CC BY-NC-ND
832
I. Международные отношения XIX - начала XX в.: политические и социокультурные аспекты
О.В. Павленко
КРЫМСКАЯ ВОЙНА В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ НА РУБЕЖЕ Х1ХХХ вв.
Статья посвящена изучению образа Крымской войны в народной памяти на рубеже Х1Х-ХХ вв., а также использованию этого образа в процессе национального строительства, создания коллективной идентичности русского народа представителями российского государства.
Ключевые слова: Крымская война, национальная идентичность, историческая память, Российская империя.
Национализм и меморизация прошлого: к постановке проблемы
В Х1Х в. национализм стал по сути новой «гражданской религией» в обществах, где динамично развивались процессы модернизации. Под влиянием культа нации в странах Европы и в США появлялись новые формы идеологии, вовлекая граждан в «священное служение Отечеству». Для этой цели разрабатывались соответствующие символы, ритуалы и коллективные праздники. Существует широкий круг литературы, посвященной исследованию символики коллективной идентичности индустриальной эпохи1. Эта идентичность создавалась как системный проект власти, ответ на национальный сепаратизм в имперских государствах, левый радикализм молодежи и разночинцев, протесты фабричных рабочих. Требовались новые скрепы в общественном сознании, новые мобилизационные ресурсы, чтобы сплотить разнородные социальные и национальные группы населения вокруг властного ядра.
© Павленко О.В., 2014
Начиная с середины XIX в. политическая мифология европейских государств независимо от формы правления существенно изменяется. В европейских империях - от Великобритании до России - происходит пересмотр взглядов о сущности власти. Мифы о ее универсальном характере и божественном предопределении уступают место идеям об исконном происхождении, естественной связи (по «земле и крови») правящей династии с народом. Особое значение приобретают проекты исторической общности подданных / граждан государства независимо от их происхождения и религии. Власть активно их поддерживала посредством печати, новых праздников и театральных постановок2.
Инструментом формирования государственной идентичности стала историческая память. Известный афоризм «История есть политика, опрокинутая в прошлое» точно отражает настрой политических элит того времени. На основе исторического опыта создавались образы Великого Прошлого, призванные стать примером служения государству в настоящем. Национальная символика, активно усваивая прошлое, органично вписывалась в пространство исторической памяти. Оно было сосредоточено вокруг монументального образа Отечества, вбиравшего одновременно представления о нации и государственной власти как высшей ценности в истории страны. Особенно традиционные монархии стремились обновить скрепы власти, придать новые смысловые коды своим политическим институтам, сочетая символику национализма с пасторальными образами народной монархии, а мессианские, цивилизаторские идеи - с государственным патриотизмом.
Столь масштабное «вторжение» государственной политики в сферу исторической науки во второй половине XIX - начале XX в. можно объяснить не только внутренними потребностями европейских империй, увидевших в исторической памяти общества эффективный инструмент укрепления власти. Сама внешняя политика становилась заложницей национальных амбиций в экономике и геополитике великих держав. Структурный кризис международных отношений разрывал тонкую ткань «дипломатии консенсуса». Огромная волна «национального эгоизма», захлестнувшая Европу, парадоксально сочетала большой потенциал агрессивности с открытостью всему миру, стремлением вбирать в себя идеи и ритуалы других цивилизационных общностей3.
В наши дни теоретики глобализации (Дж. Розенау, Э. Гидденс, М. Кастельс), выстраивая схемы ее мировой эволюции, рассматривают вторую половину XIX - начало XX в. как особую фазу. Для нее характерна постепенная адаптация обществ и государств
к более взаимозависимому и в то же время в высшей степени нестабильному миру. Процессы фрагментации в международных отношениях приводили к усилению популизма с терпким привкусом национального превосходства, распространению неомеркантилизма и милитаристских идей.
Одной из граней структурного кризиса универсализма Х1Х в. можно считать укрепление бюрократического и организационного потенциала государств, стремившихся на международном поле играть роль новых глобальных игроков. Культивируя коллективную идентичность среди своих граждан, власть формировала у них чувства долга перед правящей династией, лояльности и преданности государству. Как справедливо подчеркивает профессор Прин-стонского университета Эмилио Джентиле, «принцип национального суверенитета, основанный на национализме, стал наиболее универсальной демонстрацией процесса сакрализации политики в современном мире и воспроизвел значительное количество идеологий, культурных и религиозных традиций»4.
Именно национализм придал войнам Х1Х - начала ХХ в. совершенно особый смысл. Война превращалась в священное культовое действо, вращавшееся вокруг жизни и смерти. Общество, ведущее «священную войну», как правило, обладает высокой готовностью к коллективной мобилизации. Неудивительно, что во время и после войны особенно остро ощущается сакральная сущность Отечества и патриотического долга. Уже со второй половины Х1Х в. на фоне сакрализации политики каждое государство провозглашало, что Бог на стороне только его солдат, ведет их к победе за спасение Родины, цивилизации, гуманности. Всех, кто не признавал священную сущность нации и государственного интереса в войне, пропаганда объявляла врагами Отечества. Именно во время войн в миллионах людей пробуждалась совершенно особая форма лояльности и абсолютной преданности своему государству. В мирное время на исторических примерах Священных войн государственная идеология выстраивала образы героев-бойцов и мучеников.
Неудивительно, что в последнее царствование Николая II по всей стране масштабно праздновались 200-летие Полтавской битвы, 100-летие Бородинской битвы, 50-летие Крымской войны. Исторический опыт войн Х1Х - начала ХХ в. содержал неисчерпаемые ресурсы стимулов и мотиваций. Символизм смерти за Отечество и служения нации, мистификация крови и жертвенности, культ героев и мучеников, воинское братство, скрепленное кровью и оружием, - все эти компоненты дискурса Священной войны впи-
тывались исторической памятью общества. Можно без преувеличения констатировать, что новый культ нации стал универсальным кодом процесса сакрализации политики, пик которого пришелся на период Первой мировой войны.
Крымская война как первый структурный кризис Венской системы международных отношений
В военной летописи нового времени Крымская война занимает особое место, ее по праву можно отнести к категории глобальных военных конфликтов. Не только потому, что участниками были ведущие европейские державы и театр военных действий растянулся от Русского Севера до Кавказа и Крыма. Смысл этого конфликта, его последствия имели мировой масштаб. Причины выходили за рамки формального торгово-экономического соперничества между английским и российским капиталами. Рост влияния России на мировую политику после наполеоновских войн вызвал обострение отношений с Великобританией, бывшей тогда самой влиятельной и сильной державой. Британская дипломатия, зорко следившая, чтобы на континенте не происходило стягивания силы под эгидой одной державы, выступила инициатором антироссийской коалиции.
Официальная версия причины войны была озвучена в России сразу после начала военных действий. Она долго сохранялась в российской историографии. Суть сводилась к славянской миссии России, которой «издавна принадлежало право покровительствовать и защищать от притеснений диких турок более 14 миллионов христианского населения Турции». По просьбе Иерусалимского патриарха император Николай I потребовал от турецкого султана уважать права христианской церкви и святынь в Палестине. Но русский посол князь Меншиков не получил должных уверений и демонстративно покинул Константинополь. Россия первой втянулась в боевые действия. 18 ноября 1853 г. черноморская эскадра под началом адмирала Нахимова разгромила турецкий флот под г. Си-нопом. Турция обратилась к Англии и Франции за военной помощью. Флотилии западных союзников двинулись к Черному морю. В ответ Россия в марте 1854 г. объявила войну Англии и Франции. Русская армия перешла Дунай и осадила турецкую крепость Си-листрию. Но когда в Варне высадились англо-французские войска, Россия вынуждена была снять осаду и вернуться в пределы своих границ. Случилось непредвиденное. Австрийское правительство,
которому Николай I полностью доверял, потребовало в ультимативной форме от России вывести войска из дунайских княжеств, а само присоединилось к антироссийской коалиции. Все это послужило началом кровопролитной Крымской войны5.
Просчеты амбициозной политики Николая I были впоследствии детально проанализированы историками6. В Петербурге не ожидали столь мощного удара. Западные союзники сосредоточили силы не только на Черном море. Их эскадры направились в Балтийское море, угрожая Кронштадту, а небольшие флотилии появились в Белом море, даже у берегов Восточной Сибири. Но главный удар был направлен против Севастополя, чтобы окончательно истребить Черноморский флот России. Благодаря энергичным действиям вице-адмирала Корнилова, начальника штаба Черноморского флота вице-адмирала Нахимова и инженерного подполковника Тотлебе-на Севастополь был значительно укреплен. С октября 1854 по август 1855 г. продолжалась его героическая оборона под бесконечные бомбардировки союзников. 11 месяцев город не сдавался, превращаясь в полыхавшие руины. Когда русская армия вынуждена была отступить, черноморцы потопили часть своих кораблей и взорвали оставшиеся оборонительные укрепления.
Кровавый урок, данный Крымской (ее называли тогда Восточной) войной, был тяжелым. Он показал, что в стране отсутствуют железные дороги, необходимые для регулярного снабжения армии, которая плохо обучена и имеет устаревшее вооружение. Большая часть русских вооруженных сил, разбросанная на широком фронте от Дуная до Северной Финляндии, не сделала в продолжение всей войны ни одного выстрела, другая, меньшая, дурно вооруженная и снабженная, умирала в севастопольских бастионах в борьбе с сильным врагом. Потери России в Восточной войне составили 120 тыс. убитыми, союзников - 80 тыс. убитыми7.
В 1935 г. английский исследователь Вернон Пьюрьер проанализировал взаимосвязи между интересами английского бизнеса и внешней политикой Туманного Альбиона8. Англия, по его мнению, стояла перед альтернативой: можно было поддержать Россию, поскольку ей необходим был российский рынок, и тогда совместно «расчленить» Турцию. Но английский крупный капитал был чрезвычайно заинтересован в экспорте своей продукции в Турцию. Россия и Англия были связаны соглашением 1844 г. по восточному вопросу. Россия в это время переживала рост национальной промышленности, ее текстильная отрасль вступила в прямое соперничество с англичанами. Создался конфликт экономических интересов. Не стоит забывать, что в 1838 г. была заключена торговая кон-
венция, превратившая Турцию в открытый рынок для европейских фабрикантов. Это оказало губительное воздействие на турецкую экономику. Вступив на путь военных займов, Османская империя превратилась фактически в полуколонию, периферию европейского сырья и сбыта. Парижский трактат 1856 г. по сути закрепил европейский контроль над проведением внутренних реформ в Турции. Тем не менее В. Пьюрьер считал, что войны можно было бы избежать. Она стала следствием ошибочных расчетов политиков и чрезмерных амбиций европейских монархов.
В советское время историки также обратили особое внимание на экономические мотивы антирусской коалиции. Е.В. Тарле в фундаментальном исследовании о Крымской войне подчеркивал нарастание конфликтов в экономической сфере между Англией и Россией. К этому же выводу пришел А.Г. Аполлов9. В.А. Золотов обратил внимание на резкое увеличение ввоза в Англию сельскохозяйственной продукции из России накануне Крымской войны. По его мнению, английские предприниматели, предвидя неизбежное столкновение интересов Лондона и Петербурга, увеличили вывоз продукции, необходимой во время войны10.
Особый интерес при изучении российско-европейских отношений имеет статья А.Г. Жомини «Россия и Европа в эпоху Крымской войны»11. Этот материал был составлен по поручению канцлера А.М. Горчакова его доверенным сотрудником и опытным дипломатом Жомини в 1863 г. и впервые опубликован анонимно в Париже12. В нем анализировались механизмы формирования антироссийской коалиции и интересы каждой великой державы13. Примечательно, что в книге бывшего госсекретаря США, крупного дипломата и мыслителя Генри Киссинджера, изданной в 1994 г., мы находим схожий анализ внешнеполитических причин.
Николай I стремился воплотить в жизнь вечную русскую мечту о «щите на вратах Царьграда» и черноморских проливах - Босфоре и Дарданеллах, но не смог просчитать правильно своих европейских партнеров. Наполеон III видел возможность покончить с изоляцией Франции и разбить Священный союз. Для этого ему было необходимо ослабить Россию. Англия стремилась раз и навсегда изолировать Россию от черноморских проливов и не допустить чрезмерного ее усиления на европейском континенте. Вечный союзник России - Австрия, опасаясь нападения Франции на ее итальянские владения, предпочла предать общие консервативные цен-ности14. Другая союзница России - Германия - отказалась подписать предложенный Петербургом договор о нейтралитете и, более того, заключила с Веной наступательный и оборонительный союз. Прав-
да, Германия со свойственным ей прагматизмом не торопилась вступать в военные действия, предпочитая заниматься реэкспортом русской пшеницы, сала и конопли в Англию и извлекая из всей ситуации немалую экономическую выгоду.
Память о Крымской войне глубоко врезалась в общественное сознание России, заставила по-новому осмыслить ее миссию в мире. Мы наблюдаем на первый взгляд парадоксальное явление: война, повлекшая тяжелое поражение, в последующие десятилетия стала символом русского духа. Власть (во время последних царствований Александра III и Николая II) не только не пыталась стереть из исторической памяти факт поражения, но, напротив, создавала новый героический дискурс непобежденной нации.
Героический дискурс Крымской войны с 1850-х до начала 1870-х гг.
Отличие Крымской войны от других сражений, которые раньше вела Россия, заключалось в широком медийном освещении. Это была, пожалуй, первая европейская война, так ярко и образно представленная в национальной прессе ведущих государств. На полях сражений сновали сотни военных корреспондентов из России, Англии, Франции, США, Германии, Австрии. Центральные газеты располагали на первых полосах сводки боевых действий, а в нижних отделах - обширные репортажи. Война в журналистских отражениях превращалась в грандиозный спектакль жизни и смерти. Недаром каждое крупное сражение на суше и на море собирало публику из обывателей, журналистов, художников, с восторгом и ужасом взиравшую с безопасного расстояния на драматический ход сражений. Сохранилось множество зарисовок, гравюр и картин, в которых запечатлены эпизоды героической обороны Севастополя на фоне мрачных декораций разрушенного города.
Летопись войны писалась прямо по горячим следам. Печатные издания периода Крымской войны в России можно условно разделить на три вида: официальные известия; фольклор для народа (анекдоты, стихи, песни), а также информация для образованной публики - военные репортажи и фельетоны. С 1854 г. по распоряжению императора Николая I начали издаваться официальные военные сводки. В 1858 г. их свели вместе с дипломатическими материалами в общий сборник. Выборка проводилась под царской цензурой, в соответствии с официальными трактовками15. Основное внимание уделялось высочайшим приказам, переписке Николая I
с генерал-адъютантом князем Меншиковым, выпискам из приказов по Севастопольскому гарнизону. Стилистика этих документов, проникнутых патриотизмом, не соответствовала казенному бюрократическому слогу того времени.
В приказах по войскам закладывался особый смысл Севастопольской обороны. С самого начала ее сравнивали с Отечественной войной 1812 г. Эта аналогия была воспринята не только военными корреспондентами и читающей публикой, но прошла в официальные документы, в военные приказы. Так, в коротком тексте приказа главнокомандующего Крымской армии об оставлении Севастополя три раза упоминается 1812 год - «бессмертная битва под Бородино». Сохранившиеся после четырехкратных «адских бомбардировок» постройки города были подожжены самими защитниками при отступлении, чтобы оставить неприятелю только пылающие развалины, так же, как Москва была оставлена русской армией. Первоначально военные предполагали, что противостояние перейдет в «войну полевую, свойственную духу русского солдата». Эти спасительные аналогии были необходимы обществу, уже начинавшему осознавать грядущее поражение. В приказе от 30 августа 1855 г., подписанном уже рукой императора Александра II, вновь роковые битвы упоминаются в одном ряду: «...имя Севастополя и имена защитников его пребудут вечно в памяти и сердце всех Русских, совокупно с именами героев, прославившихся на полях Полтавских и Бородинских».
Когда русские войска покидали город и бастионы, он весь был объят пламенем. В разных местах взрывались пороховые склады. Мост разобрали, ночью потопили все корабли, команды которых также переправились на северную сторону. Очевидцы описывали «великолепно-ужасную» картину русского отступления. Несколько дней франко-английские войска не решались вступить в город.
Обращает внимание, что в исторической памяти о Крымской войне сохранилось одно из высказываний князя А.М. Горчакова. «В самый острый момент крымского кризиса князь А.М. Горчаков принимал в своем кабинете на третьем этаже МИД английского посла лорда Немира и французского - герцога Монтебелло. Он подошел к окну, обращенному на Дворцовую площадь, и сказал послам: "Вы видите дворец и эти памятники. Флоты ваши могут бомбардировать, сжечь, разрушить все это - Россия останется совершенно равнодушной, и вы никогда не сломите ее сопротивления"»16. Здесь есть некоторая неточность: в 1854-1856 гг. Горчаков был управляющим русского посольства в Вене, а затем был там же назначен посланником. Министерство иностранных дел он возглавил в 1856 г.,
когда «самый острый момент крымского кризиса» уже прошел. Но важно другое. В его словах (реальных или мифологизированных) был отражен смысл событий, захлестнувших Россию во время Крымской войны. Тогда ярко проявилось кредо коллективной идентичности, сформулированное намного раньше событий в Севастополе, - «Россию нельзя сломить».
Параллельно военным хроникам с середины 1850-х гг. складывается иная трактовка Восточной войны, написанная в народном стиле. В центре Москвы на Никольской улице в книжной лавке Д.И. Преснова в избытке продавались листовки с карикатурами на союзников и брошюры со стихами о крымских сражениях. Писались они сразу по военным сводкам, проходили цензуру и быстро печатались, поскольку пользовались у публики большим успехом. К примеру, стихотворец А. Цыклоп с иронией описывал злоключения союзников, которые никак не могут одолеть оборону Севастополя:
Корабли их потеряли Столько горя - что ай, ай! Изломались, обгорели, -Хоть в починку отдавай17.
Но наиболее популярными были анекдоты и короткие рассказы о Севастопольской обороне. Как правило, действовал один герой, бесстрашный, мужественный, уничтожавший нескольких врагов18. В этих свидетельствах, передававшихся устно, пересказанных многократно, терялась реальная канва событий, но остро ощущался героический пафос происходившего. Более точные сведения содержались в регулярных военных репортажах, которые публиковали столичные газеты, прежде всего «Русский инвалид», «Морской сборник», «Санкт-Петербургские ведомости». В «Северной пчеле» в большом количестве перепечатывались репортажи иностранных корреспондентов о действиях союзников под Севастополем. Русские газеты охотно перепечатывали известия об эпидемиях холеры и лихорадки в сентябре 1854 г. в английских и французских войсках, их тяжелом полевом быте, плохом снабжении армии неприятеля, отсутствии необходимого медицинского обслуживания19.
Но обращает внимание, что в военной пропаганде не было резко отрицательного образа «врага». В информационных сообщениях только изредка встречаются негативные характеристики. В большинстве текстов их нейтрально называли «англо-французами» или «союзниками», изображали слабыми, неуверенными в себе,
трясущимися перед ночными вылазками защитников Севастополя. В рядах антирусской коалиции воевали помимо турецких башибузуков сардинские солдаты, швейцарские и немецкие наемники, польские добровольцы, даже кавказцы. Но в военных репортажах и письмах с фронта фигурировали в основном «англо-французы», реже - «турки» как собирательные образы неприятеля. Их выстраивали на контрасте: русские готовы отдать жизнь, чтобы выстоять, «англо-французы» пытаются любой ценой остаться в живых.
«Враг» не воспринимался как «супостат» и «нелюдь». В письмах П.И. Лесли, отставного капитан-лейтенанта флота, которые он писал прямо из Севастополя сестре Надежде, есть такие откровенные признания: «И кто это надоумил французов идти в Севастополь! Как нам, так и им нехорошо. Бог знает, кто находится в лучшем состоянии! Как гарнизонная, так и траншейная службы чрезвычайно тяжелы. Нам бы дождаться только зимы, а там все будет легче; французы и англичане не привыкли к нашим холодам, и если провели здесь зиму, то еще не может служить доказательством, что они в состоянии будут выдержать и другую». В другом письме от 21 июля 1855 г. он пишет: «Пора бы, наконец, нам избавиться от этих докучливых неприятелей, хоть Наполеон и говорит, что он употребит все свои средства лишь бы взять Севастополь; но это еще неизвестно, кто останется в выигрыше: мы или они.» Вначале нарратив Крымской войны представлял своеобразное смешение героического, почти былинного повествования о подвигах русских солдат и ежедневных информационных сводок. Во всех текстах ощущался накал патриотических чувств такой силы, которую может вызвать только война с врагом на собственной территории.
Знаменитые «Севастопольские рассказы» Льва Толстого дают нам бесценные свидетельства реальных эпизодов Крымской войны. Молодым офицером он провел на юге страны более трех лет (1851-1854 гг.). Первый рассказ «Севастополь в декабре месяце» получил самые восторженные отклики20. Н.А. Некрасов, редактор «Современника», сообщал автору в письме от 15 июня 1855 г.: «Статья эта написана мастерски, интерес ее для русского общества не подлежит сомнению, - успех она имела огромный. Пожалуйста, давайте нам побольше таких статей!»21
Но уже второй рассказ, описывавший сражение в майскую ночь 1855 г., вызвал осложнения с председателем Петербургского цензурного комитета Н. Мусиным-Пушкиным, который посчитал его «насмешкой над нашими храбрыми офицерами». Текст, откорректированный до неузнаваемости, был опубликован без подписи ав-тора22. Лев Толстой в этом рассказе с горечью констатировал, что
«вопрос, не решенный дипломатами, еще меньше решается порохом и кровью». Движущую пружину этой войны он видел в людском самолюбии: «Тщеславие, тщеславие и тщеславие везде - даже на краю гроба и между людьми, готовыми к смерти из-за высокого убеждения. Тщеславие! Должно быть, оно есть характеристическая черта и особенная болезнь нашего века. Отчего между прежними людьми не слышно было об этой страсти, как об оспе или холере?»23 Только в 1856 г. оригинальный текст был частично восстановлен и опубликован в «Военных рассказах».
Толстой чутко уловил импульсы героизации войны, когда смерть за Отечество приобрела в государственной идеологии особый смысл национального подвига, долга истинного гражданина. Смерть за «царя и Отечество» стала ключевым смыслом героического дискурса Крымской войны. Самым драматичным из севастопольского цикла был рассказ о штурме и падении Севастополя, потрясший читателей. В нем проводилась мысль о выборе, который делает человек на войне между желанием жить и долгом. Один из героев Владимир Козельцов с ужасом осознает: «Господи! Неужели я трус, подлый, гадкий, ничтожный трус? Неужели за отечество, за царя, за которого я с наслаждением мечтал умереть так недавно, я не могу умереть честно? Нет! Я несчастное, жалкое создание!»24
Впоследствии участник обороны Севастополя Ф.В. Ливанов писал: «Даже беглые рассказы графа Толстого рисуют достаточно тот неописанный ужас, который тяжелою тучею надвинулся и лежал одиннадцать месяцев на каждой живой груди в окопах Севастополя, ужас, превратившийся, наконец, в равнодушие, может быть еще более ужаснейшее. Офицер, свертывающий на пушке папиросу из желтой бумаги и, ради визита товарища, посылающий несколько ядер в толпу неприятелей, матросы, играющие в засаленные карты под бруствером бастиона и прекращающие игру только потому, что три понтера вдруг выбывают; равнодушные шаги кованых сапог по разбрызганным мозгам, по вытекшим внутренностям; рвы, сравненные с землей трупами убитых; хохот и прибаутки добродушной толпы при виде удачного взрыва бомбы в рядах неприятеля; вот что еще страшнее, чем быть убитым!»25 Л. Толстой, по праву ставший основоположником отечественной военной журналистики, показал Крымскую войну сквозь призму человеческих страстей, обостренных до предела экзистенциальной ситуацией.
К обороне Севастополя было приковано внимание всей страны. Сознание опасности, в которой находится Отечество, пронизывало все общественные слои. Впервые после войны с Наполеоном наблюдался огромный прилив патриотических чувств. Особенно в
осенние месяцы 1854 г. после кровопролитного Инкермановского сражения, когда стали просачиваться слухи о бедственном положении раненых солдат и офицеров. Такого рода информация была в последние годы жизни императора Николая I запрещена цензурой, но ее передавали из уст в уста. Движение в поддержку армии сначала возникло как общественная инициатива снизу. В Севастополь стали стекаться посылки с теплыми вещами, бинтами, рубашками, простынями. Посылали даже иконы в госпитали и действующие войска. Первой из высшего света поддержала эту инициативу великая княгиня Елена Павловна, которая на свои средства создала Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия. О «шестидесяти сердобольных вдовах», ставших сестрами милосердия и приехавших в Крым выхаживать раненых, написано много благодарных воспоминаний26. Другой пример коллективной мобилизации русского общества - народные ополчения. Из губерний Центральной России - Курской, Пензенской, Калужской, Тульской, Рязанской и Орловской - было сформировано в поддержку армии 78 добровольческих дружин и отправлено в Крым27.
Помимо двух ключевых концептов - «смерти за царя и Отечество» и «священной народной войны» в героическом дискурсе поднималась еще одна тема - «защита угнетенных славян». Профессор Московского университета М.П. Погодин, государственник по убеждениям и сторонник панславизма, называл Крымскую войну «крестовым походом» славян с Россией во главе против Запада. Еще в 1851 г. он считал, что столкновение с Западом произойдет неизбежно и Россия должна победить: «Россия отделится тогда от Европы целой стеной союзных с нею государств славянских и могла бы делать у себя дома, что угодно, пользуясь силами всего союза»28.
«Политические письма», написанные им в 1853-1856 гг., по свидетельству современников, «в тысячах экземплярах облетали Россию и везде подвергались горячему обсуждению». М.П. Погодин, с болью воспринимавший военные неудачи, выплескивал эмоции в письмах, которые переписывались и расходились по всей России. В первых посланиях еще сохранялся панславистский пафос и рисовались картины всеславянской империи. В письме к поэту-славянофилу Ф.И. Тютчеву он продолжал надеяться, что Россия сможет взять реванш: «Русские Великие князья на престолах Богемии, Моравии, Венгрии, Кроации, Славонии, Далмации, Сербии, Болгарии, Греции, Молдавии, Валахии, а Петербург - в Констан-тинополе»29. Условиями осуществления идеи Славянского союза, по его мнению, должны были бы стать решение польского вопро-
са (предоставление автономии в границах Российской империи), союз с Францией и конкретная материальная помощь славянским движениям. Тогда «Россия опять станет страшной Западу, вместо того, чтобы теперь страшен ей Запад».
После завершения крымской кампании мессианизм и ксенофобия постепенно уступили место критическому анализу. В ряде писем («О влиянии внешней политики на внутреннюю», «О русской политике на будущее время») М.П. Погодин уже доказывал обратное. России необходимо придерживаться принципа невмешательства, отстраниться от всех европейских дел и направить усилия на Восток - «осваивать азиатскую часть, налаживать транспортные сообщения, начать добычу полезных ископаемых, стать транзитным государством между Японией, Китаем и Европой»30. Через три года после Крымской войны он обратился с письмом во французскую редакцию «Ле Норд», в котором доказывал необходимость новой европейской системы, основанной на принципе невмешательства и взаимной помощи, признании прав «малых» народов и совместной разработке полезных ископаемых на территориях Азии и Африки. Ведущие государства вместе с Россией могли бы «приготовить новые для себя рынки, избавясь от лишнего народонаселения, пристроив к месту несчастных своих пролетариев»31.
Пик публикаций о Крымской войне пришелся на 1856 г. Подписание Парижского мира с ограничительными статьями и нейтрализация Черного моря вызвали шок в русском обществе. Горечь поражения углублялась сознанием того, что Запад действительно теперь может угрожать интересам России, а бывшие дружественные державы по Священному союзу ее коварно предали. Мучительное осмысление поражения проходило через воспоминания о многочисленных подвигах «беспримерного мужества», «беззаветного служения и готовности умереть за царя, веру и Отечество». В честь героев Крымской войны устраивались светские рауты, званые ужины и торжественные обеды с многочисленными речами в дворянском и купеческом собраниях. Везде звучала одна и та же мысль - Севастополь своим мученичеством открыл новую страницу в истории России32.
Общество искало виновных в трагическом поражении. Хотя царствование Николая I подвергалось критическому переосмыслению, никто открыто не выставлял прежней власти счет за погибших солдат, слабую организацию обороны, плохое снабжение. В 18581859 гг. в «Русском инвалиде», затем в «Военном обозрении» стали появляться статьи о коррупции и беспорядках в снабжении продовольствием и боеприпасами армии в Новороссийском крае. Тема
была настолько злободневной, что на нее откликнулись зарубежные издания, в том числе оппозиционный «Колокол» А.И. Герце-на33. Расследования привели к суду над интендантами, которых и сделали основными виновниками поражения в Крымской войне.
Тогда же начали издаваться первые обобщающие сочинения, в которых последовательно воссоздавалась история Севастопольской обороны от одного сражения к другому. Но общая картина войны так и не сформировалась. Самой яркой темой оставалась оборона Севастополя. Сражения на Кавказе, Русском Севере, тяжелая ситуация в придунайских княжествах находили отражение в воспоминаниях и отдельных статьях, но так и не были вписаны в общую канву истории войны 1853-1855 гг.34
В 1860-е гг. число работ, посвященных Крымской войне, заметно сузилось. Страна тяжело вступала в эпоху великих реформ. Общество было занято обсуждением главного вопроса - отмены крепостного права. Менялись стратегии внутренней и внешней политики. Приоткрылась возможность обсуждения вопросов либерализации общественного устройства. Почти на десятилетие тема Крымской войны по сути потеряла самостоятельный смысл, став еще одним символом вечной дихотомии «Россия - Запад».
Символизм и реальность национального подвига
Интерес к Крымской войне возродился после 1871 г., когда были отменены ограничительные статьи Парижского мира. На Балканах затягивался новый узел противоречий. Российская дипломатия активно действовала среди балканских славян. Константинополь, поддерживаемый Великобританией, негодовал. В Петербурге остро ощущали необходимость возвращения России в черноморский регион. Оставался только один путь - восстанавливать и модернизировать Черноморский флот. С екатерининских времен Севастополь развивался как форпост русской военно-морской силы на Черном море. Государственная линия на укрепление города и всей юго-восточной части Крымского полуострова, начатая Николаем I, была прервана более чем на два десятилетия Крымской войной и последующей англо-французской оккупацией Крыма. После ее отмены стал разворачиваться новый этап русского «черноморского проекта». В нем соединились разные политические и общественные устремления. Идеи восстановления Севастополя и Черноморского флота были с воодушевлением поддер-
жаны обществом. Воспоминания о Крымской войне вспыхнули в нем с новой силой. Возникла даже своеобразная интеллектуальная мода на сюжеты, связанные с событиями двадцатилетней давности. Крупные общественно-политические журналы как на подбор открывали серии публикаций военных мемуаров35. Началось издание документальных материалов36. К этому времени относятся и первые научные труды по истории Крымской войны37.
Специальное издание для наследника трона и всей читающей публики было посвящено обороне Севастополя. Сборник под названием «Рукописи, представленные Его Императорскому Высочеству Государю Наследнику севастопольцами о Севастопольской обороне: для солдат и народа» был опубликован в журнале «Досуг и дело»38. Он выходил ежемесячно, по высочайшему повелению, и был включен в перечень изданий для распространения в земствах, училищах и школах. Там публиковались статьи духовного, религиозного содержания, сведения о природе, анатомии человека, различных физических явлениях, а также материалы «об условиях народного быта, способствующих к искоренению господствующих в народе предрассудков, вредящих здоровью и сохранению жизни». В особом разделе печатались рассказы из русской истории и «описание доблестных подвигов русского народа». Сам по себе проект такого издания был важной частью «народной политики» государства. Власть пыталась перехватить инициативу у разнообразных радикальных агитаторов, призывавших народ к акциям протеста. В этих бесплатных сборниках закладывались основы того понимания «служения и любви к Отечеству», которое пытались укоренить в народном сознании идеологи самодержавной власти.
Основная часть воспоминаний боевых офицеров - участников севастопольских сражений была написана в первой половине 1870-х гг. Красочные описания боевых подвигов чередовались с примерами беззаветной преданности престолу. По сравнению с материалами 1850-х гг. были значительно усилены верноподданнические сюжеты. В анонимных «Воспоминаниях севастопольца с 1854 по 1856 г.» описывалось впечатление, которое произвело на солдат известие о смерти императора Николая I: «Любезные читатели, вы верно поверите мне, что не может так гром поразить человека, как поразило это горе нас, в такое страшное, критическое время. Когда по смене, мы пришли к пункту полка, нас тотчас поставили в каре и привели к присяге на верность служения новому Царю, законному Наследнику в Бозе почившего Императора. Чудное дело! За несколько часов до принятия присяги очевидно было, как все воины были поражены Его смертию, по принятии же присяги все
мгновенно воодушевились. К тому же каждый из нас должен был рассудить здраво, что мы поставлены были лицом к лицу против врагов наших защищать Русский Престол и землю Русскую, и потому в такое время излишней скорби не должно было быть места, и дела наши пошли обычным свои порядком»39.
Сознание долга перед царем и Отечеством буквально пронизывало тексты о Крымской войне. Можно привести несколько примеров. Воспоминания офицера Валериана Зарубаева, бывшего ротного командира: «Итак, Севастополь пал. Наши труды, беспримерная, одиннадцатимесячная, геройская защита, привели к плачевному результату. Но совесть наша, людей маленьких, чиста, перед Государем и Отечеством. Все, что от нас зависело, мы сделали безупречно»40.
Другой офицер - флотский капитан-лейтенант И. Лесли, увидавший государя Александра II в Николаеве, куда были переведены остатки армии, оборонявшей Севастополь, восторженно писал: «В Николаеве в настоящее время живет Государь со всеми Своими Братьями, и здесь каждый день на бульваре играет музыка, куда и Государь приходит. А какой Он внимательный ко всем, это просто чудо! Вчера неожиданно приехал к нам в казармы и опять благодарил матросов за их службу»41. В сентябрьские дни 1855 г. Николаев стал чуть ли не самым главным городом России. К нему было обращено все внимание. Императорская семья с многочисленной свитой, переехавшие из Севастополя, Керчи и Симферополя жители, многочисленные корреспонденты, армейские и флотские части. Матросы - «душа обороны Севастополя» - имели вид «кочующих цыган», по выражению П.И. Лесли, «кто с французским ружьем, кто с английским, у кого бутылка вместо манерки», «сзади на телегах следовали матросские жены с детьми». Но никто из императорской свиты не смел делать им замечаний. Напротив, их казармы ежедневно посещали высшие лица государства и генерал-адмиралы, расспрашивая, кто и где получил ордена святых Георгия, Анны, Владимира, Станислава за оборону. В трагические дни поражения молодой император и большинство представителей дома Романовых были вместе с русской армией, утешая и ободряя.
Сборник имел официальный характер, тем не менее в нем были сохранены и горькие размышления защитников Севастополя о недостатках и просчетах в обороне, тяжелом военном быте русских солдат. То, что было невозможно опубликовать из-за военной цензуры во время кровопролитных боев, спустя двадцать лет обнажило страшную реальность. Изнанка кровопролитной войны проступала не через лубочный рассказ о великих героях, а сквозь откровения
солдат и офицеров. В них детально и буднично была описана подлинная история дней и ночей обороны Севастополя. Когда при чистом небе не было видно солнца от дыма, пыли, земли и осколков. У людей слепило глаза от крови, разлетавшихся камней и песка. Раненые, по воспоминаниям очевидца, «умоляли... оказать им единственную милость, заколоть или застрелить их! И действительно, многим это была бы большая услуга!»42 Солдаты не могли сделать выстрелы из ружей, пуля не загонялась в ствол. Они ударяли камнем по шомполу, который гнулся, но пуля все равно не проходила. Пытались даже сальными огарками смазывать пулю, но и это не помогало. Колотили, как в кузнице. Один из ветеранов вспоминал: «Ружья, переделанные на нарезные, раздирались по нарезам. Не мудрено, что в таком положении офицеры приходили в отчаяние, а солдаты бредили изменой»43.
Русская армия настолько остро ощущала недостаток вооружения, что после удачных атак на противника солдатам приказывали все французские штуцера сдавать по 5 рублей за штуку. Неприятельские пули, еще горячие, доставались прямо во время сражений. За пуд такого свинца платили 4 рубля. Отчаянные головы лезли под самые пули, чтобы их добыть, нередко погибая. Потери были настолько велики, что эту рискованную торговлю командование вынуждено было запретить, несмотря на острый недостаток свинца44.
Впервые стали публиковать критические высказывания об организации обороны, когда «саперные службы не выполняют свои прямые обязанности, и батарейные командиры вынуждены самостоятельно проводить и следить за земляными работами, <...> саперы ничего не делают и надеются на батарейных командиров; но мало того - не исполняют требований последних». Правда, этот пассаж был снабжен редакционной сноской, что «с такою характеристикою всех вообще сапер нельзя согласиться, и автор, очевидно, писал это под живым впечатлением кипучей деятельности гарни-зона»45. Армия страдала от отсутствия снарядов и перебоев в снабжении, поскольку все необходимое подвозилось только на телегах, а морские пути были перекрыты неприятелем.
На рубеже Х1Х-ХХ вв. внимание к истории Крымской войны существенно возросло. Публикаций на эту тему стало еще больше. Их можно было разделить на три группы. К первой относились историко-архивные материалы. Особый интерес представляли документы, которые впервые вводились в научный оборот местными археографическими комиссиями. Из губернских архивов извлекались подробные сведения о народных ополчениях периода Крым-
ской войны. В них приводились списки участников ополченцев и описывались их боевые подвиги. Почти каждая публикация подобного рода имела верноподданнический характер. Слепок исторической памяти о Крымской войне наполнялся новыми примерами «народной войны за царя и Отечество»46.
Вторую группу составляли мемуары участников сражений и изданные документы периода Крымской войны. За это время была неоднократно переиздана переписка князя Меншикова с Николаем I. Военные мемуары перепечатывало то одно издание, то другое. Но на рубеже веков появилось значительное количество новых воспо-минаний47. Этот факт можно объяснить не только государственным заказом на создание официальной истории Крымской войны. С последней четверти XIX в. денежные пособия и льготы участникам Крымской войны несколько раз увеличивались, их потомкам были выделены государственные стипендии на обучение. В поддержку ветеранов и инвалидов Крымской войны организовывались специальные отделы при крупных промышленных выставках, которые собирали пожертвования. К началу XX в. бывшие солдаты и офицеры как участники сражений имели признанный социальный ста-тус48. Неудивительно, что сами ветераны и их потомки стремились зафиксировать этот личный вклад в героический эпос Крымской войны.
Наконец, особую группу составляют «книги для народа», в которых доступно и образно рассказывалось о событиях полувековой давности. Издательство «Досуг и дело» продолжило эпопею серией «Севастополь и его герои». Свидетельства массового патриотизма еще более усилились в такого рода текстах. Вот одно из них: «Русские люди предоставляли в распоряжении правительства свои дома для раненых, на все время войны устраивали приюты для инвалидов, жертвовали получаемые ими на службе столовые деньги, перевозили в госпитали больных, отказывались от всякой платы. <...> В обширном нашем отечестве не было угла, даже самого отдаленного от театра военных действий, где бы семейства богатых и бедных не занимались приготовлением корпии, шитьем бинтов, рубашек и пр. Такое занятие казалось необходимым и священным»49. Действительно, во время Крымской войны люди из разных социальных слоев смогли на собственном опыте ощутить общность исторической судьбы. Поэтому так дороги были эти свидетельства национальной консолидации для периода поздней империи, когда остро встала необходимость создания идеологического конструкта «единство русского народа и династии».
«Священные могилы» Севастополя: монументализация исторической памяти
«Вот и Севастополь, многострадальный мученик земли русской!.. Пади ниц пред ним, путешественник, место бо сие свято есть - как справедливо выразился известный оратор архиепископ Херсонский Иннокентий! Девятнадцать лет лежит он в развалинах... под кучею погребальных холмов, и девятнадцать лет сюда стекаются с благоговенным любопытством люди всех сословий, преклоняясь пред остатками богатырей-воинов, сложивших свои головы за благо родины своей»50. Такими словами начинается один из путеводителей по Севастополю 1874 г. Свидетельства жителей разгромленного города и описания Крыма того времени позволяют составить некоторое представление о том, как он выглядел на протяжении двадцати лет после осады. Многие очевидцы сражений впоследствии признавали, что Севастополю пришлось испытать «столько, сколько, может быть, никогда не придется испытать никакому городу в мире»51.
Монументализация памяти о Крымской войне началась не сразу после того, как отгремели пушки. Еще целое десятилетие весь город лежал в руинах. Первые признаки восстановления жизни в нем появились только в первой половине 1870-х гг. Население ютилось между развалин. Лишь южная сторона, наименее подверженная бомбардировкам, постепенно отстраивалась. Центр, западные и восточные районы лежали в руинах. Кругом - взорванные рытвины земли, обломки костей, старых подметок, железа, осколки бомб. Знаменитый на всю Россию Малахов курган был усеян могилами, вздыблен буграми глины. Многие места по дорогам к Балаклаве и Инкерману оставались огороженными. На Николаевском мысу - более 15 больших насыпей от общих могил русских и французов, над которыми стояли кресты, деревянные и выложенные из камней. Приходской священник служил над ними общую панихи-ду52. Базами союзных армий служили для англичан Балаклава, для французов - Камышовая бухта. У французов во время осады возник целый барачный городок под названием "La ville de Kamiech", в котором были устроены всевозможные магазины, театры, даже бордель. Места этих лагерей после войны долго оставались заметны из-за огромного количества бутылочного стекла и жестянок от консервов53.
В 1873 г. градоначальником был назначен герой Крымской войны П.А. Перелешин. Во многом его стараниями на месте бывших бастионов и мест сражений начал возводиться монументальный
комплекс. После Крымской войны Севастополь стал магнитом, притягивавшим путешественников не только из России, но и Европы. Одни приезжали сюда в поисках могил своих близких, другие - из любопытства или художественного интереса, за впечатлениями от военных развалин, многие - по патриотическим мотивам, поклониться «священным могилам». Помимо проложенной в начале 1870-х гг. железной дороги туда прибывали морем, останавливаясь в гостинице Ветцеля, где во время осады жил П.С. Нахимов. Путеводитель 1874 г. сообщал: «Вы встречаете на улице постоянно офицеров, генералов и путешественников из Европы и России. Словом: публику отборную»54.
Накал сочувствия к защитникам Севастополя во время его 11-месячной осады был настолько велик, что после войны за ним прочно закрепился образ «города-мученика», проявившего исключительный героизм и страдания. Первыми знаками исторической памяти о войне стали два сооружения - храм и музей. Над городом, еще не остывшим от ужасов бомбардировок, храм Святого Владимира возвышался как символ героического мученичества. Другое здание было отстроено в модном тогда французском стиле, с многочисленными галереями, балкончиками и колоннами. В Музее обороны Севастополя были представлены коллекции военных планов, карт, рисунков и сочинений о Крымской войне. Снаружи оно было обставлено арматурами осады - орудиями, якорями, осколками бомб. На фронтоне выведено число «349» - количество дней обороны Севастополя.
Был создан общественный комитет по устройству Музея обороны Севастополя, душой которого стал Н.Ф. Дубровин. С 1871 по 1874 г. комитет опубликовал пять выпусков с воспоминаниями участников и перечнями экспонатов. Особый интерес представляли приложения, в которых была реконструирована галерея героев Севастопольской обороны. Их имена, увековеченные в истории Крымской войны, должны были лечь в основу будущей экспози-ции55. Обращает внимание четкая последовательность в структуре приложений. В каждом выпуске (за исключением пятого) было указано по четыре имени, из них первое обязательно принадлежало представителям дома Романовых. Таким путем утверждалось единство династии с народом в героическом мученичестве. Тогда же комитет восстановил по дням хронологию военных событий.
Начиная с середины 1880-х гг. кладбища русских и иностранных солдат стали приводиться в порядок. На братском, французском, английском, итальянском кладбищах были установлены надгробия, кресты и часовни. Все места погребений содержались
с большой заботой56. Братское кладбище было подразделено на участки по родам войск и служб. На могилах героев обороны Севастополя - князя Горчакова, Тотлебена, Хрулева и других - были поставлены мраморные надгробия.
В мае 1886 г. Александр III посетил Севастополь. Этот визит имел историческое значение. Император подписал приказ о возрождении Черноморского флота: «Прошло тридцать с слишком лет, как Черноморский флот, свершив славные подвиги, принес себя в жертву для блага России и перенесся духом на памятные холмы Севастополя. Ныне флот этот возникает вновь на радость скорбевшего о нем Отечества. Воля и помыслы Мои направлены к мирному развитию народного благоденствия; но обстоятельства могут затруднить исполнение моих желаний и вынудить меня на вооруженную защиту Государственного достоинства. Вы будете стоять за него со Мною с преданностью и дивившею современников стойкостью, выказанными по зову Деда моего вашими предшественниками. На водах, свидетелях их доблестей, вверяю Вам охрану чести и спокойствия России»57.
В Севастополе и Николаеве были спущены первые корабли новейшей конструкции, как писали тогда газеты, - «первенцы обороны русского парового флота». Тогда же был открыт и первый док Черноморского флота. Севастополь вновь обрел статус ключевого форпоста России в Черном море. Параллельно с военно-стратегическими задачами выстраивалась героическая мифологизация севастопольского пространства. В память обороны Севастополя Александр III утвердил медаль на георгиевской ленте. На одной ее стороне был изображен профиль его царственного деда Николая I, на другой - его собственный. Тем самым подчеркивалась неразрывная связь между подвигом в прошлом и возрождением в настоящем.
Масштабная монументализация севастопольского пространства была продолжена в царствование Николая II. 5 октября 1895 г. на Малаховом кургане в память о первой бомбардировке Севастополя был открыт памятник адмиралу Корнилову недалеко от места его гибели. На постаменте была выбита надпись: «Во исполнение воли Государя императора Николая I», а также последние слова адмирала: «Скажите всем, как приятно умирать с чистой совестью. Благослови, Господи, Государя, Россию, спаси Севастополь и флот». В этой лаконичной фразе были отражены все основные коды государственного патриотизма - Вера, Власть, Отечество. Севастополь и флот были органично вписаны в этот сакральный ряд. Севастополь стал по сути первым общепризнанным горо-
дом-героем в России, одним из значимых символов ее коллективной идентичности.
В августе 1898 г. Николай II посетил Севастополь и Черноморский флот. В Высочайшем рескрипте от 25 августа 1898 г. император отмечал: «Ныне я снова провел четыре дня среди возрожденного Черноморского флота, произвел смотр судам и посетил учреждения Севастопольского порта. Все найдено мною в отличном порядке и грозной готовности. Радуюсь достигнутым результатам, ибо в сильном флоте, собранном ныне в Севастополе, вижу прочный залог к дальнейшему спокойному и мирному развитию всей России». Особо было подчеркнуто, что «молодой Черноморский флот поддерживает во всем славные традиции своих предшественников, героев Синопа и Севастопольских бастионов, и тем оправдывает возлагаемое на этот флот доверие». По распоряжению Николая II торжественно были открыты памятники вице-адмиралу Нахимову, инженеру Тотлебену, генералу Хрулеву. Расширена экспозиция Музея Севастопольской обороны58. Севастополь должен был стать пантеоном доблести русского оружия. Как писал полковник Генерального штаба Д. Парский в 1901 г., план исторической реконструкции и монументализации Севастополя вызывал в среде высшей военной и политической элиты «оживленный обмен мнениями»59. В Генеральном штабе разрабатывался план «организации посещений войсковыми частями исторических мест» и изданий для офицеров описаний военно-исторических памятников Севастополя.
Уроки Крымской войны
Логика исторического развития неоднократно свидетельствует, что в больших войнах, как правило, не бывает абсолютных победителей или побежденных. Политическая элита государства-победителя нередко впадает в губительную иллюзию, что система управления, позволившая выиграть войну, наиболее эффективна. Сознание победителей формирует новую картину мира, в которой собственному государству присваивается роль мирового арбитра и единственной правильной модели развития. Побежденные, напротив, вынуждены преодолевать тяжести поражения. Оказавшись перед экзистенциальным выбором, общество максимально готово мобилизовать свои ресурсы, чтобы преодолеть унизительную ситуацию. Общепризнано, что Крымская война вызвала в России эпоху Великих реформ, отменивших крепостную зависимость и преж-
нюю систему государственного управления. Вслед за либеральными нововведениями стала преобразовываться армия. Памятуя уроки севастопольских сражений, император Александр II приступил к модернизации русского флота на основе парового двигателя. Армия получила нарезное вооружение, войска стали обучаться стрельбе и действиям в рассыпном бою и умению маневрировать. Были открыты новые военно-учебные и военно-инженерные заведения для будущего командного состава. Началось строительство железнодорожных путей сообразно военным требованиям. Страна встала на путь модернизации и внутренних преобразований.
Поражение могло поставить под вопрос статус России как великой державы. Недаром Парижский мирный договор иногда называют Крымской системой. Политику сдерживания и контроля над Россией пыталась проводить Великобритания вместе с Францией и примкнувшей к ним Австрией. Но эта квазисистема оказалась недолговечной, уже в 1871 г. ограничительные статьи Парижского мира были отменены. Россия сбросила бремя обязательств перед бывшими своими союзниками, излечившись от идеалистических представлений о солидарности европейских монархий. Новый внешнеполитический курс поддерживал зарубежных славян, усиливал позиции России на Балканах, балтийском и черноморском направлениях, продвигал ее геополитические интересы на Юге и Востоке при сохранении свободы рук на Западе. Крымская война подорвала равновесие сил, на котором зиждился консервативный Венский порядок. Восстановить прежний баланс сил было уже невозможно, несмотря на попытки австрийских и германских дипломатов. Эта война открыла череду кровавых войн в Европе во имя культа нации, которые через полвека привели к Первой мировой войне60.
Поражение в Крымской войне стало мощным детонатором, подорвавшим представления о европейском универсализме, традиционные для России XVIII - первой половины XIX в. Новый проект коллективной идентичности был ориентирован на государственный патриотизм, Империю и Русскую идею. Наряду с Полтавской битвой и Бородино оборона Севастополя составила легендарную линию «моральных побед» русского оружия, на примере которых потомкам демонстрировалось «нечто высшее, чем храбрость»61. Этот ряд Русских Побед лег в основу проекта создания имперской государственной нации. Севастополь стал первым общепризнанным городом-героем в России. В исторической памяти за несколько десятилетий сформировался устойчивый архетип Севастополя как «священной русской земли», имевшей особое положение в символическом пространстве «общего Отечества».
Живительная энергия геройства и мученичества оказывалась с каждым новым правлением Романовых все более востребованной. Героический дискурс был насыщен воинской риторикой, образами и символами Священной народной войны. Совокупный общественный опыт интерпретировался как символическое преодоление смерти и военного поражения. Героизация смерти за царя и Отечество, культивирование образа русского солдата с его несгибаемой волей к победе и готовностью преодолевать любые трудности полностью соответствовали государственным стратегиям на укрепление военной мощи страны. Милитаризация приобретала сакральный смысл в жизни социума. Милитаризм, заложенный в идеологических конструкциях, воодушевлял идеи войны, жажду подвига и побед. Именно такие мобилизационные стратегии легли в основу коллективной идентичности Российской империи на рубеже веков. Особо стоит отметить, что они соответствовали общему настрою во всех великих державах, где под влиянием культа нации произошло чрезвычайное усиление милитаристских кодов в государственных идеологиях. В геополитической ситуации того времени только государство с сильной армией и флотом, а главное, способное мобилизовать общество ради общих целей, могло быть достаточно уверенным в отстаивании своих интересов.
Примечания
1
В книге Эмилио Джентиле «Политика как религия» (Gentile E. Politics as Religion. Princeton, 2006. P. XIV-49) проанализированы процессы, набиравшие силу в странах Европы и США с XVIII в. Речь идет о сакрализации политики, когда с развитием политических институтов власти происходило присвоение ими, прямо или опосредованно, компонентов системы верований традиционных религий. Заимствованные мифы, ценности, символы и ритуалы получали новую интерпретацию и вводились в повседневную реальность. Э. Джентиле выделяет две основные формы, возникшие в ходе сакрализации политики: «гражданскую религию» ("civil religion") и «политическую религию» ("political religion"). Концептуальное разделение понятий основывается на представлении автора о степени развития гражданских свобод и соотношении «общественного» и «государственного» в каждом конкретном историческом случае. Гражданская религия, согласно его концепции, развивается в рамках политической системы, которая гарантирует плюрализм идей, свободную конкуренцию в пространстве власти. Политическая религия, напротив, основывается на идеологическом монизме, обязательной субординации индивидуального и коллективного. Оста-
вим размышления об определенном абстрактном схематизме предложенной концепции. Но важно, что Э. Джентиле обратил внимание на процессы, типичные как для Западной Европы, так и для Российской империи.
2 Павленко О.В. Россия и Австро-Венгрия середины XIX - начала XX века: политические мифы имперской власти // Новая и новейшая история. 2014. № 1. С. 116-135.
3 Porter A. European Imperialism, 1860-1914. L.: Palgrave Macmillan, 1994. 119 p.
4 Gentile E. Op. cit. P. XVIII.
5 См.: Дубровин Н.Ф. История Крымской войны и оборона Севастополя. Т. 1-3. СПб., 1900; Зайончковский А.М. Восточная война 1853-1856 гг. в связи с современной политической обстановкой. Т. 1-2. СПб.: Экспедиция заготовления бумаги, 1908-1913; Ковалевский Е.П. Война с Турцией и разрыв с западными державами в 1853 и 1854 годах. СПб., 1871 (первое издание в 1868 г.).
6 Айрапетов О. Внешняя политика Российской империи. 1801-1914. М.: Европа, 2006. С. 184-185.
7 См.: Парский Д. Памятники Севастопольской обороны. Одесса, 1901. С. 8-11; Бестужев И.В. Значение Крымской войны 1853-1856 гг. в развитии русского военного искусства // Доклады и сообщения Института истории. Вып. 5. М.; Л., 1955. С. 43-52; Бестужев-Лада И.В. Крымская война 1853-1856 гг. М.: АН СССР, 1956; Россейкин В.М. Панорама. Севастополь. Краткий путеводитель. 2-е изд. Симферополь: Крымиздат, 1957 (последующие переиздания были в 1956, 1960, 1964, 1971 гг.).
8 Puryear V.J. International Economics and Diplomacy in the Near East. A Study of British Commercial Policy in the Levant, 1834-1853. Stanford, 1935. Эта же концепция была высказана в исследованиях: Anderson O. A Liberal State at War. English Politics and Economics During the Crimean War. L., 1967; Hughes J.R.T. Fluctuations in Trade, Industry and Finance. A Study of British Economic Development, 1850-1860. Oxford, 1960.
9 См.: Тарле Е.В. Крымская война: В 2 т. М., 1959; Аполлов А.Г. Развитие торговых отношений между Россией и Англией после Крымской войны (1856-1858) // Исторические науки: научные доклады высшей школы. 1959. № 4.
10 См.: Золотов В.А. Внешняя торговля южной России в первой половине 19 века. Ростов н/Д, 1963. Эта же идея развивается в статье: Нифонтов А.С. Внешняя торговля России во время Восточной войны 1853-1856 // Проблемы социально-экономической истории России. М., 1971.
11 Жомини А.Г. Россия и Европа в эпоху Крымской войны // Вестник Европы. 1886. № 2-10.
12 Etude diplomatique sur la guerre de Crimee (1852 a 1856) par ancient diplomate: En 2 t. P., 1874. См. подробнее о трактате А.Г. Жомини: Тарле Е.В. Указ. соч. Т. 1. С. 195-196.
13 См. также обширное издание дипломатической корреспонденции о мотивах участия европейских держав и Турции в войне против России: Österreichische
Akten zur Geschichte des Krimkriegs. München; Wien, 1980 (Bd. 1: 27. Dec. 1852 bis 25. März 1854; Bd. 2: 30. März 1854 bis 9. September 1855. Bd. 3. 10. September 1855 bis 24. Mai 1856).
14 Киссинджер Г. История дипломатии: Пер. с англ. М., 1997. С. 80-81.
15 См.: Сборник известий, относящихся до настоящей войны, издаваемый с Высочайшего соизволения Н. Путиловым. Кн. 1-25. СПб., 1854-1857; Сборник известий, относящихся до настоящей войны. Отд. 1. Политический. Кн. 1-12. СПб., 1855. 460 с.; Отд. 2. Дунайская армия. Кн. 1-12. СПб., 1855. 332 с.; Отд. 2. Военные известия. Известия с берегов Черного моря. Кн. 13-24. СПб., 1856; Собрание донесений о военных действиях и дипломатических бумаг и актов, относящихся до войны 1853, 1854, 1855 и 1856 годов. СПб.: Военная тип., 1858. 550 с.
16 Цит. по: Кессельбреннер ГЛ. Светлейший князь / Отв. ред. А.В. Торкунов. М.: Московские учебники и картолитография, 1998. С. 19.
17 Крымские новости или плохие обстоятельства союзников пред Севастополем. М., 1855. С. 2.
18 См.: Анекдоты подвигов боевой жизни русских воинов и чувств православных граждан во время войны с турко-англо-французами с товарищи / Изд. народное И. Стиенбера. Кн. 1-2. СПб.: Тип. Акад. наук, 1855. 8 с.; Анекдоты из современной войны русских с англо-французами и турками. М., 1855; Рассказ Павла Алексеевича о войне с Турциею, Англиею и Франциею и кое-что об Индии и Китае. СПб., 1854. 86 с.; Слава русского оружия на Черном море и Дунае, или целый ряд достопримечательных событий. Исторический рассказ. М., 1855.
19 Перечень иностранных газет, освещавших крымскую кампанию, весьма широкий: "Times", "Daly-News", "Standard", "Independence Belge", "Fremdenblatt", "Morning Herald", "Soldatenfreund" и др.
20 Л.Н.Т. Севастополь в декабре месяце // Современник. 1855. № 6.
21 Цит. по: Линков В. Примечания // Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 12 т. М., 1987. Т. 2. С. 511.
22 Ночь весною 1855 г. в Севастополе // Современник. 1855. № 9.
23 Толстой Л.Н. Севастополь в мае // Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 12 т. Т. 2. С. 26.
24 Граф Л. Толстой. Севастополь в августе 1855 года // Современник. 1856. № 1.
25 Севастополь до Крымской войны и после оной. Историческое описание. Составлено и издано для путешественников Ф.В. Ливановым. М., 1874. С. 111. Подробный разбор «Севастопольских рассказов» Л. Толстого в контексте медийной истории Крымской войны наиболее удачно, на наш взгляд, был сделан слависткой Университета г. Констанца (ФРГ) Сюзанной Франк.
26 От управления Крестовоздвиженской общины сестер милосердия. СПб., 1861. 7 с.
27 Всеобщее ополчение России за веру, царя и отечество, или Русские ратники во времена императора Александра I и ныне царствующего императора Александра II. М.: Тип. Александра Семена, 1855. 45 с.
28 Погодин М.П. Письмо о Польше 1851 г. // Погодин М.П. Польский вопрос. Собрание рассуждений, записок и замечаний. 1831-1867. М., 1867. С. 40.
29 Погодин М.П. Историко-политические письма и записки в продолжение крымской войны (1853-1856). М.: Типография В.М. Фриша, 1874. С. 301.
30 Там же. С. 249. XVI письмо; С. 239-243. XV письмо.
31 Погодин М.П. Соч.: В 5 т. Т. V. Статьи политические и польский вопрос (18561867). М., 1876. С. 11.
32 Кокорев В. Застольная речь, произнесенная на обеде, данном московскими купцами 26 февраля 1856 года в честь доблестных офицеров Черноморского флота в Московском купеческом Собрании. М., 1856. 6 с.
33 См.: Изнанка Крымской войны, другая сторона // Военное обозрение. 1859. № 7; Содержание войск в новороссийском крае, основываясь на примерах минувшей войны // Русский инвалид. 1858. № 52; Затлер Ф. Возражение на статью в «Русском инвалиде». СПб., 1859; Он же. Замечания на статью, помещенную в 52 номере «Русского инвалида» 1858 года под названием «Содержание войск в новороссийском крае, основываясь на примерах минувшей войны». Одесса, 1858. 46 с.; Он же. Описание распоряжений по снабжению Крымской армии в войну 1854-1856 гг. продовольственными и огнестрельными припасами и суда над интендантством. Лейпциг, 1877. Впоследствии материалы судов над интендантами были обобщены в издании «Суд над полевым интендантством в 1856-1859 гг. Материалы для истории Крымской войны», опубликованном в Лейпциге в 1877 г.
34 См.: Тарасенко-Отрешков Н.И. Посещение в Крыму армий союзников и исчисление потерь в людях и деньгах, понесенных Франциею, Англиею, и Пьемонтом, в нынешнюю войну их против России. СПб.: Тип. П. Греча, 1857; Рачинский А.В. Походные письма ополченца из южной Бессарабии. 1855-1856 // Русская беседа. 1858. № 2; Аничков, капитан. Военно-исторические очерки Крымской экспедиции, составленные... Описание сражений на реке Альме, при Балаклаве и под Инкерманом. СПб., 1856; Зеленецкий К.П. Записки о бомбардировании Одессы 10 апреля 1854 года. Одесса, 1855. 116 с.
35 См., напр.: Дондуков-Корсаков А.М. Воспоминания о кампании 1855 года в Азиатской Турции (с картами в тексте) // Кавказский сборник. Т. 1. Тифлис, 1876. С. 289-368; Из памятных заметок В.Д. Давыдова // Русский архив. 1871. № 4-5. С. 948-964; № 6. С. 289-297; Из походных воспоминаний о Крымской войне // Русский архив. 1870. № 11. С. 2044-2069; Гейрот А.Ф. Описание Восточной войны. 1853-1856 гг. СПб., 1872. 544 с.; Доблестные подвиги русских воинов в войну с англо-французами и турками. М.: Тип. Смирновой, 1855. 106 с.; Соловьев Н.И. Скорбные листы Крымской кампании. М., 1872. 74 с. (вырезка из журнала: Русский вестник. 1872. Т. 101. № 19. С. 297-371); Столыпин Д.А. Из личных воспоминаний о Крымской войне // Русский архив. 1874. № 5. Т. 1. С. 1358-1374.
36 Князь А.С. Меншиков. 1853-1854. Донесения и письма. Сообщения А.Д. Крылова // Русская старина. 1873. Июнь. Т. 7. С. 843-854.
37 Богданович М. Восточная война 1853-1856 годов // Богданович М. Соч. 2-е изд., исправ. Т. 1-4. СПб., 1877. Работа вызвала дискуссии. См., напр.: Восточная война 1853-1856 годов. Обзор событий по поводу сочинения М.И. Богдановича / Сост. Н. Дубровин. СПб.: Тип. Имп. академии наук, 1878. 506 с.
38 Рукописи, представленные Его Императорскому Высочеству Государю Наследнику севастопольцами о Севастопольской обороне: для солдат и народа. СПб.: Досуг и дело, 1873-1874. Кн. 1-4 (репринт: М: Воениздат, 1998. 476 с.).
39 Там же. С. 16-17.
40 Там же. С. 468.
41 Там же. С. 420.
42 Там же. С. 52.
43 Там же. С. 434.
44 Там же. С. 444-445.
45 Там же. С. 407.
46 См., напр.: Маркевич А. Таврическая губерния во времена Крымской войны. По архивным материалам. Симферополь, 1905. 260 с.; Государственное подвижное ополчение Владимирской губернии 1855-1856 гг. По материалам и личным воспоминаниям В.Ц.Г. / Сост. Владимирская ученая арх. комиссия. Владимир, 1900. 26 с.
47 См.: Ерошевич Г.К. Оборона Севастополя. Штурм 6 июня 1855 года. СПб.: Голике и Вильборг, 1909. 31 с.; Рескрипты и письма императора Николая I ко князю Меншикову. СПб., 1908. 197 с.; Маслов А.Н. История крепостной войны. Вып. 1. СПб., 1900 (об истории осады крепостей во время Крымской и Франко-прусской войн); Гунаропуло С. Воспоминания старого моряка. СПб., 1903. 35 с.; Колчак В. Война и плен 1853-1855 гг. Из воспоминаний о давно пережитом. С прилож. Посмертных записок последнего начальника Малахова кургана контр-адмирала П.А. Карпова. СПб., 1904. 178 с.; Лебедев П.С. Дневник русского солдата, взятого в плен при Бомарзунде в 1854 году. СПб., 1893. 212 с. (вырезки из журн. «Русская старина». 1893. Октябрь. Т. ¡XXX); Записки Петра Кононовича Менькова: В 3 т. СПб.: Тип. Березовского, 1898. Т. 1: Дунай и немцы. Восточный вопрос (1853-1855). 471 с. Т. 2: Дневник (1833-1875). 370 с.; Из воспоминаний князя Александра Васильевича Мещерского. Размен пленных в войну 1854-1855. М., 1899. 64 с.; Валуев П.А. Дума русского во второй половине 1855 г. СПб., 1893; Каллистов Н.А. Исторические записки о военных пастырях, участвовавших со своими воинскими частями в Крымскую войну при обороне Севастополя и удостоенных особых знаков отличия. СПб., 1904. 56 с.; Петров АД. Дунайская кампания 1853 и 1854 годов. СПб., 1890.
48 Аврамов Н. Памятка ветерана севастопольца и его потомков. Высочайше дарованные милости; льготы по призрению ветеранов и по образованию их потомков. Сведения, необходимые для севастопольца и его семьи. СПб.: Офицер-воспитатель, 1907.
49 Севастополь и его герои. СПб., 1901. С. 101.
50 Севастополь до Крымской войны и после оной... С. 3.
51 Там же. С. 415.
52 Афанасьев Д. Путеводитель по Севастополю, его бастионам и окрестностям. Изд. с целью благотворения на его развалинах. Николаев, 1857. 50 с.
53 Парский Д. Указ. соч. С. 67.
54 Севастополь до Крымской войны и после оной. С. 127.
55 Севастопольский музей: Комитет по устройству. Дубровин Николай Федорович, 1837-1904: Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя / Сборник изд. Комитетом по устройству Севастопольского музея; под ред. Н. Дубровина. Вып. 1-5. СПб.: Тип. Деп. Уделов, 1871-1874. В приложении к вып. 1 биографические очерки с портретами - Николай I , Меншиков, Нахимов, Корнилов; к вып. 2 - Александр II, М.Д. Горчаков, Хрулев, Истомина; к вып. 3 - вел. кн. Николай Николаевич, Остен-Сакен, Новосильский, Панфилов; к вып. 4 - вел. кн. Михаил Николаевич, Соймонов, Тотлебен, Васильчиков; к вып. 5 - Шемякин, Хрущов, Зарина, М. Перелешин. В подготовке материалов использовались ранее собранные данные. См., напр.: Жандр А. Материалы для истории обороны Севастополя и для биографии Владимира Алексеевича Корнилова, собранные и объясненные капитан-лейтенантом А. Жандром, бывшим его флаг-офицером (объясняющие постепенное улучшение обороны Севастополя). СПб., 1859.
56 Парский Д. Указ. соч. С. 70.
57 Приказ Черноморскому флоту (6 мая 1886 г.). Цит. по.: Парский Д. Указ. соч. С. 7.
58 См.: Парский Д. Указ. соч.; Панорама Севастопольской обороны. Штурм 6 июня 1855 г. Севастополь, 1906. 36 с.; Литвинов А. Каталог Музея Севастопольской обороны с кратким описанием Малахова кургана, памятника Корнилову. Севастополь, 1897; Исторический каталог Музея Севастопольской обороны. К 1 октября 1910. 3-е изд., испр. и доп. СПб.: Тип. Глав. упр. уделов, 1911. 188 с.; Музей Севастопольской обороны. Исторический каталог. 4-е изд., испр. и доп. СПб., 1914. 186 с.
59 Парский Д. Указ. соч. С. 10-11.
60 Комплексный анализ феномена Крымской войны представлен в книге под редакцией известного польского ученого Ежи Борейши, собравшего для этого проекта исследователей из всех стран, которые были когда-то вовлечены в этот глобальный конфликт: The Crimean War. 1853-1856. Colonial Skirmish or Rehearsal for World War? Empires, Nations, and Individuals / Ed. by Jerzy W. Borejsza. Warszawa: Neriton, 2011.
61 В память столетия Бородинской битвы. 1812-1912 / Сост. Н. Иванов. Одесса, 1912. С. 3.
