CC BY
188
Дзыга Я. О.
«ВОЙНА В НАСТОЯЩЕМ ЕЕ ВЫРАЖЕНИИ»
(ТРАГЕДИЯ ВОЙНЫ В «СЕВАСТОПОЛЬСКИХ РАССКАЗАХ»
Л.Н. ТОЛСТОГО И «СУРОВЫХ ДНЯХ» И.С. ШМЕЛЕВА)
Цикл рассказов И.С. Шмелева «Суровые дни» (1914-1916 гг.), посвященный событиям Первой мировой войны, заметно выделялся на фоне литературы военного времени. Данное обстоятельство не обошли вниманием современники, высоко оценившие художественные достоинства шмелевских произведений [0; 0]. Для определения характера и особенностей книги большое значение имеет не только ее место в литературном процессе начала XX века, но и связь с традициями русской классики, в частности, с опытом и художественными открытиями Л.Н. Толстого.
Как известно, «Севастопольские рассказы» (1855 г.), вызванные к жизни событиями Крымской войны, были написаны Л.Н. Толстым буквально «по горячим следам». Писатель оказался не только очевидцем осады Севастополя, но и непосредственным участником военных действий. Воочию наблюдая изменения в образе жизни осажденного города, писатель больше всего интересовался состоянием духа его защитников.
Первые впечатления очень воодушевили патриотически настроенного Толстого. В это время даже пребывание на опасном 4-м бастионе вызывает большой прилив энтузиазма. Однако очень скоро зрелище пороков николаевской армии приводит к рождению обличительного «Проекта о переформировании армии» и появлению новых настроений: «Третьего дня у нас отбиты ложменты против 5го бастиона, отбиты со срамом. Дух упадает ежедневно, и мысль о возможности взятия Севастополя начинает проявляться во многом» [0, с. 144].
«Суровые дни» Шмелева, как и «Севастопольские рассказы» Толстого, написаны на материале живых наблюдений автора. Начало войны Шмелевы встретили на даче в с. Оболенском Калужской губернии. Там же были написаны первые произведения, живописующие настроения местных крестьян военной поры.
Помимо впечатлений, полученных от непосредственного общения с народом, книга впитала тревожные настроения самого писателя в военные годы. Первым серьезным ударом для семьи Шмелевых стала мобилизация на фронт един-
1
ственного сына Сергея, студента Московского университета. Вскоре угроза мобилизации нависла и над самим писателем, который ни морально, ни физически не был к ней готов. Шмелева признали непригодным к военной службе, но полного облегчения эта новость не принесла.
Эффект авторского присутствия и опора на реальные события - отличительные особенности обоих военных циклов. Это обстоятельство и в том, и в другом случае вызывает похожий художественный эффект. Сюжетно и стилистически разнородные произведения не укладываются в традиционные рамки рассказа, обнаруживая тяготение к новым жанровым образованиям. Не случайно произведения севастопольского цикла современники называли то статьями, то очерками, то повестями. Точно также жанровые особенности шмелевских историй исследователи определяют как рассказы, очерки или даже «репортажи с элементами физиологического очерка» [0, с. 101]. Таким образом, «невыдуман-ность» является основной эстетической категорией обоих военных циклов, которые «<...> мы вправе рассматривать <...> как жизненные факты, художественно преображенные творческой фантазией писателя» [0, с. 175].
В обоих случаях отчетливо выраженная авторская позиция придает повествованию характер задушевной беседы, вносит лирическую ноту, максимально приближая рассказчика к героям и читателю. Комментарии автора расставляют смысловые акценты, фокусируют внимание на важном, мотивируют отбор материала. Так, рассказывая о военных настроениях русской деревни, шмелевский повествователь до поры оставляет в стороне все, что напрямую с ними не связано. «Но о Нырятеле и его рыбьем царстве, которое он знает, как ни один ихтиолог-профессор, я попробую рассказать в другое время, когда настанет пора спокойных и веселых разговоров» [0, с. 71], - обещает читателям рассказчик «Знамений».
Мучительные сомнения одолевают толстовского повествователя: «Вот я и сказал, что хотел сказать на этот раз. Но тяжелое раздумье одолевает меня. Может, не надо было говорить это. Может быть, то, что я сказал, принадлежит к одной из тех злых истин, которые, бессознательно таясь в душе каждого, не должны быть высказываемы <...>» [0, с. 144].
Неуверенность разрешает единственно возможное оправдание, актуальное и для шмелевского военного цикла: «Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и ко-
торый всегда был, есть и будет прекрасен, - правда» [0, с. 145]. Она в «бессознательном величии и твердости духа» защитников Севастополя, в душераздирающих картинах страданий раненых солдат, в молчаливом горе мирных жителей, в контрастирующих со сценами массового истребления людей торжественных картинах природы.
У Шмелева правда суровых дней обнаруживается в поднимающем дух «укреплении» народа - «как на крыльях все стали» («Под избой»), в тревожном предчувствии больших и трудных перемен («Знамения»), в скорби родителей, потерявших своих детей («На большой дороге»), в робких надеждах и мучительном ожидании перемен («Ожидание», «Правда дяди Семена»), крепится верой в победу по старинной пословице «зачинщику первый кнут» («На крыльях»).
Однако на войне, как и в мирной жизни, правда бывает неприглядной. Унизительны, но правдивы и искренни чувства стыда и злобы отступающих защитников города в третьем рассказе Толстого. Некрасиво тщеславие севастопольских офицеров, «на краю гроба» помышляющих о наградах и повышении по службе. Еще более отвратительно их отношение к простым солдатам, как к «подлому народу», лишенному гордости, храбрости и патриотизма («Севастополь в мае»). У Шмелева точно также отталкивающе неприглядна жадность Ел-кинского старшины-мошенника Ворочулина, который, пожалев для фронта буланых лошадей, привел на пункт неказистую мененую клячу («Лошадиная сила»).
Русский народ с его достоинствами и недостатками - главный герой обоих военных циклов. У Шмелева это простой русский мужик, готовый принять на себя крест, отдать последнее для фронта. «Конятник» и огородник старик Бахро-мов («Лошадиная сила»), пославший на войну троих сыновей и внука, отдает фронту вороного коня, отказываясь от казенной платы: «Для меня ему, - показывает старик к коновязям, - нет никакой цены, сам выходил. Не могу я его обидеть: жертвую на войну. С меня и моего хватит-с...» [0, с. 441].
Просто, спокойно, почти бесстрастно говорят о войне шмелевские герои. Для них это - тяжелая обязанность, трудное и важное дело, которое касается каждого. Потери неизбежны, но и к ним нужно быть готовым: «Война! Жалей - не жалей - все ложатся, такое дело» [0, с. 214].
Естественная в военных условиях ненависть к врагу уживается в русском мужике с глубокой человечностью, которая проявляется в том числе и в экстре-
мальных ситуациях. Мягкий и ласковый Мироша («Мирон и Даша»), вернувшийся с фронта смертельно больным, не может забыть немца, которого пришлось заколоть. «Присягу принимал. а подумать теперь - до сердца достает» [0, с. 850], - оправдывается герой. Мало говорит о боях и вчерашний лихой кровельщик, отчаянный драчун и пьяница Василий Грачев («Развяза», «Лихой кровельщик»): рассказывает больше о разных местах и мелочах, которые его поразили. Любит курить из фарфоровой трубочки, которую подарил ему пленный немец: «Поменялись на разговоре. Дал ему жестяную спишешницу, с тройкой. дуга понравилась. Немец ничего, деликатный.» [0, с. 184].
Сцена перемирия в военном цикле Толстого («Севастополь в мае 1955 года») перекликается со шмелевскими идеями: «<.> Учтивый француз выдувает папироску и подает офицеру сигарочницу с маленьким поклоном. Офицер дает ему свою, и все присутствующие в группе, как французы, так и русские, кажутся очень довольными и улыбаются» [0, с. 142].
Человеческие чувства и у героев Толстого, и у героев Шмелева на первом месте, и это при том, что в сознании простых крестьян противники - «супостаты» («Знамения»), «стервецы» («Ожидание»), «лютые враги», «змеи», «звери» («За семью печатями»). Лучшее в человеке противится насилию, добро и дружеские чувства прорастают сквозь навязанную извне ненависть и агрессию. Война в изображении обоих писателей - неестественное, противное человеческой природе событие, источник горя и страданий для всех воюющих сторон.
Но руководимые чувством долга русские солдаты и офицеры демонстрируют чудеса героизма на полях сражений. Рассказ «Севастополь в декабре 1954 года» посвящен изображению массового «бессознательного величия и твердости духа» защитников осажденного города. Эти чувства являют картины городской жизни военной поры, зрелище укрепленных бастионов, но более всего - вид страданий раненых в приспособленной под госпиталь зале Собрания. В рассказах «Севастополь в мае 1855 года» и «Севастополь в августе 1855 года» описываются судьбы отдельных участников Крымской кампании, показательные в своей трагической будничности. В начале пути обрывается жизнь братьев Козельцо-вых, героев третьего рассказа Толстого, добровольно оказавшихся на севастопольских бастионах: старшего, Михаила, вернувшегося в полк после осколочного ранения в голову, и младшего, Владимира, которому было совестно жить в Петербурге, когда в Крыму умирали за Отечество. Гибнут на бастионах удачли-
вый ротмистр Праскухин и подполковник Нефердов, герои «Севастополя в мае». В условиях военного времени о них очень быстро забывают, и в этом привитом войной небрежении человеческой жизнью - еще одна трагедия человечества.
В отличие от Толстого, у Шмелева нет непосредственного изображения боевых действий. Однако героев «Суровых дней» тоже «крепко и глубоко зацепила невидная война». В калужской деревне Большие Кресты она обнаруживает себя по-другому. «Военная гроза» докатывается до отдаленных уголков страны в виде леденящих душу похоронок, искалеченных солдат-инвалидов, новых призывов и новостей с фронта.
Судьба помиловала плотника Мирона, который после тяжелой контузии вернулся домой к любимой жене. Не задела его ни пуля, ни штык, но тяжелая болезнь сказывается в слабости, нетвердой речи и неуверенной походке. «Кры-лушки и посекло» [0, с. 84], - говорит о себе Мирон, которому совестно, что его, почти здорового, выписали на поправку. Он не унывает, у плотника всегда много работы, и жизнь вроде бы налаживается. Однако на войну теперь он не пойдет: неизлечима нажитая Мироном сухотка мозга («Мирон и Даша»).
Безногим инвалидом пришел с фронта Василий Грачев на радость жене и матери, которые еще недавно желали ему Сибири («Лихой кровельщик»).
Живописуя торжественно-патриотические настроения призывников в рассказе «На пункте», автор «Суровых дней» акцентирует внимание на духовном содержании чувств крестьянских героев. Лица уходящих и провожающих строги и сосредоточенно-деловиты: «С такими лицами входят в церковь. <.> Так бывает и в ожидании крестного хода» [0, с. 387-388].
Однако ни у Толстого, ни у Шмелева патриотический пафос и преклонение перед героизмом защитников Родины не вырастают в шовинизм. Воспевая доблесть и славу русского народа, оба писателя не устают напоминать о недопустимости бесчеловечного способа решения общественных конфликтов и тяжелых последствиях военных действий. Эта идея составляет авторскую сверхзадачу обоих военных циклов: показать войну «<.> в настоящем ее выражении - в крови, в страданиях, в смерти.» [0, с. 93].
Кроме непосредственных участников боевых действий, в поле зрения Толстого и Шмелева попадают судьбы мирных жителей. В горниле войны в первую очередь страдают самые беспомощные: старики, дети, женщины. Ситуация усугубляется бедностью, когда нет ни сил, ни возможностей выбраться из военного
пекла. Старуха-матроска из осажденного Севастополя, мужа которой убили еще в «первую бандировку», в сотый раз рассказывает о своем горе: «У кого были мужья да деньги, так повыехали, - говорила старуха, - а тут - ох, горе-то, горе, последний домишко, и тот разбили» («Севастополь с мае») [0, с. 119].
Горе и в отделанной заново богатой усадьбе: погиб недавно женившийся старший сын, и теперь старая барыня со дня на день ждет тело офицера-кавалериста, чтобы похоронить в семейном склепе. «Судьба-то наша! Перед Петровками я им камин выкладал <...>, - сокрушается приготовивший место для «молодчинищи» каменщик Иван. - Вот она, война-то, что и делает!» («Ожидание») [0, с. 211].
Военные тревоги сокращают жизнь родным и близким мобилизованных солдат. Больше всего «подковырнула» война людей пожилых: «Мор на стариков на наших. мор. - говорит дядя Семен. - Бывало, один-два за год-то улетучатся яблоки на тот свет жевать, а нынешний год мерлы задали. шесть человек! Потрясение-скорбь, с нутра. Как сухостой с ветру» («Правда дяди Семена») [0, с. 195].
Напугала война, «задавила всякими думами» работника Максима («Знамения», «Максимова сила»). Везде ему мерещатся тайны, в природе и людях видит он признаки грядущих бедствий. Все, что не дает покоя и тревожит душу, что кажется необычным, связывает герой с войной, будь то крест, сорванный ветром с деревенской церкви, или небывалый выход лещей к перекатам. Максиму есть о чем горевать. После пленения брата «принял на себя его семейство», а это четверо детей, которые с семью собственными составили одиннадцать ртов: «Погладишь - сердце сохнет» [0, с. 405]. Впечатлительный герой задавлен страхами: «А от места откажут? А ну, заболеешь?» [0, с. 405].
Однако крестьянская психология и крепкая хозяйственная закваска сказываются даже в отношении шмелевских героев к войне. За военными тревогами нельзя забывать о своем, о крестьянском: хозяйство рук требует, особенно сейчас, когда молодых и здоровых работников мобилизовали на фронт. Отсеялся и теперь рад узнать, что будет дождь, бывший лаковар и десятский Семен Ореш-кин, встречают вечернее стадо деревенские девчонки, один орудует в лавке седенький старичок лавочник: «Оба сына ушли - кавалерист и пехота. Он тот же, как и раньше, - разговорчивый и не унывает; только никак не может разыскать товар: на покой, было, отходил, а теперь надо торговать. Ищет свечи - находит
чай. Перепутал цены» («На крыльях») [0, с. 384]. Сбивчивые размышления о войне в эмоциональных репликах дяди Семена трогательно переплетаются с хозяйственными заботами: «Большие разговоры. произойдут. Ладно, поглядим. правду, хоть ты ее вилами приколи, она все голову подымает! Не навоз запахал и ладно. Ффу-у. Яблоки-то. Не уродились.» («Правда дяди Семена») [0, с. 205].
На искренность и бескомпромиссную правдивость крестьянских типов у Шмелева обратили внимание уже современники. В рецензии на «Суровые дни» Л. Андреев писал: «Нет на этом мужике сусальной позолоты прекраснодушного народничества, ничего он не пророчествует и не вещает в даль, но в чистой правде души своей стоит он, как вечный укор несправедливости и злу, как великая надежда на будущее .» [0].
В своих поступках герои Толстого и Шмелева руководствуются одним чувством, составляющим основу характера русского человека на протяжении веков. Это чувство «<.> редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, - любовь к родине» [0, с. 100-101]. О нем не говорят, но именно оно составляет силу русского народа, питая и дух защитников Севастополя, и надежды калужских крестьян.
Любовью к своему, родному вызвано негодование дяди Семена («Правда дяди Семена»), связанное с вопиющим различием в отношении к пленным в России и Германии. Там, «на людях пашут», помоями кормят, живых пристреливают, а здесь перед ними заискивают, «чтобы образование показать»: «Ведь вот не знали, что они в гости будут. березы бы для их перекрасили, в речку бы молока напустили, перин бы им натащили <.>» [0, с. 203]. Герой рассказывает трагикомическую историю о том, как учил благодарности пленных немцев, ответивших смехом на высказанное от души пожелание «Бог в помощь»: «Взял одного за ворот. а здоровые, черти. ну, да, ведь, и я не маленький. Взял его да голо-вешку-то ему и нагнун-толконул! Кланяйся, такой-растакой, ежели тебе Бог-помощь говорят! Так и присели, ни живы» [0, с. 203].
Любовью к родине и надеждой на силу духа простого солдата питается вера героев Толстого и Шмелева в победу русского оружия. В ней твердо убежден повествователь из «Севастопольских рассказов», ею живут крестьянские герои Шмелева. «Кончится все в нашу пользу», - убеждает односельчан работник Максим («Знамения»). «Всех побьем», - уверен трактирщик с полустанка («На
пункте»). «Должны бы мы одолеть», - из суеверия осторожничает Семен Ореш-кин, а в глазах - боль: «Он - не он. Это вся, тяжелой жизнью выученная, мудрая, болеющая Россия, скорбящая и все же непоколебимая» («Правда дяди Семена») [0, с. 200].
И хотя со временем уверенности у шмелевских героев стало меньше, а защитникам Севастополя пришлось пережить унизительное отступление, вера в победу никогда не иссякала, подтверждая извечную истину о том, что «Россия <.> ставит героизм выше одоления, а самопожертвование и самоотречение выше силы» [0, с. 98].
Непревзойденный мастер психологического анализа, Толстой показывает, как война меняет людей, рождая в душах высокие чувства патриотизма, жертвенности и сострадания. Однако наряду с ними остаются также ничем не искоре-нимые «вечные побуждения лжи, тщеславия и легкомыслия».
Но все же главные перемены военного времени в другом. Простоту и упрямство Толстой называет в числе важнейших черт характера, составляющих силу русского человека, однако «<.> здесь на каждом лице кажется вам, что опасность, злоба и страдания войны, кроме этих главных признаков, проложили еще следы сознания своего достоинства и высокой мысли и чувства» [0, с. 98].
Война научила шмелевских крестьян мыслить, анализировать происходящее, проникать в суть. Эта истина понятна бывшему десятскому дяде Семену, пережившему и понявшему в войну многое: «Может, через эту войну все увидим. подведем баланцы, распространим! Я теперь газеты читаю, многому научен. Сын у меня страждет, воюет во всей душе. ну, значит. могу я ответ требовать - почему такое. где вся наша правда истинная! Могу!» («Правда дяди Семена») [0, с. 205]. В тяжелую думу погружен не склонный к размышлениям Василий Грачев. Вчерашний драчун и пьяница, а сегодня «сюрьезный», смирный и тихий, проявляет заботу о матери и жене, которые только теперь «свету дождались» («Лихой кровельщик»).
Война обнажает в человеке глубоко скрытое, заставляет по-новому взглянуть на себя и окружающих. В жителях калужских деревень она обострила чувства сострадания и жалости. «Хочу людей утешать» [0, с. 408], - упорствует не внявший вразумлениям батюшки работник Максим. Его толкование примет и снов сводится к одному: успокоить тревогу людей, мучительно ожидающих вестей с фронта.
Актуальный для военного времени мотив ожидания - один из ведущих в циклах Толстого и Шмелева. Показательна эволюция этого мотива в «Севастопольских рассказах» и «Суровых днях».
В первые месяцы осады Севастополь буднично энергичен. В круговороте военной и мирной жизни еще читаются воодушевление, самоуверенность и безопасность жителей. Однако со временем все меняется: те же улицы, батареи, бруствера и траншеи «теперь грустнее и вместе энергичнее»: «<.> На всем лежит теперь не прежний характер привычки и беспечности, а какая-то печать тяжелого ожидания, усталости и напряженности» («Севастополь в августе 1855 года») [0, с. 178].
Эволюция настроений народной России в «Суровых днях» Шмелева одно-природна толстовской. Вроде бы привычное течение деревенского бытия при ближайшем рассмотрении обнаруживает новый «оборот жизни»: «Те же, как будто, стоят тихие избы, а сколько новых узлов заплелось и запуталось за оконцами, за серенькими стенами» [0, с. 220]. Патриотический подъем и лихой задор сменяются спокойной рассудительностью и терпеливым ожиданием. Описанию этого чувства посвящен одноименный рассказ Шмелева.
Притихшая, как будто присмиревшая деревня, ждет конца войны, с надеждой ожидает вестей с фронта, ждет солдат на побывку, раненых - на поправку. На почте - не протолкнуться: приходят с дальних деревень, чтобы получить газеты, «добиваются писем». У железнодорожного переезда по воскресеньям собираются женщины - ждут санитарный поезд в робкой надежде, что сойдет их солдат или услышат хорошие новости. Приходят даже ночью, к почтовому, который в здешних краях не останавливается. Ожидание мучительно: «Бывают такие томительно-долгие непогожие осени. Также тяжелы и мутны серые дни ожидания» [0, с. 210].
Томительное ожидание способно изменить характер человека. Показательна рассказанная Толстым история движимого патриотизмом офицера, который, отказавшись от хорошего места и надежд на богатую женитьбу, отправился добровольцем в действующую армию. Сначала пятимесячная канцелярская волокита, а потом три месяца изнуряющего пути превратили потенциального героя в жесточайшего труса, и теперь «<.> еще много ему надо было пройти моральных страданий, чтобы сделаться тем спокойным, терпеливым человеком в труде и опасности, каким мы привыкли видеть русского офицера» [0, с. 156].
В «Суровых днях» приметы военного времени сказываются даже в восприятии природы. Пышно разросшиеся в военное лето рябины стоят словно «свежей кровью залитые», сизо-багровый закат в тучах - «чисто кровь с дымом».
В «Севастопольских рассказах» картины человеческих страданий на фоне бесстрастной и величественной природы оттеняют трагический характер развязанной людьми войны: «Сотни свежих окровавленных тел людей <.> с окоченелыми членами, лежали на росистой цветущей долине <.>; а все также, как и в прежние дни, загорелась зарница над Сапун-горою, побледнели мерцающие звезды, потянул белый туман с шумящего темного моря, зажглась алая заря на востоке, разбежались багровые длинные тучки по светло-лазурному горизонту, и все также, как и в прежние дни, обещая радость, любовь и счастье всему ожившему миру, выплыло могучее, прекрасное светило» («Севастополь в мае») [0, с. 137-138].
Размышления Толстого о бесчеловечной природе войны оформляются в мысль о бесперспективности и неразумности подобного способа разрешения международных или внутринациональных конфликтов. «.Вопрос, не решенный дипломатами, еще меньше решается порохом и кровью» [0, с. 102], - убежден классик. И как приговор человечеству: «Одно из двух: или война есть сумасшествие, или ежели люди делают это сумасшествие, то они совсем не разумные создания, как у нас почему-то принято думать» [0, с. 103].
Толстовская идея о безумии войны будет художественно осмыслена и воплощена Шмелевым в рассказе «Это было» (1918-1922), посвященном изображению больного человеческого сознания как закономерного следствия торжества кровавой вакханалии.
Антитезой военной агрессии в обоих военных циклах являются проверенные веками духовные ценности. Ими питаются сознательные и неосознанные поступки и чувства героев «Суровых дней». Так, похороны работника Максима, «пугливая душа» которого не вынесла военных испытаний, неожиданно для всех оборачивается обустройством приюта для детей-сирот: один жертвует деньги, второй - землю, третий - лес.
В финале второго из «Севастопольских рассказов» Толстой напрямую ставит вопрос о вопиющем несоответствии бесчеловечных законов войны христианским ценностям: «И эти люди - христиане, исповедующие один великий закон любви и самоотвержения, глядя на то, что они сделали, с раскаянием не упадут
вдруг на колени перед тем, кто, дав им жизнь, вложил в душу каждого, вместе с страхом смерти, любовь к добру и прекрасному, и со слезами радости и счастия не обнимутся, как братья?» [0, с. 144].
Написанные в разные годы и на материале разных войн военные циклы Л.Н. Толстого и И.С. Шмелева обнаруживают родство концептуальных идей и мотивов. Данное обстоятельство, свидетельствующее о непреходящем значении русской классики, говорит о тесной связи творчества писателя-эмигранта с традициями «золотого века» русской литературы.
* * *
1. Колтоновская Е. Отстоявшееся (Война и деревня) // Русская мысль. 1916. № 9. С. 92-98.
2. ПанченкоА.М. Русская культура в канун петровских реформ. Л.: Наука: Ленингр. отделение, 1984. 205 с.
3. Русская воля. 1917. № 8. 9 янв.
4. Сорокина О. Московиана: Жизнь и творчество Ивана Шмелева. М.: Московский рабочий, Скифы, 1994. 400 с.
5. Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22 т. М.: Худож. лит-ра, 1979. Т. 2. 422 с.
6. Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22 т. М.: Худож. лит-ра, 1985. Т. 21. 575 с.
7. Черников А.П. Проза И.С. Шмелева: концепция мира и человека. Калуга: Калужский областной институт усовершенствования учителей, 1995. 344 с.
8. Шмелев И.С. Собр. соч.: в 12 т. М.: Сибирская Благозвонница, 2008. Т. 4. 574 с.
9. Шмелев И.С. Собр. соч.: в 12 т. М.: Сибирская Благозвонница, 2008. Т. 5. 446 с.
