CC BY
55www.volsu.ru
ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ
УДК 821.161.1 ББК 83.3(2Рос=Рус)
ВОЗВРАЩАЯСЬ К ПРОЧИТАННОМУ
(Рец. на кн.: Компанеец, В. В. Русская социально-философская проза последней трети ХХ века [Текст] : монография / В. В. Компанеец. - 4-е изд., стер. - М. : Флинта : Наука, 2014. - 240 с.)
Васильева Светлана Сергеевна
кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы и журналистики
Волгоградского государственного университета
просп. Университетский,100, 400062 г. Волгоград, Российская Федерация
В своей монографии В.В. Компанеец обращается к произведениям А. Солженицына, В. Шаламова, Ю. Домбровского С. Залыгина, В. Распутина, В. Астафьева, Л. Леонова, В. Тендрякова, Ю. Бондарева, прозаическое наследие которых определяется как социально-философская проза.
Выбор имён обусловлен целью исследования - проанализировать произведения реалистического течения третьей трети ХХ века в соотнесенности с традициями русского реализма XIX века и в контексте религиозно-нравственных идей отечественной философии, в о том числе христианской антропологии В. Со-г- ловьёва, Н. Фёдорова, П. Флоренского, Н. Лос-^ ского, Н. Бердяева и др. « В предисловии автор, разъясняя свои тем оретико-методологические взгляды, подчер-<3 кивает важность, концептуальность категории 5 времени, «мотива разрыва времен, осмысля-
емого в нравственно-философском ракурсе как перерыв в преемственности духовных традиций, обусловивший утрату естественности бытия, его рассогласование и в итоге, появление множества героев «разорванного» сознания, лишенных твердой почвы под ногами, оказавшихся во власти блудносыновства» (с. 9). Для постижения полноты и интенсивности выражения внутреннего мира автор предлагает различать понятия «безличное событие» и «характерологический поступок». Под «безличным событием» понимается проявление объективных обстоятельств действительности. «Характерологический поступок» является способом психологического изображения персонажа, для автора важно бахтинское понимание поступка как «познавательного поступка мысли», «сферически объемное, характеризующееся множественностью уровней и аспектов проявления» (с. 6).
Убедительно обосновывается и связь проблематики философской прозы последней трети ХХ века с идеями и открытиями B.C. Соловьева, Н. Федорова, П. Флоренского, Н. О. Лосского, представленными в их трудах в конце XIX - первой половине XX веков. Этой общей точкой называется понимание человека как цели истории, «возвышение поступка сознания, души, духа» (с. 7), анализ «категорий совести, стыда, вины, в конечном счете - нравственной истины» (с. 7).
В первой главе «Человек и история: В. Шаламов, А. Солженицын, Ю. Домбровс-кий» автор замечает, что в большинстве произведений, написанных в 1970-1980-е годы, именно сталинская эпоха становится предметом художественного осмысления. Обращение к наследию В. Шаламова, А. Солженицына, Ю. Домбровского актуально, так как их произведения поражают глубиной философс-ко-нравственного и художественного постижения проблемы «личность и тоталитарное государство».
Далее анализируются «Колымские рассказы» В. Шаламова как «грандиозная трагическая эпопея об эпохе сталинского тоталитаризма» (с. 11), со своим «уникальным, не похожим на другие, художественным миром» (с. 11). Уникальность этого мира убедительно связывается с особой антропологической концепцией Шаламова. Внимательно и подробно анализируя систему образов персонажей, сюжетные ситуации, высказывания повествователя, автор монографии приходит к выводу об утрате героями «Колымских рассказов» нравственно-религиозных опор существования, об их попадании в «Ничто», которое понимается как «воплощение зла иррационального, непостижимого в своих личинах» (с. 20). Автор исследования, опираясь на суждения немецкого философа К. Ясперса, показывает а-трагичность сознания человека, изображенного в ««Колымских рассказах» писателем, испытавшим на себе предел физических и нравственных страданий: «Перед нами парадоксальная ситуация: герои, оказавшиеся в трагических обстоятельствах, сами не выступают носителями трагического. Их лагерная жизнь как история распада и опустошения личности является не трагедией, а трагедией наизнанку, наоборот. А-трагическо-
му сознанию чуждо разделение временного и вечного, исторического и метафизического, конечного и бесконечного и, что особенно существенно, - разграничение живого и мертвого. Жизнь и смерть взаимопереходящи, граница между ними столь же условна, как и граница между добром и злом. Герои шала-мовских новелл и очерков - «живые мертвецы» - понимают, что их «привезли на смерть» (1, 362), поэтому жизнь в их представлении -«не такая уж большая ставка в лагерной игре... и все думают так же, только не говорят» (1, 471).» (с. 21).
Вторая важная черта шаламовской поэтики связывается с «линейностью изображения гулаговского ада в его способности стирать всякие индивидуальные различия, в его страшной силе разрушения, в равной мере простиравшейся над всеми» (с. 27).
Анализируя произведения А. Солженицына о ГУЛАГе, автор исследования приходит к выводу о сферически объемном выражении ада, о его иерархической структуре. «В «Круге первом» (...) еще царит полусвет, и интеллектуальные работники «шарашки», решающие научные задачи, только наполовину испытывают тяготы лагерного быта, зная унижение и попрание человеческого достоинства, но, не ведая первобытных чувств голода и холода. Это своеобразная преамбула. Ее аналогия с первым кругом дантовского ада, вместившим в себя интеллект античных ученых, философов, очевидна. Действительность, показанная ранее в «Одном дне Ивана Денисовича», была расположена сферически ниже. Зэк озабочен собственным выживанием, ему не до интеллектуальной и эмоциональной культуры, но, тем не менее, в заботах о куске хлеба и миске баланды он не за-был свою человеческую суть. По признанию самого писателя, в повести представлена «очень смягченная» картина лагерного быта (5, 268). Документальное повествование «Архипелаг ГУЛАГ» уходит в самые нижние сферы, низводит человека на предельно низкий «уровень бытия» (5, 371), где глушатся малейшие проявления человечности и духовная гибель становится столь же «естественной», как и физическая» (с. 27).
Сопоставляя проблематику, мотивную структуру, сюжетно-композиционные особен-
ности, систему персонажей, приемы изображения внутреннего мира человека Шаламова и Солженицына, автор делает справедливое заключение о том, что в «Одном дне Ивана Денисовича», «В круге первом», да и в «Архипелаге ГУЛАГ» дана «в целом все же смягченная картина лагерного ада. Но объясняется это как раз тем, что писателя интересует не только ситуация «запредела», «края» жизни, но психология заключенного в ее полном объеме - от ареста, следствия, всевозможных пересылок до лагерного бытия с его экстремальными условиями. Отсюда - показ процессуальности, динамичности, изменчивости человеческой психологии. Вот почему автор «Архипелага ГУЛАГа» взял на вооружение прежде всего опыт Л. Толстого» (с. 50). Разоблачение и критика тоталитарной системы сочетается с глубоким исследованием внутреннего мира человека. И для автора монографии очевидно, что заметные отклонения от христианских догматов, присутствующие в концепции Солженицына, не означают исключения писателем «реальности бытия Бога», Солженицын «по своему мировосприятию религиозный писатель, основные идеи которого (неприятие революционности, сгущенный морализм, твердое различение добра и зла) базируются на традициях христианства. Запечатленная действительность при всей своей абсурдности, деформациях и искажениях, насквозь пронизана дыханием Божественного» (с. 49). Именно поэтому на вопрос: «Можно ли остаться человеком в аду ГУЛАГа?» логикой судеб своих героев Солженицын показывает, что и нельзя, и должно, «Солженицынская художественная характерология базируется на моралистически твердом (порой прямолинейном) различии добра и зла. Его герои - не правдоискатели: свою правду они уже нашли и действуют с позиции обретенной истины» (с. 51). Убедительны итоговые наблюдения о своеобразии поэтики писателя как сочетающей четко выраженную авторскую оценку, документальность, лиризм, с тенденцией «к созданию жанровых разновидностей идеологической прозы с ее тяготением к аналитичности и обобщенности» (с. 51).
Далее в контексте проблемы «человек и история» рассматриваются романы Ю. Дом-
бровского «Хранитель древностей» (1964) и «Факультет ненужных вещей» (1978), в которых писателю удалось запечатлеть своеобразие эпохи сталинизма, и «внутренний мир личности, бесстрашно принявшей вызов тоталитарной системы» (с. 54).
В.В. Компанеец подробно анализирует образ Зыбина и сквозные символические образы (Сталин - Антихрист, машина ОСО -репрессивный конвейер, нейманы хрипуши-ны, гуляевы - бесы, система НКВД - игра, театр абсурда. Так, рассмотренные истории жизни доктора Блиндермана и брата бригадира Потапова, рождение товарища Попят-на, яблочки деда Середы; аналогии с историческими реалиями древности и образами Понтия Пилата, Аврелиана, Тиберия, Ульпи-ана, Сенеки, Ивана Грозного, былина о том, «как перевелись богатыри на святой Руси», формируют нравственно-философскую проблематику дилогии. При этом «вера в человека, в способность духовно возрождения нации пронизывает творчество видного прозаика и сближает его с лагерной прозой А. Солженицына» (с. 70).
Во второй главе «Художественный характер в свете традиций русской философии: С. Залыгин, В. Распутин, В. Астафьев» автор монографии обращается к проблеме мировосприятия человека второй половины ХХ века, к анализу социального и индивидуального на материале социально-философской прозы 1970-1980-х годов. Сложность проблемы обусловленности психосоциального состояния личности временными характеристиками бытия, поднимаемой С. Залыгиным в романе «После бури» (1985), В.В. Компанеец показывает, тонко и подробно анализируя образ главного персонажа Петра Васильевича-Николаевича Корнилова, основной характеристикой сознания которого называется раздвоенность. Эта «раздвоенность», как и понятие «бывше-сти», рассматривается в философском контексте (Гегель, М. Хайдеггер) и в контексте литературной традиции (двойничество в повестях Гоголя «Нос» и Достоевского «Двойник»). «Бывшесть» в романе Залыгина трактуется не только как морально-нравственное, историческое и «временное», но и как пространственное понятие (с. 78). «Таким образом, в романе С. Залыгина первостепенно значение
приобретает мысль о том, что подмена естественно" бытия, основанного на преемственности вековых нравственных традиций, бездумным экспериментированием, доходящей подчас до абсурда игрой крайне опасны для людей, чреваты неисчислимыми страданиями и бедами. Ничем не оправданные эксперименты, в конечном счете, привели к перерождению когда-то жившей в согласии с природой цельной, неискаженной личности. В итоге люди лишились самого главного - возможности строить свою судьбу. Подтверждением это и является психология показанных в романе «бывших», чей социально-поведенческий облик предельно точно может быть выражен словами П. Флоренского: «Не "я живу", а "со мной происходит"»". Утратившие почву под ногами, лишенные корней и родовых связей, не способные к унаследованию духовных ценностей предков люди типа залыгинского Корнилова целиком оказались во власти разрушительной стихии, которая «несет» их в никуда» (с. 82-83).
Проблематика, характерология в произведениях В. Распутина «Прощания с Матерой», «Деньги для Марии», «Последний срок», «Живи и помни» рассматривается и сопоставляется и философией Н. Федорова, основание для этого видится в общности идей, в призыве к всеобщему братству и родству, к преодолению различных форм людской отчужденности, к поискам своего места в мире (с. 83), в высокой оценке опыта и заповедей «отцов», «предков», духовным ценностям прошлого (с. 84), поэтому особенно значимы анализируемые В.В. Компанейцем мотивы памяти, пути и «антипути», беспутства, «блудносыновства». Справедливо утверждение, что «незамысловатость и простота распутинских персонаже иллюзорны, в действительности же их отличает нравственно-психологические многомерность и объемность, «обеспечивающиеся» применением самого широкого спектра изобразительных средств. Одной из важнейших является, например, ономастическая концепция писателя, позволяющая соотносить его именами П.А. Флоренского, С.Н. Булгакова, А.Ф. Лосева» (с. 106). Интересна и убедительна в этом аспекте интерпретация имен персонажей Никиты-Петрухи, Милы, Кошки-не-Мышкине, Богодула. В рассмотренных
произведениях В.Астафьева «Печальный детектив» подчеркивается социальность проблематики, активность авторского начала, созвучность авторских размышлений наблюдениям Питирима Сорокина о нравственном регрессе человечества в ХХ веке, мысли Э. Фромма о снижении «порог чувствительности к жестокости» (с. 121). «В. Астафьев утверждает мысль, аналогичную той, которая пронизывает повести В. Распутина: естественный порядок бытия нарушен, вся жизнь сбилась с истинного пути, оказалась развороченной, рассогласованной, неупорядоченной» (с. 123). Объединяет произведения двух авторов и тема памяти, и идея «возврата к первородству, природности и естественности бытия, основанного на внутреннем ладе, согласованности всего сущего на земле» (с. 139).
Справедливым утверждением об «исти-ноискательстве» как отличительной особенности русской социально-философской прозы 1970-90-х начинается третья глава монографии «Духовные искания современника: Л. Леонов, В. Тендряков, Ю. Бондарев». Как «монументальное гиперфилософское произведение» (с. 141) анализируется итоговое произведение Л.Леонова - «роман-наваждение» «Пирамида». Убедительны рассуждения о жанровом своеобразии: «Традиционные романные проблемы - личность и общество, Я и мир - настолько подняты на уровень макроизмерения, что история, по сути дела, сводит на нет личную инициативу человека, его внутреннюю самодостаточность. Обращения к суверенному внутреннему миру героев в «Пирамиде» фактически нет. Характеры у Леонова целиком подчинены комплексу этических, нравственно-философских идей, в конечном итоге призванных обнажить истину: человечество сбилось с предначертанного пути и неуклонно движется к своему концу» (с. 142143). Анализ леоновской этико-философской концепции сопровождается «расшифровками» названий частей романа и имен персонажей, авторского определения жанра, выделением смыслообразующих мотивов Добра и Зла, света и тьмы, дома и темы Антидома, символического образа пустыни, эпизодов прогулок Дуни. Наибольший интерес вызывает анализ своеобразия художественной характеро-
логии Леонова, убедительно доказывается невозможность однозначной интерпретации характеров и высказываний Матвея Лоскутова, Дуни, Дымкова, Никанора Шамина. Особое внимание уделяется наиболее дискуссионным в леоноведении образам Шатаницкого и Матвея Лоскутова и проблеме авторской позиции: «Нельзя не видеть, что Леонов с любовью показывает русского человека, его правдоискательство (о. Матвей и Вадим Лоскутовы, Никанор Шамин), его жертвенность (Дуня Лоскутова), его совестливость (дьякон Абла-ев, горбун Алеша и др.). И в то же время писатель преднамеренно сгущает зло в личинах Шатаницкого и его «школки» (Откуси, Пхе и др.), воссоздав антидуховное, сатанинское начало (папаша Дюрсо, Юлия Бамбалски, фининспектор Гаврилов, Минтай Миносович и др.). «Пирамида» - произведение о губительности компромисса с темными дьявольскими силами, это действительно роман-предупреждение, роман-прозрение» (с. 169).
Вызывает интерес и анализ леоновской проблематики в контексте русской философии. Автор монографии выявляет в романе «полемический элемент, направленный против технократизма в целом и его религиозно-мифологической разновидности в частности. Крупнейшим представителем последней можно считать К.Э. Циолковского» (с. 167), создавшим «космо-технократическую утопию». Итоговыми являются следующие выводы: «Историософская позиция Леонова, таким образом, характеризуется четкостью и ясностью: в процессе непродуманных социальных экспериментов Россия, по мысли писателя, лишилась естественных, органических связей с сущим, стала на путь блудносыновства. Произошло это в результате свободного вы бора людей, не только забывших Бога, но и сбросивших его со счета в своих социально-нравственных устремлениях.
Идейно-образная концепция «Пирамиды» направлена против необдуманного социального экспериментаторства. Не переделывать мир, не изменять его революционным путем, не разрушать, а сохранять, беречь и передавать от поколения к поколению духовно-нравственные ценности и прежде всего природу -в этом состоит одна из кардинально важных идей романа. Что же касается вопроса о Выс-
шем Начале, источнике Любви и Благодати, то нам представляется, что, в конечном счете, ни автор, ни его герои не сомневаются в существовании Предвечного» (с. 166).
Один из главных сюжетообразующих мотивов романа В. Тендрякова «Покушение на миражи», верно утверждает В.В. Компа-неец, - мотив сопряженности настоящего и прошлого, преемственности нравственных идей, и доказывает это, сопоставительно анализируя «сказания» и главы произведения, «ис-тиноискательство» Гребина - главного персонажа произведения, историю или путь апостола Павла, в интерпретации В. Тендрякова. Кроме того, «"Покушение на миражи"» В. Тендрякова можно воспринимать как художественную параллель к историософскому трактату Н. Бердяева «Смысл истории». По Бердяеву, историю можно рассматривать только как судьбу человека. «Человек находится в историческом, и историческое находится в человеке». «...Нельзя историю рассматривать вне человека и нечеловечески. (... ) Согласно логике Бердяева, в земной истории человек проходит свой страстнотерп-ческий путь, и в этом плане историческое и метафизическое взаимопроникаемы так же, как взаимопроникаемы время и вечность» (с. 182), что соотносимо с «взаимокасаниями исторического и метафизического» в романе «исторических и нравственных альтернатив» «Покушение на миражи».
«Истиноискательство» объединяет и главных персонажей бондаревских романов «Берег» (1975), «Выбор» (1980), «Игра» (1985) и является одним из циклообразующих элементов трилогии, наряду с их типологическим сходством, общностью нравственно-философской проблематики, общностью художественных принципов. Справедливо указывается, что «судьбы бондаревских героев-интеллигентов (Никитина, Васильева и Крымова) даны как истории жизни. При этом актуализирован их жизненный путь как нечто состоявшееся, представшее во всем разнообразии своих социальных и личных отношений к исходу жизни. Бондарев с его тяготением к философскому повествованию раскрывает судьбы своих персонажей не столько в форме последовательного внутреннего развития, показа детального процесса формирования личности, сколько по
принципу выявления «знаков» ее духовного становления в наиболее ответственные периоды бытия - в детстве, молодости и зрелости героев» (с. 191). Искания бондаревских персонажей автор монографии соотносит с духовными исканиями героев Л. Толстого, нравственными переживаниями героев Ф.М. Достоевского. Подробно анализируя жизненные «круги» главных персонажей, автор монографии приходит к выводу, что основу их правдоискательсва составляют «вечные вопросы»: «от личного счастья, попыток самоутверждения, желания наиболее полно реализовать свои творческие возможности до напряженных раздумий о войне и мире, извечном противоборстве добра и зла, судьбах цивилизации, стоящей перед угрозой экологического и ядерного уничтожения» (с. 195).
В разделе «Заключение» сделанные итоговые выводы и обобщения о путях развития русской социально-философской прозы последней трети ХХ века. Безусловно разных по мировосприятию и художественной манере
писателей объединяет «мысль, непосредственно восходящая к гуманистическим принципам русской классики (Л. Толстой, Ф. Достоевский и др.) и русской философии конца
XIX - начала XX веков (В. Соловьев, Н. Федоров, П. Флоренский, Н. Бердяев, Н.О. Лос-ский, И. Ильин и др.): человек есть не средство, а цель истории. (...) Современные писатели в лице Л. Леонова, А. Солженицына, В. Распутина, В. Астафьева, В. Тендрякова, Ю. Бондарева и др., показывая разросшееся в
XX веке зло, рисуя картины проявления человеческой жестокости, ведущей к саморазрушению, противопоставляют им христианское чувство любви как главное средство спасения, очищения общества» (с. 222-223).
Наблюдения и выводы В.В. Компаней-ца убедительны и интересны, его исследование, несомненно, будет полезно филологам, студентам, учителям-словесникам, а также всем интересующимся историей русской культуры.
BACK TO THE READ
(Book Review: Kompaneets, V. V. Russian Social and Philosophic Prose of the Last Third of the 20th Century [Text] : Monograph / V. V. Kompaneets. -4th ed., Ster. - Moscow : Flinta : Nauka Publ., 2014. - 240 p.)
Vasilieva Svetlana Sergeevna
Candidate of Philology, Associate Professor of Department of Literature and Journalism
Volgograd State University
Prosp. University, 100, 400062 Volgograd, Russian Federation
