CC BY
24
Восприятие запахов чужой земли по сочинениям Н. М. Карамзина и Д. И.
Фонвизина
Perception of the smells of foreign land according to compositions of N. M. Karamzin and D.
I. Fonvisin
Варакин Максим Михайлович
Бакалавр
Исторического факультета МГУ им М.В. Ломоносова Россия, Москва varakin_03@mail.ru
Maxim Varakin
Bachelor's student Faculty of history Lomonosov Moscow State University Moscow, Russia varakin_03@mail. ru
Аннотация.
В статье представлены результаты культурологического исследования и анализа запаха как фактора психофизиологического восприятия человека XVIII века на примере сочинений русских дворян и литераторов Н. М. Карамзина «Письма русского путешественника» и Д. И. Фонвизина «Письма из Франции и Италии». На основании данных источников, относящихся к жанру травелога, проводится реконструкция восприятия и представления русского дворянина-путешественника о европейских странах и регионах того времени, выясняется место в этом представлении запаха как фактора проявления негативных и позитивных эмоций. С учётом этого фактора формируется ментальная карта Европы второй половины XVIII века, которую видит русский дворянин во время большого тура по ней. Изучение психофизиологического восприятия и его факторов в последнее время стало актуальным направлением в культурологических исследованиях как мировой, так и в отечественной исторической науке.
Annotation.
The article presents the results of cultural research and analysis of smell as a factor of psychophysiological perception of 18th century man on the example of the works of Russian nobles and writers N. M. Karamzin «Letters of the Russian traveler» and D. I. Fonvisin «Letters from France and Italy». Based on the sources related to the genre of travelogue, the reconstruction of perception and representation of the Russian nobleman-traveler about the European countries and regions of that time, It turns out the role in this representation of smell as a factor of negative and positive emotions. With this factor formed the mental map of Europe of the second half of the 18th century, which is seen by a Russian nobleman during a large tour of it. The study of psychophysiological perception and its factors has recently become a topical direction in the cultural research of both the world and domestic historical science.
Ключевые слова: травелог, дворянство, запахи, психофизическое восприятие, письма, Карамзин,
Фонвизин.
Key words: travelogue, nobility, smells, psychophysical perception, letters, Karamzin, Fonvizin.
Введение.
XVIII век стал для России веком Просвещения и европеизации, Российская империя к концу этого столетия стала неотъемлемой частью Европы как единого политического, торгового и культурного цивилизационного пространства. Европеизация России произошла ещё в эпоху правления Петра I (1682-1725 гг.), выразившись в перенимании идей и принципов устройства регулярного государства, ряда государственных институтов и органов власти, а также трансфера европейской культурной традиции в среде русского дворянского сословия [4, с. 185-186]. Россия была активно включена с самого начала века в европейскую систему международных отношений, активно участвуя в войнах и дипломатии. Эти военно-политические конфликты во многом сформировали отношение европейцев, в особенности в странах Восточной Европы и германских государствах, к русским как к «европейскому народу-актору» и к России как «цивилизованной европейской
державе», включенной в систему дипломатии и культуры [5, с. 21].
В статье В. Береловича, В. С. Ржеуцкого и И. И. Федюкина «Европейское дворянство и эволюция идеала воспитания», в отношении специфики европеизации российского общества утверждается, что уже к второй половине XVIII в. русская дворянская корпорация стала неотъемлемой частью европейского общества, однако «для этого достаточно узкого социального круга были характерны клановость, сочетание обращенности к Европе с любовью к отечеству, сознание своей социальной и культурной миссии» [6, с. 33]. На формирование подобного культурно-социального типа оказали сильнейшее влияние пересечение в среде русского дворянства идей «петровского» регулярного государства, провозглашающих идеалом беззаветное служение монарху и государству, с возникшим в середине - второй половине XVIII в. во Франции теоретическим осмыслением необходимых политических и социальных преобразований, выразившимся в концепции Просвещения. В одном из новейших обобщающих исследований «Мир Просвещения» его содержание характеризуется в противопоставлении прежним национальным и конфессиональным барьерам XVII в. как «новая свобода и эмансипация личности, которая исследует мир вокруг себя, открывает в нём пространство без границ, и сама становится объектом других культур» [7, с. 33]. Эти идеи во многом обусловили повышение социальной мобильности среди населения Европы и популяризировали путешествия не только как развлекательную, но и как образовательную практику, которая венчала обучение и становление молодого европейского дворянина, к числу которых, безусловно, принадлежали и представители русского дворянства. В этой системе ценностей и идей Просвещения, поднявших и актуализировавших образ человека чувствующего, воспринимающего мир прежде всего органами чувств, запах стал играть чрезвычайно значимую роль индикатора отношения, понимания и восприятия окружающего мира.
Характеристика источника.
В основу настоящего исследования положены «Письма из Франции и Италии» русского литератора и дворянина Д. И. Фонвизина [1], написанные им в период пребывания вместе с женой Е. И. Хлоповой во Франции в 1777 - 1778 гг., а также путешествия по Италии в 1784 - 1785 гг. Также в качестве рассматриваемого источника выступает целостное литературное произведение «Письма русского путешественника», написанное русским дворянином, литератором-сентименталистом и историком Н. М. Карамзиным [2,3], составленное на основе путевых заметок и писем из образовательного Grand Tour, который автор совершил в 1789 - 1791 гг. Рассматриваемые нами источники стали одними из классических примеров русских литературных произведений XVIII в. в жанре травелога. Исследователь А. А. Майга в статье «Литературный травелог: специфика жанра» отмечает, что жанр «травелога находится на стыке истории и литературы», имея как художественные черты романа, выражающие чувства и эмоции автора, так и исторически достоверные сведения [8, с. 257-258]. Жанр травелога предполагает обширное пространственное, эмоциональное и сюжетное разнообразие, которое обуславливается спецификой повествования через описание увиденного и пережитого в путевых заметках [8, с. 256]. Однако, необходимо отметить, что в полном смысле к жанру травелога представляется возможным отнести лишь сочинение Н. М. Карамзина, в то время как письма Д. И. Фонвизина в действительности относятся к личной переписке.
Мы можем охарактеризовать письма Д. И. Фонвизина в соответствии с линейной классификацией исторических источников, приведенной в работе «Классификация русских письменных источников по отечественной истории» советского ученого-источниковеда Л. Н. Пушкарева как часть широкого типа письменных источников, рода повествовательных и вида источников личного происхождения [9, с. 266-268]. Это даёт нам возможность говорить о том, что в анализируемом источнике представлено исключительно личное восприятие автора, не имеющее претензий на объективность, что, собственно, и является объектом нашего
исследования. Оно выражается в том числе и с помощью описаний увиденного с позиций психофизиологического восприятия. Так, выбранный источник удовлетворяет поставленной выше проблеме исследования. Следует отметить, что письма Д. И. Фонвизина, адресованные его сестре Ф. И. Аргамаковой, другу П. И. Панину (брату Н. И. Панина, секретарём которого являлся Фонвизин) и дипломату Я. И. Булгакову, то есть адресованные вполне реальным историческим личностям. Они не подвергались позднейшей редакции и перекомпоновке, что даёт нам возможность судить о том, что письма достоверно отражают взгляды, мировоззрение и восприятие автора, которое относится ко времени написания писем. Однако, как отмечает современный литературовед М. Ю Люстров в книге «Фонвизин», вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей», в письмах «распространявшихся в списках ещё при жизни писателя, он опускает некоторые достигшие французской столицы и привлёкшие внимание парижан новости» [10, с. 126-127]. Так, мы можем видеть, что автор предполагал дальнейшую публикацию писем с весьма актуальным социально-политическим наполнением и даже опускал в их содержании ряд подробностей, которые могла не пропустить российская цензура, но так или иначе вторичной литературной обработке и редакции письма не подвергались.
«Письма русского путешественника» за авторством Н. М. Карамзина в соответствии с вышеупомянутой классификацией Л. Н. Пушкарева относятся к типу письменных источников, роду повествовательных и виду художественных источников [9, с. 266-268]. В частности, как пишет современный русский эссеист А. Н. Балдин в работе «Новый буквоскоп, или Запредельное странствие Николая Карамзина»: «Письма русского путешественника» вовсе не дорожный дневник, но тщательно выверенное литературное произведение, изображающее дорожную переписку» [11, с. 57]. Это свидетельствует о том, что сочинение Николая Михайловича подверглось значительной корректировке и литературной обработке, что снижает его репрезентативность как источника, отражающего объективную реальность с фактической стороны, однако в рассматриваемой проблеме оно сохраняет свою значимость, так как ярко отражает личное восприятие автора, что и исследуется в настоящей работе.
Необходимо подчеркнуть, что как Д. И. Фонвизин, так и Н. М. Карамзин являлись частью обширной русской дворянской корпорации. Рассмотрение положения и психосоциального портрета русского дворянина в середине - второй половине XVIII в. является важным для понимания воззрений и восприятия литераторов-путешественников. Дворянство в России середины ХУШ в., в особенности после издания Петром III манифеста «О вольности дворянской» 1762 г., представляло собой привилегированное сословие, которое сознаёт себя таковым за счёт ряда символов и атрибутов, в том числе внешней атрибутики, института чести и культа государственного служения, к концу века переросшего в культ милитаризованного патриотизма [12, с. 5-12]. О формировании культа патриотизма в России пишет историк М. Б. Свердлов: «Многочисленные победы российской армии и флота в правление Екатерины II и территориальный рост империи способствовали воспитанию патриотизма как константы общественных настроений прежде всего в дворянской и образованной разночинной среде, что соответствовало также системе идейных ценностей классицизма, распространявшегося в то время» [13, с. 47] . Патриотизм дворянства был во многом подпитан дарованием привилегий и прав, о чём в свою очередь пишет Ю. М. Лотман: «Культурный парадокс сложившейся в России ситуации состоял в том, что права господствующего сословия формулировались именно в тех терминах, которыми философы Просвещения описывали идеал прав человека» [12, с. 59]. Так, в дворянской среде формировалось правовое и политическое самосознание дворянской корпорации как части дискурса европейского Просвещения, в частности и восприятие себя как граждан. В основе самосознания и мировосприятия русских дворян как европейцев было воспитание и обучение, которое в России находилось на общеевропейском уровне и даже превосходило его, в частности по уровню изучения европейских языков [4, с. 23-27]. В том числе в Россию проникла общеевропейская практика
Grand Tour, то есть большого европейского образовательного путешествия, завершающего первоначальное домашнее образование [14, с. 411]. Именно в рамках этой практики было осуществлено и одно из последних классических образовательных путешествий Н. М. Карамзина, который, как и любой русский дворянин мечтал побывать в Европе и увидеться с философами-просветителя. Как пишет российский историк В. Я. Берелович о практике образовательного путешествия в конце XVIII в.: «...жанр европейских путешествий, судя по всему, в конце 1780-х годов начал претерпевать кризис. Французская революция и последование за ней войны ещё больше пошатнули привычную модель Grand Tour» [14, с. 438].
Таким образом, мы можем видеть, что рассматриваемые источники отвечают поставленной проблеме оценки представителями русского дворянства середины - второй половины XVIII в. Европы и европейского общества, его культурного, социального и политического устройства с позиций интеллектуального и психофизиологического аспекта мировосприятия. Это крайне ярко представлено в «Письмах из Франции и Италии» Д. И. Фонвизина и «Письмах русского путешественника» Н. М. Карамзина, дающие возможность рассмотреть в условиях изучаемого дискурса интеллектуального и психофизиологического восприятия их выдающиеся оценочные суждения и представления о быте, людях, истории, литературе, искусстве и политической системе тех стран и городов, которые они проезжают как очевидцы. Стоит отметить, что на основе источников мы сможем проследить мировоззрение и восприятие не просто отдельных личностей, а понять логику мысли и взглядов широкой общественной корпорации - русского дворянства.
Характеристика историографии.
Вопросу изучения интеллектуальной истории XVIII в. и психофизиологического восприятию, в частности, а также приоритетно интересующему нас восприятию запахов посвящён ряд научных работ и исследований, в числе которых ряд лишь недавно опубликованных и проведённых исследований. В целом данная тема в отечественной научной литературе получила должное освещение лишь в последние десятилетия, это объясняет список используемых в данном тексте работ, который представляет собой отечественные и зарубежные материалы.
Поскольку изучаемая проблема находится в поле исследования культурно-интеллектуального дискурса, в работе используются труды одного из виднейших советских и российских культурологов и историков, основателя институционального семиотического направления исторических исследований - Ю. М. Лотмана (1922-1993 гг.). Его монументальный труд «Беседы о русской культуре: быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века)» [12], впервые изданный в 1993 г., формирует объемное представление об социо -культурном облике русского дворянского сословия XVIII - второй половины XIX в., которое с точки зрения Ю. М. Лотмана формировало коллективную культуру этого периода и её «символическую природу» [12, с. 7-12]. Лотман в своей работе формирует облик русского дворянина с точки зрения его повседневного быта и устойчивой традиции дворянства как самобытной общественной корпорации, основной целью которой является служение государству и государю, как на гражданской, так и на военной службе [12, с. 28-33]. Учёный отмечает, что с бытовой, культурной и интеллектуальной точки зрения дворянское сословие XVIII в. осознавало себя носителями европейской культуры и образа мышления, «стремясь увидеть то, что видела своим идеалом», то есть отправиться в путешествие по Европе [12, с. 165-172]. Также интересна методологическая сторона труда Ю. М. Лотмана, который одним из первых в отечественной историографии сформировал не просто описание, а действительный облик мышления человека эпохи XVIII - первой половины XIX вв. - ментальную историю, которая была реконструирована на основе обширного использования источников личного происхождения -писем, дневников, записок, художественных произведений, в том числе и классической русской литературы. Лотман создаёт биографию человека в контексте эпохи по его дневникам и запискам, что и образует
представление об образе мышления и восприятия русского дворянина. Подход Ю. М. Лотмана к методологии своих работ сформировал современную отечественную и зарубежную школу прикладной семиотики. Также стоит отметить, что в работе эпизодически применяются и другие работы Ю. М. Лотмана, посвящённые личности и творчеству Н. М. Карамзина, среди них работа «Сотворение Карамзина» [22], вышедшая в 1987 г., и посвященная методам работы семиотического анализа на примере произведений и биографии Николая Михайловича Карамзина.
Также в формировании в настоящем исследовании представления о мышлении и идейно -интеллектуальном наполнении русской образованной аристократии второй половины - середины XVIII в. важную роль играют два крупных сборника статей «Идеал воспитания дворянства в Европе: XVII - XIX век» [6, 14], впервые изданный в 2018 г., а также «Мир Просвещения. Исторический словарь» [7], впервые изданный в 2003 г. Оба данные сборника представляют собой ряд статей преимущественно иностранных исследователей, написанных в рамках междисциплинарного подхода конструирования исторического исследования. Это даёт нам возможность использовать в настоящей работе наиболее современную методологию, историко-культурологические концепции и материалы. Ряд статей из сборника «Идеал воспитания дворянства в Европе: XVII - XIX век» дают возможность сформировать представление об образовании и конструирования мышления русского дворянина XVIII в., в частности, сравнить и выделить общеевропейский уровень образованности, на фоне которого русские дворяне особенно выделялись знаниями европейских языков и культуры, в целом представляя собой больших «европейцев», чем сами жители Западной и Центральной Европы [6, 15-18]. В сборнике подробно характеризуется система получения знаний, в том числе и практика образовательного путешествия, т. н. Grand Tour. Этот материал помогает погрузить изучение путешествий Д. И. Фонвизина и Н. М. Карамзина в исторический контекст и увидеть, что для состоятельных дворян рассматриваемого периода эта была классическая практика, ассоциировавшаяся с инициацией и завершением образования [14, с. 411 -413]. В свою очередь работы из сборника «Мир Просвещения. Исторический словарь» дают возможность охарактеризовать идейно-интеллектуальный европейский дискурс - философию, литературу и традицию Просвещения как ориентир человека, призванный сформировать его мировосприятие.
В рамках специфики работы с источниками, то есть жанром травелога, используется работа А. А. Майги «Литературный травелог: специфика жанра» [8], которая погружает нас в нарратив создания и традиций данного литературного жанра. Для уточнения типологии и специфики работы с личной перепиской использована работа советского источниковеда Л. Н. Пушкарева «Классификация русских письменных источников по отечественной истории» [9].
Вопросу изучения путешествий и личности Д. И. Фонвизина и Н. М. Карамзина, посвящен ряд научных работ современных учёных, которые используются в настоящем исследовании. Современный российский литературовед и филолог М. Ю. Люстров в книге «Фонвизин» [10], вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей» в 2013 году. Люстров рассматривает биографию и личность Д. И. Фонвизина не просто как литератора, но и в целом как представителя эпохи - «человека Просвещения» [10, с. 27-30], который с самого детства осознавал себя русским дворянином и обладал «обострённым чувством патриотизма близкого к русофильскому», при это не переставая быть европейцем [10, с. 286-291]. В представлении Ю. М. Люстрова путешествие Д. И. Фонвизина по Европе продиктовано прежде всего идейной необходимостью, в основе которой лежит восприятие новых идей, пригодных для экстраполирования в литературном творчестве и интеллектуальном личностном развитии писателя [10, с. 124-126]. Для Фонвизина, с точки зрения Люстрова, путешествие по Европе стало отправной и необходимой точкой биографии литератора, приведшей к окончательному утверждению его на идейных позициях «просвещённого русского дворянского патриотизма» [10, с. 145-147].
О личности Н. М. Карамзина написано большое количество исследовательских работ, однако в настоящем исследовании мы обратимся к работе современного российского историка М. Б. Свердлова «История России в трудах Н. М. Карамзина» [13], вышедшей в 2018 году, а также к книге эссеиста и профессионального архитектора А. Н. Балдина «Новый буквоскоп, или Запредельное странствие Николая Карамзина» [11], вышедшей в 2016 году. Данные исследования дают нам возможность на изучение личности Н. М. Карамзина и его путешествия с позиции классического исторического подхода, представленного М. Б. Свердловым, акцентирующим внимание на формирование личности Карамзина-историка и его научно-исторического восприятия мира, в основу которого легли годы обучения и самообразования, деятельность переводчика и путешествие по Европе, завершившее формирование личности молодого литератора и ученого [13, с. 6-10]. А также междисциплинарного, представленного в работе А. Н. Балдина, который стремится отразить сущность взгляда Карамзина, показать суть и корни его мышления, обратить внимание на формирование его «оптики восприятия пространства, времени и чувств», в том числе и обоняния [11, с. 9-15]. Компиляция двух этих подходов к изучению и восприятию пути и личности Н. М. Карамзина даст нам возможность сформировать целостную картину и облик восприятия не только литератора-историка, но и реконструировать образ и тип мышления людей второй половины XVIII в.
Центральным эпизодом настоящей работы является анализ и изучение восприятия запахов как средства выражения чувств и мировоззрения человека. Данная проблема как самостоятельный предмет изучения начала активно рассматриваться гуманитарным научным сообществом лишь в последние десятилетия, что ограничивает используемую научную литературу перечнем работ, изданных в России, начиная с 2010 года. Основой корпус научных работ, посвящённый проблеме изучения обонятельного восприятия человека, написан иностранными специалистами. Также стоит отметить, что до последнего времени изучаемой проблеме фактически не посвящались самостоятельные крупные научные исследования в формате монографии, что обусловило обширное применение в работе материалов из сборников статей и журналов. Основной подобный сборник, используемый в работе - это двухтомное издание «Ароматы и запахи в культуре» [15, 17, 18, 19, 24], изданное в 2010 году. Данный сборник носит прежде всего методологический характер, который даёт нам возможность знакомиться междисциплинарными методами работы современных отечественных и зарубежных специалистов, направленных на трактовку и описание запаха как фактора восприятия и представления о мире, отражающего чувства и взгляды человека [13]. Данный сборник обращает внимание исследователя на то, что запах является неотъемлемой часть культуры и восприятия людей, распространённой во всех сферах жизни, которые во многом остаются до сих пор неисследованными. Помимо методологических вопросов настоящий сборник рассматривает и практические сферы исследования данной проблемы. Напрямую изучаемому вопросу посвящена статья литературоведа и культуролога А. Ф. Строева «Чем пахнет чужая земля», который отмечает значимость в путешествии для человека запаха, отражающего через его фиксирование собственное восприятие социально-политического устройства и культуры социума, в котором он оказался [19, с. 75-77]. Запах «чужого» представляется человеку особенно контрастным, в особенности человеку второй половины века XVIII, «неискушённому и привычному однообразию запахов родной земли» [19, с. 79-80].
Попытка сконструировать глобальную последовательную историю развития восприятия и понимания запаха людьми, начиная с эпохи раннего нового времени вплоть до перелома этого восприятия в начале XIX века, предпринята французским историком и культурологом Робером Мюшембле в книге «Цивилизация запахов. XVI - начало XIX века» [16], впервые изданной в России в 2020 году. В монографии Мюшембле выстраивается стройная концепция развития представления и восприятия запахов, о которых изначально люди имели архаическое представление, связанное с суевериями и религиозным восприятием мира человека, связывающего
«скверные запахи с дьяволом» [16, с. 147-151]. С усилием интеллектуального развития людей и развитием философии Просвещения, усилившей чувства и эмоции человека, которые сделали восприятие запаха одним из средств репрезентации внутренних переживаний и мировоззрения человека [16, с. 17-22].
Конкретному изучению вопроса восприятия запахов русскими путешественниками, посвящена статья Н. Л. Заховской «Поэтика запаха в чужом пространстве» [23], вышедшей в 2012 г. в журнале «Вестник Пермского университета». Статья посвящена поэтике запахов в травелогах, автор статьи показывает, как сама сюжетная ситуация (рассказчик-герой в чужом пространстве) создаёт условия для обострения обонятельных реакций и развития ольфакторной поэтики [23, с. 103]. Для автора статьи ключевое значение имеет пограничность литературы и антропологии в жанре травелога, эта особенность выражается в двойном вызове, который исходит от самого материала - описания чужого пространства и одновременной необходимостью правдивой фиксации наблюдаемых фактов и выражения собственного отношения к этим фактам [23, с. 103-105]. Ольфакторные фрагменты подвержены воздействию этого вызова: в чуждом пространстве запахи инвертированы и искажены, а ориентирование по ним затруднено, и необходимо [23, с. 106-107].
Таким образом, в настоящем исследовании предпринимается попытка сформировать целостное и многоплановое представление по изучаемой проблеме на основании широкого корпуса исторической и культурологической литературы, представленной разноплановым перечнем работ. Недостаточная целенаправленная изученность темы во многом обусловила отсутствие историографической дискуссии по рассматриваемой проблеме восприятия запахов в литературном жанре русского травелога XVIII века. Однако данный фактор даёт возможность для новых исследований и задействовании в них обширного корпуса междисциплинарной литературы.
Запах как фактор проявления интеллектуального и психофизиологического восприятия.
Запах — это безусловная часть интеллектуального и психофизиологического восприятия человека, которое лишь в последние десятилетия обратила на себя внимание исследователей и стало использоваться в качестве объекта вспомогательного и независимого анализа. Исследователи Констанс Классен, Дэвид Хоувз, Энтони Синнотт в совместной статье «Значение и власть запаха» говоря о влиянии запаха на человека пишут: «Запах — великая сила. Обонятельные ощущения воздействуют на нас на физическом, психологическом и социальном уровнях. Однако в большинстве случаев мы вдыхаем окружающие ароматы, не осознавая в полной мере их значения в нашей жизни. И лишь когда по каким-то причинам у нас что-то не в порядке с обонянием, мы начинаем понимать, сколь важно восприятие запахов для психологического комфорта» [15, с. 43]. Действительно, обоняние человека реагирует лишь на экстраординарные раздражители, при этом в стандартной и привычной ситуации находясь в покое. Так, формируется восприятие запаха не просто как непосредственного обонятельного ощущения, но и из воспоминаний и эмоций, связанных с этим запахом [15, с. 45]. В сущности, запах на ассоциативном уровне связывается с личными эмоционально-психологическими переживаниями людей, становясь не просто элементом восприятия, а его индикатором и прямой проекцией.
Запах представляется средоточием эмоций и чувств человека, которые транслируются в принятие или отторжение от того или иного обонятельного импульса. Это эмоционально-чувственное отражение запаха было продиктовано восприятием человека, который в собственной парадигме «принимал и наслаждался приятными ароматами» и «отторгал смердящую вонь» [16, с. 23-25]. Вопрос о представлении о запахе был связан с чувством, которое он вызывал. Так мы можем с уверенностью говорить о том, что «аромат и благоухание» отражали позитивные эмоции человека, одобрение той цивилизационной, культурной и социальной обстановки, в которую попадал человек [17, с. 20-22]. «Скверный запах» напротив же символизирует отторжение, и прежде всего не физическое, а культурное и социальное [17, с. 25-26]. Неприятные запахи помогают человеку провести
ассоциацию отношения к тому или иному социуму, месту или конкретному человеку, при этом в действительности запах может и не носить резкий отрицательный характер и тем более не достигать наивысшей степени - «вони» [15, с. 44]. Представление о степени силы и коннотации запаха формирует прежде всего сам человек, он конструирует собственное обонятельное восприятие в соответствии с своим мировоззрением, опытом и взглядами [16, с. 27-30]. Так, мы можем видеть, что запах — это прежде всего отражение личного эмоционально-чувственного представления человека об объекте и источнике этого самого запаха, будь то человек, социум или умозрительная интеллектуальная конструкция.
Как пишет современный французский историк и культуролог Робер Мюшембле в работе «Цивилизация запахов. XVI - начало XIX века»: «...запах — это ворота, через которые входят и запоминаются эмоции. Вероятно, обоняние — единственное чувство, которое основано не на врожденном, а на приобретенном, на опыте. Двойственные сигналы, посылаемые обонянием, могут вызывать как удовольствие, так и страх или отвращение. Возможно, используя огромное количество информации, оставленной живыми существами, которых давно уже нет на свете, можно создать некую экспериментальную историю» [16, с. 6]. Действительно, на основании характера описания запахов и характеристики их коннотации представляется возможным реконструировать интеллектуальное и психофизическое восприятие человека, так как запах представляет срез данного восприятия.
В XVIII и XIX вв. происходит «ревальвация чувств», что спровоцировано распространением литературы и философии. В частности, идеи Просвещения напрямую апеллировали к чувственному восприятию мира человеком, и безусловно одним из центров их проекции стали запахи и их восприятие. Следует отметить, что ещё в традиционной русской и славянской культуре восприятие и представление о запахах было особенно сильным и максимально контрастными, имея в основном две противоположных коннотации - положительную («благоухание») и отрицательную («вонь») [18, с. 50-51]. Это обостренное восприятие русскими запахов, в особенности «дурных», было лишь усилено с приходом в русское общество философии Просвещения, обострившей чувства и окончательно превратившей запах в «зеркало созерцания мира» [18, с. 52-53]. Современный российский этнолингвист и антрополог Г. И. Кабакова в статье «Запахи в русской традиционной культуре» говоря о традиции восприятия запахов в дискурсе традиционной русской культуры пишет: «.с выделением небольшого числа значимых запахов, с резким их разделением на хорошие и дурные, связанным в основном с понятиями греха и чистоты, безусловно, возникла под влиянием христианской традиции. Вместе с тем она вписывается в архаическую систему ценностей, основанную на мифологических категориях «свой — чужой», «жизнь — смерть», «верх — низ» ...» [18, с. 60-61].
Таким образом, это смешение традиционного русского и общеевропейского дискурса образовало уникальную оптику обонятельного восприятия у образованного русского человека XVIII в., то есть как правило русского дворянина. Эта оптика восприятия запахов русского человека XVIII в. стала срезом и индикатором его мировоззрения, испытываемых чувств и эмоций. Именно обратив внимание на представление русского человека второй половины XVIII столетия о запахах, мы можем проследить его отношение к культуре и устройству того социума, в котором он находится, особенно ярко это наблюдается во время пребывания русского человека на «чужой земле».
Мерзкая вонь Европы: путешествие Д. И. Фонвизина по Франции и Италии.
Денис Иванович Фонвизин, один из виднейших русских литераторов и представителей дворянства XVIII
в., отправился в своё второе в жизни путешествие по Европе, конечным пунктом которого была Франция, в 1777
г. и вернулся в 1778 г. За этот год Фонвизин объехал большую часть Центральной и Западной Европы, вернувшись на Родину полным новых идей для произведений и с фактически составленном «травелогом» из
собственных писем [10, с. 145]. Запах был неотъемлемым спутником Д. И. Фонвизина, усилителем и выразителем его чувств и эмоций, испытываемых при виде различных уголков Европы.
Путь Д. И. Фонвизина начинается в Польше, которую русский литератор явно не представляет идеалом устроения государства. Польша представляется ему состоящим из «небольших городков», подобных «Минску, малым лучше нашей Вязьмы», «набитых жидами и попами», а пространства между ними «дремучих лесов» [1, с. 412-414]. На момент начала путешествия Фонвизина Польша находилась в политическом и социальном кризисе, во многом обусловленным разделом 1772 г., ослабившим политико-дипломатическое положение Речи Посполитой и спровоцировавшим внутриполитический кризис между королём и шляхтой, последствия которого и наблюдает Д. И. Фонвизин. В Варшаве, «которая с Москвою невероятно сходство имеет», Фонвизин встречается с польским королём Станиславом Понятовским, которого находит «замечательным монархом» [1, с. 415-416]. Однако, в этом же письме из Варшавы от 18/19 сентября 1777 г. мы можем видеть, что Фонвизину сразу же бросаются в глаза пороки и недостатки европейского общества, которые он не приемлет и описывает следующим образом: «Женщины одеваются как кто хочет, но по большей части странно. В ассамблеи ездят иногда в шляпках, иногда в турецких чалмах; а если одета в волосах, то на голове башни. Развращение в жизни дошло до крайности. Часто в компании найдешь мужа с двумя женами: с тою, с которою живет, и с тою, с которою развелся. Развестись с женою или сбросить башмак с ноги — здесь все равно. Дуэли здесь всечасные» [1, с. 416]. Так, мы можем видеть, что сложившиеся в Польше нравы и культура Фонвизину крайне неприятны, это во многом и задало тон всему путешествию, создав негативный эмоциональный фон восприятия [10, с. 129]. Как пишет М. Ю. Люстров о негативном эмоциональном фоне восприятия Д. И. Фонвизина: «Длинная повесть его странствования» содержит многочисленные описания дурно пахнущих трактиров, ночёвок и обедов в карете, отвратительной погоды, бесконечных дождей, головных болей, опасных для здоровья происшествий в дремучих лесах, скверных местечек, которые русский барин отказался бы взять и задаром, и недостойны упоминания городов и городишек» [10, с. 128].
«Немецкая часть» путешествия Фонвизина почти не отражена в письмах, мы лишь можем узнать те города, которые проехал литератор, это «весёлый» Дрезден, «скучный» Лейпциг, «в котором живут приученные педанты» [1, с. 417]. Видно, что Фонвизину германские земли не интересны и они не вызывают у него душевного отклика, кроме коротких характеристик, которые можно свести к «весёлости» или «скучности» города. Фактически пространства суживается для Фонвизина, он стремится как можно скорее добраться до цели своего маршрута - Франции, которая вновь пробудит в нём чувства [10, с. 130-132].
В письме из Монпелье от 20 ноября 1777 г. Д. И Фонвизин пишет: «Полмили от Мангейма въехали мы во Францию. Первый город Ландо, крепость знатная. При въезде в город ошибла нас мерзкая вонь, так что мы не могли уже никак усомниться, что приехали во Францию. Словом, о чистоте не имеют здесь нигде ниже понятия, — все изволят лить из окон на улицу, и кто не хочет задохнуться, тот, конечно, окна не отворяет» [1, с. 418]. Мы можем видеть, что Франция поражает Дениса Ивановича «вонью», которая как кажется русскому писателю окутывает всё пространство, начиная от самой границы и до столицы страны. Фонвизин видит перед собой «средневековые нечистые улицы», которые как у любого человека Просвещения, привыкшего к регулярности и линейности, вызывают у него чрезвычайное отторжение [16, с. 32-33]. Фонвизин не может интеллектуально принять столь чуждое ему пространство и быт, пронизанный средневековым устройством и противоположный тем идеям, которые высказывали такие философы-просветители как Жан-Жак Руссо, пред которыми преклонялся и с кем желал встречи Д. И. Фонвизин [10, с. 141].
Следует отметить, что европейские города действительно даже во второй половине XVIII в. представляли по большей своей части «зловонные клоаки, которые хотелось объехать стороной», это было во
многом обусловлено притоком людей в города, с которым они не справлялись, а также отсутствием системы канализации и устоявшихся санитарных норм в большинстве европейских городов, в особенности столицах [16, с. 34-38]. В своих сочинениях Жан-Жак Руссо, «женевский гражданин», противопоставлял городскому зловонию уединение на лоне природы, ароматы сада и огорода [19, с. 85-86]. Так, мы можем видеть, что у Фонвизина были основания для заявлений о «скверных запахах» французских городов, ведь Франция была одной из самых населённых частей Европы, так в Париже в 1770-х - 1780-х гг. наблюдается строительный бум, а его численность достигает 300-350 тысяч человек [20, с. 149-154].
Но, тот же Д. И. Фонвизин отдаёт французам должное, говоря о том, «что дороги щегольские, мостовая, как скатерть», однако не забывает отметить «нечистоту» Бресса и Лиона [1, с. 418]. Фонвизин отмечает достоинства окружающей природы Лиона и даже сравнивает его с Петербургом по его местоположению на двух реках, описывает «прекрасную» статую Людовика XIV в центре города, которая служит центром общественного притяжения и отмечает большое количество произведений искусства, рассредоточенных по местным церквям [1, с. 418-420]. Своё пребывание в Лионе и посещение лионского театра Фонвизин заключает: «.ходили в театр, который, после парижского, во всей Франции лучший. Словом сказать, Лион стоит того, чтоб его видеть» [1, с. 420]. Однако, Фонвизин тут же возвращается к собственному сложившемуся восприятию Франции приводя негативные стороны Лиона и французских городов в целом: «Описав его добрую сторону, надобно сказать и о худой. Во-первых, надлежит зажать нос, въезжая в Лион, точно так же, как и во всякий французский город. Улицы так узки, что самая большая не годится в наши переулки, и содержатся скверно. В доказательство скажу тебе один пример, а по сему и прочее разумевай: шедши по самой лучшей улице в Лионе, увидел я вдруг посреди ее много людей и несколько блистающих факелов среди белого дня. Я думал, что это какое-нибудь знатное погребение, и подошел посмотреть поближе. Вообрази же, что я увидел? Господа французы изволят обжигать свинью! Подумай, какое нашли место, и попустила ли б наша полиция среди Миллионной улицы опаливать свинью! Словом сказать, господа вояжеры лгут бессовестно, описывая Францию земным раем. Спору нет, что много в ней доброго; но не знаю, не больше ли худого. По крайней мере я с женою до сих пор той веры, что в Петербурге жить несравненно лучше. Мы не видали Парижа, это правда; посмотрим и его; но ежели и в нем так же ошибемся, как в провинциях французских, то в другой раз во Францию не поеду» [1, с. 420]. Так, мы можем видеть, что Фонвизин прямо говорит о своём разочаровании во Франции, видя в ней куда больше средневековых черт и неевропейского, с его понимания быта, что ярко отмечено в описании случая с «обжиганием свиньи», который в письмах повторяется дважды. Это представление о «грязи, оскорбляющей человеческие чувства», и неприятие французского быта рождается в Фонвизине ещё в первом французском крупном городе, Лионе, это свидетельствует о том, что у Д. И. Фонвизина была изначально предвзятая и скептическая позиция по отношению к Франции [10, с. 132-133]. Русский литератор явно показывает, что разделяет набиравший популярность во второй половине XVIII в. дворянский патриотизм, который выражался в ярком проявлении «любви к Отечеству» и его устройству.
Фонвизин повторяет историю об «опалении свиньи» в Лионе уже в более позднем письме к П. И. Панину от 22 ноября 1777 г.: «Господа французы изволили убить себе свинью — и нашли место опалить ее на самой середине улицы! Смрад, нечистота и толпа праздных людей, смотрящих на сию операцию, принудили меня взять другую дорогу. Не видав еще Парижа, не знаю, меньше ли в нем страждет обоняние, но виденные мной во Франции города находятся в рассуждении чистоты в прежалком состоянии» [1, с. 432]. Безусловно, скверные запах в письмах Фонвизина подчёркивает общее неприятие Франции, её враждебного пространства и социума. Сами же французы описываются в крайне негативных тонах, так в письме к сестре от 31 декабря 1777 г.: «Правду сказать, народ здешний с природы весьма скотиноват», «Эдаких козлов я и не слыхивал <...> как скоро заблеют
хором, то [жена] и уши затыкает» [1, с. 425-428]. Подобные негативные характеристики подчёркивают пренебрежительное отношение к французскому социуму, его устройству, воззрениям и символизирует восприятие Фонвизиным себя и русских как социокультурную категорию, превосходящую французов [19, с. 87 -88].
Париж Д. И. Фонвизиным представляет в действительно «зловонной клоакой», его поражает вонь столицы Франции, однако представление о Париже как о городе «смрада» не является уникальным и скорее представляется типичным для века XVIII. Так, Жан-Жак Руссо в своей «Исповеди» писал: «Я представлял себе город, столь же прекрасный, сколь обширный, самого внушительного вида, с великолепными улицами, мраморными и золотыми дворцами. Войдя в город через предместье Сен-Марсо, я увидал только узкие зловонные улицы, безобразные темные дома, картину грязи и бедности...» [21, с. 145]. Работа Руссо породила традицию описания Парижа как огромного и грязного города, наполненного картинами человеческих пороков, именно эту картину и воспринимает Д. И. Фонвизин. Как отмечает А. Ф. Строев в своей статье, Фонвизин совмещает традиционное представление литераторов Просвещения с собственным негативным представлением от Франции, усилившейся под воздействием государственного патриотизма, подкреплённого наличием у него дипломатического ранга, что выливается в максимально негативный образ Франции как страны и французского социума [19, с. 85-86]. Фонвизин в письме от августа 1778 г. о Париже пишет: «...сам Париж немножко почище свиного хлева. Я вам наскучил уже описанием нечистоты града сего; но истинно, я так сердит на его жителей, что теперь рад их за то бранить от всего сердца. С крыльца сойдя, надобно тотчас нос зажать. Мудрено ли, что здесь делают столько благоуханных вод: да без них бы, я думаю, все задохлись. Правду ты пишешь, что нас в России обманывают без милосердия. <...> Спору нет, много есть очень хорошего; но, поверь же мне, истинно хорошего сии господа, конечно, и не примечали; оно ушло от их внимания. Можно вообще сказать, что хорошее здесь найдешь, поискавши, а худое само в глаза валит. Живучи здесь близ полугода, кажется довольно познакомился с Парижем и узнал его столько, что в другой раз охотою, конечно, в него не поеду» [1, с. 450]. Так, мы можем видеть проявление у Д. И. Фонвизина абсолютно негативного восприятия Франции и её столицы, которая кажется ему «зловонной» и «смрадной». Это во многом обусловлено традиционным восприятиям мира с позиций дискурса Просвещения и его традиции противопоставления «чистой природе». Также в основу данного мироощущения лег набиравший популярность во второй половине XVIII в. дворянский патриотизм, которому Фонвизин безусловно симпатизирует и подвержен. Это приводит его к сравнениям Европы и России, безусловно в пользу последней. Фонвизин не приемлет «средневекового невежества», которое ассоциируется у него с неприятным запахом и враждебным пространством, что привыкшему к жизни в регулярном Санкт-Петербурге человеку кажется абсолютно чуждым. Для Фонвизина очень характерен юмор в описании и насмешка [10, с. 134135], что приводит к абсолютным казусам, которые видны в его письме из Ахена. Д. И. Фонвизин пишет о полиции в своём последнем письме из Ахена от 18 сентября 1778 г., желая полицмейстеру «лучшего обоняния, ибо на скотном дворе у нашего доброго помещика [то бишь у Скотинина] чистоты гораздо больше, чем перед самыми дворцами французских королей» [1, с. 468], что является настоящей издёвкой над французской государственной системой и сравнение с собственным юмористическим произведением. И как отмечает А. Ф. Строев это письмо Фонвизин отправляет уже из Германии, покинув пределы Франции из предосторожности [19, с. 87].
В путешествии же по Италии (1784-1785 гг.), дурные и негативно воспринимаемые запахи продолжают преследовать Д. И. Фонвизина. Для Фонвизина его третье путешествие воспринимается им как «скучное и вынужденное», сопровождаемое плохим самочувствием и ностальгией по Родине [10, с. 214 -216]. Как пишет Фонвизин в письме к родным из Флоренции от 5 октября 1784 г.: «Верона город многолюдный и, как все
итальянские города, не провонялый, но прокислый. Везде пахнет прокислою капустою. С непривычки я много мучился, удерживаясь от рвоты. Вонь происходит от гнилого винограда, который держат в погребах; а погреба у всякого дома на улицу, и окна отворены» [1, с. 523]. А. Ф. Строев отмечает, что «итальянцы не капусту на зиму заготовляют, а вино делают, но описывается чужой и невыносимый запах с помощью привычных русских реалий» [19, с. 88]. Это сравнение помогает Фонвизину выразить верный спектр испытываемых эмоций, которые возникают при попадание в непривычное пространство. Однако, для него оно не представляется враждебным, как это происходит во Франции, Фонвизин не может представить себе смешения разных жизненных сфер сельского поведения и деревенского образа жизни, запахов сельской местности в городе, который представляется русскому литератору средоточием цивилизации. Стоит отметить, что как пишет современный российский исследователь В. Я. Берелович в статье «Европейское образовательное путешествие русских аристократов», Италия являлась одним из центральных направлений и пунктов притяжения европейской аристократии, которая стремилась через контакт с этой страной и её цивилизацией прикоснуться к цивилизации Античности и её наследию [14, с. 411]. Это во многом и обуславливает отторжение Д. И. Фонвизина от того упадка, который он видит в Италии середины 1780-х гг., переживающей собственный социально-политический кризис и превратившейся в аграрное «европейское захолустье», которое и обнаруживает Фонвизин. Это приводит к разочарованию и скорейшему желанию Фонвизина вернуться в Россию, о чём он и пишет в письме из Пизы от 11 ноября 1784 г.: «Ничего так не желаем, как поскорее все осмотреть и к вам возвратиться. Вояж нам надоел, а особливо мерзкие трактиры: везде сквозной ветер, стужа и нечистота несносная» [1, с. 527].
Это общее разочарование Фонвизина в Европе и осознание его патриотических чувств как русского дворянина является общей чертой обоих его путешествий. Даже в культурном центре Италии конца XVIII в. -Венеции, ещё сохранявшей черты городской цивилизации и культуры, Фонвизин в письме от 17 мая 1785 г. пишет: «Жары, соединяясь с престрашной вонью из каналов, так несносны, что мы здесь еще больше двух дней не пробудем» [1, с. 549]. Так, Денис Иванович, разочарованный путешествием в Италию и Францию, ищет средство выражения для своих негативных эмоций и отторжения, и находит его в описании скверных запахов, которые он слышит на протяжении обоих путешествий, а также ряда прочих факторов, таких как «нестерпимая жара» Венеции. Подобный символизм восприятие показывает представление Д. И. Фонвизина о Европе как о некотором чужеродном пространстве для русского дворянина-путешественника, истинным идеалом которого может быть только его Отечество.
Чем пахнут «Письма русского путешественника»?
Путешествие Н. М. Карамзина 1789 - 1791 гг. по Европе стало основой для литературного произведения «Письма русского путешественника», написанного по его мотивам русским историком и литератором, является объектом рассмотрения настоящей главы. Именно «Письма русского путешественника» как средоточие европейских запахов, уловленных обонянием молодого русского дворянина, представляют собой уникальный источник представления русского человека о Европе накануне больших политических, социальных и культурных потрясений.
Как пишет Ю. М. Лотман в работе «Сотворение Карамзина» о том, каким человеком Н. М. Карамзин отправился в западные страны: «.широкое знание текущей европейской литературы, та глубокая внутренняя культура, которая делала его понимающим собеседником мыслителей разных направлений и открывала перед ним двери учёных кабинетов, мастерские художников и рабочие комнаты писателей» [22, с. 10]. Так, мы можем видеть, что в путешествие отправляется уже образованные и начитанный молодой человек, который едет учиться и намерен увидеть и воспринять Европу. Однако, как отмечает А. Ф. Строев в отличие от писем Д. И. Фонвизина: «.герой «Писем русского путешественника» — это одновременно и сам Карамзин, и чувствительный
ироничный путешественник на манер Йорика из «Сентиментального путешествия по Франции и Италии» Лоренса Стерна» [19, с. 89]. Следует отметить, что литературная обработка писем, дневников и заметок, которую провёл Н. М. Карамзин как литератор приблизила их к классическим для него сентименталистским романам, однако общая достоверность произведения как отражающего личное восприятие Европы русским писателем-интеллектуалом осталась неизменной [13, с. 77-79].
Николай Михайлович стремится за пределы России, стремится увидеть новые для него города, земли и людей. Уже в русской Прибалтике, в Эстляндии, он отмечает, что люди «говорят более по-немецки, нежели по-русски» [2, с. 10], что свидетельствует о том, что Карамзин уже попадет в непривычную пространственную среду, где происходит его адаптация к европейскому социуму, культуре и мировоззрению [11, с. 56 -58]. Уже в Риге и Кёнигсберге Карамзин осознаёт себя находящемся в пространстве Европейского дискурса, во втором встречаясь с «славным» философом Иммануилом Кантом, «глубокомысленного, тонкого метафизика», с которым вёл беседу о европейской философии [2, с. 31-32]. Как пишет А. Ф. Строев о намерении Карамзина сформировать собственную дорожную карту и путеводитель: «.путешественник постоянно использует риторическое обращение к корреспондентам, условным «милым друзьям», подставляя читателей на собственное место: вы «увидите», «зажмете нос», «повеет на вас», «вы подошли» и т.д. Личное письмо превращается в путеводитель. Карамзин знает, что образованный путешественник должен тонко чувствовать и живо реагировать на все происходящее, воспринимать мир всеми органами чувств. Но при этом нельзя сказать, что чутье у него обострено: реальных запахов в «Письмах» немного» [19, с. 89].
Действительно, обоняние Н. М. Карамзина становится частью репрезентации его мыслей и чувств, а также элементом повествования лишь в столице Пруссии - Берлине. До этого запах почти не присутствует на страницах «Писем», А. Н. Балдин объясняет данный феномен адаптацией и позднейшей литературной обработкой сочинения Карамзина [11, с. 73-77], однако несмотря на это «подлинный запах - дурной» [19, с. 89] проявляется весьма ярко на страницах сочинения. Так, Карамзин пишет о Берлине: «Лишь только вышли мы на улицу, я должен был зажать себе нос от дурного запаха: здешние каналы наполнены всяческою нечистотою. Для чего бы их не чистить? Неужели нет у берлинцев обоняния? - Д* повёл меня через славную Липовую улицу, которая в самом деле прекрасна. В средине посажены аллеи для пеших, а по сторонам мостовая. Чище ли здесь живут, или испарения лип истребляют нечистоту в воздухе, - только в сей улице не чувствовал я неприятного запаха» [2, с. 58]. Как и Д. И. Фонвизин, коренной петербуржец, Карамзин попадает в непривычное для него пространство, европейская городская среда представляется ему чуждой несмотря на то, что мы можем назвать Николая Михайловича германофилом, что обусловлено его обширными познаниями и симпатией немецкой культуре, философии и литературе [13, с. 64-67]. И тем не мене Н. М. Карамзин, попав в непривычное для него среду, а именно проживая сначала в Синбирской губернии, а затем и в Москве, не сталкивался с такой городской инфраструктурой как каналы и не знаком с той атмосферой, которые они формируют.
Как пишет современный российский исследователь Н. Л. Зыховская в статье «Поэтика запаха в чужом пространстве» о впечатлениях Н. М. Карамзина от запахов Берлина: «.герой сознательно старается установить характер запаха чуждого пространства. Известное мнение о том, что свой запах человек никогда не замечает, могло бы быть переложено и на ситуацию среды обитания - именно человек со стороны («свежее обоняние») в состоянии определить, что запах дурен или хорош (во всяком случае, нов)» [23, с. 104]. Действительно, восприятие нового запаха скорее всего будет негативно для человека, так как дискомфорт, который вызывает «новое» в запахе и пространстве пересиливает прочие ощущения и становятся наиболее ярким эмоциональным срезом [24, с. 97-101].
Ещё одним ярчайшим примером на карте восприятия пространства запаха как чужеродного и
неприятного, чуждого лично Н. М. Карамзину, относящейся к немецкой части путешествия, является эпизод, увиденного в Франкфурте-на-Майне еврейского квартала, который описывается Карамзиным так: «Жидов считается здесь более 7000. Все они должны жить в одной улице, которая так не чиста, что нельзя идти по ней не зажав носу. Жалко смотреть на сих несчастных людей, столь униженных между человеками! Платье их состоит по большой части из засаленных лоскутков, сквозь которое видно нагое тело. По Воскресеньям, в тот час, когда начинается служба в Христианских церквах, запирают их улицу, и бедные Жиды как невольники сидят в своей клетке до окончания службы; и на ночь запирают их таким же образом. Сверх сего принуждения, есть ли случится в городе пожар, то они обязаны везти туда воду и тушить огонь. Между Франкфуртскими Жидами есть и богатые; но сии богатые живут так же нечисто, как бедные. Я познакомился с одним из них, умным, знающим человеком. Он пригласил меня к себе, и принял очень учтиво. Молодая жена его, родом Француженка, говорит хорошо и по-Французски, и по-Немецки. С удовольствием провел я у них около двух часов; но только в сии два часа чего не вытерпело мое обоняние!» [2, с. 160-161] Этот эпизод показывает верх отторжения Н. М. Карамзиным чужеродной традиции и мироустройства. Он наблюдает униженных и абсолютно чуждых ему людей, к которым он испытывает искренне сострадание как человек (одна из ключевых ценностей Просвещения - гуманизм), однако при всём этом не может принять их мировоззрение и уклада, выражая собственное неприятие через палитру запаха.
Восприятие запаха как «чужого» и вызывающего негативные эмоции, характерно и занимает почти всё пространство описания запахов в «Письмах русского путешественника», однако находит и свои исключения. Так, Карамзин поражается красоте «цветущих берегов Эльбы», «благоденствию, счастью и миру», где дружелюбные крестьяне готовы принять путешественника [2, с. 102-103]. Как пишет А. Ф. Строев: «Приятный запах подчёркивает хорошее настроение путешественника, которого веселит мысль, что он пьёт рейнвейн на берег у Рейна», - так, и вино представляется русскому литератору «очень хорошо, и равно приятного для вкуса и обоняния» [19, с. 90]. Во многом это обусловлено тем, что до этого Н. М. Карамзин пребывал почти полгода в пределах «земного рая» в сердце Европы - Швейцарии.
Как отмечает А. Н. Балдин: «Швейцария для русского паломника есть не просто возвышенная страна, ближе остальных подступавшая к небу. Это ещё и укрытие, чаша с высокими стенками, попасть в которую и выйти из которой можно только через особые ворота, образованные самой природой. На северо-востоке стенки чаши образуют горы Юры. Это пограничная альпийская гряда отделяет заветное помещение горной страны от Франции и Германии. Двигаясь вдоль северной «стены» Юры, следуя по оси Рейна Карамзин проникает в Швейцарию» [11, с. 121]. Действительно, Швейцария для русских интеллектуалов представлялась идеалом природы, как понимало её Просвещение. Эта страна была центром свободы человека, который благодаря именно свободе, а также скромности и умеренности становился богатым и счастливым, что и замечает Николай Михайлович, видя, как живут швейцарцы и транслируя это в описании прекрасной «чистой» природы, полной ароматов и благоухания» [2, с. 220-221]. Карамзин отмечает швейцарский патриотизм, говоря «.швейцарцы так страстно любят своё отечество, что считают за великое несчастие покидать его» [2, с. 213-214]. Государственные институты Швейцарии, а именно система кантонов, также крайне позитивно оцениваются Карамзиным как эффективная и работающая структура независимой власти, которая сформировалась в результате многовековой истории Швейцарии [2, с. 222-223].
Также именно в Швейцарии живёт кумир и друг Н. М. Карамзина - швейцарский философ просвещения и проповедник И. К. Лафатер, с которым Николай Михайлович состоял в долгой переписке ещё с середины 1780-х гг. и чьи труды переводил на русский язык [13, с. 72-73]. Так, для Николая Михайловича, как и для многих других русских путешественников Швейцария представляется благоухающим раем в сердце Европы, однако
впереди ещё целый мир запахов - Париж и Лондон, столицы величайших европейских держав.
Как уже отмечалось ранее изначально Франция представилась Н. М. Карамзину страной прекрасной природы, «вкусного вина» и добрых крестьян, которые встретили его в восточных провинциях. Так, при осмотре в Лионе госпиталя рассказчик прославляет «святые добродетели», милосердие и сострадание, а посему в его восприятии царит «везде удивительная чистота, везде свежий воздух» [2, с. 368].
Однако, уже описание Парижа построено на традиционных для путешественников XVIII века приёмах контрастного описания и противопоставления. Николай Михайлович Карамзин описывает свои впечатления от Парижа языком противопоставления, видя в «великолепия и волшебства» городе великую историю и культуру, красивейшие сады и бульвары, романтику и одновременно с этим грязь. Смрад и нечистоты: «...увидите тесные улицы, оскорбительное смешение богатства с нищетою; подле блестящей лавки ювелира кучу гнилых яблок и сельдей; везде грязь и даже кровь, текущую ручьями из мясных рядов — зажмете нос и закроете глаза. Картина пышного города затмится в ваших мыслях, и вам покажется, что из всех городов на свете через подземные трубы сливается в Париж нечистота и гадость. Ступите еще шаг, и вдруг повеет на вас благоухание счастливой Аравии или, по крайней мере, цветущих лугов Прованских: значит, что вы подошли к одной из тех лавок, в которых продаются духи и помада и которых здесь множество. Одним словом, что ни шаг, то новая атмосфера, то новые предметы роскоши, то самой отвратительной нечистоты — так, что вы должны будете назвать Париж самым великолепным и самым гадким, самым благовонным и самым вонючим городом» [3, с. 37]. Отношение Н. М. Карамзина к Парижу показывает всю контрастность его отношения к Франции, в которой он оказался в начале Великой Французской революции, в марте 1790 г., уже после штурма Бастилии и созыва парламента, на заседания которого Николай Михайлович посещал, однако не был впечатлен от их процесса и результатов, хотя и отмечал, что это совершенно уникальная практика [3, с. 42-47]. Эта двойственность отношения к Франции и восприятия Франции проявляется именно в Париже, с одной стороны революционной столицы, где монарх был ограничен в правах и где «бунтующая масса» взяла власть, а с другой стороны он являлся столицей Просвещения и французского искусства, культуры и истории [11, с. 178-183]. Этот контраст между революционным Парижем, который Николай Михайлович и высмеивает, и одновременно с тем боится его, и Парижем аристократии - «дам, с которых сыпется пудра» и кавалеров, прогуливающихся на бульварах и посещающих театры [3, с. 39]. Следует отметить, что естественные парижские запахи Карамзин описывает как преувеличенно дурные, а искусственные как чрезмерно приятные, при этом делая примечание: «Потому, что нигде не продают столько ароматических духов, как в Париже» [3, с. 37]. Так, Карамзин фактически пытается усилить у читателя восприятие запаха Парижа, последовательно используя термины, связанные восприятием и трансформацией образов: «увидите», «переменить... мнения», «картина... затмится в ваших мыслях», «вам покажется» и так далее. Так, для самого Карамзина и его читателей реальность фактически исчезает и превращается в усиленный переживаниями сентиментального путешественника, и подкреплённый историческими аллюзиями - интеллектуальный конструкт восприятия.
Как пишет А. Ф. Строев: «Карамзин подробно описывает грязь, делающую улицы опасными не только для костюма, но и для жизни путешественника, который принужден покидать тротуар, рискуя попасть под колеса фиакра — так погиб в Париже Турнфор, объездивший целый свет» [19, с. 91]. Тема смерти, которая возникает в этом отрывке перекликается с событиями Французской революции, революционным террором, который в 1790 г. ещё не был известен русскому литератору-путешественнику, но о нём уже имеет представление Карамзин-писатель [11, с. 91]. Канализация Парижа, которая ко второй половине уже второе столетие работала в городе тем не менее предстаёт филиалом ада на земле и местом концентрации сил зла, о которой Николай Михайлович пишет: «Из всех городов на свете через подземные трубы сливается в Париж нечистота и гадость» [3, с. 39].
Безусловно, в рамках столь негативного и обострённого восприятия нечистоты Парижа легли и события Французской революции, о которых Карамзин пишет так: «.Париж ныне не то, что он был. Грозная туча носится над его башнями, и помрачает блеск сего, некогда пышного города. Златая роскошь, которая прежде царствовала в нем как в своей любезной столице — златая роскошь, опустив черное покрывало на горестное лицо свое, поднялась на воздух и скрылась за облаками; остался один бледный луч ея сияния, который едва сверкает на горизонте, подобно умирающей заре вечера. Ужасы Революции выгнали из Парижа самых богатейших жителей; знатнейшее дворянство удалилось в чужия земли; а те, которые здесь остались, живут по большой части в тесном круге своих друзей и родственников» [3, с. 44]. Так, Карамзин отмечает, что Париж потерял «свой высший свет», что усилило его контрастность негативного восприятия, а также вновь делается отсылка на грядущие ужасы революционного террора.
Ещё одной важной темой обонятельного восприятия, которая поднимается Н. М. Карамзиным, как отмечает А. Ф. Строев являются «цветы, природный аромат которых слаб или вовсе пропал, ибо напрямую зависит от присутствия женщины» [19, с. 92]. В Лионе русский литератор «увидел фиалку и сорвал ее; но мне показалось, что она не так хорошо пахнет, как наши фиалки — быть может оттого, что я не мог отдать сего цветочка любезнейшей из женщин и вернейшему из друзей моих» [3, с. 20-21]. Этот цветок ассоциируется у Н. М. Карамзина с тоской о России и символика «русского, родного запаха» усиливает восприятие Карамзина, заставляя провести параллель между истинными и ложными чувствами, которые подсказывают ему то, что запах русский, куда приятнее французского. В Париже путешественник осматривает дом актрисы Дервье, где дивится на «ложе удовольствий», осыпанное неувядаемыми, искусственными розами без терний и аромата, что подчёркивает неестественность и искусственность всего парижского аристократического пространства, которое глубоко противно и чуждо Карамзину [11 с. 184-185]. Однако, литератор замечает, что запах в спальню все равно доносится: «Из сей комнаты дверь в Гесперидский сад, где все тропинки опушены цветами; где все дерева осеняя благоухают» [3, с. 102].
Конструируя образ Парижа как волшебного храма чувств, Карамзин не раз обращается к сравнениям с античной мифологией, уподобляю Францию Древней Греции [11, с. 182-183]. Яркой сценой из «Писем», посвященной сравнению женщины с розой, является сцена диалога в театре, разговор о запахах превращается в язык любви и соперничества, который затягивает юного Николая Карамзина: «. «Кавалер Св. Людовика. Я только теперь приметил, что у вас на груди розы: вы их любите?» Кавалер увидел, но не почувствовал, хотя тотчас упомянул любовь. «Незнакомка. Как не любить? Они служат эмблемою нашего пола». Дама сама уподобляет себя цветку. «"От них совсем нет запаха", — сказал он, раздувая и сжимая свои ноздри». Соперник признается в своем бессилии, и путешественник тотчас занимает его место, доказав силу своего влечения. «Я. Извините — я далее, а чувствую. Незнакомка. Вы далее? да что ж вам мешает быть поближе, если розы [т.е. женщины] для вас приятны? Здесь есть место...» [3, с. 121]. Этот поэтический диалог плавно перетекает в ностальгические чувства Карамзина, его проявления любви к России, которую он описывает как идиллическую страну вечной весны, а её запахи трансформирует в ароматы девственной природы: «Березовые рощи зеленеют, за ними и дремучие леса, при громком гимне веселых птичек, одеваются листьями, и зефир всюду разносит благоухание ароматной черемухи» [3, с. 287]. Это смешение любви и ностальгии по Родине, выражаемой в виде описания природы и её ароматов, подчёркивает контрастность восприятия негативных и позитивных эмоций, выражаемых в запахах «скверной нечистоты» и благоухания природы.
Запах же Англии, в которую русский путешественник стремится попасть как в центр философии и порядка, работающих институтов и стабильного экономического, политического и социального положения государства [13, с. 86-87], ярко описывается Н. М. Карамзиным: «Англия есть кирпичное царство: и в городе, и
в деревнях все домы из кирпичей, покрыты черепицею, и некрашеные. Везде видите дым земляных угольев; везде чувствуете их запах, который для меня весьма неприятен; улицы широко и отменно чисты; везде тротуары, или камнем выстланы дорожки для пеших» [3, с. 231]. Мы можем видеть, что Карамзин подчёркивает английскую индустриальность, однако в этом контексте появляется негативная характеристика нейтрального запаха запах углей, которая может восприниматься и как позитивный, и как привычно -нейтральный, но для автора он представляется скорее неприятным [23, с. 105]. Как пишет Н. М. Зыховская: «В этом можно усматривать ещё одну яркую черту развития ольфактория в травелогах - авторы, стремясь передать свои впечатления от посещения чужих стран и городов, прибегают к личным маркерам; тем самым «устойчивый набор» издающих запах предметов как части художественного произведения) расширяется» [23, с. 105]. Таким набор у Н. М. Карамзина мы можем видеть, заложенные традицией Просвещения идеал запахов природы и скверные запахи, подчёркивающие неприятие и чужеродность.
В Лондоне Карамзин вспоминает с грустью парижские ароматы, которыми наполнен город напополам с зловонием, но «зефир Парижа» пересиливает и выступает в интеллектуальном пространстве как символ цивилизации: «В ту же минуту явился Английский парихмахер, толстый флегматик, который изрезал мне щеки тупою бритвою, намазал голову салом и напудрил мукою... я уже не в Париже, где кисть искусного Ролета подобно зефиру навевала на мою голову белейший ароматный иней. На мои жалобы: ты меня режешь, помада твоя пахнет салом, из пудры твоей хорошо только печь сухари, Англичанин отвечал с сердцем i dont understand you, я вас не разумею!» [3, с. 241] Эта дикость и неэстетичность Лондона в сравнении с Парижем, где даже в банях, называемых русскими, посетителя натирают ароматическими эссенциями, противопоставляется и приводит к сравнению в пользу Парижа. Как отмечает сам Карамзин: «Хотя Лондон не имеет столько примечания достойных вещей, как Париж, однако ж есть что видеть <...> Англия, богатая философами и разного рода авторами, но бедная художниками.» [3, с. 266]. Тем самым автор подчёркивает в очередной раз бедность Англии в искусствах, которые на фоне контрастного Парижа с его Версалем и картинными галереями кажутся русскому путешественнику невыдающимися. Это свидетельствует о том, что Карамзину важна духовная сторона, которую он не чувствует в Англии так ярко как во Франции, для него Британия это «индустриальный смог», Лондонский Тауэр, Парламент, прекрасные английские женщины и еда, но в Лондоне Карамзин не находит того, что бы могло его заставить задержаться на долгие месяцы [23, с. 107]. Так, русскому путешественнику пора возвращаться в Россию после прохождения всего своего маршрута на карте запахов Европы, увидев мир Николай Михайлович Карамзин, русский дворянин возвращается на Родину совершенно новым человеком, полным впечатлений, идей и эмоций, конвертировавшийся в литературное произведение - «Письма русского путешественника».
Итак, Н. М. Карамзин в «Письмах русского путешественника» формирует максимально контрастное представление о запахе как о системе личного интеллектуального и эмоционального восприятия. С помощью системы сравнений и характеристик двух основных типологий запаха - естественного запаха природы, продиктованного традицией философии Просвещения и олицетворяющего позитивный эмоции человека, и различные варианты описания и сравнения смрадного запаха, который олицетворяет негативное критическое восприятие пространства, социума или культуры. Мы можем выделить весьма определённые обонятельные топосы, которыми Карамзин пользуется в собственной системе описания. Так, крупные столичные города представляются в большинстве своём источающими вонь, то безусловно подчёркивает отторжение Карамзиным чужеродного пространства, среди таких городов Берлин и Лондон. Париж же представляются молодому дворянину-путешественнику городом контрастов, где искусство, культура и история сливаются настоящим «смрадом», «льющимися реками крови и гнили» и средневековой нечистотой. Подобный образ во многом
продиктован позднейшими событиями Французской революции, приведшей к падению французской монархии и революционному террору, что безусловно пугает Николая Карамзина и заставляет разбавить «столицу великолепия и волшебства» смрадом и зловонием. Абсолютным же идеалом устройства общества, культуры, быта и нравов представляется русскому путешественнику Швейцария, что в целом является типичным для многих философов и путешественников XVIII в., ведь небольшая «горная страна кантонов» была независима, свободна и религиозна, а как следствие богата и скромна, что и было основными ценностями Просвещения. Так, на страницах «Писем» глазами Николая Карамзина мы можем видеть настоящий мир запахов Европы, которые служат не просто средствами художественной выразительности, а выступают элементом повествования и неотъемлемой частью эмоционального восприятия.
Заключение.
Подводя итоги работы, следует отметить, что настоящее исследование ставило своей задачей проанализировать и описать систему обоняния и запаха в сочинениях русских дворян-путешественников Д. И. Фонвизина и Н. М. Карамзина как средство интеллектуального и психофизиологического восприятия. В ходе раскрытия поставленной проблемы удалось определить систему восприятия запахов и интеллектуальных мотивов, совпадающих в качестве топосов как в письмах Д. И. Фонвизина, так и в сочинении Н. М. Карамзина. В этой системе координат обонятельного восприятия мы можем выделить две основные категории:
Положительное восприятие запахов, выражающего прежде всего в естественных ароматах природы, которые могут принимать как вид ностальгических воспоминаний о пейзажах Родины, так и наслаждение природой Швейцарии. Данный интеллектуальный конструкт восприятии был обусловлен философией Просвещения, в частности, сочинениями Ж.-К. Руссо и Д. Дидро. Данная интеллектуальная конструкция была воспринята как Д. И Фонвизиным, так Н. М. Карамзиным, принимая формы естественного регулярного пространства, ассоциирующегося у русских литераторов с природой и комфортом пребывания в подобной среде, располагающей человека для наслаждения ей;
Негативное восприятие запахов, прежде всего конвертировалось в представление о различных запахах нечистоты, отражающей неприятие окружающего пространства, культуры, социума и мировоззрения. Данный конструкт олицетворял «чужое» для русских путешественников, те образы, вещи и интеллектуальные конструкции, которые они не могли принять и воспринимали как дискомфортное и совершенно инородные.
Д. И. Фонвизин в соответствии с приведённой выше системой обонятельного восприятия склонен причислять всё увиденное им к второй категории, щедро приводя по отношению к таким городам как Лион, Париж, Флоренция, Венеция и ряду других городов, такие эпитеты как «зловонный», «смердящий», «смрадный», «вонючий» и т. д. Фонвизин явно воспринимает европейское пространство и социум как чужеродные, вызывающие лишь негативные эмоции, а то прекрасное, созданное европейской цивилизацией, с его точки зрения «не перевешивает худого». Безусловно, на подобную позицию повлияло социальное положение Фонвизина, имевшего ранг дипломата и статус родовитого русского дворянин, что культивировало в нём набиравший популярность в то время милитаризованный дворянский патриотизм, заставлявший его столь негативно высказываться о европейски странах и народах, при этом подчёркивая любовь к собственной стране.
Н. М. Карамзин же в своих «Письмах русского путешественника» формирует намного более контрастную картину, сочетающую в себе восхищение европейским искусством, историей и культурой, и одновременно вонь берлинских каналов, «ужасающее зловоние жидов» Франкфурта, смрад и реки нечистот на улицах Парижа, во многом обусловленные отторжением уже Карамзина-писателя перед Французской революцией, «вонь угольного дыма» в Дувре и Лондоне. Это контрастность запаха обусловлена восприятием Николаем Карамзиным ряда непривычных для него вещей, таких как берлинские каналы с застоявшейся водой и
парижская канализация, с позиций усиленной личной сентиментальной чувствительности, гипертрофирующей впечатления и увеличивающей их контрастность. Для Карамзина не чужда и ностальгия по Родине, которая связывается им с «природным раем вечной весны» и «благоухающими березами», воспринимаемыми им как приятное и родное пространство. Однако, и в Европе есть схожее место для Карамзина, которое оценивается им не иначе, как «благоухающий природный рай» — это Швейцария, представляющаяся так во многом за счёт одобрения им быта и образа жизни швейцарцев, царящей среди них атмосфере религиозности и свободы, открывшей им путь к богатству и процветанию, тем самым заслужив восхищение Николая Михайловича и многих других европейских путешественников.
Таким образом, мы можем наблюдать на примере рассмотренной системы восприятия запахов «чужой земли», сформировавшуюся у человека второй половины XVIII в. интеллектуально-психологическую структуру оценивания и мировоззрения, где обоняние является не частью общей картины мира, а важнейшим индикатором чувств, эмоций и представлений человека об окружающем мире, формирующем и репрезентующем представление о нём.
Список используемой литературы.
1. Фонвизин Д. И. Собрание сочинений в двух томах. М.; Л.: Гос. Изд-во Художественной Литературы,
1959.
2. Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Часть 1. М.: Т8 Издательские технологии/RUGRAM, 2020.
3. Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Часть 2. М.: Т8 Издательские технологии/RUGRAM, 2020.
4. Каменский А. Б. От Петра I до Павла I. Реформы в России XVIII в. М.: Наука, 2019.
5. Вульпиус Р. Вестернизация России и формирование российской цивилизаторской миссии в XVIII веке. // Imperium inter pares. Роль трансферов в истории Российской империи (1700-1917). М.: Новое литературное обозрение, 2010.
6. Берелович В. Я., Ржеуцкий В. С., Федюкин И. И. Европейское дворянство и эволюция идеала воспитания. // Идеал воспитания дворянства в Европе: XVII-XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2018.
7. Фрейхоф. В. Фрейхоф Виллем. Космополитизм. // Мир Просвещения. Исторический словарь. М.: Памятники исторической мысли, 2003.
8. Майга А. А. Литературный травелог: специфика жанра // Филология и культура. PHILOLOGY AND CULTURE. 2014. №3 (37). С. 254-259.
9. Пушкарев Л. Н. Классификация русских письменных источников по отечественной истории. М.: Наука, 1975.
10. Люстров М. Ю. Фонвизин. М.: Молодая гвардия, 2013.
11. Балдин А. Н. Новый буквоскоп, или Запредельное странствие Николая Карамзина. М.: Бослен,
2016.
12. Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). М.: Издательство АСТ, 2020.
13. Свердлов М. Б. История России в трудах Н. М. Карамзина. СПб.: Нестор-История, 2018.
14. Берелович В. Я. Европейские образовательные путешествия русских аристократов// Идеал воспитания дворянства в Европе: XVII-XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2018.
15. Классен К., Хоувз Д., Синнотт Э. Значение и власть запаха // Ароматы и запахи в культуре. Книга 2. М.: Новое литературное обозрение, 2010.
16. Мюшембле Р. Цивилизация запахов. XVI - начало XIX века. М.: Новое литературное обозрение,
2020.
17. Зиммель Г. Из «экскурса о социологии чувств»// Ароматы и запахи в культуре. Книга 2. М.: Новое литературное обозрение, 2010.
18. Кабакова Г. И. Запахи в русской традиционной культуре запаха // Ароматы и запахи в культуре. Книга 1. М.: Новое литературное обозрение, 2010.
19. Строев А. Ф. Чем пахнет чужая земля // Ароматы и запахи в культуре. Книга 2. М.: Новое литературное обозрение, 2010.
20. Семёнова О. Ю. Париж. История великого города. М.: Вече, 2017.
21. Руссо Ж.-Ж. Исповедь / / Руссо Ж.-Ж. Избр. соч. / Пер. М.Н. Розанова. Т. 3. М.: ГИХЛ, 1961.
22. Лотман Ю. М. Сотворение Карамзина. М.: Книга, 1987.
23. Зыховская Н. Л. Поэтика запаха в чужом пространстве // Вестник Пермского университета. 2012. №2(18). С. 103-107.
24. Шаал Б., Руби К., Марлье Л., Суссиньян Р., Контар Ф., Трембле Р. Э. Изменчивость и универсалии в воспринимаемом пространстве запахов. Межкультурные подходы к исследованию обонятельного гедонизма // Ароматы и запахи в культуре. Книга 1. М.: Новое литературное обозрение, 2010.
