличительных речей, клеймящих великодержавный шовинизм (с использованием этнофолизмов «киргизье», «грязный киргиз», «киргизская лопатка»). Вторая остановка на пути Эрлика-Ичменева - Самара, это увеличенное до размеров города «общежитие» В. Зазубрина; грязь, побои, сифилис, скотство, вырождение. У Эрлика там реальная перспектива погибнуть или от творческого кризиса, или от сифилиса. В этой части повести получает дальнейшее развитие мотив куколь-ности, сопряженный с мотивом театральности. Помещение одной из дочерей бога на театральные подмостки вызывает виток рассуждений автора о смерти богов: «Пришла смерть божеству, больше никому не нужному. Жизнь уже не нуждается в новых формах. Жизнь может обходиться и без богов, без создателей жизни» [1, с. 292]. Сорокин развивает мысль, что творение вышло из-под власти творца, а потому близка смерть богов.
Москва предстает в повести средоточием звериного начала (еда и похоть); великий театр жизни превращается в кабаре. Дочь бога Алтын-ту становится любовницей негра Тори Яра, танцовщика-людоеда. Далее трансформируя мотив кукольности-и-гры-театральности-иллюзорности, Сорокин вводит в текст образ художника Терентьева, в котором хорошо узнаваемы творческие установки «бубновых валетов». Собирательным словом «люди» автор иронически называет в московских сценах четырех персонажей: алтайский бог Ульгень, дикарь-людоед племени мусанго Тори Яра, полупьяный художник Терентьев и шансонетка Варен Гай (Алтын-ту).
В петербургских картинах повести шесть дочерей Ульгеня совершенно забыли про «дикарскую жизнь» и свое прошлое -
Библиографический список
на их пути возникли футуристы. В разговоре с поэтом Асфатом Ульгень ставит вопрос о роли литературы в социуме, на что получает отповедь «культурного человека» «сумасшедшему дикарю». В новой интерпретации звучит в этих частях мотив смерти богов: бог должен погибнуть, потому что он побеждён современным искусством; гармонию живой жизни футуристы разложили на технодетали: глаза - киноаппарат, уши - телефон, нервы -телеграф, мозг - библиотека, живот - котел, руки - молоток - всё использовано.
Далее Эрлик со своими спутницами оказывается в Берлине. Столица Германии трактуется как место для бесчеловечных экспериментов (газ как средство массового уничтожения, медицинские опыты над людьми). Там Ульгень приходит к выводу: «Бессмертие жизни - в смерти» (мысль, которая заставляла самого Сорокина дважды объявлять о своей смерти, писать завещания и явно присутствовала в повседневности больного туберкулезом писателя во время написания повести).
Заключительные сцены разворачиваются в Америке. Миллионер Аткинсон вдохновлен мыслью, что американцы - боги, он произносит панегирик американской мечте, мощи технического прогресса и господству человека над силами природы. В этих сценах Эрлик будто превращается в одного из Богов торжищ любимого Сорокиным Р. Киплинга, соответственно, Ульгень может рассматриваться как Бог азбучных истин [20]. Нью-Йорк, где «жизнь из костей и мяса и рядом - жизнь железных машин» [1, с. 328], становится местом последней битвы богов Добра и Зла за первенство в мире людей. На поле битвы остался лежать поверженный Ульгень, Эрлик исчез, позднее исчез и труп Ульгеня. Таким образом, финал остается открытым - боги покинули мир людей, но они могут вернуться в новом воплощении.
Конструируя фэнтезийный мир своей повести, А.С. Сорокин не позволяет читателю усомниться в непреложности закона гибели старых богов в новом мире, но предлагает каждому выбрать свой вариант причины их гибели (исчезновения): 1/ новый мир не нуждается более в новых формах, 2/ творение вышло из-под контроля творца, 3/ новое искусство победило старых богов.
Соединение модернистской эстетики с областнической идеологией в художественном решении инородческой темы, обращение к популярной в раннесоветскую эпоху идеологеме угнетённых народов Востока ярко проявилось в повести Сорокина «Алтай и города», где на основе мифопоэтики шаманских мистерий алтайцев была создана модель мира, в котором старые боги-творцы в очередной раз померились силами, и победило Зло. В отличие от традиционной этнографической беллетристики тех лет Сорокину удалось избежать прямых идеологических и пейоративных оценок, этнографизма и бытовизма и в глобальном масштабе поставить вопрос о разрушающем региональную и национальную идентичность (природное начало) влиянии цивилизации. Горы Алтая предстали в повести ковчегом человечности, носящимся в хаосе строения нового мира.
1. Сорокин А.С. Сочинения. Воспоминания. Письма. Тобольск, 2012.
2. Образ Алтая в русской литературе XIX-XX вв. Антология: в 5 т. Барнаул, 2012; Т.3.
3. Плеханова И.И. Русская литература Сибири. Ч. 2. Период революции и советского строительства 20-30-х годов. Иркутск, 2010.
4. Первый Сибирский съезд писателей. Сибирские огни. 1926; 3.
5. Гончарова О.М. «Игра» в жизни и творчестве Антона Сорокина. Культура и текст. Славянский мир: прошлое и современность: сборник научных трудов: Санкт-Петербург - Самара - Барнаул, 2001.
6. Анисимов К.В., Разувалова А.И. Два века - две грани сибирского текста: областники vs «деревенщики». Вестник Томского государственного университета. Филология. 2014; 1.
7. Лощилов И.Е. «Лучше быть идиотом, чем Антоном Сорокиным!» Об «Екклезиасте писательском». Уральский филологический вестник. 2014; 4.
8. Шастина Т.П. Ойротия на страницах журнала «Сибирские огни»: начальный этап формирования образа советской национальной окраины. Вестник Томского государственного университета. Филология. 2014; 4.
9. Пятилетие «Сибирских огней»: стенограмма. Сибирские огни. 1927; 2.
10. Гумилев Н. Стихи. Письма о русской поэзии. Москва, 1989.
11. Сорокин А. Почему улетела птица. Сибирские огни. 1926; 5 - 6.
12. Первый Всесоюзный съезд советских писателей: Стенограмма. Москва, 1934.
13. Ярославский Е.М. Библия для верующих и неверующих. Москва, 1923 - 1925; Ч. 1 - 5.
14. Никифоров Н.Я. Аносский сборник. Собрание сказок алтайцев. Записки Западно-Сибирского отделенияИРГО. 1915; Т.37.
15. Вяткин Г. Алтай: лирика. Омск, 1917.
16. Анохин А.В. Материалы по шаманству у алтайцев. Сборник Музея антропологии и этнографии при Российской Академии наук. 1924; Т. IV. 2.
17. Иванов Вс. Когда расцветает сосна: рассказы, сказки. Москва, 1925.
18. Янушкевич А.С. Ментальные особенности и нарративные стратегии немецких и итальянских травелогов В.А. Жуковского. Россия - Италия - Германия: литература путешествий: коллективная монография. Томск, 2013.
19. Мандель Б.Р. Всемирная литература: Нобелевские лауреаты (1901-1930). Москва-Берлин, 2015.
20. Киплинг Р. Боги Азбучных истин. Available at: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Fiction/Cipl/bg_azb.php
References
1. Sorokin A.S. Sochineniya. Vospominaniya. Pis'ma. Tobol'sk, 2012.
2. Obraz Altaya v russkoj literature XIX-XX vv. Antologiya: v 5 t. Barnaul, 2012; T.3.
3. Plehanova I.I. Russkaya literatura Sibiri. Ch. 2. Period revolyucii i sovetskogo stroitel'stva 20-30-h godov. Irkutsk, 2010.
4. Pervyj Sibirskij s'ezd pisatelej. Sibirskie ogni. 1926; 3.
5. Goncharova O.M. «Igra» v zhizni i tvorchestve Antona Sorokina. Kul'tura i tekst. Slavyanskij mir: proshloe i sovremennost': sbornik nauchnyh trudov: Sankt-Peterburg - Samara - Barnaul, 2001.
6. Anisimov K.V., Razuvalova A.I. Dva veka - dve grani sibirskogo teksta: oblastniki vs «derevenschiki». Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya. 2014; 1.
7. Loschilov I.E. «Luchshe byt' idiotom, chem Antonom Sorokinym!» Ob «Ekkleziaste pisatel'skom». Ural'skij filologicheskij vestnik. 2014; 4.
8. Shastina T.P. Ojrotiya na stranicah zhurnala «Sibirskie ogni»: nachal'nyj 'etap formirovaniya obraza sovetskoj nacional'noj okrainy. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya. 2014; 4.
9. Pyatiletie «Sibirskih ognej»: stenogramma. Sibirskie ogni. 1927; 2.
10. Gumilev N. Stihi. Pis'ma o russkojpo'ezii. Moskva, 1989.
11. Sorokin A. Pochemu uletela ptica. Sibirskie ogni. 1926; 5 - 6.
12. Pervyj Vsesoyuznyj s'ezd sovetskih pisatelej: Stenogramma. Moskva, 1934.
13. Yaroslavskij E.M. Bibliya dlya veruyuschih ineveruyuschih. Moskva, 1923 - 1925; Ch. 1 - 5.
14. Nikiforov N.Ya. Anosskij sbornik. Sobranie skazok altajcev. ZapiskiZapadno-Sibirskogo otdeleniya IRGO. 1915; T.37.
15. Vyatkin G. Altaj: lirika. Omsk, 1917.
16. Anohin A.V. Materialy po shamanstvu u altajcev. Sbornik Muzeya antropologii i 'etnografii pri Rossijskoj Akademii nauk. 1924; T. IV.2.
17. Ivanov Vs. Kogda rascvetaet sosna: rasskazy, skazki. Moskva, 1925.
18. Yanushkevich A.S. Mental'nye osobennosti i narrativnye strategii nemeckih i ital'yanskih travelogov V.A. Zhukovskogo. Rossiya - Italiya -Germaniya: literatura puteshestvij: kollektivnaya monografiya. Tomsk, 2013.
19. Mandel' B.R. Vsemirnaya literatura: Nobelevskie laureaty (1901-1930). Moskva-Berlin, 2015.
20. Kipling R. BogiAzbuchnyh istin. Available at: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Fiction/Cipl/bg_azb.php
Статья поступила в редакцию 23.03.15
УДК 398.8.243
Tsybikova B-H., Cand. of Sciences (Philology), Senior Lecturer, Institute of Mongolia, Buddism and Tibet Studies (Ulad-Ude,
Russia), E-mail: [email protected]
CULT AND HERITAGE OF TIBETANS IN RELIGIOUS AND CULTURAL TRADITIONS OF THE MONGOLIAN PEOPLES (ON MATERIAL OF THE EXPEDITION IN 2014). The paper analyzes the influence of Northern Buddhism on religious outlook and cultural traditions of Mongolian peoples, as well as its transformation in the multi-ethnic and poly-confessional social space. The undertaken in-depth study of traditional archetypes of Buryats and Mongols of the Inner Mongolia Autonomous Region in comparison with the contemporary realities reveals the existence of the particular historical and current status of tradition, specifies the forms of its genesis and development and shows innovative features transformed on the ground of pan-Mongol ethnic and cultural traditions. Religion, being an integral part of the spiritual culture of the people, has absorbed many universal moral values, which have played a considerable positive role in society and human life. Buddhism for centuries has influenced the lives of many generations of Buryats and Mongols, as a symbol of their ethnic identity, it made a significant contribution to the nation, creating a peculiar national culture incorporated into the world culture.
Key words: Tibetan Buddhism, folklore, ethnocultural traditions of Mongolian peoples.
Б-Х.Б. Цыбикова, канд. филол. наук, доц., Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт
монголоведения, буддологии и тибетологии Сибирского отделения Российской академии наук, г. Улан-Удэ,
E-mail: [email protected]
КУЛЬТОВОЕ И ПИСЬМЕННОЕ НАСЛЕДИЕ ТИБЕТЦЕВ В РЕЛИГИОЗНОЙ И КУЛЬТУРНОЙ ТРАДИЦИИ МОНГОЛОЯЗЫЧНЫХ НАРОДОВ (НА МАТЕРИАЛЕ ЭКСПЕДИЦИИ 2014 ГОДА)
В статье анализируются особенности влияния северного буддизма на религиозное мировоззрение, культурные традиции монголоязычных народов и его трансформации в условиях иноэтнического и иноконфессионального окружения.
Предпринятое исследование системы традиционных архетипов монголов и бурят Автономного района Внутренняя Монголия в сравнении с современными реалиями в комплексном аспекте позволяет выявить особенности исторического бытования и современного состояния традиции, конкретизировать генезис и формы её развития, показать инновационные и трансформировавшиеся черты на фоне общемонгольской этнокультурной традиции. Религия, будучи неотъемлемым элементом духовной культуры народа, вобрала в себя многие общечеловеческие моральные ценности, которые играли и играют немалую позитивную роль в жизни общества и человека. Буддизм на протяжении нескольких столетий влиял на жизнь многих поколений бурят и монголов, являясь символом их этнической идентичности, внёс весомый вклад в становление нации, в создание своеобразной национальной культуры, органически входящей в культуру мировую.
Ключевые слова: тибетский буддизм, фольклор, этнокультурные традиции монголоязычных народов.
Для исследования влияния тибетского буддизма на этно- логическим продолжением экспедиции предыдущего (2013) года,
культурные традиции шэнэхэнских бурят, проживающих в Авто- целью которой было изучение объектов культового и письменно-
номном районе Внутренняя Монголия Китая (АРВМ КНР), выход- го наследия тибетцев (тибетских автономных округов Восточного
цев из Агинского округа Забайкальского края, и баргутов, в 2014 и Центрального Тибета) в историческом и культурном единстве
году проведены экспедиционные исследования в Хулун-Буир- центральноазиатского сообщества. Кроме того, было заплани-
ском аймаке АРВМ КНР Полевые работы этого сезона явились ровано исследование локальных форм бытования, жанровых
