CC BY
391
Лившин А.Я.
«Военная тревога» 1927 года и общественные настроения в Советском Союзе
Лившин Александр Яковлевич — доктор исторических наук, профессор, факультет государственного управления, МГУ имени М.В. Ломоносова, Москва, РФ. E-mail: livshin@spa.msu.ru SPIN-код РИНЦ: 3084-4472
Аннотация
В статье анализируются общественные настроения, формировавшиеся в СССР в связи с острым внешнеполитическим кризисом, возникшим в 1927 году и приведшим к глубоким международным и внутренним последствиям. Военно-дипломатический кризис совпал с заметным ухудшением экономической ситуации, что стимулировало активные действия государства по социальной мобилизации и окончательному отказу от нэповской модели. Успешная социальная мобилизация и подготовка общества к началу «великого перелома» являлась непростой управленческой задачей в условиях гетерогенности массового сознания. Кризис продемонстрировал подъем революционного радикализма среди различных слоев населения. Однако не менее, чем радикальная воинственность и готовность «бороться и умереть за коммунизм», в период «военной тревоги» со стороны обширных групп населения проявлялась осторожность, умеренность во взглядах и подходах.
Ключевые слова
«Военная тревога», общественные настроения, политические эмоции, пропаганда, нэп, социальная мобилизация.
Большой интерес для современных исследователей представляют общественные настроения — мнения и политические эмоции различных групп советского населения, формировавшиеся в связи с одним из наиболее драматичных внешнеполитических событий — с так называемой «военной тревогой» 1927 года. Их изучение позволяет проследить особенности взаимовлияния воззрений на внутреннюю и внешнюю политику, на состояние дел внутри страны и на окружающий внешний мир. Кроме того, ситуация в 1927 и в последующие годы наглядно демонстрирует возможности использования внешнеполитических кризисов для формирования определенных социально-психологических реакций, для стимулирования процессов формирования картины мира, отвечающей задачам социальной мобилизации. Реакция на события 1927 года в полной мере продемонстрировала всю сложность трансформационных процессов, происходивших в массовом сознании в послереволюционный период.
Проблема формирования общественного сознания в послереволюционную эпоху получила определенное историографическое осмысление, в первую очередь в работах, в которых концептуализируются общие проблемы истории настроений различных слоев и групп советского населения на основе историко-социологического и
культурно-антропологического подходов. В частности, заслуживает особого внимания процесс приращения научных знаний в изучении становления советского общества как социокультурного феномена и советского человека как личности, наделенной определенной суммой социально-психологических характеристик1. В контексте данного исследования представляют также интерес работы по истории пропаганды, как советской, так и зарубежной, особенно в годы, предшествовавшие Второй мировой войне и непосредственно в ходе ее2. Важно также отметить исследования, с современных позиций и на основе архивных материалов раскрывающие сущность советской социально-политической и экономической системы того времени, оказывавшей определяющее влияние на процесс формирования общественных настроений3.
«Военная тревога» 1927 года послужила мощным катализатором разнородных общественных настроений и политических эмоций. Что же произошло в то время? В начале 1927 года Великобритания, опасаясь потерять свое влияние в Китае в результате революции в этой стране, потребовала от Советского Союза прекратить военную и политическую поддержку правительства Гоминьдана. Британское правительство официально разорвало дипломатические и торговые связи с СССР 27 мая 1927 года. В ответ 1 июня ЦК ВКП(б) выступил с обращением «Ко всем организациям ВКП(б). Ко всем рабочим и крестьянам». В обращении ЦК призывал советский народ быть готовым отразить империалистическую агрессию.
1 См.: БулдаковВ.П. Утопия, агрессия, власть: психосоциальная динамика постреволюционного времени. Россия, 1920-1930. М.: РОССПЭН, 2012; ЛившинА.Я. Настроения и политические эмоции в Советской России: 1917-1932 гг. М.: РОССПЭН, 2010; Яров С.В. Человек перед лицом власти, 1917-1920-е гг. М.: РОССПЭН, 2014; DaviesS. Popular Opinion in Stalin's Russia. Terror, propaganda and dissent, 19341941. Cambridge: Cambridge University Press, 1997; HellbeckJ. Revolution on My Mind: Writing a Diary Under Stalin. Cambridge: Cambridge University Press, 2006; Fitzpatrick Sh. Tear off the Masks! Identity and imposture in twentieth-century Russia. Princeton: Princeton University Press, 2005.
2 См.: Ушакова С.Н. Идеолого-пропагандистские кампании в практике функционирования сталинского режима. М.: РОССПЭН, 2013; Chapman J. The Power of Propaganda // Journal of Contemporary History. 2000. Vol. 35 (4). P. 679-688; Kenez P. The Birth of the Propaganda State. Soviet Methods of Mass Mobilization, 1917-1929. Cambridge: Cambridge University Press, 1985; PratkanisA.R., TurnerM.E. Persuasion and Democracy: Strategies for Increasing Deliberative Participation and Enacting Social Change // Journal of Social Issues. 1996. No 52 (1). P. 187-205; Taylor Ph. Munitions of the Mind: A History of Propaganda from the Ancient World to the Present Day. Manchester: Manchester University Press, 2007.
3 См.: Верт Н. Террор и беспорядок. Сталинизм как система. М.: РОССПЭН, 2010; Гимпельсон Е.Г. НЭП и советская политическая система. 20-е годы. М.: ИРИ РАН, 2000; Голдман В.З. Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий / пер. с англ. М.: РОССПЭН, 2010; Грегори П. Политическая экономия сталинизма / пер. с англ. М.: РОССПЭН, 2006; Кип Дж., Литвин А. Эпоха Иосифа Сталина в России. Современная историография. М.: РОССПЭН, 2009; Осокина Е.А. За фасадом «сталинского изобилия»: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927-1941. М.: РОССПЭН, 1997; Хлевнюк О.В. Хозяин: Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М.: РОССПЭН, 2010; ШирерД.Р. Сталинский военный социализм. Репрессии и общественный порядок в Советском Союзе, 1924-1953 гг. М.: РОССПЭН, 2014; Siegelbaum L, Sokolov A. Stalinism as a Way of Life: A Narrative in Documents. New Haven; London: Yale University Press, 2000.
Взаимные конфронтационные действия привели к резкому обострению международной обстановки. Советское руководство и лично Сталин использовали ситуацию как для того, чтобы провести ряд оборонно-мобилизационных мероприятий, так и в целях ужесточения политики репрессий (принятие 58-й статьи Уголовного кодекса СССР 06.06.1927), свертывания нэпа и обеспечения разгрома троцкистско-зиновьевской оппозиции (ноябрь — декабрь 1927). Великобритания восстановила дипломатические отношения с Советским Союзом в 1929 году.
Немаловажно, что внешнеполитический кризис развивался на фоне существенного ухудшения экономической ситуации, связанного с системным упадком нэповской экономической и управленческой модели в условиях крайне противоречивой политики государства в хозяйственной сфере. Хлебозаготовительная кампания 1927 года, по сути, была провалена. К концу года положение стало критическим: по сравнению с предыдущим 1926 годом государство недополучило 128 млн пудов4. По сведениям ОГПУ, с конца октября 1927 года произошло резкое ухудшение продовольственной ситуации в городах. Перебои с хлебом в городских магазинах вели к повышению цен на рынке, началась цепная реакция тотального повышения цен5. Страна страдала от товарного дефицита, неуклонно обострявшегося в связи с разгоном инфляции и потерей покупательной способности рубля. Вот как описывает некоторые проявления этого кризиса отечественный историк Н.С. Симонов: «В конце 1927 г. положение на потребительском рынке стало уже отчаянным. В центр пачками поступали из различных районов страны телеграммы и сообщения о том, что "обыватель буквально ошалел и стал тащить из кооперативных лавок не только хлебопродукты, но и все — макароны, муку, соль, сахар и т. д." "Подготовка населения к войне" совпала с очередным витком инфляции. Червонный рубль, стоивший 1 января 1923 г. 89,4 коп. в ценах розничного индекса Конъюнктурного института Наркомфина, 1 января 1927 г. стоил 40,2 коп.; сколько давали за червонный рубль в конце 1927 г., неизвестно, потому что Конъюнктурный институт в 1928 г. был закрыт за ненадобностью»6.
На апрельском и на июльском (1928) пленумах ЦК происходили острые дискуссии о причинах кризиса. Бухарин и его сторонники видели причины в изъянах
4 См.: Осокина Е.А. Указ. соч. С. 48.
5 Там же.
6 Симонов Н.С. «Крепить оборону страны Советов» («Военная тревога» 1927 года и ее последствия) // Fedy [Сайт]. URL: http://www.fedv-diary.ru/7page id=5875 (12.02.2015).
хозяйственного механизма, тогда как Сталин полагал, что причиной кризиса являлся «кулацкий саботаж» . На июльском пленуме им была сформулирована печально знаменитая «теория обострения классовой борьбы»: «...по мере нашего продвижения вперед, сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться, а Советская власть, силы которой будут возрастать все больше и больше, будет проводить политику изоляции этих элементов, политику разложения врагов рабочего класса, наконец, политику подавления сопротивления
эксплуататоров, создавая базу для дальнейшего продвижения вперед рабочего класса и
8
основных масс крестьянства» .
«Военная тревога» 1927 года продемонстрировала несколько очень важных аспектов динамики общественных настроений. По-видимому, одним из них был рост воинствующего революционного радикализма, связанного, с одной стороны, с массовым разочарованием в нэпе, а с другой — с процессом вступления в активную жизненную фазу нового советского поколения, социализации и формирования политического сознания уже после 1917 года.
Разочарование в нэпе не исчерпывалось и не являлось следствием исключительно экономических факторов, таких как безработица, дефицит, высокие налоги или высокие потребительские цены. Оно имело глубокие основания также в культуре и ментальных структурах большинства населения. Разочарование — как правило, типичная реакция патриархального сознания на неизбежные сложности общественной жизни и невозможность достижения социального идеала (свободного и справедливого общества) в реальной жизни. Нэп был достаточно противоречивой, негармоничной социально-экономической моделью. При этом он создавал для жизни населения довольно неуютное пространство, которое было бесконечно далеко от провозглашенных в 1917 году целей радикально переустройства общества. Распространявшийся социальный пессимизм порождал радикально-левацкие подходы к оценке внутренней и внешней политики.
Говоря о поколенческом аспекте подъема радикальных настроений по отношению к внешней политике, следует отметить, что к 1927 году советские институты, ритуалы и традиции уже достаточно укоренились. Улеглись и стали обычным делом в конце нэпа воззрения на советскую власть как на власть вполне легитимную, имевшую не просто право управлять, но управлять теми методами и
7 См.: Гимпельсон Е.Г. Указ. соч. С. 296-297.
8 Пленум ЦК ВКП (б) 4-12 июля 1928 г // Сталин И.В. Соч. Т. 11. М.: Госполитиздат, 1949. С. 171.
инструментами, которыми она пользовалось. Это было особенно верно в отношении молодых людей; новое поколение молодых коммунистов, которое было сформировано после 1917 года, в конце периода нэпа было гораздо более «радикально Советским», чем их предшественники. Мы можем говорить о подъеме элементов воинственного и левацкого восприятия коммунизма и социализма среди молодежи к концу двадцатых годов. Для этих молодых людей — нового советского политического поколения — Гражданская война и военный коммунизм, с одной стороны, и нэп — с другой — представляли определенную дихотомию, две противоречивших друг другу версии социализма. Приоритет, без сомнения, отдавался советской молодежью периоду Гражданской войны, с которым были связаны «революционный героизм» и «боевой дух» новой системы. Радикализм нового поколения покоился на безусловном принятии атрибутов, институтов и учреждений новой системы, а также его идеологических и культурных ценностей.
«Я с 15.IX вступаю в революционно-боевые ряды победоносной партии большевиков. Я клянусь всем своим революционным инстинктом, душой и телом работать в ней, пока не вырвет из рядов ее смерть. Мне хочется напоследок моей быстро гаснущей жизни послужить еще раз угнетенным пролетариям Запада и свободному русскому народу под умелым руководством В.К.П.(б)», — писал некто Н. Васильев В.М. Молотову в сентябре 1928 года9. Язык этого письма был довольно типичен для радикальной политической психологии советской молодежи в конце двадцатых годов. Понимание смысла жизни как смертельной борьбы с «силами зла» — западным капиталистическим миром — было сутью психологии революционного радикализма.
Типичным примером радикальных воинственных воззрений на драматические события на внешнеполитической арене в 1927 году является письмо москвича Н. Андреева, написанное 17 марта 1927 года и адресованное Сталину:
«... Перед ЦК ВКП(б) и Коминтерном ходатайствую о помощи в разрешении мне стать под знамена Кантонской армии для изгнания интервенции капитала из Китая, что для нашего Союза очень важно, т. к. наш Союз вместе с пролетариатом Китая может безопасно вести борьбу против капитала и его нападков.
Победа китайской пролетарской революции есть залог к падению капитала на Востоке, а союз китайской республики с нашей республикой
9 Российский государственный архив социально-политической истории (далее — РГАСПИ). Ф. 82. Оп. 2. Д. 1443. Л. 44-45.
поведет к быстрейшему строительству социализма и мировой пролетарской революции»10.
Радикальный революционный взгляд на внешнюю политику СССР возник не внезапно в связи с «военной тревогой» — он проявлялся и ранее и постепенно нарастал, чтобы достигнуть кульминации в конце 1927 — первой половине 1928 года. Многие люди, особенно среди городской молодежи, и до 1927 года были буквально одержимы идеей воспользоваться событиями в Китае для «решительного наступления на мировой капитализм», самым одиозным и вызывавшим ненависть форпостом которого считалась Великобритания. В одном из писем Сталину в 1926 году говорилось:
«Т. Сталин!
Из газетных сведений известно:
1) Что Китай требует сильного человека.
Рекомендую послать в Китай на помощь борцам за свободу наших хороших руководителей, стратег и технических работников и этим вы дадите борцам за свободу выйти победителями над капиталом, иначе без них руководителей они погибнут, и капитал будет торжествовать, тогда они возьмутся за нашу душу.
2) Ожидается приезд из Англии в СССР г. Ллойд-Жорж (генеральный шпион всех капиталистических стран). Рекомендую, чтобы ваш глаз был бы всесущ, не только в общей приемной, но и в его спальне для Вас секретного не должно быть ничего, Вы должны все видеть и все знать.»11
«Товарищу Сталину!
Рекомендую не медлить с народными угнетателями Англии и Франции, а спешным темпом нанести им удар за ударом в упор путем революции в их колониях Африке и Индии, для этого необходимо мобилизовать лучшие силы РКП(б), которые имеют свой партбилет не в кармане, а в груди».
Это письмо также было направлено Сталину в начале 1926 года, за год до обострения внешнеполитической обстановки и кризиса в отношениях с Англией.
Сводки (отчеты о настроениях населения) также предоставляют богатый материал о воззрениях населения и его политических эмоциях периода «военной тревоги». В сводках отмечается преобладание воинственных и радикальных взглядов на внешнюю и оборонную политику СССР.
«Отношение рабочих к военной опасности. В специальных сводках о настроениях партийные комитеты. сообщают, что подавляющее большинство рабочих одобряют мирную политику и
10 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 77. Л. 2.
11 Выдержка из письма А. Гейдена 26 марта 1926 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 474. Л. 183.
заявляют о своей готовности выступить, если потребуется, на защиту СССР. Вот наиболее характерные заявления рабочих:
"Пусть нападают, мы дадим должный отпор, без боя мы свою власть не отдадим".
"Войны не боимся, воевать мы не разучились".
"На угрозу капиталистов мы должны объединиться как один и выступить на защиту своей свободы".
Среди части рабочих наблюдается "боевое настроение", недовольство уступками со стороны советского правительства, желание "теперь же принять вызов империалистов и дать им отпор".
. На собраниях некоторые рабочие говорили "Довольно демонстрировать, надо показать свою действительную силу". "Следовало бы показать английским капиталистам, как соваться в СССР". "До каких же пор мы будем в прятки играть, ведь так или иначе, а с империалистами схватиться придется, так лучше сейчас это сделать пока не раздавили китайцев и у нас есть подмога в сотни миллионов человек"..»12
В целом крестьянство было настроено гораздо менее радикально, чем рабочие, особенно рабочая молодежь. Это не вызывает удивления, поскольку именно крестьяне были заинтересованы в сохранении условно «нэповской модели» взаимоотношений деревни и города, крестьянина и государства. Однако, как показывают сводки, многие крестьяне также следовали линии сплочения вокруг партии и правительства в случае войны:
«Отношение крестьян к военной опасности. Партийные комитеты. отмечают, что основная масса крестьянства — бедняки и середняки — войны не желают, одобряют мирную политику советского правительства и вместе с тем заявляют о своей готовности, если на нас нападут, выступить на защиту СССР.
"Последнюю поддевку продадим, а воевать будем, к Англии на поклон не пойдем".
"Мы хоть и неграмотные, а понимаем, куда она (Англия. — А.Л.) гнет. Мы все до единого пойдем воевать. Они хотят опять барина посадить и нищих разводить, не придется. Войны не хотим, не отдохнули еще, но советской власти не отдадим".
"Весь СССР должен стать на оборону, а то как придут паны, то за землю и шкуру сдерут".
Замечается усиленная застройка полученных усадеб и полученных
земель, при этом крестьяне говорят: "Хотя паны и пришли бы, так земли
не отдадим, нужно скорее застроить, чтобы было что оборонять".
Беднота проявляет в отд. случаях нетерпение:
"Докуда наш Союз будет терпеть нахальство буржуазии".
"Пора объявить войну, а то буржуазия думает, что у нас нечем воевать, но
силы у нас хватит и победа будет за нами".
"Нашему правительству не нужно ждать, когда нам объявят войну, а
12 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 213. Л. 9.
13
самому объявить и хорошо морду набить всяким Чемберленам"» .
Эти мнения были представлены советским лидерам — основным адресатам сводок о настроениях — как «типичные» и наиболее «широко распространенные». Но почему крестьяне, если не большинство, то заметная группа среди бедняков и середняков, были так благосклонны к действиям правительства, особенно в условиях нарастающих экономических трудностей и не прекращавшегося давления со стороны властей на крестьянство?
Очевидно, что частично такие настроения можно рассматривать не только как результат смены поколений в СССР, но и как продукт усилий пропаганды по достижению целей социальной мобилизации и, одновременно, установлению доверительных отношений между властью и обществом. Как правило, пропаганда затрагивает аффективные, иррациональные компоненты общественных настроений, эмоциональной атмосферы, того, что называется «психологическим климатом» в обществе. Пратканис и Тернер определили цель пропаганды, как «попытку продвинуть реципиента (пропаганды) к заданной точке зрения, используя простые изображения и
14
слоганы, которые ограничивает сознание путем игры на предрассудках и эмоциях» . Пропаганда использует образы и символы в политическом дискурсе с целью вызвать необходимые политические эмоции. Опыт военной пропаганды показывает, что броские лозунги и призывы, построенные на рациональных аргументах, являются недостаточно эффективным средством воздействия на большие группы людей. Более важную роль в создании атмосферы доверия к политике государства в период военной угрозы играет активация подсознательных основ человеческого поведения. Наибольший успех в пропагандистской деятельности достигается, когда органы пропаганды призывают к действиям, которые люди уже готовы совершить, когда пропагандистские «сообщения» психологически переносят своих «получателей» в желаемом или ожидаемом направлении. Очевидно, что сталинская пропаганда периода «военной тревоги» несла в себе все черты военной пропаганды, и значительная часть советского населения в 1927 году была психологически вполне готова к тому, чтобы поддаться воинственным и радикальным эмоциям.
Однако влияние пропаганды на настроения населения, особенно крестьянского, было ограничено, во-первых, слабыми техническими и организационными
13 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 213. Л. 12.
14 Pratkanis A.R., Turner M.E. Op. cit. P. 190.
возможностями пропагандистского аппарата в двадцатые годы, а во-вторых, доиндустриальным и архаичным характером самого общества. После 1917 года, и даже в 1930-е годы, государство не обладало возможностями для полного контроля общественного сознания, и тотальное манипулирование психологией масс в эпоху Сталина является мифом15.
Тем не менее изучение архивных источников позволяет сделать несколько важных выводов. Прежде всего, основной поток пропагандистских сообщений в течение 1920-х годов доставлялся населению огромной армией устных агитаторов нижнего уровня, партийными активистами в городах и в сельской местности. Во-вторых, если пропаганда на этом (доминирующем!) уровне рассчитывала на успех, то достучаться до умов и сердец людей возможно было лишь путем интерактивного общения и диалога между пропагандистом и его слушателями. В-третьих, чрезвычайная ограниченность технических, организационных и человеческих ресурсов, а также недостаточная подготовка большинства агитаторов нижнего уровня позволяют предположить, что основным «пропагандистом» являлась сама советская жизнь, в том числе повседневный опыт взаимодействия с местной бюрократией и партийными активистами низшего звена.
«Военная тревога» 1927 года показывает, что успешная социальная и психологическая мобилизация людей во время международных кризисов — как реальных, так и «изобретенных» пропагандой — лишь частично может быть объяснена системой государственного принуждения и пропагандистским воздействием. Конечно, усилия правительства, влиявшие на восприятие населением международных вызовов и угроз, сыграли большую роль в период «военной тревоги». Но спектр мотивационных стимулов был очень широк и включал формирующийся советский патриотизм, недовольство результатами нэпа, революционный романтизм и стремление поддержать мировую революцию, а также просто стремление выжить в опасном и сложном мире советской действительности, приспособиться к обстоятельствам и «играть по правилам».
Однако не менее, чем радикальная воинственность и готовность «бороться и умереть за коммунизм», в период «военной тревоги» со стороны обширных групп населения проявлялась осторожность, умеренность во взглядах и подходах. Эта умеренность парадоксально сочеталась с полной поддержкой советской внешней политики и выражением доверия действиям «вождей» и лично Сталина.
15 См.: ЛившинА.Я. Указ. соч. С. 59-60.
Так, некто А. Иванов писал Сталину 9 июня 1927 года:
«Ознакомившись по газетным телеграммам о создавшейся международной обстановке, а в особенности ненавистью к нашему Союзу Республик, считаю своим долгом, как индивидуальная личность, заявить:
1) Что наше правительство поступает разумно, не объявляя войны подлейшим народностям мира;
2) Важно сохранить выдержку, этим дадим возможность международной буржуазии, в особенности англичанам, показать трудящимся всего мира свое лицо.»16
А. Иванов, несмотря на то, что в письме называет Великобританию и ее союзников «подлейшей нацией в мире», выражает широко распространенное и типичное для общественных настроений нежелание видеть СССР втянутым в большую войну, что, возможно, могло стать роковым для молодого Советского государства в конце 1920-х годов.
Некий М. Лукьянчук с Украины писал в письме Сталину 31 марта 1927 года:
«Т. Сталин!
В газетах "Правда" и "Известия" и вообще во всей периодической печати сейчас даются телеграммы о событиях в Китае и о жестокостях милитаристов и прочих белогвардейцев. Особенно жестокими являются англичане и американцы, разгромившие Нанкин. Я участвовал в гражданской войне, видел эти ужасы, они мне сейчас более или менее понятны, ибо мы имели дело с врагом, непосредственно грозившим нам, или советы — или буржуазия. Вот так стоял у нас вопрос в гражданскую войну. Отсюда понятны причины ненависти и жестокости к врагу. Китай ведь имеет 400 миллионов населения. Англия и Америка по населению с ним не равны, ведь животное и то может разозлиться над издевающим его, а тут мы имеем 400-миллионную массу. Неужели она не воспрянет для защиты себя?
. Что предпринимает по этому поводу Советское правительство. Оно
17
открыто должно заявить протест перед всем светом.»
Как видим, то, что предлагал Лукьянчук, было противоположно дальнейшим конфронтационным действиям, вместо этого он выступает с осторожным предложением «заявить протест». Многие люди, как в городе, так и на селе, разделяли подобный осторожный подход.
Мнения многих (если не большинства) крестьян, как показывают сводки, были предельно противоречивыми и амбивалентными:
16 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 514. Л. 64.
17 Там же. Д. 77. Л. 1.
«Из п/о Бутурлиновский, Бобровского у., Воронежской губ., пишет селькор Выропаев, что крестьяне воевать не хотят, но если буржуазия заставит, то воевать будут.
Селькор Силаев из. Ульяновской губ., пишет, что крестьяне воевать не хотят, боятся больших жертв и разорения, полагают, что война кончится нашим поражением, но ежели война будет, рекомендуют поставить все на карту. За войну кулаки.
.Селькор Бойко пишет о том, что войны жаждут лишь лишенные избирательных прав.
Селькор № 1698 из области Коми. пишет, что крестьяне говорят, что Европа хочет войной получить царские долги. Война всем и каждому неприятна и нежелательна. Рекомендует не дразнить империалистов, но все же, если будет война, поставить все на карту. 25/11/ - 27 г.»18.
Как показывают письма к власти и сводки, преобладавшим настроением среди большинства крестьянского населения, несмотря на определенное распространение радикальных и воинственных взглядов среди части бедняков и середняков, было нежелание пройти еще через одну войну тогда, когда воспоминания о Первой мировой и гражданской были еще свежи:
«.Высказываясь за необходимость мира, середняки проявляют, главным образом, боязнь разорения своих хозяйств».
«Крестьянство от войны ничего не выиграет, возьмут самого, лошадь, корову и хлеб. Война нам вообще не выгодна».
«Нельзя ли сделать так, чтобы аэропланов не строить, а сойтись мирным путем»19.
Одной из наиболее распространенных идей в то время было представление об относительной экономической и оборонной слабости СССР, что делало военное столкновение с ведущими мировыми державами слишком рискованным, смертельно опасным:
«Т. Сталин!!!
Я думаю, что мы накануне серьезных событий — войны. Война — это игра в карты и на чьей стороне козырей больше, у того и шансов больше на выигрыш. Судя по тому, что мы — хозяева молодые, при том — бедны, козырей в наших руках мало для игры, а потому и шансов на выигрыш быть не может. Теперь посмотри всесторонне, на ком и на чем наш проигрыш отзовется. На мой взгляд, тут больше всего страдают интересы революции — раза во-вторых — та местность и народ, где будет избрана арена для действий. На мой взгляд, если мы изберем правильный план борьбы, мы избежим войны, а если совсем и не
18 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 19. Л. 183.
19 Там же. Д. 213. Л. 12.
избежим, то хоть оттянем момент такой на неопределенное время и тем самым выиграем то, что даст нам возможность в совершенстве подготовиться к будущей борьбе»20.
Важно отметить, что «военная тревога», как и иные внутренние, внешние и военные кризисы периода формирования сталинской системы, вызвала к жизни среди части населения протестные эмоции, антисоветские настроения и надежды на крах режима:
«Отдельные случаи антикоммунистических настроений среди рабочих
отмечают. Такие настроения имеются исключительно среди рабочих
одиночек, случайно проникающих на ф-ки и заводы или в большинстве
случаев среди "обиженных", не принятых по разным причинам в партию
и от лиц с "антисоветским уклоном".
Вот отдельные заявления этих рабочих:
"Как начнется война, мы начнем давить коммунистов".
"Перебить всех комсомольцев и коммунистов, которые хотят войны".
Если война, то будем бить администрацию, а потом уже воевать.
Прежде чем отправиться на фронт, сначала убью одного-двух
хозяйственников.
Среди части безработных. имеются настроения за войну, та как, по их мнению, с возникновением войны они скорее получат работу. Со стороны отдельных безработных были такие заявления:
Пусть война скорее и пусть нам дают в руки винтовки, мы на фабриках и заводах вех коммунистов переколем — нам все равно. Даешь войну, получим оружие и будем проводить вторую революцию. Авось вместо коммунистов и комсомольцев мы получим работу. В материалах Полтавского ОК21 отмечается, что среди отдельных бедняков имеются настроения в случае войны "свести счеты с кулаками". Иногда бедняки имеют в виду раздел земли, принадлежащей совхозам.
"Нужна война и другая революция для окончательного разделения земли меж селянами."
Партийные комитеты. отмечают оживление антисоветской агитации в связи с угрозой войны.
"События последнего времени кулачество расценивает как признаки слабости советской власти и надеется на возможность переворота". Воронежский ГК22
"Активные элементы антисоветского строя и прямые участники прошлых восстаний ведут интенсивную агитацию за свержение советской власти в случае войны".
"Некоторые казаки начали ходить в орденах старого времени (георгиевские кресты), усиленно происходит ремонт и приобретение нового оружия".
Криворожский окр. "Имеется агитация со сторон активных кулаков и антисоветски настроенного элемента о том, чтобы крестьяне не шли в
20 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 77. Л. 51.
21 Областного комитета ВКП (б). — А.Л.
22 Городской комитет ВКП (б). — А.Л.
ряды красной армии в момент объявления войны, а начали бы организовываться для борьбы с соввластью".
"Есть также случаи провокационных слухов и призывов к неподчинению соввласти в случае мобилизации. И часть населения, не забывшая еще военного коммунизма, поддается таким слухам".
Оживление антисоветской агитации среди духовенства отмечают Псковский, Воронежский, Тамбовский. ГК.
Псковская губ. "Духовенство всех вероисповеданий также
23
зашевелилось"» .
Трудно с уверенностью сказать, насколько широко распространены были протестные настроения; по-видимому, речь не идет о доминирующей или преобладающей политической эмоции. Однако эти протесты и антибольшевистские настроения составляли заметный элемент всей картины в течение «военной тревоги».
Общественные настроения в связи с этим крупнейшим международным кризисом также показали важный аспект того, как власть и общество подходили к вопросам взаимного доверия. Режим считал взаимное доверие и добровольное сотрудничество лояльных и сознательных граждан друг с другом и с государством ценным ресурсом своих властных полномочий. Это означало формирование новой коллективной идентичности и развитие «классового инстинкта», заставляя людей добровольно сотрудничать в борьбе против внутренних и внешних врагов, в коллективном усвоении марксистско-ленинских принципов и в овладении советским публичным дискурсом. В письмах к властям часто высказывалась общая формула «Я хочу оправдать (заслужить) доверие партии»; авторы этих писем заявляли о готовности постоянно разоблачать и обвинять «врагов», как внутренних, так и внешних. Среди внешних врагов, разумеется, были «империалистические агрессоры», «мировая буржуазия», а в 1920-е годы в первую очередь Великобритания и англичане.
В то же время общество в конце двадцатых годов оставалось слишком разнородным и гораздо менее сплоченным, чем власть хотела его видеть. Взаимное доверие государства и народа не обязательно формировалось на основе социальной мобилизации — оно скорее могло являться продуктом поиска компромисса интересов и целей как правительства, так и основных социальных групп. А для очень многих людей осторожная внешняя политика, отражавшая нежелание идти здесь и сейчас на войну с «империалистами» по вопросу политики в Китае являлось доминирующим настроением и политической эмоцией.
23 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 213. Л. 10-16.
Список литературы:
1. Булдаков В.П. Утопия, агрессия, власть: психосоциальная динамика постреволюционного времени. Россия, 1920-1930. М.: РОССПЭН, 2012.
2. Верт Н. Террор и беспорядок. Сталинизм как система. М.: РОССПЭН, 2010.
3. Гимпельсон Е.Г. НЭП и советская политическая система. 20-е годы. М.: ИРИ РАН, 2000.
4. Голдман В.З. Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий / пер. с англ. М.: РОССПЭН, 2010.
5. Грегори П. Политическая экономия сталинизма / пер. с англ. М.: РОССПЭН, 2006.
6. Кип Дж., Литвин А. Эпоха Иосифа Сталина в России. Современная историография. М.: РОССПЭН, 2009.
7. Лившин А.Я. Настроения и политические эмоции в Советской России: 19171932 гг. М.: РОССПЭН, 2010.
8. Осокина Е.А. За фасадом «сталинского изобилия»: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927-1941. М.: РОССПЭН, 1997.
9. Ушакова С.Н. Идеолого-пропагандистские кампании в практике функционирования сталинского режима. М.: РОССПЭН, 2013.
10. Хлевнюк О.В. Хозяин: Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М.: РОССПЭН, 2010.
11. Ширер Д.Р. Сталинский военный социализм. Репрессии и общественный порядок в Советском Союзе, 1924-1953 гг. М.: РОССПЭН, 2014.
12. Яров С.В. Человек перед лицом власти, 1917-1920-е гг. М.: РОССПЭН, 2014.
13. Chapman /.The Power of Propaganda // Journal of Contemporary History. 2000. Vol. 35 (4). P. 679-688.
14. Davies S. Popular Opinion in Stalin's Russia. Terror, propaganda and dissent, 19341941. Cambridge: Cambridge University Press, 1997.
15. FitzpatrickSh. Tear off the Masks! Identity and imposture in twentieth-century Russia. Princeton: Princeton University Press, 2005.
16. Hellbeck /.Revolution on My Mind: Writing a Diary Under Stalin. Cambridge: Cambridge University Press, 2006.
17. Kenez P. The Birth of the Propaganda State. Soviet Methods of Mass Mobilization, 1917-1929. Cambridge: Cambridge University Press, 1985.
18. PratkanisA.R., TurnerM.E. Persuasion and Democracy: Strategies for Increasing Deliberative Participation and Enacting Social Change // Journal of Social Issues. 1996. No 52 (1). P. 187-205.
19. Siegelbaum L., Sokolov A. Stalinism as a Way of Life: A Narrative in Documents. New Haven; London: Yale University Press, 2000.
20. Taylor Ph. Munitions of the Mind: A History of Propaganda from the Ancient World to the Present Day. Manchester: Manchester University Press, 2007.
Livshin A. Ya.
The "Military Alert" of 1927 and Public Moods in the Soviet Union
Alexander Ya. Livshin — professor, School of Public Administration, Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russian Federation. E-mail: livshin@spa. msu. ru
Annotation
One of the most intriguing problems dealing with the history of Soviet Russia in the 1920s is the variety of ways the Soviet political regime has been communicating with the people, using different means of coercion, persuasion and social mobilization. The reactions to the "Military Alert of 1927" — one the major international developments which occurred in the 1920s — demonstrate the complexity of transformative processes Soviet public mood has been undergoing in that time period. The "Military Alert of 1927" has revealed a few very important aspects of the popular opinion dynamics. Apparently, one of these was the growth of militant revolutionary radicalism, associated, on the one hand, with disillusionment about NEP, and on the other — with the process of the new Soviet generation which had been socializing after 1917, entering public life and becoming more active. However such radical and militant attitudes resulted not only from generational change in the USSR but also from propaganda's efforts to achieve the goals of social mobilization and, simultaneously, to establish the relationship of trust between the regime and the society. At the same time the society in the late 1920s remained too diverse and far less coherent than the regime was willing it to be. Trust wasn't necessarily falling along the lines of social mobilization but was rather the matter of finding a compromise of interests and goals both the government and the people have been pursuing. And for many people a cautious foreign policy reflecting the lack of desire to go to war with "imperialists" was a dominant mood and political emotion.
Keywords
Soviet Union, Stalin, public mood, political emotions, social mobilization, "military alert".
References:
1. Buldakov V.P. Utopiia, agressiia, vlast': psikhosotsial'naia dinamikapostrevoliutsionnogo vremeni. Rossiia, 1920-1930. Moscow: ROSSPEN, 2012.
2. Vert N. Terror i besporiadok. Stalinizm kak sistema. Moscow: ROSSPEN, 2010.
3. Gimpel'son E.G. NEP i sovetskaiapoliticheskaia sistema. 20-e gody. Moscow: IRI RAN, 2000.
4. Goldman V.Z. Terror i demokratiia v epokhu Stalina. Sotsial'naia dinamika repressii / per. s angl. Moscow: ROSSPEN, 2010.
5. Gregori P. Politicheskaia ekonomiia stalinizma / per. s angl. Moscow: ROSSPEN, 2006.
6. Kip Dzh., Litvin A. Epokha Iosifa Stalina v Rossii. Sovremennaia istoriografiia. Moscow: ROSSPEN, 2009.
7. Livshin A.Ia. Nastroeniia i politicheskie emotsii v Sovetskoi Rossii: 1917-1932 gg. Moscow: ROSSPEN, 2010.
8. Osokina E.A. Za fasadom "stalinskogo izobiliia": Raspredelenie i rynok v snabzhenii naseleniia v gody industrializatsii. 1927-1941. Moscow: ROSSPEN, 1997.
9. Ushakova S.N. Ideologo-propagandistskie kampanii v praktike funktsionirovaniia stalinskogo rezhima. Moscow: ROSSPEN, 2013.
10. Khlevniuk O.V. Khoziain: Stalin i utverzhdenie stalinskoi diktatury. Moscow: ROSSPEN, 2010.
11. Shirer D.R. Stalinskii voennyi sotsializm. Repressii i obshchestvennyi poriadok v Sovetskom Soiuze, 19241953 gg. Moscow: ROSSPEN, 2014.
12. Iarov S.V. Chelovekpered litsom vlasti, 1917-1920-e gg. Moscow: ROSSPEN, 2014.
13. Chapman J. The Power of Propaganda. Journal of Contemporary History, 2000, 35 (4), pp. 679-688.
14. Davies S. Popular Opinion in Stalin's Russia. Terror, propaganda and dissent, 1934-1941. Cambridge: Cambridge University Press, 1997.
15. Fitzpatrick Sh. Tear off the Masks! Identity and imposture in twentieth-century Russia. Princeton: Princeton University Press, 2005.
16. Hellbeck J. Revolution on My Mind: Writing a Diary Under Stalin. Cambridge: Cambridge University Press, 2006.
17. Kenez P. The Birth of the Propaganda State. Soviet Methods of Mass Mobilization, 1917-1929. Cambridge: Cambridge University Press, 1985.
18. Pratkanis A.R., Turner M.E. Persuasion and Democracy: Strategies for Increasing Deliberative Participation and Enacting Social Change. Journal of Social Issues, 1996, 52 (1), pp. 187-205.
19. Siegelbaum L., Sokolov A. Stalinism as a Way of Life: A Narrative in Documents. New Haven; London: Yale University Press, 2000.
20. Taylor Ph. Munitions of the Mind: A History of Propaganda from the Ancient World to the Present Day. Manchester: Manchester University Press, 2007.
