CC BY
20
АРХАИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ В ПОЭМЕ В. ИТИНА «КААН-КЭРЭДЭ» (К ПРОБЛЕМЕ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ «МАЛЫХ НАРОДОВ» В СИБИРСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 1920-Х ГОДОВ)
Т.П. Шастина
Ключевые слова: литературный регионализм, русская литература Сибири, журнал «Сибирские огни», мотив, этничность, Ойротия.
Keywords: regionalism in literature, Russian literature of Siberia, journal «Sibirskie Ogni», motif, ethnicity, Oirotia.
В междисциплинарных гуманитарных исследованиях новейшего времени литературные произведения, посвященные «малым народам» России (Советского Союза), все чаще привлекаются для ответа на «загадку культурной чуждости», рассматриваются как исходная точка для построения русскими своих представлений о человеческой и национальной идентичности [Слезкин, 2008]. На языке обобщающих категорий раннесоветского проекта, названного Терри Мартином «империей положительной деятельности» [Мартин, 2011], «малые народы» - это «туземцы» и «нацмены» (представители национальных меньшинств). Народам «крайних пределов Севера» [Небольсин, 1849, с. 113] в 1920-е годы посвящается значительный массив художественных произведений в духе «великого кочевья», «большого путешествия» - символического тра-велога от отсталости к прогрессу [Слезкин, 2008, с. 329-343]. Но народы юга Сибири, исторически меньше интересовавшие русских с экономической точки зрения, в частности, коренные этносы Горного Алтая ойроты, кумандинцы, телеуты, включенные вплоть до 1948 года (года переименования Ойротской автономной области в Горно-Алтайскую) в «Официальный перечень отсталых национальностей» [Мартин, 2011, с. 236-237], записываются в категорию экзотических, полудиких, малоисследованных, «литхудно» (неологизм советского времени) практически не освоенных.
В 1926 году благодаря беспрецедентной работе журнала «Сибирские огни» (далее СО) по собиранию и взращиванию литературных сил региона был создан Сибирский Союз Писателей. Его принципиальное
отличие от существовавших в то время писательских организаций страны (ВАПП, РА1 II I) маркировалось шестым пунктом Платформы этого творческого союза, который гласил: «Значительное внимание союз должен уделить отражению жизни туземных народностей Сибири, использованию глубочайших родников их устного творчества» [СО, 1926, № 3, с. 229]. «Показ возрождения национальностей Сибири», значительность вещей, «посвященных тунгузам и алтайцам» были поставлены журналу в заслугу - практически единственную - столичной критикой [Никонов, URL]. Одной из «значительных вещей» об алтайцах, безусловно, была поэма «Каан-Кэрэдэ» В.А. Итина, возглавлявшего составленную В.Я. Зазубриным обойму молодых талантливых сибирских литераторов [СО, 1926, № 3, с. 222]. Поэма в прозе «Каан-Кэрэдэ», созданный В. Итиным на ее основе в 1928 году сценарий игрового фильма, журнальные публикации и отдельные произведения 1920-х годов, посвященные алтайцам (ойротам) как малому народу и их автономной области - Ойротии являются предметом рассмотрения в данной статье.
«Литхудная» (литературно-художественная) продукция признавалась в СССР «наиболее тонким и чувствительным орудием идеологии» [Вольфсон, 1929, с. 15]. Идеологически выверенная иерархия художественной литературы региона в 1920-е годы начиналась с «туземной Сибири» [Вейсберг, 1927, с. 4]. В этой тематической нише официально рекомендовалось описывать быт и религиозные представления туземцев, сравнивать постановку национального вопроса в царской России и в СССР, положение туземцев в дореволюционной России и в настоящее время. Сами же художники от «соприкосновения с первобытным искусством нацменьшинств, роскошью природы» ждали «новый, здоровый взлет вверх сибирского искусства» [Копылов, 1927, с. 7].
Во второй половине 1920-х годов сибирскими литераторами остро ощущалась неизбежность наступления «железного века» в Стране Советов (в прямом - индустриальном и переносном - идеологическом и милитаристском смысле этого «металлического» определения). «По-звериному» влюбленный в природу Сибири В.Я. Зазубрин, заканчивая на первом съезде сибирских писателей доклад «Сибирская литература 1917-1926 г.г.», решительно резюмировал: «Пусть рыхлая, зеленая грудь Сибири будет одета цементной бронью городов, вооружена каменными жерлами фабричных труб, скована тугими обручами железных дорог. Пусть выжжена, вырублена будет тайга. Пусть вытоптаны будут степи <...> Ведь только на цементе и на железе будет построен железный союз всех людей. Железное братство всего человечества» [СО, 1926, № 3, с. 224].
На фоне этого высказывания совершенно органично воспринимаются метафоры «стальная птица», «железный конь», обозначившие новые реалии советской действительности. Одной из них был самолет «Сибревком», в агитационных полетах которого принимали участие новосибирские писатели, в том числе сам В. Зазубрин и В. Итин. Сибирь, увиденная с высоты, поражала гигантскими размерами и разнообразием пейзажей, она действительно убеждала в правоте областников XIX века, которые предложили «концепцию сибирского ландшафта, воспринимавшегося прежде всего как целостность» [Анисимов, 2005, с. 55].). Поэтому Зазубрин и отмечал, что «...Кравков рисует Сибирь саянскую, Фраерман - амурскую, Далецкий - приморскую, Урманов - степную» [СО, 1926, № 3, с. 222]. Следуя этой логике, можно сказать, что Итин рисует Сибирь горную, алтайскую - он «сшибает в своих вещах старый и новый быт, на полудикарский быт сибирских туземцев опускает самолет - последнее достижение техники» ([СО, 1926, № 3, с. 222].) - речь здесь идет о поэме в прозе «Каан-Кэрэдэ».
На собраниях литературного кружка в Новосибирске (создан в октябре 1925 года, руководители В. Зазубрин, Н. Изонги, В. Итин) авторские читки этого произведения проходили с большим успехом. Позднее Е. Пермитин в автобиографической трилогии представит Итина на собраниях этого кружка «до девической застенчивости скромным», «человеком большой культуры» [Пермитин, 1986, с. 98]. К моменту публикации поэмы Итин был хорошо известен в Сибири как поэт и автор первой советской фантастической повести «Страна Гонгури». Кредо Итина соответствовало духу времени: «Глядя, одноглазый, поверх винтовки, на волны бешенства бурные, / Рассказывать неслыханные поэмы. [Итин, 1923, с. 49].
Такой «неслыханной поэмой» и стала его повесть «Каан-Кэрэдэ». Название Итин взял из алтайского фольклора: Каан-Кэрэдэ, Хан-Гариде, Хан-Хиредэ - царь птиц Орел в монгольских и алтайских сказках [Потанин, 1948, с. 392-394]. «С одной стороны, это страшная грозная птица, приносящая людям горе, с другой - птица выступает как символическое выражение мечты человека о полете в небо» [Кондаков, 1983, с. 84]. В основу сюжета были положены личные впечатления автора [Итин, 1925, с. 26-30], корреспонденции В. Зазубрина ([Зазубрин, 1990, с. 388-413], сведения о широко освещавшемся в прессе международном авиаперелете Москва - Пекин - Токио, в котором участвовали писатели [Рихтер, 1926], журналисты, кинооператоры. Уже в первой заметке Итина «В борьбе со стихией» [Советская Сибирь, № 122, 1925] о полете «Сибрев-кома» намечается мотивный комплекс будущей поэмы. 1. Воздушный полет - это большой риск; авиаторы - люди героические.
2. Противопоставление комфортных европейских авиалиний сибирским «прыжкам» над неведомым пространством. 3. Земля с высоты выглядит совсем иначе.
Самолет «Сибревком», в числе пассажиров которого был В. Итин, прилетел в Ойротию 21 июля 1925 года [Город, 1998, с. 32-34]. Подробности ойротского митинга на импровизированном аэродроме не дошли до нашего времени, но их легко можно реконструировать по очерку В.Я. Зазубрина, наблюдавшего подобные акции на маршруте Новосибирск - Томск - Кузбасс: «Вечером на собрании ораторы говорили о международной буржуазии, о воздушной газовой войне, о борьбе с саранчой, о перевозке почты и пассажиров. Слова тусклые, как лозунги на выцветшем знамени. И все же гвоздями в сознании вязли и будущая война, и мирная работа, и авиахим» [Зазубрин, 1990, с. 400-401].
А. Коптелов, воссоздавая предысторию «Каан-Кэрэдэ», рассказывал о подобном митинге в соседнем Бийске, откуда «Сибревком» отправился в Улалу (столицу Ойротии) и далее в село Чемал, где при посадке сломалось шасси, и летчики вынуждены были задержаться на неделю. Мемуарист с высоты своих современных знаний об алтайской истории, культуре и фольклоре (уже с 1930-х годов Коптелов считался среди советских писателей лучшим знатоком Ойротии - Горного Алтая) заострил внимание на деталях, поясняющих смысл названия и отдельных сцен поэмы: «Даже из дальних долин съехались алтайцы посмотреть «железного орла», который для них как бы олицетворял собою сказочную птицу Каан-Кэрэдэ. В те годы на Алтае еще был жив шаманизм. Там-сям можно было видеть поднятые на жердь шкуры лошадей, принесенных в жертву злому богу Эрлику. Но <.. .> с ним велась борьба. Ловкий пройдоха шаман Кондрашка Танашев, в поисках легкого заработка, изображал шаманские пляски на сценах театров Бийска и Барнаула. Один из камов (так на Алтае называли шаманов) примчался в Чемал и за деньги согласился пошаманить перед "небесными гостями". Для писателя это зрелище явилось находкой» [Коптелов, 1961, с. 11].
Анне Гарф, работавшей в Горном Алтае над подготовкой алтайских сказок к публикации на русском языке, необходимо было для комментария представить камлание в деталях, но она была уверена, «если еще были на Алтае камы, то все они занимались общественно-полезным трудом. Ни один из них не согласился бы камлать» [Павел Кучияк, 1979, с. 56]. Чтобы воссоздать образность и этнопоэтику шаманской мистерии для столичного литератора, писатель Кучияк тогда взял в областном музее шаманскую одежду, шаманский головной убор и бубен и исполнил обрядовые пляски столь реалистично, что заставил окружающих поверить в происходящее. Но сам Кучияк писал, что в действительности
шаманский культ изжит не был - «в Куюме (село в Чемальском районе, родина П.В. Кучияка и место смерти этнографа А.В. Анохина. - Т.Ш.) был «знаменитый» Туянин Сапыр, в 1928 году 336 голов лошадей, коров, овец и коз принес в жертву» [Павел Кучияк, 1979, с. 127].
Шаман становится одним из главных действующих лиц «ойротских» частей поэмы, символизируя собою не столько первобытность алтайцев - «малого сибирского народа», сколько присущую алтайской мифологии идею органического единства мира, противостоящую официально декларируемой «по звериному влюбленными в таежные просторы Сибири» (Зазубрин) публицистами идее технократического урбанизма.
Ойротии Итин посвятил третью («Белый круг») и четвертую («Путь шамана») части поэмы. Горный Алтай с первых строк произведения знаменует Россию и Советский Союз - «новую часть света», куда летчики попадают, пересекая воздушную границу страны со стороны Монголии. Горная панорама у Итина являет собою редкий тип развертывания этого пространства в травелоге - с востока на запад, как в свое время у Г.Н. Потанина [Потанин, 1879], из «чужого» в «свое». Новизна описана в образах только что законченного творения мира, когда остывала пена «древней титанической бури. Внизу <...> медленно текла зеленая бездна. Редкие оранжево-розовые облака жались к синим и сияющим вершинам, словно разорванные клочья одной и той же дымчатой субстанции мира» [СО, 1926, № 1-2, с. 61].
Суровым, сухим холодом Россия встречает роскошные, укомплектованные по последнему слову техники юнкерсы, по заданию фирмы-производителя совершающие рекламный кругосветный перелет. Первая остановка в России - на берегу Катуни, в Акмале (топонимы Акмал и Новоленинск выдуманы Итиным, Бийск же, Улала, названия сел вдоль Катуни - реальные, они необходимы для точной географической привязки сюжета). На фоне величественной горной долины и реки Катуни (где ветви лиственниц, словно руки, «окаменевшие от красоты Алтая»), Итин сталкивает три группы персонажей:
1. иностранцы (два экипажа и два пассажира - кинооператор-корреспондент герр Грубе и японский журналист герр Фукуда); в их числе - русский по крови Эрмий (Ермил) Бронев, главное действующее лицо алтайских сцен поэмы;
2. алтайцы - коренные жители акмальской долины с неизменным для алтайского травелога шаманом;
3. советские авиаторы - новые герои современности, красной нови [Никонова, 2012], прилетевшие на разбитом донельзя аэроплане на выручку повредившим машину респектабельным иноземцам, один из них -
родной брат Эрмия - Андрей. Следует добавить, что автором весьма оригинально определена функция эпизодического персонажа с именем здравствующего партийного руководителя Ойротии - И.С. Алагызова, наделенного хорошо опознаваемой современниками портретной характеристикой вождя - «Был он мал ростом, улыбчив и прост» [Горький, 1988, с. 69]. Его присутствие в мире текста - своеобразный щит, которым закрываются довольно резкие реплики чуждых советской действительности персонажей: шамана Кунь-Коргэ (досл. - увидевший солнце -Т.Ш.) и бывшего царского офицера Эрмия. Итин интуитивно ощущает, что защита необходима. «Хоть и «Чеки у нас теперь вроде, как вовсе нет» [СО, 1926, № 1-2, с. 71], но дважды его Алагызов произносит фразу «А чего бояться? На медведя ходил - не боялся, а здесь чего бояться» [СО, 1926, № 1-2, с. 69]. Писатель словно предвидит и свою судьбу, и судьбы репрессированных И. Алагызова и В. Зазубрина.
На сюжетном уровне в поэме отчетливо просматривается требующееся идеологическое противостояние двух систем: «наша» (разбитый, с водопроводной трубой вместо лонжерона, аэроплан) превосходит «буржуазную» (комфортабельные юнкерсы). Но немцы и корреспонденты ко всему происходящему на земле абсолютно равнодушны, они вовсе не чувствуют себя побежденными.
Братья-авиаторы Андрей и Эрмий, которого принято было в предшествовавшей литературоведческой традиции обвинять в космополитизме [Коптелов, 1961; Кондаков, 1983], по человеческой сути одинаковы: оба влюблены в небо, а на земле - без ума от женщин; и в этой плоскости разворачивается лирический сюжет поэмы. Оригинальность его решения определяется параллельностью описания шаманского камлания и сближения Эрмия и Зои (столичный этнограф, эмансипированная особа, знающая язык и обычаи алтайцев - первые этнографические исследования в советский период в Горном Алтае начали в 1924 г. этнографы Л.Э. Каруновская и Н.П. Дыренкова).
Пока шаман подымается к 99-му небу, молодые люди падают в пучину инстинктов, мир двоится, все в нем превращается в собственную противоположность, ибо «здесь был совсем другой, подавляюще прекрасный мир» - мир гор и шаманских мистерий.
Мистериальное начало у романтика Итина несколько сглаживает присущую постреволюционной эпохе идеологию свободы нравов1, довольно скоро, как это показано В. Зазубриным в рассказе «Общежитие»
1 Подробнее см. об этом в разделе «Что дала Октябрьская революция работнице и крестьянке» сборника «Советская социальная политика 1920-1930-годов: идеология и современность» [Советская., 2007].
(1923 год) [Зазубрин, 1990, с. 144-145], превратившуюся в прямую угрозу вымирания народа от сифилиса. В ускорившемся времени «туземцы» совершенно серьезно пытаются выторговать у летчиков «айрапланды» за табун лошадей. Зоя («светлокожая девушка, одетая в кожаную куртку и короткие синие штаны» [СО, 1926, № 1-2, с. 66], стриженая и в «мужской кепке»), легко сблизившаяся с Эрмием, совершенно искренне восклицает после случившегося: «Ты давно не был в России, для нас это «раскаиваться» смешно [СО, 1926, № 1-2, с. 80].
Экзотическое пространство и экзотические горцы, описанные с должной степенью этнографизма, вкупе с людьми экзотической профессии - авиаторами, сливаются в тексте в мощный поэтический импульс, позволивший Итину первоначально дать своему произведению жанровое определение «поэма». Поэма о том, что все имеет свою противоположность, о том, что самые древние архетипы могут свободно пребывать в изменяющейся действительности. Рационально это объясняет исследователь Зоя, говоря об алтайцах: «Это очень поэтический народ. Художник Чорос Гуркин говорил мне, что Каан-Кэрэдэ принес от светлого бога Ульгеня первый шаманский бубен. Обычно, Каан-Кэрэдэ в алтайском эпосе - страшное крылатое чудовище. Алтайцы называют этим именем герб двуглавого орла и карточный туз. Вот еще назвали ваш аэро-план.а, может быть, сначала в самом деле приняли его за Каан-Кэрэдэ!... Ах, надо знать алтайский эпос, чтобы понять все это: аэроплан, современность и тысячелетие - «Каан-Кэрэдэ»! [СО, 1926, № 1-2, с. 67].
Сплав древности и современности В. Итин постарался позднее воплотить в другой экспериментальной форме: текст поэмы «Каан-Кэрэдэ» был положен в основу киносценария - совершенно нового литературного жанра, развитие которого весьма интересовало писателя. В предисловии к сценарию «Каан-Кэрэдэ» он указал на причины возникновения такого интереса: «В будущем киносценарий займет такое же место в литературе, как пьеса, написанная для драматического театра. Все выдающиеся произведения этого нового вида искусства будут издаваться до постановки. Только таким путем можно создать настоящий общественный контроль в кино. Идеологические установки станут достоянием критики до, а не после основных затрат на производство <.> Если не будет постоянного живого влияния в области идеологии, конструкции и технических приемов сценария, это новое искусство не сдвинется с места» [СО, 1928, № 4, с. 103].
Свой сценарий Итин напечатал первым из сибирских писателей, уточнив, что делает это в дискуссионном порядке. Он указал на своего единственного предшественника в этом жанре - И. Бабеля [Бабель, 1926]. Сценарий Итина - совершенно другое не столько по форме, сколько по
содержанию произведение - и это понятно: 1928 год был трудным для «Сибирских огней», сложнейшие партийные и творческие дискуссии привели к уходу из журнала бессменного ответсекретаря В.Я. Зазубрина. Итин сам возглавил журнал, понимая, насколько ужесточились правила игры. В сценарии он сосредотачивается уже исключительно на идеологической составляющей. Задача - «противопоставить большим спортивным достижениям буржуазной авиации менее громкие, но более ценные достижения советских летчиков, производящих своими полетами переворот в сознании масс; противопоставить скучающим буржуазным "пассажирам" - "пассажиров" советских агитполетов, крестьян, алтайцев, для которых полет - новое крещение, "воздушные октябрины", противопоставить призрачному миру Эрлика, экстатическим полетам шамана - победу человека над стихией» [СО, 1928, № 4, с. 104].
В первой части сценария (кадры 22-33) Горный Алтай - это, во-первых, точка на карте, азиатское пространство, сопредельное Китаю и Монголии; во-вторых, это горное пространство, над которым владычествует Белуха, и в третьих - это пространство экзотического народа, уровень развития которого символизирует шаман с бубном и страшные слухи о появлении царь-птицы Каан-Кэрэдэ.
В игровом фильме «Каан-Кэрэдэ» (Крылатый бог) (Ленинградская фабрика Совкино, реж В.Б. Фейнберг, 1929), снятом по этому сценарию, никому в столицах не известный Горный Алтай был представлен через понятие «горцы»: «На Крымское побережье (это-Алтай!) в горы на гидроплане прилетели летчики (агитполет). Из-под тени кипарисов вышел шаман и предсказал гибель людям, осмелившимся летать. Тут прилетели иностранцы. Их повели в клуб. На клубной сцене "алтайцы" танцевали лезгинку. Зрительный зал был заполнен алтайцами с кинжалами у пояса» [СО, 1930, № 3, с. 125]. Предшественник же Фейнберга в освоении ойротской темы в кино А. Разумный принципиально снимал игровой фильм «Долина слез» (1924, сценарий Б. Мартова и В. Туркина) в Горном Алтае, тщательно выбирая натуру и следя за этнографической точностью деталей [Разумный, 1975, с. 63-65].
Возможности искусства кино, законы монтажной композиции позволяют Итину представить Горный Алтай как собственно художественное пространство, функция которого - объяснить замысел фильма и его название.
На наш взгляд, смысловые акценты сценария были скорректированы еще и под влиянием критической статьи В. Правдухина, опубликованной в первом номере «Сибирских огней» за 1928 год. Разбирая сборник прозы В. Итина, вышедший в центральном издательстве - книгу «Высокий путь» [Итин, 1927], критик в первую очередь отметил новизну и оригинальность
тематики сибирского «мэтра», который нарушил «надоевшее единство места и времени», а также тщательность в работе над словом, выгодно отличающая его прозу от основного потока современной беллетристики, которая соблазнялась «пошловатенькой, поверхностной пеной словесности» [СО, 1928, № 1, с. 261], крепкость формы и «кинематографическую» хватку жизни. Критик назвал Итина романтиком «в новом значении этого слова». «Человека писатель ощущает еще как частицу мировой громады. Ощущение, вконец забытое и чуждое для наших современников. Эти две стихии - социальная и космическая - у писателя чувствуются одинаково сильно. У многих людей уже давно умерло желание поднимать свои глаза вверх к звездам, к просторам, не связанным с их личными интересами.» [СО, 1928, № 1, с. 261] - добавим - как это делают алтайские шаманы.
Правдухин подчеркивает, что «Каан-Кэрэдэ» Итина - это повесть об авиации как о подлинной победе над огромным миром мертвой стихии, что писателю удалось передать новые ощущения, «связанные с взлетом человека над землей». Горный Алтай интерпретируется в статье как место встречи двух эпох: современной революционной и архаической. Это новое пространство, расширяющее культурный горизонт (мир). «Люди "архаической эпохи", сохранившиеся до наших дней, не мертвы. Мир един, мир связан одной цепью в своем поступательном движении» [СО, 1928, № 1, с. 262]. И братья Броневы, и алтайский шаман Кунь-Коргэн, и все население горной долины «охвачены экстазом и вдохновенным, трепетным поклонением перед величием открывающихся возможностей для человека» [СО, 1928, № 1, с. 262]. Основной акцент в оценке повести сделан на идеологически значимых моментах: а) завоевания современной эпохи доступны «архаическим» алтайцам; б) писатель «нащупывает новые и подлинные связи между людьми различных культурных ступеней, между людьми разных национальностей» [СО, 1928, № 1, с. 262]; в) повесть проникнута бодрыми, восходящими настроениями человека-борца.
Причудливым переплетением телесного и духовного, «нижнего» и «верхнего» в мире и в человеке в сюжете о Каан-Кэрэдэ - железной птице В. Итину удается органически слить этническое и общечеловеческое, европейскую ученость и традиционные представления алтайцев, природное и цивилизационное, парадигматику сибирского текста и библейские аллюзии и воплотить это слияние в идее несущегося с «кинематографической» скоростью времени и предельно расширившегося пространства, любая точка которого становится достижимой. Вместо идеологически необходимого противостояния и размежевания «мир стал единым, связанным и нерасщепленным. Уничтожены расстояния: Европа и Ойротия - близкие соседи» [СО, 1928, № 1, а 262]).
Литература
Анисимов К.В. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX - начала XX в.: Особенности становления и развития региональной литературной традиции. Томск, 2005. Бабель И.Э. Блуждающие звезды. Кино-сценарий. М., 1926. Вейсберг Г.П., Пушкарев Г.М. Сибирь в художественной литературе. М.-Л., 1927. Вольфсон М.Б. Пути советской книги. М., 1929.
Город любимый: Горно-Алтайск в документах и фотографиях. Горно-Алтайск, 1998.
Горький М. В.И. Ленин // М. Горький. Собр. соч. в 8-ми тт. М., 1988. Т. 3.
Зазубрин В.Я. Общежитие: роман, повесть, рассказы, очерки. Новосибирск, 1990.
Итин В.А. Воздушный океан // Сибирь. 1925. N° 5-6.
Итин В.А. Высокий путь. Повести. М.-Л., 1927.
Итин В.А. Солнце сердца: Стихи. Новониколаевск:1923.
Кондаков Г.В. Духовное согласие. Русско-алтайские взаимосвязи советского периода. Горно-Алтайск, 1983.
Коптелов А.Л. Вивиан Итин (1894-1945) // Итин В. Каан-Кэрэдэ. Новосибирск, 1961. Копылов И.Л. На перевале. К первой Всесибирской передвижной выставке. Новосибирск, 1927.
Мартин Т. Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР, 1923-1939. М., 2011.
Небольсин П.И. Покорение Сибири: Историческое исследование. СПб., 1849. Никонов В. Сибирские огни // Литературная энциклопедия. Т. 10. [Электронный ресурс] URL: http://feb-web.ru/feb/litenc/encyclop //
Никонова О.Ю. Осоавиахим как инструмент сталинской социальной мобилизации // Российская история. 2012. № 1.
Павел Кучияк. Воспоминания. Дневники. Письма. Горно-Алтайск, 1979. Потанин Г.Н. От Кош-Агача до Бийска (отрывок из путевых заметок) // Древняя и новая Россия. 1879. № 6.
Потанин Г.Н. Путешествия по Монголии. М., 1948.
Пермитин Е.Н. Жизнь Алексея Рокотова. Трилогия. Кн. 3. Поэма о лесах. М.,1986. Разумный А.Е. У истоков: воспоминания кинорежиссера. М., 1975. Рихтер З.В. 7 000 километров по воздуху. М., 1926.
Слезкин Ю. Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера М., 2008. Советская социальная политика 1920-1930-х годов: идеология и повседневность. М,
2007.
