CC BY
18
07.00.02 - ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ (ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ), 07.00.03 - ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ (СООТВЕТСТВУЮЩЕГО ПЕРИОДАНИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ) 07.00.02 - DOMESTIC HISTORY (HISTORICAL SCIENCES), 7.00.03 - GENERAL HISTORY (OF THE CORRESPONDING PERIOD)(HISTORICAL SCIENCES)
УДК 94(47) КАЗАКОВА О.Ю.
кандидат исторических наук, доцент, кафедра истории России, Орловский государственный университет имени И.С. Тургенева E-maihkazaolga@yandex.ru
UDC 94(47) KAZAKOVA O.YU.
Candidate of History, associate professor, department of
history, Orel State University E-mail: kazaolga@yandex.ru
ВЛИЯНИЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ И РЕВОЛЮЦИИ НА ЦЕРКОВНО-РЕЛИГИОЗНЫЙ ДИСКУРС
РОССИЙСКОЙ ПРОВИНЦИИ*
THE INFLUENCE OF THE FIRST WORLD WAR AND REVOLUTION ON THE CHURCH-RELIGIOUS DISCOURSE OF THE RUSSIAN PROVINCE
Влияние языка революции на провинцию наглядно проявляется в эволюции формализованной, архаичной речи православной церкви. В статье на основе анализа «епархиальных ведомостей» исследуются тематические, риторические и лексические изменения церковно-религиозного дискурса в пост-революционную эпоху. Автор выявляет его долгосрочную и глубокую деформацию, обусловленную комплексным воздействием Первой Мировой войны и революции 1917 г.
Ключевые слова: пост-революционная провинция, православная церковь, «Епархиальные ведомости».
The influence of the language of revolution on the province is particularly evident in the evolution of the discourse of the Russian Church. On the basis of the analysis of the «Diocesan Gazette» the article examines the thematic, rhetorical and lexical changes in the church-religious discourse in the post-revolutionary era. The author reveals its long-term and deep deformation caused by the synergetic influence of the First World war and the revolution of 1917.
Keywords: post-revolutionary province, Orthodox Church, "Diocesan Gazette".
К 1917 году Русская Православная церковь насчитывала 117 млн. верующих в 73 епархиях, 54 тыс. храмов и 100 тыс. священников. Великая русская революция и приход к власти большевиков ознаменовали начало самого трудного периода в ее истории. Общественная поддержка антицерковной политики новых властей и падение духовного авторитета церкви являлись результатом долгосрочного, комплексного воздействия деструктивных общественно-политических процессов начала ХХ в., они ознаменовали институциональный кризис церкви, вызвали глубокую рефлексию в около-церковных кругах. В строго иерархизированной и ортодоксальной русской православной церкви голос провинциального духовенства и паствы традиционно был слаб и невыразителен. Едва ли не единственной его трибуной в пост-революционный период являлись «епархиальные ведомости» - официальные церковные издания. Их изучение позволяет выявить механизмы адаптации/дезадаптации архаичного, схоластического церковно-религиозного дискурса провинции к языку революции.
Появление в 1860-х гг. «епархиальных ведомостей» было плодом либеральных реформ Александра II. Они имели строго определенную структуру (официальную и неофициальную части) и соответствующие функции: информационную (публикация официальных докумен-
тов и отчетов, хроники местной церковной жизни) и просветительскую (проповеди, речи, поучения, статьи по богословию, церковной истории, педагогике, миссионерству, обзоры литературы, некрологи, переводные статьи о зарубежной церковной жизни).
«Епархиальные ведомости» составляли удивительную информационную и ценностно-смысловую сеть, охватывавшую всю провинциальную Россию - синхронно и одинаково реагировали на события в стране, перепечатывали и рецензировали материалы друг друга, взаимно следили за региональной хроникой церковной жизни. Однако их упадок был неизбежен из-за финансовых трудностей и дискриминации большевистских властей. Уже в 1918 году выходила в свет лишь четверть изданий (с учетом вновь появившихся после Поместного Собора и переименованных). К 1922 году они исчезли совсем, дольше всего просуществовав на территории «белых» правительств Сибири и Кубани. В советской России примерно с середины 1918 г. отмечается прогрессирующее тематическое и риторическое обеднение «епархиальных ведомостей», самоцензура редакций, утрата полемической «неофициальной» части, что свидетельствовало как о признании церковью официальных властей - «свободного и трудового государства рабочих и крестьян», так и о тяжелом духовном и институциональном кризисе.
Статья подготовлена при финансовом содействии гранта РФФИ № 17-29-09025
© Казакова О.Ю. © Kazakova O.Yu.
В целом для провинциальной церковной постреволюционной прессы характерен корпоративный эгоизм - главными темами публикаций всех рубрик «епархиальных ведомостей» были материальное обеспечение священников и их семей, кризис идентичности привилегированного сословия, официально и неожиданно потерявшего статус [2]. Авторы связывали свои беды, прежде всего, с падением авторитета церкви среди населения, вызванного долгой жестокой войной. В целом, влияние Первой Мировой войны на провинциальную церковь непосредственно и косвенно отражено на страницах «епархиальных ведомостей» как глобальное противостояние главных субъектов войны и церкви - бывшего солдата (демобилизованного, вновь призванного новой властью, а чаще всего дезертира) и приходского священника.
После революции указанные социально-профессиональные типы приобрели маргинальный статус. Разложение армии, массовая демобилизация, а затем роспуск большевиками царской армии выбросили в страну, особенно в ее Европейскую часть, миллионы бывших солдат, за плечами которых был не только опыт военного насилия, но и преступлений против офицеров и мирного населения, а в головах - анархистские, бунтарские идеи и пропаганда классовой борьбы. В провинции вчерашние солдаты оказались не только главными субъектами революционного насилия, но и творцами нового социального порядка. С другой стороны, лицам духовного звания было трудно найти свое место в новой социальной структуре. В агрессивной антицерковной агитации священники классифицировались «буржуями», на которых направлялась вся ненависть населения в революционном и пост-революционные годы. Сами церковнослужители теперь причисляли себя к интеллигенции, той самой, которая два века боролась за европеизацию России против ортодоксальной церкви, так что само ее имя стало синонимом «безбожника» [7].
В условиях мировоззренческого и духовного кризиса начала ХХ в. интеллигенция пошла навстречу церкви. На Поместном Соборе 1917 г. ее интересы выражал князь Е. Трубецкой, покаянную статью которого «Христианство и интеллигенция» перепечатали многие «епархиальные ведомости». Однако радикализация революционного процесса вызвала сближение статусов «буржуа» и «интеллигента», сделала священников не только идеологическими конкурентами большевизма, но и социальными изгоями. В итоге в пост-революционной России, бывшие солдаты и приходские священники оказались внеклассовыми маргинальными группами, во всем противоположными и противостоящими друг другу.
Историография влияния войны на церковь обычно обрывается мартом 1918 г. - Брестским миром и посвящена различным благотворительным и пастырским проектам церкви 1914 - начала 1918 гг. Она носит апологетический характер и локально-исторический масштаб (П.В. Белоус, Н.В. Бадьина). Дальнейшая церковная жизнь описывается историками в противостоянии,
духовной оппозиции советской власти (С.Г. Петров, Л.Л. Регельсон, С.С. Бычков). Новейший историографический тренд задан министром просвещения России, историком русской церкви О.Ю. Васильевой - в постреволюционной истории церкви акцент переносится на «кризис внутрицерковного сознания» и поиск лояльности по отношению к советской власти.
Между тем влияние Первой мировой войны не могло прекратиться внезапно, более того, оно оказалось призмой восприятия советской действительности. Брестский договор вызвал немедленную реакцию церкви. Патриарх Тихон обратился к пастве со специальным посланием: «Святая Православная Церковь, искони помогавшая русскому народу собирать и возвеличивать государство Русское, не может оставаться равнодушной при виде гибели и разложения... Этот мир, принужденно подписанный от имени русского народа, не приведет к братскому сожительству народов. В нем нет залогов успокоения и примирения, в нем посеяны семена злобы и человеконенавистничества... Не радоваться и торжествовать по поводу мира призываем мы вас, православные люди, а горько каяться и молиться перед Господом» [1]. Разумеется, «епархиальные ведомости» разнесли слова патриарха по всей стране.
Тема Первой Мировой войны непосредственно отражена в пост-революционном церковно-религиозном дискурсе «епархиальных ведомостей».
В 1917-1918 гг. проходил Поместный Собор - главное событие церковной истории России после Петра I. Тема войны мощно и тревожно прозвучала в выступлениях протопресвитера армии и флота Георгия Шавельского. На заседании 17 августа 1917 г. он обрисовал разложение русской армии, связав его с духовным обнищанием народа. Участники Собора слушали его «со слезами на глазах». Соответственно, «роль церкви в настоящее время, - по мысли Шавельского, - окормле-ние страждущих, в особенности не отпетых негодяев, а растерявшихся, которых больше половины солдат». 24 августа Собор принял послание к армии и флоту, что можно рассматривать как дискурсивную инновацию во взаимоотношениях двух институтов, так как ранее церковь оставаясь в рамках ортодоксального богословия, рассылала по приходам молитвы за победу русского оружия.
Традиционные в военное время взаимоотношения церкви и армии - благотворительность, госпитальная деятельность и пастырское служение - не прекратились с выходом России из войны, но стремительно сокращались из-за материальной и кадровой катастрофы пост-революционной церкви, а также индифферентного отношения прихожан.
После войны в стране образовывались союзы фронтовиков для защиты собственных корпоративных интересов, в том числе, политическими и насильственными методами. В отличии от них, «Всероссийский союз увечных воинов» сотрудничал с властями, которые придали ему статус благотворительной организации. Церковь в условиях анархии и вакуума региональной светской
07.00.02 - ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ (ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ), 07.00.03 - ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ (СООТВЕТСТВУЮЩЕГО ПЕРИОДА)(ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ) 07.00.02 - DOMESTIC HISTORY (HISTORICAL SCIENCES), 7.00.03 - GENERAL HISTORY (OF THE CORRESPONDING PERIOD)(HISTORICAL SCIENCES)
власти представляла собой единственную властную вертикаль, поэтому «Союз увечных воинов» именно к ней обратился для сбора статистической информации об инвалидах, солдатских вдовах и сиротах, а также за помочью в их объединении в первичные корпоративные ячейки. Приходские священники, со своей стороны, организовали регулярный кружечный сбор в пользу «Союза» и обратились к пастве со страниц «епархиальных ведомостей»: «Возлюбленные братья и сестры во Христе! Кто не слышал об ужасах современной войны? Более трех лет мы защищали родную Россию от бесчисленных врагов. В течение трех лет наши солдаты давали нам возможность относительно безопасно жить в тылу. И не их вина, что их подвиг был потерян зря, что их честную кровь и раны мы накрыли саваном позорного мира... Кто позаботится о вдовах и сиротах? Кто даст кусок хлеба нашим искалеченным героям? Послушайте, братья, вы все люди, вы живы благодаря их мученической крови, хорошо питаетесь, довольны, обеспечены средствами и землями... Пожертвуйте, христиане, деньги и имущество!» В сущности, кроме рекомендации о выносе кружки для пожертвований увечным воином или членами семьи погибшего воина, эта агитационная кампания не выходила за рамки традиционных сборов в добрый десяток благотворительных фондов во время войны (в пользу Красного, Белого, Зеленого крестов, георгиевских кавалеров, семей мобилизованных и их вдов).
В Первую Мировую войну церковь активно взаимодействовала с Красным Крестом в организации госпиталей для раненый и больных воинов. По всей стране работали приходские госпитали на несколько десятков коек каждый. Соответственно, отчеты об их деятельности в виде многочисленных таблиц занимали видное место в провинциальной церковной печати, составляя в глазах прихожан убедительное доказательство их личного и приходского вклада в помощь фронту. После войны Красный Крест перестал финансировать местные госпитали, а у церкви не было собственных средств, поэтому госпитали пришлось срочно закрыть. В «епархиальных ведомостях» 1918 г. редкие, сильно запоздавшие отчеты о работе госпиталей за 1916 и начало 1917 гг. смотрелись фантомами прошлого, свидетельствами нарастающего кризиса приходской госпитальной системы. Например, «Отчет о деятельности Тамбовского епархиального лазарета для раненых и больных воинов» отмечал переполненность в связи с демобилизацией войск и рост конфликтов между персоналом и солдатами вследствие падения армейской дисциплины.
С окончанием войны резко и трагично оборвалась пастырская деятельность приходских священников на фронте. В период войны в армии находилось около 5 тыс. полковых священников. Ротация кадров к концу войны привела на фронт приходское духовенство, неспособное к живой проповеди, а лишь механически исполнявшее требы. Следствием декрета Временного правительства о вероисповедании явился отказ от исповеди и причащения более половины солдат и офицеров.
Всероссийский съезд военного и морского духовенства со своей стороны дискредитировал духовную миссию церкви на фронте, считая полковых священников гражданами, «призванными в данный момент осуществить свои гражданские права» - поддерживать политические партии и участвовать в избирательных кампаниях.
В революционном 1917 г. престиж полковых священников катастрофически падал. В глазах распропагандированных солдат священники на фронте выглядели представителями старого, царского режима, поэтому на них обрушился их гнев, вплоть до самосуда. Некоторые священники спасались бегством, переодеваясь в светское платье и сбривая бороду, большинство тихо возвращалось в свои приходы. Их бесславное служение, конечно, не нашло отражения в консервативной церковной прессе, но зафиксировано в около-церковном дискурсе прихожан-современников, винивших самих священников - интеллектуально ограниченных, алчных (полковому священнику платили больше, чем приходскому), безразличных к своему долгу обывателей. Приказ Наркомата по военным делам от 16 января 1918 г. об упразднении института военного духовенства лишь констатировал давно свершившийся факт. Последней акцией пастырского служения в армии стал призыв Синода к епархиям о добровольцах в лагеря военнопленных в Германию и Австро-Венгрию, опубликованный во всех «епархиальных ведомостях», но лишь принятый к сведению в регионах - ни агитационной, ни отчетной кампаний не проводилось.
Трудность изучения темы связана с наложением деструктивного влияния войны на еще более разрушительное влияние революции и антицерковной политики советской власти. Гражданская война между «белыми» и «красными» обернулась фактическим безвластием в регионах Центральной России, где церковь осталась полностью на милость т. н. «людей с ружьем» - тех самых бывших солдат, толпами и поодиночке бродивших по России. «Человек с ружьем» - это метафорический образ, символизирующий особый эмоционально-психологический тип военного человека. В отечественную историографию его ввел В.П. Булдаков, изучив трансформацию вчерашнего крестьянина, призванного на фронт Первой Мировой войны, в главного субъекта революционного насилия 1917-1920 гг. [2]. Его поведенческий шаблон заключается в причудливом сочетании идейного анархизма/нигилизма с фактической узурпацией власти в провинции. В. П. Булдаков рассматривает насилие тех времен как традиционалистскую реакцию на «цивилизованные» формы насилия Первой Мировой войны. Криминальная хроника «епархиальных ведомостей» пост-революционных лет пестрит фактами самозванства, захватов власти в деревнях проходившими мимо солдатами - демобилизованными и дезертирами. Эти ситуативные вожди возбуждали толпу и возглавляли ее деструктивные действия против церкви либо действовали самостоятельно.
Руководство церкви, занятое восстановлением па-
триаршества и борьбой с сепаратизмом поместных церквей, фактически оставило приходы на произвол судьбы. В случае насилия - личного и имущественного - оно рекомендовало обращаться к пастве, бить в набат, организовывать охрану из членов общественного приходского совета. Однако реакция прихожан на насилие в отношении церкви была различной в зависимости от территориальной принадлежности «человека с ружьем». Для провинциального сознания очень характерна дихотомичность восприятия «Свой» - «Чужой», чрезвычайно обострившаяся в условиях архаизации революционного насилия. Демобилизованные и даже дезертиры из числа местных жителей вызывали уважение как самые грамотные и опытные члены общины, пришлые элементы, как правило, скрывающиеся от властей дезертиры и военные преступники, проезжающие мимо воинские части воспринимались как чужие, и церковь могла рассчитывать на поддержку и сочувствие населения.
Режим террора бывших солдат в провинции в отношении приходской церкви не носил системного характера, но складывался из многочисленных и повсеместных фактов насилия - от словесного до физического. Тамбовский священник описывал пропагандистские штампы революционного дискурса: «Появились на сцене монастыри с «разжиревшими монахами», архиереи с «миллионными доходами», чудотворные иконы, «сплошь изукрашенные бриллиантами и алмазами, «представляющими мертвое богатство, ненужное Богу и бесполезное людям», «попы, верхом ездящие на мужике» [6].
Физическое насилие против церкви можно разделить на потестарное (обыски, опись имущества, аресты священников), бытовое (грабежи) и ритуально-символическое (богоборческое), каждое из которых отражено в пост-революционном религиозном дискурсе провинции.
Уже в дни февральской революции зафиксированы отдельные антицерковные акции - удаление икон из казарм, грубое обращение солдат с лицами духовного звания, появление в шапке в храме, прикурива-ние от лампад. Отправной точкой массовых бесчинств стало осквернение мощей святителя Гермогена двумя солдатами-дезертирами 21 октября 1917 г. в Москве. Летопись кощунств 1917-1919 гг. кажется бесконечной и однообразной по формам: личное насилие над священником (первое убийство священника Иоанна Кочурова датируется 31 октября 1917 г.), нарушение правил поведения в храме (зайти в шапке, курить, плевать, лузгать семечки, смеяться, бить в колокол), надругательство над имуществом храма, нарушение обрядов (вмешательство в службу, самостоятельное отправление обрядов, в особенности, венчаний и похорон).
В пост-революционной криминальной хронике «епархиальных ведомостей» зарождалась новая дискурсивная практика, по архиву и риторике аналогичная традиционной житийной литературе - рассказ о чудесном спасении храма от поругания. Можно выделить два его
сюжета - перед угрозой солдатского насилия заступничество иноверцев и в том же сценарии заступничество прихожан.
Совершенно в христианском духе реакцией церкви на насилие стало покаяние, стремление к пересмотру взаимоотношений с паствой. Живое слово зазвучало со страниц церковной прессы. Например, орловский священник Лебедев в статье «Темная Россия», описав вопиющие случаи самосуда и изощренных пыток под руководством бывших солдат, сделал вывод: «Вина Церкви в том, что она не научила крестьян заповеди «не убий», священники должны идти к толпе с проповедью, должны нести слово Божье в школу» [5]. Призыв к внутреннему обновлению звучал не только со страниц периодики, но и изустно, с амвона. Например, священник в Костроме произнес проповедь, больше похожую на речь на митинге:
«Каин, где твой брат Авель?!
Ты, солдат, не хотел и не хочешь сражаться с иностранцами, которые напали на нас. Зачем ты тянешь эту войну в свою страну, нападаешь и убиваешь собственного брата?!
Братья-иереи, дьяконы, псаломщики! Что мы делаем и куда направляемся?! Где наши стада, где наша христианская община?! Кто, как не наши духовные дети, крестьяне в серых шинелях, стали игрушками в коварных руках?! И мы молчим ... Нельзя бояться и молчать!» [8].
«Епархиальные ведомости» искали талантливых публицистов, прежде всего, в среде священников. Их индифферентность они объясняли скромностью и боязнью публичности, критики («прописки в печати»). «Надо отбросить этот ложный взгляд». - Призывала редакция. - Уместно ли врачам духовным, особенно в условиях переоценки всяких ценностей, заниматься на глазах у паствы только лишь врачеванием своих внутренних болезней».
Свидетельством демократизации церковной периодики стало, например, появление немыслимого ранее формата эго-документов - «дневника сельского священника» - летописи ежедневного притеснения церкви со стороны бывших солдат и обывателей. Этот анонимный дневник был перепечатал в разные месяцы в разных регионах, утратив тем самым авторство и географическую локализацию, зазвучав общим голосом провинциальной церкви:
«24 марта. Во время исповеди солдаты - бегущие с фронта - ведут себя нахально. «Мы убили троих офицеров, какой это грех? - они были буржуи, пили нашу кровь».
18 апреля. Море солдат в деревнях. Карты, самогон. Они встречают проповеди смехом, гневом, угрозами.
24 июня. В церкви - во время Великого выхода -солдаты корчили мне рожи. Проповедь о богохульстве. Толпа солдат ждала моего выхода из церкви. Я прошел под угрозой великого надругательства над верой и духовенством.
25 июля. Матрос Шуров появился: «Семь лет я не
07.00.02 - ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ (ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ), 07.00.03 - ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ (СООТВЕТСТВУЮЩЕГО ПЕРИОДА)(ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ) 07.00.02 - DOMESTIC HISTORY (HISTORICAL SCIENCES), 7.00.03 - GENERAL HISTORY (OF THE CORRESPONDING PERIOD)(HISTORICAL SCIENCES)
постился. Бога не существует. Вывозите иконы или сожгите их в печке» и другие безумные слова.
6 августа. В церкви солдаты лузгают семечки и плюют шелуху. Два солдата сказали: «Нам не нравятся ваши проповеди. Не продолжайте это».
15 августа. Пьяный солдат пришел в дом - проклял семью, чуть не избил нас: «ты подонок, а я гражданин!» [4]
Таким образом, влияние Первой Мировой войны, опосредованное революцией 1917 г., на провинциальный религиозный дискурс выразилось в следующем:
- фактическая утрата высшей церковной администрацией руководящей роли во внутрицерковной жизни перенесла в провинцию центр религиозной мысли, оставила приходской причт один на один с главным субъектом войны, а теперь творцом революционного
насилия - бывшим солдатом Первой Мировой войны;
- внесистемный характер насилия бывших солдат, вернувшихся в свои приходы или оказавшихся в чужих приходах, породил не защитную, как в случае церковно-государственных отношений, а покаянную реакцию местного духовенства;
- банализация политического, бытового насилия вызвала глубокий духовный кризис и саморефлексию провинциального духовенства, объективировалась в легализации сцен и лексики жестокости/агрессии в церковно-религиозном дискурсе;
- язык, принесенный солдатами с фронта и из революционных центров, вызвал демократизацию провинциального религиозного дискурса - не только письменного («епархиальные ведомости»), но и устного (проповеди на злободневные духовно-социальные темы).
Библиографический список
1. Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти. 1917-1943. / Сост. М. Е. Губонин. М.: ПСТБИ, 1994. С. 107-108.
2. Булдаков В.П. Красная смута: природа и последствия революционного насилия. 2-е изд. М.: РОССПЭН, 2010. 967 с.; Его же. Революция, насилие и архаизация массового сознания в Гражданской войне: провинциальная специфика. URL:http://a-pesni.org/grvojna/ makhno/a-nasilie.php
3. Всесвятский К. Козел отпущения. // Смоленские епархиальные ведомости. 1918. № 1.
4. Записки сельского священника. // Смоленские епархиальные ведомости. 1918. № 1.
5. Лебедев А. Темная Россия. // Орловские епархиальные ведомости. 1918. № 10. С. 216.
6. Неунылов И. На пороге жизни. // Тамбовский вестник. 1917. № 52. С. 1077.
7. Трубецкой Е. Христианство и интеллигенция. // Тобольские епархиальные ведомости. 1918. № 1-2. С. 7.
8. Хроника. // Костромской церковно-общественный вестник. 1917. № 18-19. С. 213.
References
1. The acts of his Holiness Tikhon, Patriarch of Moscow and all Russia, latest documents and correspondence on the canonical succession of the Supreme authority of the Church. 1917-1943. / Comp.M. E. Gubonin. M: PSTBI, 1994. Pp. 107-108.
2. Buldakov V. P. Krasnaya Smuta: the nature and consequences of revolutionary violence. 2 edition. M.: ROSSPEN, 2010. 967 p.; The same author. Revolution, violence and archaization of mass consciousness in the Civil war: provincial specifics. URL:http://a-pesni.org/grvojna/ makhno/a-nasilie.php
3. VsesvyatskiyK. Scapegoat. // Smolensk' diocesan gazette. 1918. No. 1.
4. The rural priest's notes. // Smolensk' diocesan gazette. 1918. No. 1.
5. LebedevA. Dark Russia. // Orel' diocesan gazette. 1918. No. 10. Pp. 216.
6. NeunylovI. On the threshold of life. // Tambov' bulletin. 1917. No. 52. Pp. 1077.
7. Trubetskoy E. Christianity and the intellectuals. // Tobolsk' diocesan gazette. 1918. No. 1-2. Pp. 7.
8. Chronicle. // Kostroma' church and public bulletin. 1917. No. 18-19. Pp. 213.
