CC BY
162
Воображаемые сообщества и реальные проблемы Imagined Communities and the Real Issues
В.А. Авксентьев
Стала ли интерпретация национализма, предложенная Б. Андерсоном, «коперни-канским» переворотом в понимании нации?
Книга Б. Андерсона «Воображаемые сообщества», бесспорно, событие в социально-политической мысли, но рассматривать ее как переворот я бы не стал. Она стоит в одном ряду с исследованиями Э. Смита, Э. Геллнера, Х. Сетон-Уотсона и др. Вообще-то первое издание книги относится еще к началу 1980-х гг., и она бы ла тогда не более чем одним из многих интересных исследований. Мы знакомы со вторым, дополненным изданием 1991 г., которое через десять лет и было переведено на русский язык. Выход второго издания пришелся как раз вовремя: рушились, казалось бы, незыблемые многонациональные государства, огромную часть мира охватило так называемое этническое возрождение. Но даже тогда в центре обществоведческого внимания и читающей публики оказались другие авторы. Вспомним ажиотаж вокруг публикаций Ф. Фукуямы и С. Хантингтона.
Вернусь к Андерсону. Важно понимать, что автор работает в англо-романской традиции этноса и нации, в которой нация понимается как согражданство, т.е. не имеет этнического базиса. Параллельно существует т.н. германская традиция нации, восходящая к Гердеру и Гегелю, в которой нация рассматривается как наивысший тип развития этноса (народа). Именно эта трактовка была воспринята русской политической философией XIX в., испытавшей серьезное влияние гегельянства. Не говоря уже о марксизме, ставшем единственной основой общественной мысли в СССР а это несколько десятилетий активного развития. Понимание национального
Авксентьев Виктор Анатольевич, доктор философских наук, заведующий отделом политологии и конфликтологии Института социально-экономических и гуманитарных исследований Южного научного центра РАН, 344006, г. Ростов-на-Дону, пр. Чехова, 41, ethnos@stavsu.ru.
Avksentyev Victor A., Doctor of Science (Philosophy), Chief of the Political and Conflict Studies chair, Institute of socio-economic and humanitarian research, Southern Scientific Centre of the Russian Academy of Science, 41, Chekhov Av., Rostov-on-Don, 344006, Russia, ethnos@stavsu.ru.
вопроса русской социал-демократией, из которой и вышел впоследствии российский большевизм, сложилось под влиянием воздействием австро-венгерской социал-демократии, также впитавшей германскую концепцию нации.
На основе германского понимания нации в ХХ в. осуществлено нациестроитель-ство в значительной части мира, в том числе в бывшем СССР. Кстати, о различных путях формирования нации пишет и Андерсон. Таким образом, мир наций и этничности неоднороден. Отсюда и разные трактовки национализма. Из-за разного понимания нации в различных политических культурах в некоторых языковых культурах, в том числе русской, очевидны разночтения вследствие широкого распространения англицизмов: например, национальные (в смысле этнические) языки и национальный (в смысле общегосударственный) доход, национальные (этнические) культуры и национальные (общегосударственные) интересы. Впрочем, это не мешает коммуникации - все, употребляющие эти слова люди, как правило, образованные и понимают контекстуальные значения этих словосочетаний. Важно также упомянуть, что в английском языке не используется слово «этнос», хотя используются производные от него термины («этничность», «этническая группа»).
Говоря о нациях, этносах, мы в последние два десятилетия широко используем еще один термин - «идентичность». Этот термин, широко использовавшийся психологами, занял прочное место во всем корпусе социогуманитарного знания в 1990-е гг. Уже к концу десятилетия он осваивает отечественную социально-политическую мысль. Идентичность - это самоотождествление (а в переводе просто «тождество), т.е. процесс ментальный, социально-психологический. Поэтому сказать, что результатом этого процесса является воображаемое сообщество с точки зрения формальной логики вполне корректно.
Но здесь мы вступаем на зыбкую почву философии: что такое общество, существует ли в мире что либо еще, кроме материальных (физических) и идеальных (ментальных, психических, существующих в сознании) феноменов? Подзабытый «основной вопрос философии», правда, в несколько иной трактовке. В социальной философии он звучит примерно так: существует ли социальная реальность как самостоятельный вид реальности или это сочетание двух предшествующих видов реальности - материальной или идеальной? Здесь выбор за Вами: если признаете социальную реальность, то нации или этносы - это не воображаемые, а социальные феномены, хотя «воображаемость» играет важную роль в их генезисе. Если нет -тогда остается только воображение (я не вдаюсь в данном случае в расширительное толкование Андерсоном понятия «воображение», иначе пришлось бы увязнуть в обсуждении каждого второго термина). Наконец, из чего состоит общество: из людей или социальных групп? Это еще один важнейший социально-философский вопрос. Если общество состоит из людей (индивидов), то все социальные общности, социальные и политические институты - «воображаемые» сообщества. Не только нации, но и классы, государства. И даже расы: о том, что расы, казалось бы, сугубо биологические общности, являются, говоря языком Андерсона, «воображаемыми
сообществами», антропологи заговорили еще в 1950-е гг. Но судьбу философских дискуссий Вы хорошо знаете: ведутся тысячи лет, а все остаются при своем мнении.
На какие предметные области гуманитарного знания в наибольшей степени повлияла книга Б. Андерсона?
Б. Андерсон, безусловно, очень цитируемый автор в различных отраслях социально-гуманитарного знания. Прежде всего, в этнологии, социальной антропологии. Некоторые издания классифицируют его концепцию как социологическую, проводя аналогию с Вебером. В меньшей степени используются его взгляды в объяснительных моделях в этносоциологии и этнополитологии. Все-таки это скорее культурологическая, по масштабу близкая к философской концепция (как, на мой взгляд, и веберианская). Как это обычно бывает с такими крупными учениями, концепция Андерсона с трудом применима к анализу конкретных процессов. Я активно занимаюсь научно-экспертной деятельностью в области этноконфликтологии, этнополитики и, честно сказать, не обращаюсь к идеям Андерсона. Мне гораздо ближе идеи, если говорить о зарубежных авторах, Дж. Бертона об идентичности как базовой потребности человека или реинтерпретированная дилемма безопасности (Дж. Дервис, Дж. Херц), концепция «мягкой силы» Дж. Ная-младшего.
Насколько перспективно рассмотрение национализма в качестве культурной системы на современном этапе развития науки?
Это одно из возможных направлений анализа проблемы в рамках «умеренной» или либеральной трактовки национализма, в которой национализм приближается к понятию «патриотизм», особенно если он освобожден от этницистского содержания. Кстати, за такую трактовку «ухватились» русские националисты, подчеркивая, что нужно использовать этот термин в «современном», позитивном варианте. При этом содержание идей не меняется. В русском языке и русскоязычной политической культуре понятие «национализм» имеет выраженную негативную коннотацию и даже характер политического обвинения. Соблазнительно сохранить традиционное для русской политической культуры содержание националистических идей, но, ссылаясь на «современное» понимание национализма, снять возможные к себе претензии. Поэтому, когда мы читаем англоязычные работы по проблемам национализма, мы всегда должны делать поправку на разное понимание национализма в англо-романском и германском политико-философских дискурсах.
Когда я в свое время увлеченно читал «Воображаемые сообщества», я уже тогда воспринимал эту работу скорее как философское исследование. Я бы сравнил эффект, произведенный на меня Андерсоном, с работами Л.Н. Гумилева. Очень интересно, помню, как зачитывались на рубеже 1980-1990-х его ставшей тогда общедоступной книгой «Этногенез и биосфера Земли». Все построено на фактах, вроде бы непротиворечивая концепция исторического процесса. Но прошло время -и что осталось в научном арсенале? Пожалуй, только термин «пассионарность», которым иногда еще пользуемся к месту и не к месту. Книга Б. Андерсона «Воображаемые сообщества» изобилует фактическим материалом, впечатляет масштаб охвата - разные части Земли, разные цивилизации. Но когда имеешь дело с таким
объемом фактажа, невольно подстраиваешь его под какую-либо схему. Андерсону удалось справиться с огромным количеством материала, он неплохо уложил его в схему, но он не первооткрыватель. В последнее время меня больше привлекают исследования, построенные по типу «кейс стади» - в них нередко больше почерпнешь для аналитической и научно-экспертной деятельности.
Вообще, работа Андерсона - блестящее методологическое обоснование инструментализма в этнологии и этноконфликтологии. Сегодня это, пожалуй, наиболее влиятельный тренд. Я не являюсь его сторонником, как и не являюсь его противником, возможно, поэтому у меня очень спокойное отношение к классическому труду Б. Андерсона. На мой взгляд, наиболее продуктивен, особенно когда имеешь дело не с глобальными схемами, а с конкретными региональными и локальными процессами и событиями, так называемый полипарадигмальный подход. Мир социальных явлений слишком многообразен как по генезису, так и по сущности, и по манифестации. Уложить это многообразие в схемы и модели, даже очень красивые, не получается.
Периодизация развития национализма, по Б. Андерсону, - это последовательный накат «волн», в основе своей представляющих различные способы воображения нации. Стоит ли ожидать еще одной «волны» в будущем?
Постановка вопроса предполагает, что я полностью принимаю концепцию Андерсона и работаю в ее русле. Мне все же ближе политолого-конфликтологические объяснения. Нынешняя ситуация в Европе располагает к новой мощной волне национализма (в негативном понимании последнего), это будет прямая реакция на миграционный кризис. Конечно, новой волне будут сопутствовать определенные образы, возможно, произойдет кризис европейской идентичности (не столь уж крепкой, как мы это обычно представляем в России). Если произойдет распад Шенгенской зоны, не говоря уже о Евросоюзе, вполне вероятен ренессанс идеи национального государства. В самом крайнем случае - очаговое, но, возможно, и более масштабное возрождение нацизма. Брейвик может оказаться первой ласточкой. На этой волне появятся новые лидеры, апеллирующие к идеям национализма и обосновывающие их. При желании можно трактовать это все как новый способ «воображения нации». Но все же это вторично по отношению к политическим реалиям.
Обладает ли сегодня национализм универсальной легитимностью, о которой писал Б. Андерсон?
Мне достаточно трудно ответить на этот вопрос по причине, указанной в ответе на предыдущий вопрос. Я выскажусь менее замысловато. Национализм в разных трактовках играл, играет и будет играть значимую роль в политико-идеологической жизни и практико-политической деятельности в обозримом будущем. Еще в конце прошлого столетия многие зарубежные политологи и конфликтологи называли XXI век веком национализма, или, по крайней мере, его первую половину. Это прогнозировалось уже тогда, когда интеллектуальная публика увлекалась «концом истории», «общечеловеческими ценностями», «торжеством либерализма»,
а политики - мультикультурализмом и толерантностью. В начале XX в. появились новые линии прогноза. В 2005 г. был опубликован рассекреченный доклад Национального разведывательного совета США «Контуры мирового будущего», над которым работали сотни влиятельных экспертов. Согласно их выводам, религия станет играть всё более важную роль в том, как люди определяют свою идентичность и во многих обществах границы между религиозными группами и внутри них могут стать не менее важными, чем национальные границы.
Причиной такой смены националистической парадигмы на конфессиональную послужит массовая миграция, когда, вследствие нарастания числа контактов с представителями многих национальностей, люди утратят возможность ориентироваться в таком многообразии этнокультурных маркеров и будут нуждаться в более фундаментальных различиях для определения своего места в мире. Говоря более привычным научным языком, для формирования устойчивых идентичностей (которые, напомню Дж. Бертона, являются базовыми потребностями человека) необходимо меньшее количество групп, с которыми можно себя отождествить (референтных групп). Религиозные различия представляют в этой ситуации хорошую возможность. Мировых конфессий всего несколько, а этнических общностей - тысячи.
Современные процессы в Европе вроде бы блестяще подтверждают этот прогноз. Но здесь, как это всегда бывает в социально-гуманитарных науках, открывается широкое поле для интерпретаций. Европейцы все же отождествляют себя не с конфессией, а с секулярными ценностями. Поэтому разрастающийся конфликт в Европе трудно назвать межконфессиональным. Скорее всего, здесь уместно вспомнить хантингтоновскую идею столкновения цивилизаций, правда, в «осовремененном» варианте. Мы имеем дело с конфликтом цивилизации, основанной на постсовременности - с одной стороны и религиозно фундированной традиционалистской цивилизации - с другой. Но «разрешение» этого конфликта в Европе может пойти по пути восстановления национальных государств, что потребует обращения к идеологии национализма, причем во всех вариантов: от мягких до самых жестких. Я не думаю, что развитие этого конфликта пойдет по пути роста религиозного самосознания европейцев.
Ядро эмоциональной стороны национализма, согласно Б. Андерсону, составляют самопожертвование и любовь, а не образ врага или ненависть. Так ли это, по Вашему мнению?
Думаю, это неверно при любой трактовке национализма. Просто не подтверждается эмпирически. Понять, что такое «я» в социальном смысле не сравнивая, не противопоставляя себя другому, невозможно. Даже на примерах совсем недавней и современной истории мы видим, что нациестроительство включает в себя образ врага в качестве важного компонента политики идентичности. Согласно конфликтологической парадигме в обществе всегда существует некоторая напряженность («фоновая напряженность»), которая служит объективной основой для негативных стереотипов. Это касается не только национально-этнических отношений, но и всех других линий социального взаимодействия. Исследования, проводившиеся еще
несколько десятилетий назад, когда термином «идентичность» пользовались только психологи, показали, что формирование групповой идентичности даже в экспериментально созданных группах сопровождается завышенной оценкой качеств группы членства и фиксацией отрицательных характеристик у внешней группы. Это явление называется «ингрупповой фаворитизим». Не более чем психологический феномен. Когда к этому присоединяются политико-идеологические компоненты, возникают мобилизующие идеологии. Этноцентризм известен столько, сколько известно этническое деление человечества. Дошедшие до нас племенные этнонимы свидетельствуют, что и в «доидеологический период» люди были склонны обозначать свою этническую общность таким образом, чтобы повысить ее статус (мы - люди; они - «нелюди», «варвары», «немые», т.е. не говорящие по-нашему и т.д.). Причем зачастую это не несло заметной уничижительной нагрузки. Конечно, это еще не образ врага и не ненависть. Национализм формируется тогда, когда в духовной жизни уже играет заметную роль идеология. Но психологическую матрицу легче нагрузить теми идеологемами, которые ей соответствуют. Самопожертвование - да, но зачем и когда жертвовать собой? Когда что-либо или кто-либо угрожает твой нации, этнической группе, твоей идентичности, наконец. Любовь -да, но почему именно к этой группе людей? Согласно дилемме безопасности, этнические (и другие крупные социальные общности) воспринимают усиление другой группы как угрозу собственной безопасности, даже если эта группа объективно ничем не угрожает. Тем более это проявляется в условиях роста межгрупповой напряженности и конфликта. Если ядро национализма - самопожертвование и любовь, тогда где место образу врага и ненависти? В феноменологии? Думаю, это две стороны медали, которые идут рука об руку. ^
