Востоковедное научное знание: к новой картине мира Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

2010

ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

Сер. 13

Вып. 4

ГЕОКУЛЬТУРНЫЕ ПРОСТРАНСТВА И КОДЫ КУЛЬТУР АЗИИ И АФРИКИ

УДК 327 Е. И. Зеленев

ВОСТОКОВЕДНОЕ НАУЧНОЕ ЗНАНИЕ: К НОВОЙ КАРТИНЕ МИРА1

Философы науки разработали понятие «нормальной науки», она же парадигмальная, и обосновали концепцию «парадигмы научного знания», отметив, правда, что в отличие от естественных наук гуманитарные дисциплины не обладают общепризнанной научной парадигмальностью [1, с. 11, 24-25]. Современное гуманитарное знание, стремясь «реабилитировать» себя перед науковедами, совершенствует теорию собственных наук, ведет напряженную работу по ее коррекции, а в случае успешного и продуктивного научного поиска и полной замене. Подлинная «наука должна быть деструктивной», — писал известный философ и религиовед Шломо Пинес [2, с. 10]. Теории нельзя в принципе считать ненаучными только на том основании, что они были некогда отброшены: преемственность — важнейший аспект любого научного знания, в том числе и востоковедного, и новые теории нередко оказываются в органическом единстве с переосмысленными старыми.

Общепризнанно, что востоковедение — это комплексная наука, фундаментальную основу методологии которой составляет междисциплинарный синтез. Уточним, что буквально на наших глазах востоковедение переживает процесс собственного «науко-образования». На почве изучения азиатско-африканского ареала возникают многообразные исследовательские стратегии, объединенные единой идеологией научного анализа, базирующейся на принципах межкультурных коммуникаций.

Стратегическая цель новой парадигмы востоковедного научного знания — создание путем комплексного изучения стран и народов афро-азиатского ареала и их влияния на мировое развитие новой гуманитарной научной картины мира, необходимой для гармоничного существования человечества в целом и каждой личности в отдельности.

Почему именно востоковедение может стать наукой, объясняющей мир в целом? Прежде всего потому, что только востоковедение, понимаемое расширенно как востоковедение и африканистика, предлагает научно-гуманитарное обоснование дихотомии

1 Материал подготовлен при финансовой поддержке проекта «Геокультурные пространства и коды культур Азии и Африки» по аналитической ведомственной целевой программе «Развитие научного потенциала высшей школы (2009-2010 годы)» на 2009 г. © Е. И. Зеленев, 2010

«Восток — Запад», что в интерпретации востоковеда означает «Азия-Африка и весь остальной мир».

Банально, но факт: мир стремительно меняется, меняется быстрее, чем отдельный человек. В последние десятилетия классическое востоковедение, рожденное парадигмой сильного Запада и слабого Востока, столкнулось с новой реальностью. Страны Востока одна за другой стали избавляться от комплекса неполноценности. Синдром «сильный — слабый» сменился самоощущением равенства, а порой даже превосходства и исключительности восточных обществ по отношению ко всем прочим. Создание положительного образа собственной страны, собственного этноса занимает прочное место в государственной политике Египта, Ирана, Индии, Китая, Турции, Пакистана, Японии и многих других азиатско-африканских государств. Процесс самопознания странами и народами Азии и Африки идет чрезвычайно стремительно и влияет на классическую востоковедную научную традицию, угрожает ей неадекватностью, побуждая к изменению.

Востоковедение способно и, более того, призвано создавать «адаптационные шлюзы» между моделями культуры и их более или менее устойчивыми формами — цивилизациями. Отнюдь не случайно сегодня ведутся споры о том, что составляет сущность востоковедения. В современном Китае, например, европейское востоковедение подвергается критике за субъективизм и сохранение атавизмов колониальной эпохи. Но при этом признается, что именно зарубежное (некитайское) китаеведение (ханьсюэ) стало важной составляющей научного китаеведения собственно в Китае (госюэ). Китайскими интеллектуалами делается попытка и более широкого противопоставления западного знания (сисюэ), западного ориентализма-востоковедения (дунфансюэ) и национальной науки (госюэ) [3, с. 500, 503, 506, 509].

Фактически востоковедение начинает серьезный спор не за объект исследования, а за ракурс рассмотрения проблемы. Дело в том, что китаевед-некитаец и китаевед-китаец отличаются именно ракурсом рассмотрения вопроса. Один действует в русле интровертного, другой — экстравертного логического мышления. В первом случае все силы брошены на покорение внешнего мира, во втором — на приспособление, говоря словами Карла Густова Юнга, к коллективному бессознательному [4, с. 16-17].

В Китае создается наука о себе самих и для себя — госюэ. Такой подход основывается не только на суждениях, но и на потоке образов, игре воображения, чувственной материи. Отсюда эмоциональность в оценках визави извне: он может знать, но ему не дано почувствовать. Возьмем на себя смелость сказать, что подлинное востоковедное образование (особым образом структурированное мировоззрение) разрушает эмоциональную бесчувственность, прививает способность вживаться в мир Восточного Другого.

А нужна ли парадигма востоковедного научного знания? Необходима ли она в такой же степени, в какой это было нужно двести лет назад, когда возникали европейские представления о Востоке как периферии европоцентристского мира? Попробуем ответить на эти вопросы.

Объяснительная способность европейского востоковедения утратила европоцентристскую направленность, когда задача заключалась в том, чтобы объяснить Восток для Запада. Существенно также, что европейское и североамериканское общества вобрали в себя такое количество представителей азиатско-африканских народов, что говорить о цивилизационной гомогенности, т.е. однородности, Запада уже не приходится. Ориентализм, а именно так всегда именовалось востоковедение в Европе, сегодня практически распался на разнородные дисциплины (филологию, историю, социологию, лингвистику, источниковедение и др.), прилагаемые к изучению определенных регионов.

С позиции межкультурных коммуникаций российское востоковедение, в отличие от европейского и североамериканского, изначально имело двойственный вектор развития: наряду с привнесенным европейской классической традицией вектором «европоцентризма» существовала и «восточная линия самопознания», носителями которой были образованные представители азиатско-африканского ареала. Между этими линиями развития непрестанно шла напряженная борьба, не дававшая, впрочем, победы ни одной из сторон [5, с. 2, 10-26, 28-30, 66-70, 109-111 и др.]. В известной мере это отражало два направления русской общественной мысли — западничество и славянофильство [6, с. 66-70].

Важно, что в дискуссиях относительно выбора идеологии Восточного факультета на равных участвовали собственно русские профессора и представители «восточных» этносов. Факультет восточных языков (как первоначально именовался Восточный факультет) Санкт-Петербургского университета был, как известно, учрежден указом Николая I в 1854 г., а открыт год спустя уже при Александре II. В 1856 г. вскоре после начала занятий в среде преподавателей факультета, коих по штату положено было быть шестнадцать, возникли нешуточные разногласия по вопросу о соотношении в программе обучения практических и теоретических знаний. В ответ на призыв правительства заботиться о «гармоничной стройности каждого факультета» первый декан Александр Касимович Казем-Бек направил ответ, в котором говорилось, что назначение факультета «есть чисто практическое» и что «ученая цель» должна занимать факультет лишь «насколько это необходимо для приготовления нужных для него преподавателей языков азиатских». Впоследствии споры о «предназначении факультета» и соотношении в его учебных планах и программах научных и практических курсов перекинулись на преподавательский состав. 24 ноября 1858 г. этот конфликт привел к добровольной отставке первого декана А.К. Казем-Бека. С 16 января 1859 г. пост декана перешел по предложению ректора к профессору А.О. Мухлинскому — стороннику гармоничной программы обучения со значительной научной составляющей. А.О. Мухлинский возглавлял факультет с 1859 по 1866 г., а затем на пост декана вновь вернулся А.К. Казем-Бек, что свидетельствовало не только об организационных способностях первого декана Восточного факультета, но и о незавершенности спора между наукой и практикой в российском востоковедении.

Конечно же, синдром «мифотворчества о Востоке» в известной мере был присущ и российскому востоковедению, поскольку оно возникло и развивалось преимущественно в формате европейской научной эпистемы. Однако оно никогда не было только инструментом колониального подчинения, напротив, наряду с исследованием зарубежной Азии оно серьезно изучало и собственно российские азиатские пространства.

Фактор самопознания делал российское востоковедение наукой мировоззренческой, которая не только занималась научным поиском, но и решала проблемы мироощущения и миропонимания. Адепту востоковедных знаний в России предоставлялась уникальная возможность, живя в европейско-азиатской стране, определять свое место в поликультурном, полицивилизационном, полилингвистическом государственном пространстве России. Российское общество находило в востоковедном знании важный компонент своего социального и культурного бытования, уравновешивавший утвержденный еще Петром Великим вектор проевропейского развития страны.

Востоковедение в момент своего зарождения в ХУШ-Х1Х вв. опиралось на авторитет выдающихся ученых, изучавших конкретные страны Востока. Затем к концу XIX — началу ХХ в. стали складываться национальные востоковедные центры и школы. Наряду со страноведческой направленностью востоковедных исследований возникли мощные

горизонтальные интеграционные тенденции формирования лингвистических, литературоведческих, исторических, этнографических, экономических, социологических и иных знаний о странах Азии и Африки. К середине XX в. востоковедение стало признанной наукой, но почти сразу же столкнулось с новыми историческими реалиями эпохи глобализации. Это привело во второй половине XX в. к острому структурному кризису востоковедения, как, впрочем, и многих других гуманитарных наук. Крен в сторону специализированной дробности востоковедного знания (филология, история, экономика, право и тому подобные научные специализации) оставляет востоковедению удел ретроспективной научности. Уклон в углубленный страноведческий и иные пространственно ориентированные подходы изучения Востока превращает его в подвид регионоведения.

Выход из состояния кризиса для современного востоковедения оказался возможен на пути совмещения специализированных знаний и пространственного подхода при анализе общественных явлений. Говорят, новое — это забытое старое. Как знать, но в 1855 г. на факультете восточных языков Санкт-Петербургского университета не было специализаций «арабистика», «японистика», «китаеведение», тем более истории или филологии, сориентированных на отдельные страны, а были разряды: арабо-персидско-турецко-татарский, армяно-грузино-татарский, монголо-калмыцко-татарский, китайско-маньчжурский, еврейско-арабский, — к которым в 1856 г. был добавлен санскрито-тибетский. К слову сказать, именно в Высочайшем приказе о введении этого шестого разряда (23 ноября 1855 г.) факультет восточных языков впервые назван «восточным факультетом при Санкт-Петербургском университете». И уже с легкой руки Александра II название «Восточный факультет» прочно вошло в употребление, поскольку 9 декабря 1861 г. на заседании комиссии по устройству университетов стал вопрос «о желании восточного факультета иметь собственного профессора истории Востока» [3, с. 93, 115, 117]. И еще один примечательный факт: по представлению ученого совета факультета ученый совет Санкт-Петербургского государственного университета принял решение писать слово «Восточный» в названии факультета с заглавной буквы, поскольку его смысл в данном случае выходит за рамки чисто географического понятия.

Разрядность отражала изначально присущую востоковедному образованию лингвистическую и пространственную широту. На самом деле пространственный фактор занимал и, видимо, будет занимать все возрастающее значение в таких научных дисциплинах, как языкознание, культурология, география, история, экономика, правоведение, политология и многих других, сближая их с востоковедением, по отношению к которому они носят прикладной характер.

Современное востоковедение едва ли не единственная комплексная гуманитарная наука, способная изучать азиатско-африканский ареал, а с учетом исторического прошлого и обширные территории в Европе, включая Россию, если так можно выразиться, на пространственно-сущностном уровне, используя пространственно-ценностную парадигму исследования. Речь может идти о более чем 50% площади земли и более 70% ее населения, исследуемые как сами по себе, так и в контексте мирового развития. Совместить в рамках одной науки исследования столь обширных пространств со столь многочисленным населением в формате научной парадигмы, одновременно адаптационной и интегрирующей, — это грандиозная миссия современного востоковедения и возрождающегося европейского и североамериканского неоориентализма.

«Восток — это профессия», — сказал когда-то Бенджамен Дизраэли. С этим можно согласиться, поняв слово «профессия» как профессионализм в изучении восточных обществ.

В чем же проявляется профессионализм востоковеда сегодня? На наш взгляд, в первую очередь это изрядная языковая и филологическая подготовка, подкрепленная владением методикой научного мышления и конструирования. Научный образ — это ключевое понятие современной востоковедной научной парадигмы. Гуманитарная наука развивается с помощью образов — отображающих реальность ментальных конструктов, на самом деле сплошь и рядом далеких от реальной жизни. Как можно изучать город в отрыве от деревни, армию или судебную систему отдельно от государства, а миниатюру на слоновой кости отдельно от миниатюр на других материалах? Оказывается, можно и даже необходимо. Это профессионально зауженный подход, позволяющей достичь определенной глубины в изучении конкретного вопроса путем выделения в качестве объекта исследования абстрактной идеи-образа. Собственно, по этому поводу Бернард Шоу остроумно заметил: «Нельзя стать узким специалистом, не став, в строгом смысле, болваном». Но «болван» в нашем случае не тот, кто изобретает идеи-образы и наполняет их научным содержанием, а тот, кто не понимает, зачем это необходимо. Дело в том, что сначала научный образ возникает в умах ученых. Непосвященным такой образ может на первый взгляд показаться даже курьезным или малозначимым. Однако затем происходит детальная проработка содержательной стороны образа — исследовательская аналитическая работа, после чего нередко научный образ начинает жить самостоятельной жизнью модели-матрицы.

Примечательно, что понятие «цивилизация», рожденное в лоне европейской мысли, прочно вошло в ментальное сознание многих восточных сообществ, обретя там собственную глокализованную (основанную на местных традициях) сущность. Идеи-образы цивилизации, пространственной и регионально-цивилизационной парадигм исследования, культуры, геокультуры и другие, как нам кажется, играют важную роль в формировании современной востоковедной научной парадигмы. Их объединяет то, что наряду с феноменологическим содержанием они таят в себе пространственную составляющую. Современное востоковедение — это междисциплинарная интегрирующая наука, ставящая задачу изучать в максимально широком феноменологическом спектре многообразие искусственных форм и социально обусловленных моделей поведения, творческой деятельности и уровней развития социумов преимущественно азиатско-афри-канского пространственного ареала, рассматривая их социокультурное бытование в контексте научной парадигмы глобального взаимодействия культур и цивилизаций.

Бенедикт Спиноза говорил: Omnis determination negation est — «Всякое определение есть ограничение». Данное определение не единственное, не конечное. Оно лишь фиксирует определенный момент, парадигмальность, состояние и тенденцию развития науки. Однако, на наш взгляд, оно имеет право на существование как идея-образ и открывает возможности для дискуссии.

Литература

1. Кун Т. Структура научного знания. М., 2003.

2. Пинес Ш. Иудаизм, христианство, ислам. Парадигмы взаимовлияния. М., 2009.

3. Ломанов А. В. Изучение зарубежного китаеведения в КНР: культурно-цивилизационные аспекты // Китай: поиск гармонии. К 75-летию академика М. Л. Титаренко. М., 2009.

4. Руткевич А. М. Жизнь и воззрения К.Г. Юнга // Юнг К.Г. Архетип и символ. М., 1991.

5. Материалы по истории факультета восточных языков. Т. 4. Обзор деятельности факультета 1855-1905. Сост. проф. В. В. Бартольдом. СПб., 1909.

6. Якунин В. И., Зеленев Е. И., Зеленева И. В. Российская школа геополитики. СПб., 2008.