CC BY
77
Юрий Березкин
Восточнославянский фольклор в европейском и евразийском контексте
(результаты статистической обработки данных)1
Статистическая обработка данных о распределении фольклорных мотивов в пределах Европы и Кавказа подтвердила выявленное ранее наличие западного и восточного комплексов мотивов. Украинская, белорусская, прибалтийские традиции относятся к западному комплексу, башкирская, татарская и кавказские — к восточному. У волжско-перм-ских финно-угров западный компонент более выражен, чем у русских, занимающих промежуточное положение между двумя основными комплексами. Восточный комплекс имеет центральноазиатское происхождение. Его ареал совпадает с зоной распространения таких названий Венеры, как Чолбон и т.п. Ранее рубежа нашей эры Кавказ относился не к восточной, а к западной сфере культурного взаимодействия, о чем свидетельствует анализ распределения космологических и этиологических мотивов. В пределах Восточной Европы набор подобных мотивов у украинцев сходен с набором мотивов в кавказских традициях, у русских и белорусов — с мотивами балтских и финно-угорских традиций.
Ключевые слова: базы данных фольклора, сказочный фольклор, русский фольклор, украинский фольклор, мифология, культурные границы, Восточная Европа, Кавказ.
Введение
Юрий Евгеньевич Березкин
Европейский университет
в Санкт-Петербурге /
Музей антропологии и этнографии
(Кунсткамера) РАН,
Санкт-Петербург
Выполненная в конце 2014 г. статистическая обработка массового материала по фольклору Евразии обнаружила не известную ранее закономерность [Березкин 2015; Berezkm 2015]. В пределах основной зоны Старого Света (без Северной Сибири, Тропической Африки и индо-тихоокеанской окраины Азии) прослеживаются две совокупности повествовательных эпизодов и образов: западная и восточная. Граница между ними проходит с севера на юг через Восточную Европу. Волжско-татарская, башкирская и все кавказские традиции — восточные, типичные «азиатские». В украинской и белорусской традициях и особенно в традициях народов Прибалтики преобладает западный, или «европейский» компонент. Русский фольклор занимает пограничное положение между «европейским» и «азиатским» комплексами с небольшим отклонением «к западу».
1 Работа поддержана грантом РФФИ № 14-06-00247 «Этапы и факторы формирования фольклорно-мифологических традиций Западной Евразии». Я признателен Андрею Бер-Глинке, Евгению Дува-кину, Александру Певнову и Костянтину Рахно за помощь в сборе материала, а Светлане Боринской и Александру Рубановичу за помощь в его обработке.
Хотя речь шла всего лишь о 4 % общей информации (изменчивости), содержавшейся в обработанной базе данных, выявленная тенденция, а именно наличие лишь двух главных евразийских фольклорных комплексов, имеющих не региональное, а трансконтинентальное распространение, выглядела интригующе. Степень сходства между фольклорными традициями можно рассматривать как отражение интенсивности обмена информацией между людьми. Означало ли проведенное исследование, что русские были в равной степени вовлечены в контакты с «Европой» и «Азией», в то время как украинцы и белорусы тяготели к «европейскому» миру, а крымские татары или адыги — к «азиатскому»?
С целью проверки обоснованности выводов и исключения возможности ошибки вследствие неравномерной изученности традиций или дефектов в выборке данных, за прошедшие полтора года был собран большой дополнительный материал (порядка двух тысяч текстов) по фольклору Восточной и Центральной Европы, Балкан и Кавказа. Ареал был сужен. Обработке подверглись все традиции Восточной Европы, Балкан, Фенноскандии, Кавказа и Малой Азии, но германские и романские традиции Центральной, Западной и Южной Европы, а также традиции Средней Азии, Переднего Востока и Сибири не рассматривались.
Прежде чем перейти к изложению полученных результатов, сделаем несколько замечаний.
Собранный фольклорный материал в текстовой форме доступен в интернете в аналитическом каталоге «Тематическая классификация и распределение фольклорно-мифологических мотивов по ареалам» <http://www.ruthenia.ru/folklore/berezkin>. База данных обновляется ежегодно в декабре-январе. Помещенные в каталог резюме текстов служат основой для корреляционной таблицы встречаемости мотивов в отдельных традициях. Под мотивами понимаются эпизоды и образы, выделенные из фольклорных текстов. Часть мотивов-эпизодов совпадает с сюжетами по системе Аарне — Томпсона — Утера, или ATU [Uther 2004], другие совпадают с ними частично или вообще не имеют соответствий в ней. Пользоваться непосредственно системой ATU для статистической обработки данных невозможно по многим причинам, главные из которых — размещение под одним номером повествовательных эпизодов, имеющих разное ареальное распределение, отсутствие достаточно подробных сведений по фольклору за пределами Европы, а также просто ошибки. Мотивы-образы иногда имеют соответствия в указателе элементарных мотивов С. Томпсона [Thompson 1955—1958], но поскольку он практически не содер-
жит отсылок к конкретным традициям, систематический поиск соответствий в этом указателе для нас не имеет смысла.
Мотивы делятся на две главные категории, которые далее распадаются на подгруппы. Категория А включает образы и эпизоды, имеющие отношение к космологии и этиологии. Условно их можно назвать «мифологическими». Мотивы категории Б связаны с разного рода приключенческими и трикстерскими эпизодами. Их можно назвать «сказочными», именно они рассматривались в предыдущей статье [Березкин 2015]. «Условность» же таких наименований проистекает из-за того, что эпизоды и образы представляют собой выделенные исследователем «этные» единицы, каждая из которых может встретиться в текстах разных жанров (мифологическая проза, волшебная и бытовая сказка, сказка о животных, героический эпос и др.). Тем не менее вероятность такой встречаемости для отдельных групп мотивов неодинакова. Раздельная обработка данных о распределении «мифологических» и «сказочных» мотивов в Старом Свете неизменно демонстрирует совершенно разные тенденции их ареального распределения. «Мифологические» мотивы типичны для текстов сакральных или по крайней мере имеющих установку на достоверность. Они более консервативны и реже заимствуются. Соответственно, ареальное распределение этих мотивов должно отражать более раннее состояние сетей обмена информацией, нежели распределение «сказочных» мотивов, которые часто используются в текстах, не имеющих установки на достоверность, не являющихся сакральными и легче заимствуемых.
Процедура статистической обработки материала была описана в предыдущей статье [Березкин 2015], но напомню ее еще раз. В цифровом виде база данных является бинарной (состоящей из нулей и единиц) таблицей, строки которой соответствуют этносам (традициям), а столбцы — мотивам. Таким образом, традиции характеризуются наборами из нулей и единиц, по которым различными способами можно определить степень сходства традиций друг с другом. Один из таких способов основан на принципах факторного анализа, в рамках которого признаки (в нашем случае мотивы) представляются в виде сумм небольшого числа неких скрытых переменных (факторов). В результате обработки таблицы каждая традиция получает характеристику значений всего лишь нескольких факторов, то есть число переменных сокращается. Один из вариантов факторного анализа использует в качестве факторов главные компоненты (ГК), которые формально возникают из другой задачи: найти линейную комбинацию признаков, для которой дисперсия максимальна. Количество таких максимумов совпадает с размерностью задачи. Наибольший из максимумов соответ-
ствует первой ГК (1 ГК), второй максимум — второй ГК (2 ГК) и т.д. Если материал велик и гетерогенен, первые три-четыре компоненты обычно содержат около 20 % изменчивости данных (если материал однороднее, процент увеличивается). Этого достаточно, чтобы дифференцировать всю совокупность традиций по совокупности огромного числа мотивов. Остальные 80 % информации касаются множества разнородных тенденций, действующих на локальном уровне и актуальных лишь для небольшого числа традиций.
В каждой ГК есть два полюса. Они соответствуют группам традиций, которые наиболее отличны друг от друга. Однако если в материале прослеживается только одна мощная тенденция, с которой остальные по значимости не сопоставимы, 1 ГК выявляет по сути лишь один полюс, который представлен традициями с высокими абсолютными значениями математических индексов. Абсолютные значения традиций противоположного полюса невелики, а объединяет эти традиции главным образом отсутствие мотивов, характерных для традиций основной группы.
Приключенческие и трикстерские мотивы
Обработка совокупности приключенческих и трикстерских, условно говоря «сказочных», мотивов показала, что наиболее заметная тенденция их распределения по Восточной Европе и сопредельным территориям — это близость русского и украинского фольклора, которые богаче всего представлены в наших источниках. Эту тенденцию отражает 1 ГК (12,7 % изменчивости). Содержащие данный комплекс мотивов первые шесть традиций выстраиваются в следующем порядке: украинцы, русские, литовцы, болгары, греки, латыши, белорусы. Такая последовательность почти в точности совпадет с последовательностью традиций, если их выстроить согласно числу учтенных и обработанных мотивов. Разница лишь в том, что для украинцев обработано немного меньше мотивов, чем для русских, тогда как условный математический индекс для украинцев чуть выше, чем индекс для русских. Это значит, что именно украинская традиция образует центр системы, тогда как русская и болгарская представляют собой ее ближайшую периферию. Противоположный полюс 1 ГК образуют традиции, имеющие относительно мало общего друг с другом и представленные наименьшим числом мотивов (талыши, кашубы, водь и др.).
В число наиболее богатых восточноевропейских и кавказских традиций входят также башкирская и грузинская, но их математические индексы ниже, чем у традиций латышей или белорусов. Это значит, что в обеих традициях есть много мотивов, ко-
торые для восточнославянско-прибалтийско-балканского комплекса, выявленного 1 ГК в качестве основного, не характерны.
В том, что в русском, украинском и белорусском фольклоре много общего, вряд ли можно было сомневаться, но между ними есть и отличия, о которых свидетельствует 2 ГК (7,6 % изменчивости). В данном случае речь идет о тех двух комплексах мотивов (восточном и западном), которые были выделены нами два года назад. Изменение масштаба исследования от трансконтинентального к региональному лишь подчеркнуло эту дихотомию (рис. 1).
Кавказские и средневолжские тюркские традиции лучше всего представляют восточный, или «азиатский» комплекс, а прибалтийские — «европейский». Украинцы и белорусы относятся к западному комплексу, а русские занимают нейтральное положение с небольшим отклонением «к западу» (для русских индекс составляет —0,20, тогда как для латышей —1,29, украинцев —0,59, грузин +2,95, башкир +1,95). Однако самое интересное — это статус финно-угорских волжско-пермских традиций, к которым примыкает чувашская. Эти традиции оказываются существенно более «европейскими», нежели русская, хотя локализованы к востоку от нее, а не к западу. Так, условный индекс для мордвы (—0,85) почти совпадает с индексом для белорусов (—0,87). Данная тенденция была замечена и при
Рис. 1. Результаты статистической обработки (факторный анализ) распространения 583 приключенческих и трикстерских («сказочных») мотивов в 66 традициях Восточной Европы и сопредельных регионов, 2 ГК. Доля изменчивости 7,6 %. 1 — традиции (скандинавская и древнегреческая), известные по ранним письменным источникам.
обработке материалов в трансконтинентальном масштабе, но тогда она была очень слабой и ее легко было счесть случайной.
Относительно слабая представленность элементов восточного комплекса в нетюркских волжско-пермских традициях, видимо, означает, что в русскую традицию соответствующие мотивы проникали скорее с юго-востока, чем с востока, через не столько волжско-татарское (и ранее булгарское?), сколько ногайское (и ранее кипчакское?) посредство. К этой теме мы вернемся чуть позже.
Оценка положения традиций на условной шкале достаточно сильно зависит от выборки, поскольку при сокращении числа сравниваемых традиций часть мотивов из рассмотрения выпадает. Вот что получилось, когда выборка была сокращена вдвое и из нее были исключены, с одной стороны, все южные традиции (Кавказ, Малая Азия, Греция), а с другой — скандинавские, в том числе данные по саамам Норвегии, Швеции и Финляндии (рис. 2). Максимум «азиатского» комплекса переместился с Кавказа в Поволжье к татарам и башкирам. Русские (вместе с сету, чувашами, удмуртами и коми) однозначно вошли в «азиатскую» группу, а украинцы, белорусы, водь, вепсы и карелы в «европейской» едва удержались. Тем не менее положение традиций относительно друг друга не изменилось: в континууме «европейскости — азиатскости» украинцы по-
Рис. 2. Результаты статистической обработки (факторный анализ) распространения 455 приключенческих и трикстерских («сказочных») мотивов в 33 традициях Восточной и Центральной Европы и Балкан, 2 ГК. Доля изменчивости 9,1 %.
прежнему находятся существенно «западнее» русских, а у марийцев и мордвы «восточных» мотивов меньше, чем у русских.
Космологические и этиологические мотивы
Обработка мотивов категории А («мифологических») для той же совокупности 66 европейских и кавказских традиций дает другую картину, нежели обработка мотивов категории Б («сказочных»).
Как и в случае со «сказочными» мотивами, 1 ГК здесь менее показательна, чем 2 ГК. Доминирует балканско-восточноевропей-ский комплекс, в котором значительную роль играют мотивы, связанные с темами доставания земли со дна моря и создания человека. Сюжет «ныряльщика», учитывая южноазиатско-сибирско-североамериканские параллели [Васильев и др. 2015: 371—378], явно имеет палеолитический возраст, но к славянам и в Прибалтику он попал, скорее всего, поздно, в период распространения богомильской идеологии [Напольских 2008]. Североевразийский сюжет создания человека вряд ли распространился раньше середины, если не конца I тыс. н.э. [Березкин 2013; Вегегкт 2014]. Противоположный комплекс представлен прежде всего кавказскими традициями и выражен гораздо слабее, чем балканско-восточноевропейский. В него входят и плохо представленные традиции, такие как кашубская и водская, которые к Кавказу отношения не имеют. Волжско-пермские традиции близки не кавказским, а славянским, балканским и прибалтийским, и в этом коренное отличие полученных результатов от картины распределения «сказочных» мотивов.
Наиболее важные результаты дает, однако, 2 ГК (рис. 3). Юг Европы в данном случае противопоставлен северу, причем выделившиеся комплексы друг с другом сопоставимы, ни один не доминирует. Южные традиции отражают древнюю мифологию Кавказа, Малой Азии и Эгеиды (греческо-хеттско-кавказ-ские параллели), превосходно сохранившуюся на Северном Кавказе, но частично и на Балканах. Северные мифологии отражают традиции лесной зоны Евразии, многие из характерных мотивов встречаются далее в Сибири, хотя лишь единичные — в Северной Америке.
Для оценки взаимного положения восточнославянских традиций важно, что русская и (менее выраженно) белорусская традиции относятся к северному комплексу, но украинская — к южному. Никаких эксклюзивных связей украинцев с Кавказом до переселения запорожцев на Кубань не было, и, как мы видели, наборы «сказочных» мотивов у украинцев и народов Кавказа различны. Поэтому единственное разумное объясне-
Рис. 3. Результаты статистической обработки (факторный анализ) распространения 375 космологических и этиологических («мифологических») мотивов в 66 традициях Восточной и Центральной Европы, Балкан и Кавказа, 1 ГК. Доля изменчивости 9,3 %. 1 — скандинавская традиция, известная по ранним письменным источникам.
ние близости украинской традиции к южному комплексу космологических и этиологических мотивов — это алано-сармат-ский субстрат в генезисе мифологических сюжетов и образов на территории Украины. У русских и белорусов субстрат был иной — балтский и финно-угорский. Говорить в этих условиях о реконструкции праславянской мифологии на основе ее поздних реликтов почти невозможно — разве что на западнославянском материале.
Эпохальный сдвиг центральноазиатской сферы культурного взаимодействия в западном направлении
На чем основана наша уверенность в том, что «сказочные» мотивы восточного («азиатского») фольклорного комплекса не сформировались на Русской равнине, а проникли сюда с востока из Центральной Азии?
Прежде всего на том, что при обработке «сказочных» мотивов в масштабах всей нуклеарной Евразии [Березкин 2015] максимальные математические индексы получили, с одной стороны, западноевропейские традиции, а с другой — центральноазиат-ские, в частности бурятская, алтайская, тувинская, казахская и монгольская. На западе к ним ближе всего грузины и башки-
Рис. 4. Результаты статистической обработки (факторный анализ) распространения 375 космологических и этиологических («мифологических») мотивов в 66 традициях Восточной и Центральной Европы, Балкан и Кавказа, 2 ГК. Доля изменчивости 6,3 %. 1 — традиции (скандинавская и греческая), известные по ранним письменным источникам.
ры, однако для грузинской и башкирской традиций абсолютные значения математических индексов все же ниже, чем для казахов или монголов. Иначе говоря, ядро восточного комплекса локализовано далеко на востоке, а Поволжье и Кавказ расположены ближе к его западной периферии.
В пользу связи восточного комплекса «сказочных» мотивов с переселявшимися на запад тюрками и монголами свидетельствует одно частное обстоятельство: ареал распространения таких названий Венеры, как Чолбон, Сулпан, Цолбон и т.п. [Мапёок 1963: 523-530; Цинциус 1975: 404; Мусаев 2006: 335] почти совпадает с зоной преобладания восточного комплекса (рис. 6). В тюркских традициях данное название преобладает и обычно этимологизируется как «сияющая» [Мусаев 2006: 335], хотя нельзя исключать, что столь простая этимология обманчива. Космонимы типа Цолбон характерны также для монгольских и северных тунгусских языков. В то же время подобных обозначений нет в таких тюркских языках, как чувашский и гагаузский. Туркмены, узбеки и азербайджанцы заимствовали для обозначения Венеры арабское название Зухра (Захра, Зохра, Зура и т.п.), а у сибирских и казанских татар, уйгуров, башкир и казахов есть оба наименования (чаще всего для обо-
значения Венеры, но иногда для обозначения других женских персонажей, связанных с представлениями о луне и звездах). В то же время удмурты (говорящие на языке, принадлежащем к финно-угорской группе) заимствовали название Чулпон от татар [Маиёок 1963: 530]. Таким образом, распространение кос-монимов типа Чолбон к западу от Алтая коррелирует не столько с распространением тюркских языков или тех или иных конкретных фольклорных мотивов, сколько с усредненными статистическими показателями, характерными для восточного фольклорного комплекса в целом. Точно так же и зона встречаемости космонимов типа Зухра коррелирует не столько с арабским языком, сколько с зоной распространения исламской культуры от Атлантики до Синьцзяна, то есть с территорией, в пределах которой на протяжении столетий происходил интенсивный информационный обмен. И раз Чолбон принесли на запад тюрки, то это можно считать доводом в пользу того, что и элементы восточного фольклорного комплекса были перенесены из Центральной Азии в Поволжье, на Кавказ и даже дальше на запад степными кочевниками за последние две тысячи лет.
Можно ли определить, где проходила граница между сферами культурного взаимодействия в нуклеарной Евразии до начала систематического перемещения групп центральноазиатского происхождения в западном направлении и существовала ли такая граница вообще?
Для ответа на этот вопрос была проведена статистическая обработка соответствующей совокупности космологических и этиологических мотивов. Мы уже видели результаты обработки этих мотивов на рис. 4, где материал был ограничен Восточной Европой, Балканами, Фенноскандией, Кавказом и Малой Азией. Обработав теперь данные относительно распространения космологических и этиологических мотивов в пределах всей континентальной Евразии и Северной Африки, мы получили весьма значимую картину (рис. 5).
На рис. 5 традиции группируются по двум территориальным комплексам. Западный охватывает Европу и Кавказ, к которым примыкают Передняя и Средняя Азия, Иран и Поволжье. Восточный представлен в Сибири, Восточной и Юго-Восточной Азии, неарийской Индии и на крайнем северо-востоке Европы. Многие мотивы восточного комплекса встречаются также в Америке, что указывает на его древность. Подобное меридиональное деление Евразии довольно хорошо совпадает с выделенными О.П. Балановским восточноевразийским и за-падноевразийским генетическими континуумами [Баланов-ский 2014: 411, рис. 10.2, 412, рис. 10.3], скорее всего, отражающими продвижение южных популяций на север после прохож-
| Рис. 5. Результаты статистической обработки 705 космологических
° и этиологических мотивов в 293 традициях Евразии и Северной Африки,
I 2 ГК. Доля изменчивости 3,9 %. Традиции с низкими математическими
£ индексами (от +0,49 до -0,49) не показаны. 1 — древние традиции, из-
щ вестные по письменным источникам (греческая и китайская). Штрихов-
>1 кой отмечена примерная зона распространения восточноевразийского
£ генетического континуума [Балановский 2014: 412, рис. 10.3].
дения последнего ледникового максимума, то есть синхронно заселению Нового Света.
Не углубляясь в палеолит, подчеркнем безусловную принадлежность Кавказа и сопредельных регионов к западному комплексу «мифологических» мотивов, что находит подтверждение в распространении целого ряда конкретных этиологических повествований и космологических образов от Западной Европы через Кавказ до Памира и Гиндукуша, но не в Сибири. Археологические материалы от неолита до железного века также указывают на связи Кавказа скорее с Европой, чем с Сибирью. В середине I тыс. до н.э. граница западной сферы культурного взаимодействия в Евразии, по сути дела, достигала Монголии (таримские мумии, скифо-сибир-ский звериный стиль) и лишь с гуннского времени стала быстро отходить на запад.
Более ста лет назад Г.Н. Потанин пытался доказать тюрко-монгольское происхождение значительной части мотивов русского, да и вообще европейского фольклора [Потанин 1883: 649-660; 1899: 1-4, 841-856]. Многие его сближения были натянутыми и с точки зрения языкознания неправдоподобными, а интерес ученых к миграции фольклорных сюжетов и образов вскоре прошел. Простым прослеживанием распространения
Рис. 6. Смещение на запад границы между западной («европейской») и восточной («азиатской») сферами культурного взаимодействия в континентальной Евразии. 1 — примерная граница между западным и восточным комплексами мотивов, связанных с космологией и этиологией. 2 — примерная граница между западным и восточным комплексами приключенческих и трикстерских мотивов. 3-6 — космони-мы типа Чолпан (Цолбон и пр.) для обозначения Венеры в тюркских (3), монгольских (4), тунгусских (5), других языках (удмурты) (6).
отдельных мотивов доказать здесь что-либо вообще невозможно. Однако сама поставленная Потаниным проблема не была надуманной или неразрешимой. Если космологические и этиологические мотивы (используемые в повествованиях, которые реже меняются и заимствуются) отражают состояние тех сфер обмена информацией, которые существовали в более ранние эпохи, а мотивы приключенческо-трикстерские (используемые прежде всего в сказочном фольклоре) отражают конфигурацию сфер обмена информацией более поздних эпох, то эпохальное смещение границы между «западом» и «востоком» в Евразии действительно имело место и многие фольклорные сюжеты и образы, характерные для фольклора Европы, имеют центральноазиатское происхождение.
Заключение
Хотя хорошо известно, что практически любой фольклорный сюжет или образ, характерный для той или иной традиции, можно обнаружить и в других традициях, это обстоятельство редко используется для реконструкции историко-культурных процессов. Важно не то, что элементы фольклора являются «международными», а что каждый из них представлен на одних территориях и не представлен на других. Нередко такое распределение выглядит хаотичным. Убедительно объяснить кон-
фигурацию ареала определенного сюжета или образа удается нечасто: многие данные заведомо безвозвратно утрачены. Однако статистическая обработка массового материала позволяет преодолеть эти ограничения и выявить наиболее важные тенденции, на которые частные лакуны в материале практически не влияют. Открывающиеся здесь перспективы необозримы, ибо постоянное пополнение базы данных позволяет замечать все новые закономерности.
Среди тех закономерностей, которые удалось обнаружить на основе обработанных при подготовке статьи материалов, наиболее существенными кажутся следующие. В русском сказочном фольклоре процент «восточных» мотивов существенно выше, чем в украинском и белорусском, причем на Русскую равнину эти мотивы скорее всего проникали с юго-востока, из ногайской (а когда-то кипчакской) степи. Начался ли этот процесс еще в домонгольское время или массированное тюркское влияние относится лишь ко времени существования Золотой Орды и ханств, на которые она распалась, пока сказать трудно. Что касается мотивов, используемых в текстах космологического и этиологического содержания, то их наборы у русских и белорусов, с одной стороны, и у украинцев, с другой, несколько различаются. Наиболее вероятной причиной является влияние разного субстрата — балтского и финно-угорского на севере и алано-сарматского на юге.
Библиография
Балановский О.П. Генетические данные о заселении Высоких Широт // Первоначальное заселение Арктики человеком в условиях меняющейся природной среды: Атлас-монография / Отв. ред. В.М. Котляков, А.А. Величко, С.А. Васильев. М.: ГЕОС, 2014. С. 408-422.
Березкин Ю.Е. Собака и лошадь. Индийский ключ к мифологии эпохи бронзы в евразийских степях // Зографский сборник / Отв. ред. Я.В. Васильков. СПб.: МАЭ РАН, 2013. Вып. 3. С. 5-37. Березкин Ю.Е. Распространение фольклорных мотивов как обмен информацией, или Где запад граничит с востоком // Антропологический форум. 2015. № 26. С. 153-170. Васильев С.А., Березкин Ю.Е., Козинцев А.Г., Пейрос И.И., Слободин С.Б., Табарев А.В. Заселение человеком Нового Света: опыт комплексного исследования. СПб.: Нестор-История, 2015. 680 с. Мусаев К..М. Представления о небе и небесных явлениях // Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Прото-тюркский язык-основа. Картина мира пратюркского этноса по данным языка / Отв. ред. Э.Р. Тенишев, А.В. Дыбо. М.: Наука, 2006. С. 328-351.
Напольских В.В. Мотив ныряния за землей в балкано-славянской апокрифической традиции и ранняя история славян // Етнология
на пространство™ / Под ред. Р.Р. Малчева, К.З. Рангочева, Н.И. Ненова, М.Д. Димитровой. София: Род, 2008. Ч. 2. С. 88115.
Потанин Т.Н. Очерки северо-западной Монголии: Результаты путешествия, исполн. в 1876-1877 г. по поруч. Имп. Рус. геогр. о-ва чл.-сотр. оного Г.Н. Потаниным. СПб.: Тип. В. Киршбаума, 1883. Вып. 4: Мат-лы этнографические, с 26-ю таблицами рисунков. 1026 с.
Потанин Г.Н. Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе. М.: Геогр. отд. Имп. о-ва любителей естествознания, антропологии и этнографии, 1899. X+893 с.
[Цинциус 1975] Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков: Мат-лы к этимол. словарю: В 2 т. / Отв. ред. В.И. Цинциус; предисл. проф. О.П. Суника. Л.: Наука, 1975. Т. 2. 471 с.
Berezkin Yu. The Dog, the Horse and the Creation of Man // Folklore (Tartu). 2014. Vol. 56. P. 25-46. <https://www.folklore.ee/folklore/ vol56/berezkin.pdf>.
Berezkin Yu. Spread of Folklore Motifs as a Proxy for Information Exchange: Contact Zones and Borderlines in Eurasia // Trames. Journal of Humanities and Social Sciences. 2015. Vol. 19. No. 1. P. 3-13.
Mandoki L. Asiatische Sternnamen // Glaubenswelt und Folklore der sibirischen Volker / Hrg. von V. Dioszegi. Budapest: Akademiai Kiado, 1963. S. 519-532.
Thompson S. Motif-Index of Folk Literature: In 6 vols. Copenhagen; Bloomington: Indiana University Press, 1955-1958. Digital copy without pagination.
UtherH.-J. The Types of International Folktales. A Classification and Bibliography: In 3 vols. Helsinki: Suomalainen Tiedeakatemia. Part 1: Animal Tales, Tales of Magic, Religious Tales, and Realistic Tales, with an Introduction. 619 p. Part 2: Tales of the Stupid Ogre, Anecdotes and Jokes, and Formula Tales. 536 p. Part 3: Appendices. 285 p.
East Slavic Folklore in the European and Eurasian Context (Results of the Statistical Processing of Data)
Yuri Berezkin
European University at St Petersburg 3 Gagarinskaya st., St Petersburg, Russia
Peter the Great Museum of Anthropology and Ethnography (Kunstkamera) of the Russian Academy of Sciences 3 Universitetskaya emb., St Petersburg, Russia [email protected]
Statistical processing of data on the spread of folklore motifs across Europe and the Caucasus supports an earlier hypothesis of the
existence of the Western and Eastern complexes. The Ukrainian, Belarusian, and Eastern Baltic traditions belong to the Western complex, while the Volga Tatar, Bashkir and Caucasian ones belong to the Eastern complex. Among the Volga-Permian Finno-Ugric peoples, the Western component is more pronounced than among the Russians, who occupy an intermediate position between the two complexes. The Eastern complex originated in Southern Siberia and Mongolia and Turkic and Mongolian groups brought it to the more Western regions. Its spread correlates with the spread of the name Cholpan, Tsolbon, and the like for Venus. Before the 1st millennium A.D., the Caucasus belonged not to the Eastern, but to the Western spheres of cultural interaction, which is evidenced by the tendencies in the spread of cosmological and etiological motifs. The set of such motifs among the Ukrainians has Caucasian links, whereas the set of motifs among the Russians and Belarusians has Baltic and Finno-Ugric links, probably due to the corresponding substratum.
Keywords: folklore databases, international folktales, Russian folktales, Ukrainian folktales, mythology, cultural borders, Eastern Europe, the Caucasus.
References
Balanovskiy O. P., 'Geneticheskie dannye o zaselenii Vysokikh Shirot' [Genetic Data on the Colonisation of the High Latitudes], V. M. Kotlyakov, A. A. Velichko, S. A. Vasilev (eds.), Pervonachalnoe zaselenie Arktiki chelovekom v usloviyakh menyayushcheysya prirodnoy sredy: Atlas-monografiya [Initial Human Colonisation of the Arctic in a Changing Environment: Atlas-Monography]. Moscow: GEOS, 2014, pp. 408-422. (In Russian). Berezkin Yu. E., 'Sobaka i loshad. Indiyskiy klyuch k mifologii epokhi bronzy v evraziyskikh stepyakh' [The Dog and the Horse. Indian Key for Bronze Age Mythology in the Eurasian Steppes], Ya. V. Vasil-kov (ed.), Zografskiy sbornik [G. A. Zograf Collection of Papers]. St Petersburg: MAE RAS, 2013, is. 3, pp. 5-37. (In Russian). Berezkin Yu., 'The Dog, the Horse and the Creation of Man', Folklore (Tartu), 2014, vol. 56, pp. 25-46. <https://www.folklore.ee/ folklore/vol56/berezkin.pdf>. Berezkin Yu. E., 'Rasprostranenie folklornykh motivov kak obmen infor-matsiey, ili Gde zapad granichit s vostokom' [Spread of Folklore Motifs as Information Exchange, or Where West Meets East], Antropologicheskij forum, 2015, no. 26, pp. 153-170. (In Russian). Berezkin Yu., 'Spread of Folklore Motifs as a Proxy for Information Exchange: Contact Zones and Borderlines in Eurasia', Trames. Journal of Humanities and Social Sciences, 2015, vol. 19, no. 1, pp. 3-13.
Mandoki L., 'Asiatische Sternnamen', D. Dioszegi (Hrg.), Glaubenswelt und Folklore der sibirischen Volker. Budapest: Akademiai Kiado, 1963, SS. 519-532.
Musaev K. M., 'Predstavleniya o nebeinebesnykh yavleniyakh' [Ideas about the Sky and Sky Phenomena], E. R. Tenishev, A. V. Dybo (eds.), Sravnitelno-istoricheskaya grammatika tyurkskikh yazykov. Prototyurkskiy yazyk-osnova. Kartina mira pratyurkskogo etnosa po dannym yazyka [Comparative Grammar of Turkic Languages. The Proto-Turkic Basic Language. The World Picture of the Proto-Turkic Ethnos (by Language Data)]. Moscow: Nauka, 2006, pp. 328—351. (In Russian).
Napolskikh V. V., 'Motiv nyryaniya za zemley v balkano-slavyanskoy apokrificheskoy traditsii i rannyaya istoriya slavyan' [The Earth-Diver Motif in the Balcan-Slavic Apocryphic Tradition and the Early History of the Slavs], R. R. Malchev, K. Z. Rangochev, N. I. Nenov, M. D. Dimitrova (eds.), Yetnologiya naprostranstvoto. Sofia: Rod, 2008, part 2, pp. 88-115. (In Russian).
Potanin G. N., Ocherki severo-zapadnoy Mongolii: Rezultaty puteshestviya, ispoln. v 1876—1877 g. po poruch. Imp. Rus. geogr. o-va chl.-sotr. onogo G.N. Potaninym. St Petersburg: V. Kirschbaum Printing House, 1883, vyp. 4: Mat-ly etnograficheskie, s 26-yu tablitsami risun-kov [Northwestern Mongolia Essays: Results of an Expedition Made in 1876-1877 on the Orders of the Emperor's Russian Geographic Society by Its Member G. N. Potanin. Is. 4. Ethnographic Materials, with 26 Tables of Drawings], 1026 pp. (In Russian).
Potanin G. N., Vostochnye motivy v srednevekovom evropeyskom epose [Eastern Motifs in Medieval European Epics]. Moscow: Geographical Department of the Imperial Society of Amateurs in Natural Science, Anthropology and Ethnography, 1899, X+893 pp. (In Russian).
Thompson S., Motif-Index of Folk Literature: In 6 vols. Copenhagen; Bloomington: Indiana University Press, 1955-1958, digital copy without pagination.
Tsintsius V. I. (ed.), Sravnitelnyy slovar tunguso-manchzhurskikh yazykov: Mat-ly k etimol. clovaryu [Comparative Dictionary of the Manchu-Tungus Languages]: In 2 vols. Leningrad: Nauka, 1975, vol. 2. 471 pp. (In Russian).
Uther H.-J., The Types of International Folktales. A Classification and Bibliography: In 3 vols. Helsinki: Suomalainen Tiede akatemia, 2004, part 1: Animal Tales, Tales of Magic, Religious Tales, and Realistic Tales, with an Introduction, 619 pp.; part 2: Tales of the Stupid Ogre, Anecdotes and Jokes, and Formula Tales, 536 pp.; part 3: Appendices, 285 pp.
Vasilev S. A., Berezkin Yu. E., Kozintsev A. G., Reyros I. I., Slobodin S. B., Tabarev A. V., Zaselenie chelovekom Novogo Sveta: opyt kompleksnogo issledovaniya [Peopling of the New World. A Multidisciplinary Study]. St Petersburg: Nestor-Istoriya, 2015, 680 pp. (In Russian).
