CC BY
52ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
УДК 882 Грибоедов
"... Война за и против Грибоедова" в 1825 году
Н.А. Горбачев
"Что скажешь ты о глупой войне за и против Грибоедова?" - спрашивал П. А. Вяземский в письме к А.С. Пушкину от 7 июня 1825 года [1, т. 1, с. 204]. Он имел в виду полемику вокруг "Горя от ума", разгоревшуюся с начала года в связи с публикацией в альманахе "Русская талия" отрывков из комедии. К июню на страницах московских и петербургских журналов успели выступить почти все основные участники литературной войны 1825 года -Н.А. Полевой, М.А. Дмитриев, А.А. Бестужев, О.М. Сомов, А.И. Писарев, В.Ф. Одоевский.
В январе того же года в двух письмах к П.А. Вяземскому и А.А. Бестужеву Пушкин тоже высказал свое мнение о комедии Грибоедова, которое стало известно в кругу сторонников драматурга и так или иначе принималось ими во внимание в ходе полемики.
О самой полемике за и против "Горя от ума" как одном из ярких событий преддекабрьской поры существует довольно большая литература, однако некоторые из ее узловых моментов нуждаются, на наш взгляд, в дополнительном освещении.
В 1825 году не только Вяземский, но и сам автор "Горя от ума" критически оценивал развернувшуюся полемику. 10 июня он писал В.Ф. Одоевскому, одному из ее участников: "...Сердечно радуюсь твоим занятиям... они всякой жизни придают высокое значение... Только я не разумею здесь полемических памфлетов, критик и антикритик. Виноват, хотя ты за меня подвизаешься. А мне за тебя досадно. Охота же так ревностно препираться о нескольких стихах, о их гладкости, жесткости, легкости; между тем тебе отвечать будут и самого вынудят за брань отплатить бранью. Борьба ребяческая, школьная" [2, с. 534]. "Плюнь на марателя Дмитриева", - советовал он по тем же мотивам своему другу С.Н. Бегничеву, который прислал ему целую тетрадь "антикритики против Дмитриева" [2, с. 531].
Если у Вяземского оценка полемики как "глупой" могла иметь и такой подтекст: много шума из ничего, то Грибоедова не устраивал не только сам факт полемики, сколько ее "ребяческий, школьный" уровень и "личный и подлый" тон, который был задан ей давними противниками драматурга московскими литераторами М.А. Дмитриевым и А.И. Писаревым. Что касается "препирательств о нескольких стихах", то здесь Грибоедов мог иметь в виду заключительную часть рецензии Н. А. Полевого с резкими суждениями о некоторых выражениях и стихах, которые "дерут уши" (как выяснилось позже, это была приписка Вяземского).
Между тем "война за и против Грибоедова", шедшая на страницах журналов и альманахов в течение 1825 года и прекращенная событиями 14 декабря, была не столь мелка и бессодержательна, как это могло казаться некоторым современникам и самому автору "Горя от ума".
В ходе полемики в центре обсуждения оказались такие существенные вопросы, как традиции и новаторство "Горя от ума", жанровая природа комедии, характер главного героя и особенности драматического конфликта, проблема "ума" и т. п. Вопросы эти, конечно, скорее ставились, чем решались в 1825 году. Но само обращение к ним и их постановка на первом этапе борьбы за и против Грибоедова подготовили возможность их предварительного (учитывая всю сложность проблем) решения в знаменитом критическом этюде И. А. Гончарова "Мильон терзаний" в 1872 году.
В ряду обстоятельств, которые объективно затрудняли адекватное восприятие и истолкование комедии Грибоедова в 1825 году, была внезапность, неожиданность ее появления и смелое новаторство драматурга, известного до того модными "светскими" комедиями.
Об этом писал Пушкин, вспоминая о возвращении Грибоедова в Москву в 1823 году: "Его рукописная комедия "Горе от ума" произвела неописанное действие и вдруг поставила его наряду с первыми нашими поэтами [3, т. 5, с. 368].
В 1854 году С.С. Дудышкин задавался вопросом о том, "каким образом из школы поверхностно-остроумной и однообразно-забавной на французский лад мог выйти писатель такой, как Грибоедов?" [4, с. 26].
По замечанию А.А. Блока, "Горе от ума" - "гениальнейшая драма; но как поразительно случайна она! И родилась она ... среди грибоедовских пьесок, совсем незначительных" [5, с. 317].
Внезапность и неожиданность появления "Горя от ума" из-под пера недавнего автора вполне традиционных светских комедий создало ситуацию, которая не раз повторится в истории критики, когда новаторское прежде всего в жанровом отношении произведение меряется и оценивается по утвердившимся ранее нормам и критериям. Так, Белинский будет считать, что Гоголь едва ли не в шутку назвал "Мертвые души" поэмой, Д.И. Писарев будет судить о "Преступлении и наказании" по критериям романа натуральной школы, а Анненков будет прилагать к "Войне и миру" мерку исторического романа в духе Вальтера Скотта.
Нечто подобное произошло в 1825 году с комедией "Горе от ума". В полной мере это продемонстрировали литературные консерваторы и давние недруги Грибоедова - Дмитриев и Писарев, подвигавшиеся на страницах "Вестника Европы". Подходя к "Горю от ума" с нормами тогдашней светской комедии и игнорируя или отвергая все, что в содержательно-художественной структуре произведения этим нормам не соответствовало, он в своих "полемических памфлетах" крайне однобоко и к тому же откровенно тенденциозно трактовали жанровую природу комедии, искажали суть драматического конфликта и характер главного героя.
Наиболее показательна с этой точки зрения статья Дмитриева, появив-
шаяся в марте и во многом определившая круг вопросов, которые станут предметом полемики (другой ее участник со стороны "Вестника Европы", "журнальный близнец" Дмитриева Писарев фактически ничего не добавит к его аргументации, разве что замечание о "лезгинском" языке комедии - намек на пребывание Грибоедова на Востоке). В суждениях Дмитриева довольно отчетливо просматривается логика нормативного и негативного подхода к "Горю от ума".
Во-первых, критик в искаженном виде представил драматический конфликт произведения, утверждая, что автор изобразил лишь некоторые портреты, но "не совсем попал на нравы того общества, которое вздумал описывать, и не дал главному герою надлежащей с ними противоположности" [6, с. 50]. Отчего же произошла эта бесконфликтность?
По Дмитриеву, "идея сей комедии не новая; она взята из "Абдеритов" (т. е. из романа Виланда, с которым комедия Грибоедова не имела ничего общего, кроме мотива возвращения героя из путешествия на родину), а сам Чацкий - "Мольеров мизантроп в мелочах и карикатуре". Критик отказывает Чацкому в уме: герой Грибоедова "есть не что иное, как сумасброд, который находится в обществе людей совсем не глупых, но необразованных и который умничает перед ними, потому что считает себя умнее" [6, с. 50].
Отсюда следовал третий тезис - вывод критика: "все смешное - на стороне Чацкого", который должен быть умнейшим лицом пьесы, а "представлен менее всех "рассудительным", которого естественно принять "за сумасшедшего". Характер Чацкого, таким образом, оказался "несообразным с его назначением", в чем сам автор комедии "не может дать отчета".
В заключение - в ответ на пожелание Н. А. Полевого "просить г. Грибоедова издать всю комедию" - следует совет Дмитриева: "лучше попросить автора не издавать ее, пока не переменит главного характера" [6, с. 51].
В литературной войне 1825 года "холопам" "Вестника Европы" -Дмитриеву и Писареву противостояли критики "грибоедовской партии" -А.А. Бестужев, О.М. Сомов и В.Ф. Одоевский. Особую позицию в спорах о комедии Грибоедова заняли Пушкин и литераторы пушкинского круга - Вяземский и Дельвиг. Для двух последних характерно было односторонне-критическое отношение к "Горю от ума". Позиция Пушкина отличалась неоднозначностью, однако его оценка комедии была, скорее, положительной. Взгляд Пушкина на грибоедовскую комедию был кратко выражен в письме к Вяземскому и развернуто в письме к Бестужеву, написанных в конце января 1825 года. Второе из писем предназначалось поэтом для более или менее широкого круга литераторов, реакцию на него можно уловить в статьях Бестужева, Сомова и Одоевского. Суждения Пушкина о комедии Грибоедова стали, таким образом, одним из факторов полемики 1825 года, а в дальнейшем оказали значительное влияние на интерпретации "Горя от ума" в критике и исследованиях - от Белинского до наших дней.
Сложность и противоречивость позиции Пушкина проявилась хотя бы в парадоксальном пересечении некоторых его суждений (в первую о Чацком и его уме) с оценками Дмитриева (на те и другие будет опираться Белинский
в своей печально знаменитой статье). Между тем в этом парадоксе была своя логика.
В середине 1820-х годов Пушкин как мыслитель и художник много занимался проблемами драмы (в связи с работой над "Борисом Годуновым", который пролагал новые пути в жанре трагедии и освобождал ее от норм классицизма). В процессе размышлений над природой драмы он определил один из принципов, который должен лежать в основе подхода к оценке драматического произведения и его творца. Приступая в письме Бестужеву к разбору комедии Грибоедова, Пушкин так формулировал этот принцип: "Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным. Следственно, не осуждаю ни плана, ни завязки, ни приличий комедии Грибоедова" [3, т. 9, с. 126]. В письме к Вяземскому, написанном в те же дни, поэт более категоричен и строг: "... во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины" [3, т. 9, с. 126].
Примерно в эти же дни января 1825 г. Грибоедов отвечал на аналогичный упрек П.А. Катенина по поводу "погрешностей в плане" комедии и защищал основы своей "поэтики", которые и были законами его творчества как драматурга-новатора [2, с. 527 - 528]. Однако ни эти законы, ни "план" комедии не были постигнуты Пушкиным при первом знакомстве с "Горем от ума".
В результате он судил о комедии Грибоедова по другим законам, которые затрудняли ее адекватное восприятие и оценку. По каким именно? Четкий и обоснованный ответ на этот вопрос дан в работе Л.И. Вольперт: "Если во всем, что касается трагедии, автор "Бориса Годунова" решительно отвергает каноны классицизма, то по отношению к комедии в середине двадцатых годов у Пушкина еще во многом сохраняется традиционный подход" [7, с. 176].
Отсюда - из следования нормативам догрибоедовской комедии - исходили фактически все критические замечания Пушкина по поводу "Горя от ума" и возник тот парадокс, о котором упоминалось выше: некоторые из пушкинских суждений, по крайней мере внешне, оказались в странной близости с высказываниями Дмитриева.
В центре пушкинского разбора - узловые вопросы критической войны 1825 года о характере Чацкого и драматическом конфликте комедии.
В обоих письмах - к Вяземскому и Бестужеву поэт отказывает Чацкому в уме: "Чацкий совсем не умный человек, но Грибоедов очень умен" [3, т. 9, с. 126]. "В комедии "Горе от ума" кто умное действующее лицо? ответ: Грибоедов" и далее о Чацком: "Все, что говорит он, очень умно. Но кому говорит он всё это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молча-лину? Это непростительно. Первый признак умного человека - с первого взгляду знать, с кем имеешь дело и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подоб." [3, т. 9, с. 127]. В отличие от Клеона, героя популярнейшей комедии Грессе "Злой", Чацкий, по смыслу пушкинского примечания, именно "умничает".
Другое серьезное замечание Пушкина касалось драматической колли-
зии "Горя от ума" и заключалось в следующем: "Между мастерскими чертами этой прелестной комедии - недоверчивость Чацкого в любви Софии к Молчалину прелестна! - и как натурально! Вот на чем должна была вертеться вся комедия, но Грибоедов, видно, не захотел - его воля" [3, т. 9, с. 127].
Два эти критические замечания взаимно связаны и исходят из не совсем адекватного восприятия Пушкиным "плана" комедии и ее "мысли главной" и в конечном счете - ее "истины".
Пушкин воспринял Чацкого в двух ипостасях и функциях: с одной стороны, как резонера в духе классической комедии (как язвительно скажет позже Вяземский, "молодой Чацкий похож на Стародума" [5, с. 96], который умен умом автора, но который в ходе действия выходит за рамки своего амплуа и, меча бисер и умничая перед Фамусовым и другими, обнаруживает как раз недостаток собственного ума, ибо лишен "первого признака умного человека"; с другой стороны, Чацкий - молодой влюбленный, который не верит в любовь Софии к Молчалину. В первом случае Пушкин считает поведение Чацкого неумным и художественно неубедительным, во втором - психологически достоверным, естественным, "натуральным".
В обоих случаях пушкинское понимание "плана" или жанровой структуры "Горя от ума" расходится с авторским, как оно четко выражено в письме к П.А. Катенину: "Мне кажется, что он (план. - Н.Г.) прост и ясен по цели и исполнению: девушка сама очень неглупая предпочитает дурака умному человеку. и этот человек разумеется в противоречии с обществом его окружающим" [5, с. 527].
Два взаимосвязанных конфликта комедии - общественный и любовный соединяются органически фигурой Чацкого. И в общественном конфликте и в любовной коллизии Чацкий один и тот же - пылкий и благородный молодой человек, каким его характеризует Пушкин в том же письме к Бестужеву. Чацкий прекрасно знает, с кем имеет дело, но в отличие от пушкинского Онегина не умеет и не хочет "хранить молчанье в важном споре", поэтому и нет ничего ненатурального в его поведении.
В восприятии и отзыве Пушкина сказалась недооценка им двуединства конфликта комедии, отсюда видимые противоречия в оценке Чацкого и всей комедии: то, что он говорит, умно, но сам он не умен; "вот на чем должна была вертеться вся комедия", хотя "цель ее - характеры и резкая картина нравов" и т. п.
В самой комедии Чацкий - не просто резонер, а именно "умное действующее лицо" и речи его - не просто бисер, который он мечет перед Репети-ловыми и тому подобными, а форма его активного участия в действии, в том идейном конфликте, который несет в себе и "мысль главную" комедии и ее "истину".
Ведь если бы Чацкий был столь рассудителен и благоразумен (каким его хотели видеть некоторые из первых критиков комедии), чтобы не "метать бисера" своих монологов и не "умничать" в диалогах и спорах с Фамусовым и другими, то что было бы с самой комедией?
На подобный вопрос, касающийся поэмы "Цыганы", сам Пушкин отве-
чал позднее, осенью 1830 года: "Покойный Рылеев негодовал, зачем Алеко водит медведя и еще собирает деньги с глазеющей публики. Вяземский повторил то же замечание. (Рылеев просил меня сделать из Алеко хоть кузнеца, что было бы не пример благороднее.) Всего бы лучше было сделать из него чиновника 8 класса или помещика, а не цыгана. В таком случае, правда, не было бы и всей поэмы..." [3, т. 6, с. 303].
В свое время Б.П. Городецкий пытался оспорить мнение В.Н. Орлова о том, что "Пушкин применял к "Горю от ума" некие нормативные критерии, основываясь, в частности, на принципе однолинейного развития драматического характера" [8, с. 3]. По мнению Городецкого, "представление о Пушкине как защитнике неких "нормативных критериев" любых жанров, в том числе и комедийных, не соответствует действительности" [9, с. 27]. В том-то и дело, что соответствует. И суждения Пушкина о Чацком как своего роде резонере, вышедшем из своей роли и особенно замечания поэта о других персонажах, в характерах которых он хотел бы видеть одну доминантную черту, не оставляют на этот счет никаких сомнений. "Молчалин не довольно резко подл"; "Софья начертана не ясно."; "Что такое Репетилов? В нем 2, 3, 10 характеров. Зачем делать его гадким? довольно, что он ветрен и глуп с таким простодушием" [3, т. 9, с. 126 - 127] - все это, как и упомянутая в связи с Мочалиным "старая пружина" комедийной интриги, восходит к нормам дог-рибоедовской комедии. Косвенное свидетельство тому - и похожесть, близость критических замечаний Пушкина с теми, которые делал в то же время "классик" Катенин в своих письмах к Грибоедову и своему литературному единомышленнику Н.И. Бахтину ("план" недостаточен и "далеко от хорошего", "характер главный сбивчив и сбит", общественная линия комедии -лишь мимоходом упомянутые "либеральные идеи" и "смелые выходки - не более того", см. 10, с. 250-252).
В нормативном подходе была своя система и логика, которые сказались в критических замечаниях Пушкина по поводу "Горя от ума" и сблизили некоторых пушкинские суждения и оценки с теми нападками на комедию, которые будут исходить из лагеря противников Грибоедова.
Другое дело, что пушкинская оценка не сводилась к указанным замечаниям. Сложным и противоречивым образом суждения нормативного характера сочетаются у Пушкина с непосредственным восприятием комедии и восхищением мастерством Грибоедова - драматурга ("слушая его комедию, я не критиковал, а наслаждался" [3, т. 9, с. 127]).
"Фамусов и Скалозуб превосходны", "Les propos de bal, сплетни, рассказ Репетилова о клобе, Загорецкий, всеми объявленный и везде принятый -вот черты истинно комического гения", "между мастерскими чертами этой прелестной комедии.", "много ума и смешного в стихах", "о стихах я не говорю: половина - должны войти в пословицу" [3, т. 9, с. 126-127] - вот другая грань пушкинского восприятия и оценки "Горя от ума" и ее автора "как истинного таланта". В этих мыслях и суждениях Пушкина не в меньшей степени, а на наш взгляд, даже в большей мере выражалось истинное отношение поэта к комедии Грибоедова, чем в замечаниях нормативного порядка. "Мо-
жет быть, я в ином ошибся" - это поэт мог сказать, конечно, только об этих последних, в которых речь шла о том, чего в комедии не было (да и не могло быть: Чацкого, который бы не "метал бисеру" и не "умничал", Молчалина -труса, упрощенного до одной черты Репетилова и т. п.). Однако поэт нисколько не ошибался, восхищаясь мастерством Грибоедова - драматурга в самых разных его проявлениях.
К сожалению, в последующей русской критике блистательно точные и глубокие суждения поэта о "мастерских чертах" комедии, как правило, игнорировались, а спорные суждения (в первую очередь, об уме и горе Александра Чацкого, о критериях ума и т. п.), вызванные во многом особенностью литературной позиции Пушкина в середине двадцатых годов (новаторство в жанре трагедии и традиционный взгляд на комедию) и отчасти спорами о Чацком и Онегине (декабристская критика восторгалась первым и довольно сдержанно отнеслась ко второму [11, с. 101 - 105] были подхвачены и раздуты в русской критике от Вяземского и Белинского до Вл. Соловьева (если ограничиться Х1Х веком).
Два положения пушкинского отзыва - о Чацком и его поведении в фа-мусовском обществе как "умничаньи" и тем самым о несерьезности конфликта главного героя с этим обществом (ибо конфликт неумного с глупцами лишен подлинной остроты и непримиримости) - в общих очертаниях совпадали с тем, что писал по этому поводу в своем критическом памфлете Дмитриев (однако в отличие от Пушкина, у критика "Вестника Европы" то и другое имело цель очернить Чацкого и обелить Фамусова и компанию).
Принадлежавшие к "грибоедовской партии" Бестужев, Сомов и Одоевский, подвергая критике главные положения памфлета Дмитриева, учитывали в своих выступлениях и мнения Пушкина (известные им по письму к Бестужеву от конца января 1825 года) - причем и те, с которыми они были согласны, и те, которые они не разделяли.
Каким было направление главного удара критиков, выступивших в войне 1825 года за Грибоедова?
Во-первых, все они отвергали правомерность подхода к грибоедовской комедии с критериями "классической" или "французской" школы. С разной степенью полноты, но одинаково твердо об этом писали и Бестужев в обзоре "Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов" (март), и Сомов, и Одоевский в своих "антикритиках" на страницах журналов "Сын отечества" (апрель) и "Московский телеграф" (май).
В статье Бестужева высмеивались "люди, привычные даже забавляться на французской систематике" и полагающие, что в комедии "нет завязки, что автор не по правилам нравится" [5, с. 17]. Одоевский убедительно опровергал мнение Дмитриева о Чацком как подражании мольеровскому мизантропу [5, с. 32 - 33]. Но наиболее значительными и содержательными в этом плане были мысли и суждения Сомова.
По замечанию Сомова, главный изъян критики Дмитриева - отсутствие "настоящей точки зрения" на комедию, которую заменяет подход к "Горю от ума" с позиций "литературного староверства" и "французко-классического
вкуса", что исключает понимание оригинальности и новизны комедии. Ибо автор ее "не хотел идти тою дорогою, которую углаживали и, наконец, истоптали комические писатели, от Мольера и Пирона до наших дней. Посему обыкновенная французская мерка не придется по его комедии" [5, с. 19].
Важнейшая критическая заслуга Сомова - постановка вопроса о новаторстве Грибоедова - драматурга и попытка ее решения, по сути дела первая в русской критике. Сомов отметил новизну образной структуры "Горя от ума", оригинальность завязки комедии и развития ее действия, близко к авторскому пониманию истолковал характер главного героя и драматический конфликт произведения.
В комедии Грибоедова дана "живая картина живого общества" и выведены основные лица, вместо традиционных персонажей традиционной светской комедии (таких, как плут слуга, первый любовник, благородный отец, резонер); вместо традиционного пролога, в котором слуги или другие действующие лица заранее информировали зрителя или читателя о характере главных лиц комедии и заранее сообщали, в чем состоит завязка пьесы -"здесь характеры узнаются и завязка развертывается в самом действии; ничто не подготовлено, но всё обдумано и взвешено." [5, с. 20].
Второе направление полемики в статьях Сомова и Одоевского - характер Чацкого и драматический конфликт "Горя от ума". В освещении этих двух взаимосвязанных вопросов критики опровергли и отвергли суждения Дмитриева о Чацком как неудавшемся идеальном характере и умничающем сумасброде и заодно вступили в заочный спор с пушкинской оценкой героя комедии и его поведения в фамусовском обществе, причем исходя же из пушкинской же характеристики Чацкого как пылкого и благородного молодого человека и доброго малого.
По слову Одоевского, Дмитриев смотрит на характер Чацкого не "с настоящей точки зрения" [5, с. 31]; Сомов раскрывает, что это за точка: "г. Грибоедов долженствовал бы сделать из Чацкого то, что французы называют un raisonneur" [5, с. 20], т. е. идеальное лицо. устами которого говорит автор (ср.: примерно то же у Катенина: "автор вывел его con amore, и, по мнению автора, в Чацком все достоинства и нет порока, но, по мнению моему, он говорит много, бранит всё и проповедует некстати" [10, с. 252]).
И Сомов и Одоевский исходят из замысла драматурга, как он воплощен в комедии, и полагают, что "Грибоедов вовсе не имел намерения выставлять в Чацком лицо идеальное" [5, с. 21]; "в Чацком комик не думал представить идеала совершенства'" [5, с. 30].
По мнению Сомова, зрело судя об искусстве драматическом, автор "представил в лице Чацкого умного, пылкого и доброго человека, но не совсем свободного от слабостей: в нем их две, и обе они неразлучны с предполагаемым его возрастом и убеждением в преимуществе своем перед другими. Эти слабости - заносчивость и нетерпеливость" [5, с. 21]. На подобной же точке зрения стоит и Одоевский, характеризуя Чацкого как человека умного (хотя и не в дмитриевском понимании ума), "человека молодого, пламенного, в котором глупость других возбуждает насмешливость" [5, с. 30].
Отталкиваясь от пушкинской характеристики Чацкого (пылкий, благородный и добрый молодой человек), оба критика вместе с тем называют его, вопреки Пушкину и вслед за автором - умным. Здесь главный пункт их расхождения с Пушкиным, который считал, что "Чацкий совсем не умный человек", ибо "первый признак умного человека - с первого взгляда знать, с кем имеешь дело" и т. д.
Многие исследователи справедливо полагают, что последующие замечания критиков (Сомова в первую очередь) есть по сути дела возражение Пушкину, ибо соответствующих критических замечаний у Дмитриева попросту не было [12, с. 506].
"Чацкий сам очень хорошо понимает. что, говоря невеждам о их невежестве и предрассудках и порочным о их пороках, он только напрасно теряет речи, но в ту минуту, пока пороки и предрассудки трогают его, так сказать, за живое, он не в силах владеть своим молчанием: негодование против воли вырывается из него потоком слов, колких, но справедливых. Он уже не думает, слушают и понимают ли его, или нет: он высказал всё, что у него лежало на сердце - и ему как будто бы стало легче. Таков вообще характер людей пылких, и сей характер схвачен Грибоедовым с удивительною верностью" [5, с. 22] - так глубоко и точно, адекватно содержанию и смыслу комедии определял Сомов особенности характера героя и доказывал психологическую правду его поведения.
Кратко, но выразительно о том же сказано у Одоевского: Чацкий - "человек, к которому можно отнести стих поэта:
Не терпит сердце немоты" [5, с. 30].
Отсюда - неизбежность и острота конфликта Чацкого со светской средой. "Если бы вы с сей точки зрения посмотрели на характер Чацкого, -указывал Одоевский Дмитриеву, - тогда бы вы увидели, что он составляет совершенную противоположность с окружающими его лицами и что одна сторона оттеняет другую: что в одной видна сила характера, презрение предрассудков, благородство, возвышенность мыслей, обширность взгляда; в другой - слабость духа, совершенная преданность предрассудкам, низость мыслей, тесный круг суждения" [5, с. 30].
В заключение своей статьи Сомов так отвечал на адресованные автору комедии пожелание Дмитриева переменить главный характер и исправить слог "Горя от ума": "не лучше ли было посоветовать г. Грибоедову бросить в печь свою комедию и попросить своего критика, чтоб он начертил ему новый план, расписав характеры действующих лиц, сообщил свой лексикон слов и рифм и дал определенную меру стихов и звуков." [5, с. 27]. Ответ, который мог быть адресован не одному Дмитриеву.
В ходе "войны" 1825 года был поставлен ряд важных проблем истолкования и оценки "Горя от ума" и выявлена их сложность, связанная прежде всего с новаторским характером этой свободной комедии в стихах.
В последующем многие суждения тех, кто выступал против Грибоедова (два полюса - критический этюд Гончарова и статья Белинского), имели своим истоком взгляды участников полемики 1825 года.
Полемика выявила ущербность предзаданного, нормативного подхода и продуктивность того открытого новаторству подхода к комедии Грибоедова, который был сформулирован Пушкиным (хотя и не вполне им реализован) в 1825 году ("Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным"), а в 1906 году заново определен М. Волошиным в статье "Горе от ума" на сцене Московского Художественного театра": "Для правильной оценки художественного произведения надо, как требует Гете, стать на точку зрения его творца" [13, с. 381].
Как показало время, это - один из самых трудно усваиваемых (а для иных - и нежелательных) уроков прошлого - и ныне можно встретить немало статей и исследований о комедии Грибоедова, в основе которых - игнорирование воли творца и законов его творчества (см., напр., 14), а в итоге - версии и интерпретации, не столько раскрывающие, сколько затемняющие, фальсифицирующие содержание гениальной комедии.
Литература
1. "Век нынешний и век минувший." Комедия А.С. Грибоедова "Горе от ума" в русской критике и литературоведении". - СПб., 2002.
2. А.С. Грибоедов в воспоминаниях современников. - М., 1980.
3. А.С. Грибоедов в русской критике. - М., 1958.
4. Баженов А.М. К тайне "Горя" (А.С. Грибоедов и его бессмертная комедия). 2-е изд. МГУ, 2001. См. об этой книжке: Горбачев Н.А. Мнимая тайна комедии А.С. Грибоедова, или Горе не от ума // Сб. научных статей. -Махачкала, 2003.
5. Волошин М. Лики творчества. - Л., 1988.
6. Вольперт Л.И. Пушкин и французская комедия ХУШ в. // Пушкин. Материалы и исследования. Т. 1Х. - Л., 1979.
7. Городецкий Б.П. К оценке Пушкиным комедии Грибоедова "Горе от ума" // Русская литература. 1970. № 3.
8. Грибоедов А.С. Сочинения. М., 1953.
9. Катенин П.А. Размышления и разборы. - М., 1981.
10. НечкинаМ.В. Грибоедов и декабристы. - М., 1977.
11. Орлов В.Н. Художественная проблематика Грибоедова // Литературное наследство. Т. 47-48. - М., 1946.
12. Переписка А.С. Пушкина: В 2 т. - М., 1982.
13. Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. - М., 1974-1978.
14. Фесенко Ю.П. Пушкин и Грибоедов (Два эпизода творческих взаимоот-
ношений) // Временник Пушкинской комиссии. 1980. - Л., 1983.
