CC BY
189
54
56
59
Йейтс Ф.А. Розенкрейцерское просвещение. М., 1999. Наиболее показательной в этом ряду стала судьба потомка французских гугенотов и будущего Великого мастера лондонской ложи Джона Теофила Дезагюлье. Протестантом-пресвитерианцем был и второй главный участник событий масонского Возрождения шотландец Джеймс Андерсон. Развивая эту мысль, следует отметить отсутствие в процессе создания масонского движения в Англии пресловутого «еврейского фактора». После очередного изгнания еврейская община получила возможность вернуться в страну только при Кромвеле, который был заинтересован в ее финансовой поддержке. В конце XVII столетия в Лондоне насчитывалось всего 60-70 еврейских семей (см.: Уоллер М. Лондон. 1700 год. Смоленск, 2003. С. 314). The New Book of Constitutions... P. 97-139. Ibid. P. 110.
К. Рен был придворным архитектором короля Карла II. Не прекращалась и его научная карьера. С 1680 по 1682 г. Кристофер Рен был президентом Королевского Общества
The Constitutions. P. 132-134. См.: CalvertA.F. Op. cit. P. 50.
УДК 9(433.611) «1790»+929 Карамзин
60 См.: HamillJ. Op. cit. P. 40-41. Вполне допустимо предположение о невольной ошибке оксфордского ученого. Вероятнее всего, он имел в виду лишь вступление К. Рена в ложу Святого Павла.
61 См.: Calvert A.F. Op. cit. P. 52.
62 См.: Робинсон Д. Указ. соч. С. 253.
63 См.: Weisberger R.W. Op. cit. P. 47-49. Все они представляли самые разные научные направления: физику, математику, астрономию. Многие из них, например сэр Паркер, были знакомыми Д. Дезагюлье.
64 По мнению А. Кэлверта, большинство лондонских спекулятивных лож отказалось от сотрудничества с новой Великой ложей. Этим историк объясняет ее весьма скромный начальный списочный состав (см.: Calvert A.F. Op. cit. P. 4).
65 См.: Calvert A.F. Op.cit. P. 6-7.
66 См.: Hamill J. Op. cit. P. 45. В последующие годы «главные» лондонские ложи неоднократно переименовывались и к середине XVIII столетия окончательно растворились в массе новых масонских структур.
67 См.: Weisberger R.W. Op. cit. P. 169.
68 Ibid. P. 170-171.
69 Naudon P. Op. cit. P. 236.
О ТОМ, ЧТО УВИДЕЛ В ПАРИЖЕ ЛЕТОМ 1790 ГОДА «РУССКИЙ ПУТЕШЕСТВЕННИК» КАРАМЗИНА
Н.С. Креленко
Саратовский государственный университет, кафедра истории нового, новейшего времени и международных отношений E-mail: [email protected]
55
57
58
Статья основана на знаменитых «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзина, повествующих о путешествии писателя в Западную Европу в 1789 -1790 гг., в период Великой французской революции. «Письма» были опубликованы на рубеже XVIII-XIX вв. В качестве объекта исследования избрана проблема трансформации эстетических критериев от просветительских к романтическим. Особое внимание уделено анализу взглядов Карамзина на повседневную жизнь, памятники культуры, исторические достопримечательности и легенды. Факты, собранные и проанализированные автором, позволяют сделать заключение о характере изменений в менталитете общества. Новый романтический взгляд концентрировался на личных впечатлениях писателя. Главная цель работы заключается в том, чтобы показать интеллектуальные и эстетические новшества, представленные в «Письмах русского путешественника» Карамзина.
What Karamzin'n «Russian traveller» Had Seen in Paris in Summer 1790
N.S. Krelenko
The article is based on the famous Karamzin's «Letters of the Russian traveller», that describes the voyage of the writer in the West Europe in 1789-1790 in the period of Great revolution in France. Karamzin
published his «Letters of the Russian traveller» completely on the verge of the XVIII-th and XIX-th Centuries. For close investigation were chosen the problem the transformation of the system of the aesthetic criterions from Enlightenment to Pomanticism. The special attention is given to analysis of Karamzin's views on the mode of life, cultural monuments, historical sights and legends. Facts collected and analyzed by the author permit to make attention the conclusion about the character of the change. New romantic look concentrated the attention on personality impressions by the writer. The chief aim of this study is to examine the intellectual and aesthetic innovation, which were expressed in Karamzin's «Letters of the Russian traveller».
Образ «другого» (народа, среды его обитания, его культуры) формируется из самых разных впечатлений, образующих напластования многочисленных свидетельств. Возникает своеобразная карта «мест памяти», закрепленная в общественном сознании. С Парижем времен Великой французской революции в нашем представлении связан пафос разрушения и ниспровержения. Действительно, были яростные людские толпы на улицах, были штурмы Бастилии, Ратуши, дворца Тюильри (последний штурмовали неоднократно и в разных качествах).
© HC Креленко, 2005
Это были страшные, но краткие эпизоды в жизни города, жившего преимущественно в ином ритме и другими заботами. С этой точки зрения интересны мнения современников, наблюдавших жизнь Парижа революционной эпохи.
В 1789-1790 гг. Н.М. Карамзин совершил длительный вояж по ряду стран Европы (Германии, Швейцарии, Франции, Англии). Результатом этой поездки стали «Письма русского путешественника», основанные на личных впечатлениях, многочисленных литературных свидетельствах самого разнообразного характера, которые были изучены автором. Нет сведений о том, что Карамзин вел в период путешествия дневники, известно, что его частные письма резко отличаются по стилю и содержанию от «Писем» литературных. К настоящему времени считается доказанным, что «Письма русского путешественника» следует рассматривать как произведение художественной литературы1, написанное в эпистолярном жанре очень популярном в XVIII веке.
Попытаемся проанализировать не только то, что стояло за теми или иными описаниями и характеристиками, данными в «Письмах», но и то, что, собственно, стремился донести автор до читателя, наполнив свое произведение определенным содержанием.
Следует учитывать, что период, прошедший от того времени, когда состоялось путешествие и было задумано его описание, до окончательной реализации задуманного, охватывает более десяти лет. Двадцатичетырехлетний Карамзин отправился странствовать весной 1789 г., находился в Париже весной 1790 г. (а возможно еще в конце лета 1789 г.2), а вернулся в Россию летом (осенью?) 1790 г. Он начал публикацию «Писем» в 1791 г., отрывки о парижских впечатлениях появились в альманахе «Аглая» в 1794-1795 гг., а полностью та часть сочинения, в которой описывается Париж, была включена в отдельное издание «Писем русского путешественника», вышедшее в 1797-1801 годах.
За это время политическая ситуация в землях, где побывал Карамзин, решительно изменилась, изменилась ситуация в России, изменился и он сам. Именно на рубеже столетий произошли подвижки в «духе времени», одна историко-культурная парадигма уступала место другой. Романтизм3 вытеснил Просвещение, те тенденции в духовной жизни, которые проявлялись, «проклевывались» в последние десятилетия XVIII в., стали в начале XIX в. доминирующими.
Смысл, роль, значение «Писем русского путешественника» Н.М. Карамзина по-разному оцениваются исследователями. Распространенным является восприятие «Писем» в качестве «беллетризованного Бедекера», в котором, согласно оценке Ф. И. Буслаева, высказанной в третьей четверти XIX в., «отразилась вся европейская цивилизация»4. Это «своего рода «окно», прорубленное Карамзиным для русского читателя в
культурно-историческую жизнь западноевропейских стран»5.
«Письма» Н. Карамзина дают богатейшую возможность реконструировать настроения автора в период европейского вояжа, выявить его политические и философские, в том числе эстетические, симпатии6. Согласно Ю.М. Лотману и Б.А. Успенскому, для автора «Писем» важно было показать общность путей Европы и России («Россия есть Европа для Карамзина»7), подчеркнуть, что России предстоит пройти долгий путь приобщения к цивилизованности, главной ценностью которой должна стать идея свободы. Так, по мнению этих авторов, для Карамзина «сегодняшний день Европы представлялся завтрашним днем России», - это во-первых, а во-вторых, он «понял, что цивилизация современной Европы в ее высших достижениях, материальных и культурных, создалась не за один день, появилась не внезапно, не по мановению просвещенного властителя, а в результате длительной борьбы за свободу, как необходимое условие цивилизованного существо-вания»8. Последнее утверждение можно принять, но можно и оспаривать.
Менее категорично, но практически неоспоримо представляется такое понимание: «Карамзин отправился в путешествие, чтобы заглянуть в лицо европейской культуры. Его интересовали не знаменитости. Он не был туристом, спешащим увидеть неизвестное. Ему надо было увидеть хорошо известное, проверить впечатление от книг личным знакомством»9. Думается, это замечание чрезвычайно важно. Главное в «Письмах» - передача личного, непосредственного знакомства с европейской культурой периода перехода от одной историко-культурной парадигмы к другой.
Ведь в «Письмах» практически «каждая описанная встреча, каждая деталь или предмет рефлексирует образ повествующего «я» или даже растворяется в его сознании»10. Представляется, что такое толкование справедливо, если учитывать время издания работы, время утверждения романтического начала в общественном менталитете европейского общества (и русской его части в том числе). Для романтиков гораздо важнее была не передача объективного мира, но способность выразить свое субъективное впечатление от видимых образов, их постоянно меняющихся сочетаний. Такой подход, свойственный романтическому мировосприятию, значительно позднее выразил в одной короткой фразе французский живописец-романтик Э. Делакруа: «Я пишу не саблю, а ее блеск». Ту же задачу, но другими средствами решали романтики-литераторы.
Учитывая особенности появления «Писем», необходимо принимать во внимание, что «Русский путешественник» и Н.М. Карамзин не одно и то же. Автор наделил своего героя чертами портретного сходства, не более того, повествователь раскрывается «в целом ряде масок самоизображающихся дворян... дилетанта, образованного
светского человека, русского путешественника, литератора». Обращаясь к анализу парижского раздела «Писем», будем рассматривать только то, что написано в них, исходить из оценок, пристрастий и настроений, которые счел необходимым наделить своего героя автор. Другими словами, в центре повествования впечатления, полученные в Париже весной 1790 г. «Русским путешественником», созданным Н.М. Карамзиным.
Письма его из Парижа насыщены наблюдениями, рассуждениями и соображениями о разных сторонах описываемого явления. Феномен пересечения, «перекрестка» нескольких национальных культурных традиций и культурно-исторических эпох. Совершенно справедливо замечание: «Карамзин творил в эпоху предромантизма»11. Однако влияние предромантизма ощутимо не только в отходе от классицистских пристрастий в литературе, в частности в усилении личностного фактора, но и в новом, несвойственном эпохе Просвещения отношении к истории. Для просветителей в прошлом достойна уважения только античность, воспринимаемая как общее «позавчера» для всех народов Европы, предроманизм проявляет интерес к старине вообще, особенно к ее средневековому «вчера» в разных национальных вариантах.
Историческая тематика, как французская, так и русская, постоянно всплывает на страницах «Писем» при осмотре достопримечательностей, в ученых и светских беседах, в размышлениях повествователя об увиденном и услышанном. Памятники прошлого вызывают у него прежде всего чувство почтительного интереса.
Русский путешественник Карамзина (будем так именовать его вслед за автором), если исходить из его рассуждений, круга интересов, тех действий и разговоров, которые характеризуют его в тексте, представляет собой интереснейший образец пересечения и наслоения разных культурных тенденций (временных и пространственных) во взглядах одного человека. Знакомя читателя со «своим Парижем», он прежде всего обращается к описанию нравов в том значении, которое придавал этому слову Вольтер в своем историческом сочинении «Опыт о нравах». Карамзин включил автореферат (аннотацию) «Писем русского путешественника» в обзор русской литературы, подготовленный им для журнала «Северный зритель», издававшегося в Гамбурге. Там отмечаются основные темы, его занимавшие: «достопримечательности городов, оттенки, отличающие манеру жизни их обитателей, памятники, напоминающие ему какие-либо исторические события, какие-либо славные происшествия, следы великих людей, уже усопших, приятные ландшафты.»12
Париж, бывший в начале 90-х гг. XVIII в. главной ареной, можно сказать, источником революционной активности, являлся в то же время городом, обладавшим прочными традициями определенного жизненного ритма и уклада, средоточием историко-культурной памяти нации и
одновременно - одним из крупнейших и наиболее «продвинутых» в направлении модернизирующего развития городов. Именно эти проявления городской жизни более всего представлены на страницах «Писем».
Оставим в стороне революционность политическую, потому что «русский путешественник» посетил Париж 1790 года, не познакомившись ни с одним из ведущих деятелей политической жизни13, и сосредоточимся на том, что формировало исторический облик города как определенной общности, цельного организма. Ведь это было время «смены вех», время, когда система ценностей и идеалов, свойственных Просвещению, вытеснялась другой идейной матрицей, обозначаемой весьма условным наименованием - романтизм. Спустя годы после путешествия четче высветилось то, что связано не с событиями, а с нравами, особенностями быта, народными обычаями, традициями, личным знакомством с памятниками искусства.
Свое настроение при въезде в Париж в конце марта 1790 г. путешественник передал такими словами: «вот город, который в течение многих веков был образцом всей Европы, источником вкуса, мод. о котором так много читал я в романах, так много слыхал от путешественников, так много мечтал и думал!.»14
К весне 1790 г. столица и вся страна уже пережили первый всплеск революционной бури. В период наступившего затишья происходило интенсивное преобразование всех сторон общественных и частных отношений, но будничная жизнь текла по привычному руслу, принимая (или отторгая), приспосабливая реформационные новшества и приспосабливаясь к ним.
Однако в тексте сохранена свежесть восприятия, изложение строится так, будто это зарисовки бытовых сцен, диалогов, сиюминутных размышлений, и Русский путешественник ничего не ведает о последующем развитии событий и судьбах описанных или упомянутых им людей. Так, о знаменитом астрономе Байи (у Карамзина он назван Бальи), ставшем одним из лидеров жирондистов и казненном осенью 1793 г., сказано только: «Жаль, что он вдался в революцию и мирную тишину кабинета ученого променял, может быть, на эшафот»15. Он, автор, знает, что произойдет с Байи тремя годами позднее, но его герой, Путешественник, этого знать не может, он может только размышлять и предполагать. Хотя «предвидение», очевидно, основано на историческом опыте автора, под которым следует понимать не просто знание фактов, но определенный подход к восприятию событий, подход, продиктованный романтическим мировоззрением.
Внимание Путешественника сосредоточено на ритмах жизни города: облике улиц, поведению людей в театрах, кофейнях, общественных садах, их манере общаться между собой, развлекаться, добывать средства существования и т.д. Материал
«Писем» дает возможность выстроить картину жизни города в течение суток. Другая сфера его интересов - это изучение исторических и культурных достопримечательностей города, прочно ставшего к тому времени флагманом культурной жизни западной цивилизации. Путешественник подчеркнул, что его больше занимало знакомство с городом, чем с людьми.
Двойственность восприятия: соседство красивого и безобразного в облике городского ландшафта и чередование картин современности и исторических сюжетов. Описание улиц, стремление показать ритм уличной жизни, заглянуть в их историю является своего рода обрамлением почти каждого описания или эпизода, составляющих «Письма». Впечатление, производимое улицами французской столицы, двойственно - грязные улицы и убогие дома Сен Антуанского предместья и красивые дворцы-отели на набережной Сены. Сопоставление контрастов «оскорбительного смешения богатства с нищетою»16 будет постоянно присутствовать на всем протяжении описания пребывания в Париже. Для сравнения: бывший в Париже тринадцатью годами раньше Д.И. Фонвизин испытал при знакомстве с реальным Парижем горькое чувство крушения иллюзий17.
Если искать во всем глубокий подтекст, вполне можно дать такое объяснение: для человека целиком находящегося в пространстве просветительской культурной традиции, естественно воспринимать красоту как нечто гармонично цельное, «правильное». Для человека следующего поколения, каким был Н. Карамзин по отношению к Д. Фонвизину, свойственно иное чувство прекрасного, допускающее самое близкое соседство возвышенного и будничного, красивого и безобразного, превыше всего почитающего выразительность.
На страницах «Писем» Париж предстает как «город контрастов», и в этом заключается его очарование. Практически круглые сутки город жил напряженной жизнью. Можно проследить суточный цикл жизни города, стоящего на пороге индустриальной эпохи.
Примерно в семь утра рабочие и ремесленники (санкюлоты), а также писари отправлялись на работу. Это время, когда на улицах преобладали пешеходы. Лишь изредка по улицам проносилась, грохоча, карета. Около девяти часов парикмахеры, усыпанные с головы до ног пудрой (отсюда их прозвище «мерланы», т. е. рыба, обвалянная в муке), держащие в одной руке щипцы для завивки, в другой - парик, направлялись к клиентам18. В меблированных комнатах прислуга разносила кофе и баваруаз (ароматический сироп с чаем).
Подростки в сопровождении лакеев отправлялись на бульвары тренироваться в искусстве верховой езды. Неопытные наездники представляли в ранние часы главную опасность для пешеходов, позднее к ним добавлялись многочисленные экипажи.
Улицы Парижа, сформировавшегося как типичный средневековый город, большей частью были очень узки и темны от высоких (в четы-ре-пять этажей) домов. Рядом с лавкой ювелира располагалась куча гниющих яблок и сельдей; всюду грязь, смешанная с кровью, текущей ручьями из мясных рядов. Запах гнили перемешивался с ароматом духов и помады, продававшихся здесь во множестве. Прекрасное и гадкое, сиюминутное и давнее соседствуют и соприкасаются на страницах «Писем». Русский путешественник сумел за неряшеством повседневности разглядеть красоту вечности через историю парижских дворцов, церквей, улиц, легенды, с ними связанные.
Трогательные предания, напоминающие о проявлениях доброты или злобы, верности или коварства, красоты внешней и внутренней, вызывают его повышенный интерес. Рассказы о призраках и несчастных влюбленных, мстительных пирожниках, галантных королях, прекрасных дамах соседствуют с описанием архитектурных достопримечательностей, таких, как Лувр, Тю-ильри (Тюльери в написании «Писем»), Люксембургский (Люксанбур) дворец. За этим стоит не бесстрастное любопытство, а сочувственный интерес. Становление романтического подхода особенно заметно в этих исторических экскурсах. В историях, рассказанных Путешественником, совершенно отсутствует просветительская тяга к обличительству невежества темных веков. Его изложение средневековых сказаний сродни позиции авторов жанра готических романов, стремившихся воссоздать «преданья старины».
Прошлое, прежде всего средневековье, для него связано с памятью о корнях, истоках, предках. Карамзин, искренне почитавший французских просветителей, решительно расходился с ними в отношении к прошлому. Для них средневековье - темное время невежества и заблуждений, о котором лучше не вспоминать, а если вспоминать, то с иронией и насмешкой. Карамзин с глубоким почтением относится к прошлому, как собственному, так и чужому. Не случайно он от лица своего героя подчеркивал: «Я люблю остатки древностей; люблю знаки минувших столетий.. ,»19 В этом отношении он чувствовал себя человеком новой культурно-исторической эпохи, для которой мерилом гениальности почитался не Расин, а Шекспир.
На страницах «Писем» возвышенные рассуждения соседствуют с бытовыми зарисовками. Ходить по парижским улицам той поры, целиком погрузившись в мечтательное созерцание и размышления «о высоком», было небезопасно. Мостовые были сделаны скатом с обеих сторон, отчего в центре всегда скапливалась грязь. Иностранцы, посещавшие город, обязательно отмечали, что парижане чудесным образом умели носить себя по грязи родных улиц, мастерски передвигаясь посредством прыжков с камня на камень и молниеносно прячась в лавки от скачущих карет.
«Человек, разучившийся этому искусству, рисковал не только своим костюмом, но и жизнью»20.
К десяти часам члены судебных ведомств, осаждаемые просителями, направлялись в свои представительства. В полдень оживлялся квартал Сент-Оноре: маклеры и биржевики направлялись на биржу, а праздные горожане держали свой путь в Пале-Рояль за впечатлениями, покупками, общением. Необходимо отметить восторженное описание этого «тор-гово-культурного центра» конца XVIII в., созданного с размахом к «удовольствию публики и прибытку хозяина». Концентрация в одном месте торговых площадей, садов с аллеями для прогулок, гостиничных номеров, концертных залов, бассейнов, павильонов, манежа - все это (как понимаем теперь мы, потомки) предвосхищало предпринимательский размах Всемирных выставок грядущей индустриальной эпохи.
«Пульс времени» проявляется здесь в бурном и явно «политизированном» оживлении: «Тут видите вы и кофейные домы, первые в Париже, где также все людьми наполнено, где читают вслух газеты и журналы, шумят, спорят, говорят речи.»21 При описании Пале-Рояля не забыл Путешественник помянуть недобрым словом и его хозяина, герцога Орлеанского, отметив, что человек, способный приказать срубить «славное Краковское дерево. пощадит ли какую-нибудь святыню?»22.
Для иностранца часто непривычным кажется режим дня, соблюдаемый в чужой стране. Так, по наблюдениям Русского путешественника, парижане из «верхов общества» (или те, кто мог и хотел им подражать), если не считать выходов в Пале-Ройяль, большую часть светового дня воспринимали как утро. В первые дни своего пребывания в Париже Путешественник невольно проявил невоспитанность, явившись с визитом в два часа пополудни. «.В доме совсем еще не думали принимать гостей. Хозяин, после утренней прогулки, одевался в своем кабинете, а хозяйка занималась утренним чтением»23.
Примерно с трех до пяти часов на улицах наступало затишье. Те, кто имел достаток и не был обязан находиться на рабочем месте, обедали дома в кругу семьи и друзей. Уже с четверти шестого улицы вновь заполнялись прохожими и экипажами: кто спешил на прогулку, кто направлялся насладиться зрелищами в Пале-Ройяль, или в сады Тюильри (куда с переездом королевской четы в Париж вход по утрам был ограничен), или Булонский лес.
Другим излюбленным местом прогулок служили «булевары», образующие «магическое кольцо или самую прекраснейшую опушку вокруг всего Парижа». Путешественник восхищался пестротой и роскошью «старых булеваров», где, по его словам, есть все «вымышленное праздностью для занятия праздности». Но более пространно он умилялся пейзанской идиллией,
царящей на «новых булеварах», где в воскресные и праздничные дни «отдыхает добрый ремесленник со своей женой и дочерью», где «все просто, тихо и мирно»24. В этом умилении чувствуется не только отголоски сентиментализма Руссо, но и свойственный романтизму культ природы.
Следующий за прогулкой временной отрезок связан с иным времяпрепровождением: мужчины, уделив внимание семье, направлялись в кофейни. В описываемое время в Париже было около 600 кофейных домов, бывших местом общения: «за несколько копеек освежитесь лимонадом, мороженым, прочитаете газеты, слушаете. рассуждения. Люди небогатые осенью, зимой находят тут приятное убежище от холода, камин. и еще пользоваться удовольствием общества»25. Многие кофейни имели свою специализацию: их посещали люди, объединенные общностью профессиональной или общностью интересов, увлечений, взглядов. Некоторые заведения гордились своими достопримечательностями (например, стул, на котором сиживал Ж.-Ж. Руссо) или своими завсегдатаями-затейниками. Последних герой Карамзина оценил как «умников, говорунов».
Ряд эпизодов книги связан с описанием вечернего Парижа, когда на улицах сталкивались два людских потока: один составляли рабочие и ремесленники, возвращающиеся в свои предместья после рабочего дня, другой, очень пестрый по составу, направлялся в театры. Театры, их обстановка, состав зрителей, игра актеров, репертуар в оценке Карамзина составляют отдельный сюжет. Причем следует отметить, что если его безусловный восторг вызывает все, связанное с постановкой спектаклей, то репертуар театров и игра драматических актеров вызывают некоторое неприятие. Это опять же связано с тем, что французский театр той поры был театром классицизма, а классицистская правильность и рассудочность не вызывали энтузиазма у поклонника Шекспира, каковым неоднократно заявлял себя Путешест-венник26.
Хрестоматийной стала фраза о том, что «англичанин торжествует в парламенте и на бирже, немец - в ученом кабинете, француз - в театре». Гораздо менее обращает на себя внимание другая мысль, касающаяся оценки зрителей: «Я часто удивлялся верному вкусу здешних партеров, которые по большей части бывают наполнены людьми низкого состояния»27. С его точки зрения, именно через театр можно понять французский характер, многое во французской истории, включая французскую революцию.
Хочется отметить эпизод, известный под названием «оперное знакомство» и выпадающий из общего строя «Писем», зато очень хорошо демонстрирующий поиски особых средств выразительности, которые предпринимает молодой автор. В недосказанности обрисованной ситуации (светская болтовня, приоткрывающая чуть намеченные характеры, нюансы настроений
и отношений, которые можно определить как «ожидание») очень заметны мотивы «Сентиментального путешествия» Л. Стерна. Неоднократное обращение к авторитету автора «Жизни и мнений Тристрама Шенди» также свидетельствует о его симпатиях к представителям «переходной» культурной традиции.
При рассмотрении эпизодов, описывающих театральные постановки, особенно заметно отличие вкусов и пристрастий автора «Писем русского путешественника» от эстетических воззрений уходящей эпохи Просвещения. Ведь просветители ценили более всего назидательность, поучительность произносимого со сцены или изображаемого на живописном полотне. Достаточно вспомнить реплику Д. Дидро, который прославлял «моральную живопись» Ж.Б. Греза в противовес очевидно более яркому, но «безнравственному» искусству Ф. Буше, и сравнить его позицию с мнением Карамзина, который устами своего героя заявляет, что «всякое искусство, подходящее к совершенству, приятно душе нашей»28.
В часы, когда парижане заполняли театры, на улицах примерно с семи часов вновь наступало недолгое затишье. В осеннее время это был самый опасный час, поскольку сумерки уже наступили, людей на улицах мало (работающие добрались до дома, развлекающиеся - до мест увеселений), а сторожей еще нет. Освещение улиц было большой редкостью. Путешественнику, поскольку он наблюдал Париж весной и в начале лета, опасность быть ограбленным в осенних сумерках не грозила.
Часов в девять на улицах снова становилось шумно, потому что начинался театральный разъезд. Дома сотрясались от грохота экипажей, сновавших по всему городу. Были там и роскошные кареты, принадлежавшие богачам и тем, кого они брали на содержание, были наемные фиакры, убогие и грязные, запряженные старыми клячами. Путешественник приводит несколько занимательных историй, связанных с экипажами, но сетует, что с отъездом из города и страны многих представителей аристократии почти не видно роскошных карет.
Для горожан наступало время кратких визитов перед ужином и выхода на работу многочисленных «цирцей», «нимф радости», «служительниц Венеры». Знатоки нравов Парижа отмечали любопытный факт: ежегодно горожане расходовали на благотворительные цели 3 млн ливров, а на публичных женщин - 50 млн ливров. Л. Мерсье указывал, что эти 50 млн оплачивали труд модисток, ювелиров, найм экипажей, меблированных комнат, посещение харчевен и ресторанов29. На страницах «Писем» несколько раз упоминаются эти «нимфы» в различных эпизодах. В глазах автора они составляли своего рода «фон» городских уличных увеселений, приветливые, улыбчивые тени, воркующие любезности проходящим мимо господам.
После одиннадцати часов вечера заканчивался ужин, и хозяева кофеен выпроваживали засидевшихся посетителей, через час-полтора разъезжались по домам из гостей те, кто не играл в карты. По поводу ритма жизни города Карамзин писал: «Ночью в десять, одиннадцать часов все еще живо, все движется, шумит; в первом, во втором часу встречается еще много людей; в третьем и четвертом слышится изредка каретный стук - однако эти два часа можно назвать самыми тихими. В пятом показываются на улицах работники, савояры, поденщики - мало-помалу город снова оживляется»30.
К этим наблюдениям следует добавить, что с часу ночи на центральный городской рынок прибывали торговцы с овощами, фруктами, цветами, вслед за ними - торговцы рыбой, птицей и мясом. Вся провизия переносилась в огромных корзинах специальными носильщиками. Ночные торги происходили во мраке, продавцы и покупатели полагаются больше на слух, чем на зрение. К описываемому времени еще не стали типичны ночные очереди к дверям булочных. Перебои с хлебом (а это был главный продукт питания бедноты) пока не заметны для заезжего наблюдателя. Между шестью и семью часами рабочий люд отправлялся в мастерские. По дороге рабочие покупали на перекрестках улиц кофе с молоком, продаваемое в глиняных горшочках по два су. С их появлением на улицах город начинал новый день жизни.
Интересно проследить, как в этом повседневном ритме вычленяется былое влияние революции. Уже с первых страниц, посвященных Парижу, отмечается: «Париж уже не тот, что был. Грозная туча носится над его башнями и помрачает блеск некогда пышного города. Ужасы революции выгнали из Парижа самых богатейших жителей. а те, кто здесь остались, живут. в тесном круге своих друзей»31.
Чуть ниже ссылаясь на слова знакомого аббата Н..., Путешественник оценил неудобства, причиняемые революцией: «Порядочный человек не знает теперь куда деваться, что делать и как провести вечер»32. Это восприятие эпохального исторического события на бытовом уровне. Общая оценка дается им через перевод отрывка из Рабле, отрывка, содержащего картины эсхатологические по своему содержанию. Завершается этот перевод словами: «О страшный гибельный потоп! Потоп, говорю: ибо земля освободится от сего бедствия не иначе, как упившись кровию»33. Грядущий террор, о котором знал Карамзин, но не мог знать Путешественник, упомянут в виде возможной угрозы.
Масштаб происходящего расценивается сторонним наблюдателем, каким ощущает себя герой Карамзина, следующим образом: «Не думайте, однако, чтобы вся нация участвовала в трагедии, которая играется ныне во Франции»34. В кругах, где он вращался, революция воспринималась через бесконечные речи на темы политической
злободневности или утопического прожектерства. Сравнение событий, происходящих в стране политических действ с театральным представлением обыгрывается автором, население делится им на актеров и зрителей, наблюдающих и оценивающих действо. Патетика театральных монологов сравнивается с речами во время дружеских застолий и речами, произносимыми в Национальном собрании.
Вот как описываются речи на дружеском обеде: «. Появился хозяин и завел разговор о партиях, интригах, декретах Народного Собрания. Стол был хорош, но риторы не умолкали. Между прочим, отличил себя один адвокат, который хотел быть министром единственно для того, чтобы в шесть месяцев заплатить все долги Франции, умножить втрое доходы ее, обогатить короля, духовенство, дворянство, купцов, художников, ремесленников.»35
О политизированности разговоров в кофейнях упоминается несколько раз. Сходство с театральным представлением составляет описание заседания Народного собрания, при котором искусство ораторов определяло, как казалось стороннему наблюдателю, результаты голосования и характер принимаемых решений. Он отмечал, что «в заседаниях нет ни малой торжественности, никакого величия, но многие Риторы говорят красноречиво»36. В умах европейцев, воспитанных на изучении «Речей» Цицерона и «Жизнеописаний» Плутарха, на идеализации римского сената и политиков античности, проза политической жизни вызывала невольное разочарование. «Актеры» большой политики не потрясали, а «зрители» удивляли своей беспечностью.
Историчность «Писем» проявляется, в частности, в том, что Путешественник при описании заседания Собрания выделяет знаковые фигуры весны 1790 г. (Мирабо и Мори), а не те имена, которые станут позднее героями дня. Высокая политика и ее уличное преломление соседствуют между собой. Эпизод посещения заседания Учредительного собрания завершается любопытной бытовой деталью: первой реакцией улицы на бурную дискуссию о церкви стала продажа бумажных табакерок с выскакивающим из них в виде чертика аббатом Мори, одним из участников дебатов. Путешественнику революция виделась результатом опасных умствований, а ее лидеры - краснобаями и прожектерами.
Для героя Карамзина революция - досадное обстоятельство, подпортившее облик прекрасного города. Это обстоятельство, однако, не слишком мешало ему наслаждаться знакомством с Парижем. «Ни Якобинцы, ни Аристократы твои не сделали мне никакого зла; я слышал споры и не спорил; ходил в великолепные храмы твои наслаждаться глазами и слухом», - заметил он при расставании с городом и подвел итог своим парижским впечатлениям словами благодарности
городу: «Я не знал в Париже ничего, кроме удо-вольствия»37.
Уличная суматоха и спокойный комфорт гостиничного номера, роскошь модных лавок и грязь мостовых, величие древних зданий и непринужденность болтовни в салонах, чарующее волшебство оперных и балетных спектаклей и театральность политических дебатов Национального собрания - контраст увиденного, который постоянно обыгрывается автором.
Обыгрывается им и сравнение революции с общенациональном спектаклем, настрой которого порожден особенностями народного характера, определяющим в котором является «отменная живость народных движений». «Система Декартовых вихрей могла родиться только в голове француза, парижского жителя»38, - записано в письме от 2 апреля, и на протяжении страниц, посвященных пребыванию во Франции, эта вольтеровская мысль обыгрывается несколько раз. Карамзину удалось набросать выразительную картину жизни города, стоящего у порога новой индустриальной эпохи, коснувшись того пласта общественного развития, который связан не с историей событий, политических движений, конституционных учреждений, а с историей нравов и постепенно меняющихся вкусов.
Примечания
1 Лотман Ю.М., Успенский Б.А. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л., 1984; Марченко Н.А. История текста «Писем русского путешественника» // Там же; Ключкин К. Сентиментальная коммерция: «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина // Новое литературное обозрение. 1997. № 25; Штедке К. Субъективность как фикция. Проблема авторского дискурса в «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзина //Логос. 2001. Вып. 3 (29).
2 О том, что Карамзин побывал в Париже дважды, см.: Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М., 1998; Лотман Ю.М. Черты реальной политики в позиции Карамзина 1790-х годов. (К генезису исторической концепции Карамзина) // XVIII век. Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII - начало XIX в. Л., 1981; Лотман Ю. М., Успенский Б.А. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры.
3 Удачным представляется такое определение понятия: «Романтизм - это... общекультурное движение, культурно-исторический тип, охватывающий самые разнообразные явления - от философии и политической экономии - до моды на прически и костюмы. Но всех их объединяет одно - конфликт с действительностью, отвергавшейся с позиций высшего идеала» (Культурология / Под ред. Г.В. Драча. Ростов н/Д, 1996. С. 269).
4 Цит. по: Лотман Ю. М., Успенский Б.А. «Письма русского путешественника» Карамзина... С.530.
5 История русского романа. М.; Л., 1962. Т. 1. С. 69.
6 См.: Лотман Ю.М. Черты реальной политики в позиции Карамзина 1790-х годов.; Серман И. Культура и свобода в «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзина // La revue russe. Paris, 1997.
7 Лотман Ю. М., Успенский Б.А. «Письма русского путешественника» Карамзина... С. 564.
8 Лотман Ю.М., Успенский Б.А. «Письма...» Карамзина... С. 533; Серман И. Культура и свобода в «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзина. С.27.
9 Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. С. 66.
10 Штедке К. Субъективность как фикция. Проблема авторского дискурса в «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзина // Логос. 2001. Вып. 3 (29), С.148.
11 Лотман Ю.М., Успенский Б.А. «Письма...» Карамзина... С.526. Термин «предромантизм» был впервые использован в 1912 г. французским ученым Д. Морне. В настоящее время литературоведы употребляют его в двух значениях: 1 - кризисные явления в просветительской традиции; 2 - отдельные черты, предвосхищающие романтизм. История возникновения и применения термина «романтизм» основательно проанализирована в книге «"Romantic" and its Cognates. The European History of a Word» (Manchester, 1972).
12 Карамзин Н.М. Письмо в «зритель» о русской литературе // Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л., 1984.
13 Лотман Ю.М., Успенский Б.А. «Письма русского путешественника» Карамзина. С.553.
14 Карамзин Н. Письма русского путешественника. М., 1984. С.214.
15 Там же. С. 329.
16 Там же. С. 219.
17 См.: Фонвизин Д.И. Письма и дневники // Фонвизин Д. И. Соч. М.; Л., 1959. Т. 2. С.420.
18 Это время, когда сосуществовали две моды: старая, требующая, чтобы мужчины носили аккуратные парики, и новая, проявляющаяся в подчеркнутой
небрежности причесок и одежды. У Карамзина есть очень выразительное описание гуляющих на бульварах модников разных поколений: «Тут молодой растрепанный франт встречается с пожилым, нежно напудренным петиметром» (Карамзин Н. Указ. соч. С. 220).
19 Карамзин Н. Указ. соч. С.2 64.
20 О таком эпизоде упомянуто в «Письмах»: «Славный Турнфор, который объездил почти весь свет, возвратился в Париж и был раздавлен фиакром оттого, что он в путешествии своем разучился прыгать серною на улицах» (Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 220).
21 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 281.
22 Там же. С. 318.
23 Там же. С. 222.
24 Там же. С. 221.
25 Там же. С. 341.
26 Об отношении Карамзина к французскому театру см.: Кафанова О.Б. Н.М. Карамзин и западноевропейский театр // Русская литература и зарубежное искусство. Л., 1986.
27 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 241.
28 Там же. С. 195.
29 Мерсье Л. Картины Парижа. М.; Л., 1937. Т. 2. С.90.
30 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 221.
31 Там же. С. 223-224.
32 Там же. С. 224.
33 Там же. С. 230. Стоит упомянуть, что определения «потоп», «наводнение», «ураган» применительно к революции будут постоянно употреблять историки первой четверти XIX в., причем не только в отрицательном значении. Например: «очистительное, благодетельное наводнение» у В. Скотта и Маколея.
34 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 226.
35 Там же. С. 222.
36 Там же. С. 319.
37 Там же. С. 321-322.
38 Там же. С. 217.
