CC BY
66
СТРАТЕГИИ ДИСКУРСА
ББК 87.7 УДК 18
А.А. Шипицына
ВОЗРАСТАНИЕ НЕГАЦИИ В КОМИЧЕСКОМ: ОТ АРХАИКИ К СРЕДНЕВЕКОВЬЮ
Анализируется категория комического в эстетике. Комическое формируется в первобытном обществе в формах ритуального смеха в земледельческих и похоронных обрядах. Уже тогда смеховое являлось способом негативной реакции на ужасные явления действительности, такие как смерть, и было знаком возможности последующего возрождения.
Ключевые слова:
амбивалентность, возрождение, комическое, негация, обличение.
Чтобы понять сущность комического, необходимо обратиться ко времени зарождения смеха, к древнейшим формам его проявления и попытаться установить причины, пробудившие человеческий смех. Мы попытаемся, рассмотрев накопленные человеческой культурой проявления ранних форм смеха, сделать выводы относительно онтологии комического и его внутренней сущности.
Не исключено, что одним из ранних типов смеха человека мог оказаться смех над поверженным врагом или убитым животным. Смех, таким образом, изначально проявляется как знак превосходства, знак победы. В связи с этим возникает нечто вроде равенства между оскалом животного и улыбкой человека, что позволяет говорить о смехе как о форме агрессии. Приняв эту точку зрения, нужно признать справедливой «теорию превосходства»: человек смеется, чтобы показать свою силу, мощь, власть, правоту.
Исследования первобытной обрядности дают представление о сложности представлений наших предков. О.М. Фрейденберг последовательно развивает мысль о том, что убийство врага, как и убийство зверя, воспринимались в комическом смысле. Первобытное общество традиционно рассматривается как общество натурального хозяйства, в котором процветало социальное равенство без выделения индивидуального начала. Отсюда и восприятие мира как предельно «слитного, обезличенного
равенства» [9, с. 50]. Мир, в соответствии с космогоническими представлениями первобытного человека, является вечно обновляющимся и совершает круговорот в своем развитии, потому символом такого мира является круг: вечно возвращающееся к себе начало. Потому смерть не могла присутствовать как отдельное представление, оно связывалось со своим противоположным полюсом - жизнью. О.М. Фрейденберг указывала на то, что смех над убитым животным звучал как призыв к его будущему возрождению, неслучайно следом осуществлялся обряд по «воскрешению» жертвы (с тем, чтобы не истребить полностью популяцию и не обречь себя на голодную смерть). Смех над убитым врагом тоже был связан с представлением о продолжении его жизни, но уже в теле победившего его. Потому и смех на похоронах (в более поздней обрядности) стоит связывать также с представлениями древних с возрождением умершего для новой жизни и в новом качестве.
Смех в античную эпоху включен в широкий обрядово-ритуальный контекст. Это Сатурналии, Дионисии, обряды инвективы - как в чествовании полководцев, так и в посрамлении гетер. Дионисии были посвящены козлоногому богу виноделия и производительных сил природы Дионису, знаменовали у греков начало посевных работ, сопровождались обильными возлияниями, а также распутными действиями. Смыслом Дионисий было обращение к божеству плодородия. В Дионисий-
Общество
Terra Humana
бо
ские праздники происходили соревнования поэтов комического жанра: участники
одевали козлиные шкуры, украшали себя атрибутами винодельческого труда, символически обозначая присутствие Диониса. Архаическое мышление объединяет сме-ховое с производительными силами и рождением. Вино так же неслучайно присутствует в качестве божественного атрибута: лишая человека разума, оно приобщает его к сверхчеловеческому знанию через экстатическое состояние опьянения. Смех, вино, новое рождение - на этой триаде строится Дионисийская культура.
Сатурналии были приурочены к концу земледельческих работ - времени, когда римским рабам предоставлялся отдых и своеобразное поощрение за физическую усталость. Смех в Сатурналиях проявляется через профанацию норм обыденной жизни. Во время Сатурналий рабам разрешалось сидеть за господским столом и изображать царей, цари же, напротив, принимали облачения своих слуг и прислуживали им. «И каждый переходит на роль раба и узника, обмениваясь с ним именем и одеждой, т.е. своей сущностью; друг другу все посылают подарки, самих себя в обмен на новые, на себя новых. То есть раб умирал для рождения в образе царя и наоборот. <...> и бог жизни, царь, переходит в бога смерти, раба-узника, а смерть - в жизнь, раб - в царя» [8, с. 83]. Такое сравнение перехода в новую роль с переходом в новую жизнь может показать надуманным. Тем не менее, факт смены имени действительно говорит о важном жизненном переходе (вспомним обряд ин-вокации, который связывает произнесение имени предмета его объективацией в действительности), воспринимавшимся как новое рождение. Привязывание этого празднества к концу сбора урожая также говорит о важном виталистском значении совершаемых действий.
В эпоху античности смех приобретает еще одну функцию - обличения и очищения. Обряд инвективы, который заключается не только в срамословии, но и в совершении срамных действий и непристойностей, был широко распространен в античном обществе. Первоначально инвективе подвергались гетеры, что связывало брань с производительным актом, сама гетера уподоблялась при этом божеству плодородия. Затем этот обряд стал носить общественный характер, например, обряд поношения под кронами деревьев, в которых могли участвовать все члены общины. «Здесь главный участник торжества, протагонист, имеет право обратиться с телеги к каждому отдельному человеку и
бичевать его словами за то, чем он кажется ему виновным» [8, с. 99].
Эта функция смеха (обличение) ложится в основу форм комического, которые стали развиваться в античной культуре -сатиры и комедии. Переход от обрядового смеха-обновления и нового рождения к смеху-обличению демонстрируется на основе литературного материала в исследовании Т.Г. Мальчуковой [6]. Описать развитие комического для античности можно следующей формулой: переход от универсального (космического) смеха (Дионисии, Сатурналии) через обряд инвективы к смеху обличительному (комедия, сатира), направленному на изживание определенных негативных сторон действительности, на исправление общества и культивирование этической и моральной нормы.
В русском средневековье мы отмечаем наличие двух институтов: шутовст-
ва и юродства. Шутовской мир (антимир) негативно воссоздан по отношению к миру действительному. Негация проявляется во всем: шуты одеты несуразно (вывернутая наизнанку или одетые задом-наперед вещи и колпак), они НЕбогаты, БЕЗродны (НЕ знамо какого рода-племени), бродяги (НЕ имеют дома), голодны (НЕ сыты), одиноки (НЕ имеют близкого человека, который бы их понимал). Д.С. Лихачев говорит, что негативность усилена тем, что они не просто не имеют всего вышеперечисленного, но лишились этого [5, с. 17].
В шутовстве происходит «обнаружение» правды мира через его «оглупление» [5, с. 16]. Обрядовый же смысл смеха (возрождение) проявляется в подсознательном желании исправить мир на основе «очищенных», заново «открытых» первоначал, путем перерождения явлений в векторе идеальных построений.
Юродивый в первую очередь - религиозно-нравственный учитель, живой символ православной этики. В отличие от шута, он лишается всего добровольно, имея целью приобретения большего, что не измеряется человеческой мерой. «Поступки, жесты и слова юродивого одновременно смешны и страшны, - они вызывают страх своей таинственностью, скрытым значением и тем, что юродивый в отличие от окружающих его людей, видит и слышит что-то истинное, настоящее за пределами обычной видимости и слышимости» [5, с. 17]. Василий Блаженный, скитаясь по улицам Москвы, задерживался у домов, «в них же живущие людие живут благоверно и праведно и пекутся о душаях своих... и ту остановляяся, и собираше камение, и по углам того дома ме-таше, и бияше, и велик звук творяше». На-
против, как заметили изумленные зрители, «егда же минуяше мимо некоего дому, в нем же пиянство и плясание и кощуны содева-хуся, и прочия мерзъкая и скаредная дела творяху, ту святой остановляяся и тому дому углы целоваше и аки с некими бемедоваше яже человеком непонятным разгвором». Значение этих загадочных для наблюдателя жестов вот в чем: в дома праведников и благочестивых постников бесовская сила проникнуть никак не может, «бесове вне-уду онаго дому по углам вешаются, а внутрь впити не могут», юродивый, которому дано видеть утаенное отпростых очей, их-то и побивает каменьями, «да не запинают стопы праведных». В домах пьяниц, блудников, зернщиков и кощунников бесы ликуют и радуются, «аггели же божий хранители, приставлении от святаго крещения на соблюдение души человечестей, в том дому во оскверненном бытии не могут». Этих-то ангелов, уныло плачущих вне дома, и лобызал Василий Блаженный, с ними он и беседовал «непонятным разговором» [5, с. 102-103].
Юродивый существует в обособленном мире, развивающемся в «неотмирном» пространстве. Негативность юродивого осознается им самим и окружающими, как позитивность, она связана с представлениями об очищении через поношение. Навлекая на себя своими провокационными действиями побои и пхания, юродивый стремится к мудрой святости, достичь которую желает для себя и единоверцев. Взгромоздив на себя грехи людские (повторяя подвиг Иисуса Христа), юродивый несет их как тяжкую и обременительную ношу, от которой пытается освободиться лишь в период полуночных бдений, в которые достигается особое состояние религиозного экстаза. Юродивый - великомученик (ибо страдает много), а значит и святой, юродивый - учитель, потому что показывает миру его греховность и жестокость, и учит не потакать своей силе, а смиряться перед злостью мира, изгоняя гордость из сердца. Юродство основано на принципе негации: посрамлении греховных деяний и восстановлении законов царства Божия на земле.
Юродство - пограничное состояние между жизнью и смертью. К.Г. Исупов называет юродство специфично русской формой самоотверженного (экстремального) поведения, вызовом смерти и смертности. «В трагической фигуре «Божьего шута» (так назовет Л. Карсавин юродивого в своей «Поэме о Смерти», 1932) на Руси состоялась первая смерть смерти: она поражена в правах на онтологическую изобразительность, потому что ее не замечают. Юродивый презрел свое тело и тем выпал из
детерминированного смертью смертного мира» [3, с. 107].
Народное смеховое начало европейского Средневековья заключено в праздниках карнавала, в обрядово-зрелищных формах смехового копирования официальной религиозной и светской культуры. Особенностью карнавала является его всеобщность (универсальность), в него включены все без исключения. «Карнавал не созерцают, - в нем живут, и живут все, потому что по идее своей он всенароден» [2, с. 12]. Карнавальное пространство - пространство свободы еще и потому, что в нем все дозволено. Оно Анархично, Аморально, Антиклерикально и Аполитично. Это пространство народного Отрицания.
Подведем некоторые итоги. Развиваясь в структуре обрядовой культуры первобытного общества, смех постепенно (из обряда инвективы) становился фактом самостоятельного явления культуры и формировал специфическую форму отношения человека к миру - комическое. Оно восприняло и впитало основное значение смеха обрядового, народного - возрождения, созидания, чем определяется генеральная его функция на всем протяжении развития от архаики к Средневековью. Комическое осуществляется в ходе переворачивания реальности, создания антимира, кромешного мира или карнавала. Комическое призвано очищению мира через его намеренное снижение, оглупление.
Основной концепцией комического не может служить теория превосходства. Такая точка зрения представляется нам неполной. Смех - не только форма культурной агрессии, это еще и форма культурного созидания, обновления культурного сознания, а в итоге онтологической реформы самого Универсума. Первоначально архаический смех появляется в качестве знакового указания на перерождение. Обряды, сопутствующие смерти, были преимущественно смеховыми, что указывает на важнейшую роль смеха в жизни первобытного общества - защита от страшного. Потом наши предки научились смеяться не только тогда, когда этого требовала жизнь в ритуале, но и смеяться от радости, смеяться осмеивая, т.е. критически воспроизводя действительность.
Обличение - первый шаг к становлению критического мышления и оформлению категории комического. Обличение тесно переплеталось со смехом, благодаря обрядовой памяти о том, что инвектива способна очистить предмет, обновить его. Таким образом, смех тесно скрепляется с обличением и перестает быть обрядовым атрибутом, но становится формой рефлексии. Несмотря на
Общество
Terra Humana
б2
то, что средневековое сознание продолжает реализовать смех в полуобрядовых действиях (карнавал), ментальная основа смехового мироотношения ширится и приводит к формированию индивидуальных типов смехо-вого поведения (шутовство и юродство).
Смеховая культура направлена на не-гативизацию действительности, то есть акцентирование ее негативных черт. Позднейшее комическое строится на патологическом нагнетании негативного, что обеспечивается приемом комического гротеска, послужившего основой средневекового, а также романтического и модернистского искусства. Этот прием использовался при создании образов кромешных антимиров с перевернутыми связями и отношениями.
Современная наука все чаще обращается к области знания, именуемой ниги-тологией [4; 10]). Явление негации было рассмотрено М.С. Каганом на материале истории искусства. Отношение бытия и небытия иллюстрированы им с помощью ленты Мёбиуса как отношения, которые при определенных условиях перетекают друг в друга. «Подобный переход качества в свою противоположность свойственен множеству предметов материального мира. Если рассматривать этот феномен не с математической, а с философской, общеонтологической позиции, то обнаружится, что он распространяется и на широкий круг явлений культуры и духовной жизни и что взаимоотношения бытия и небытия могут быть не только альтернативными, но и комплементарными» [4, с. 52].
Анализ комического обнаруживает решающее значение приема негации. Мы убедились в этом, проиллюстрировав намеренно снижающий пафос кромешных карнавального и шутовского миров. Но комическая негация состоит не только в намеренном снижении реальности, но и в повторном отрицании созданного образа.
список литературы:
Таким путем происходило очищение реальности, что напоминало обряд инвективы, очищение через страдание, принятие вины. Таким образом, комический образ создается путем двойного отрицания. Этот культурный механизм комического катарсиса был описан в свое время в трудах эл-линиста-символиста Вячеслава Иванова («Дионис и праДионисийство», 1923).
Мы придерживаемся теории амбивалентного смеха М.М. Бахтина и считаем, что средневековый смех, как и смех архаический направлен на исправление мира, а не на его разрушение. Ряд исследователей возражали М.М. Бахтину и настаивали на преобладании отрицания в смехе. Л.М. Баткин, в частности, говорит: «Утверждение в любом смехе, даже карнавальном, относительно, отрицание абсолютно. Поэтому амбивалентный смех не может быть главной осью культурно-исторического развития» [Цит. по: 2, с. 408] К.Г. Исупов считает: «Можно спорить с тем убеждением Бахтина, что смех есть утверждение нового. В своей “похоронной” роли он может утверждать лишь идею вечного обновления, но сам по себе - как апо-фатический контраргумент содержанию наличных форм - бытия не утверждает, но отрицает по преимуществу» [2, с. 20].
Действительно, в позднейшем развитии комического смех редуцируется к отрицательности (абсурд, черный юмор). Исследователи вправе трактовать позднейшие проявления смеха как напрочь лишенные активного возрождающего начала (амбивалентности), как разрушающего и без того уже хрупкое и еле различимое здание идеала. С нашей точки зрения, человеческий смех, лишенный амбивалентного начала, невозможен. В таком случае он потерял бы свою человечность, а значит и ценность. Потеряв положительный полюс бытия, человек вновь вернулся бы к хаосу животной жизни.
[1] Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. 2-е изд. -М.: Художественная литература, 1990. - 543 с.
[2] М.М. Бахтин: Pro et contra. Личность и творчество М.М. Бахтина в оценке русской и мировой гуманитарной мысли. Антология. В 2 т. Т. I/ Сост., вступ. ст. и коммент. К.Г. Исупова; хронограф В.И. Лаптуна. - СПб.: РХГИ, 2001. - 552 с.
[3] Исупов К.Г. Русская философская танатология // Вопросы философии. - 1994, № 3. - С. 106-115.
[4] Каган М.С. Метаморфозы бытия и небытия: онтология в системно-синергетическом осмыслении. -СПб.: Logos, 2006. - 416 с.
[5] Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко В.В. Смех в Древней Руси. - Л.: Наука, 1984. - 294 с.
[6] Мальчукова Т.Г. Комическое в античной литературе и европейская традиция: Учебное пособие по спецкурсу. - Петрозаводск, 1989. - 96 с.
[7] Рюмина М.Т. Эстетика смеха: Смех как виртуальная реальность. - М.: КомКнига, 2006. - 320 с.
[8] Фрейденберг О.М. О древней комедии // Фрейденберг О.И. Миф и литература древности. - М.: Восточная литература, 1998. - С. 345-372.
[9] Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра / Под ред. Н.В. Брагинской. - М.: Лабиринт, 1997. -445 с.
[10] Чечулин А.В. Негативная антропология: Монография. - СПб.: РГПУ им А.И. Герцена, 1999. - 160 с.
