CC BY
62
УДК 330.101
влияние мирохозяйственных процессов на рентно-сырьевую
экономику россии
Л. н. даниленко,
кандидат экономических наук, доцент кафедры экономики и финансов E-mail: daшluda@ramЫer. ru Псковский государственный университет
В статье представлены некоторые современные мирохозяйственные реалии, влияющие на характер рентных отношений и ставящие рентно-сырьевую экономику России перед новыми вызовами. Показано, что изменения в экономическом базисе обусловливают появление новых видов рентных доходов, в частности финансовой ренты. Автор критически оценивает инициативу российских властей по превращению Москвы в мировой финансовый центр. Сделан вывод о необходимости ухода от любой рентной модели российской экономики.
Ключевые слова: глобализация, деиндустриализация, капитал, рента, рентная экономика, финансовый сектор.
Рентно-сырьевой характер российской экономики, ее зависимость от внешних факторов — мировых рынков товаров и капиталов — признают многие исследователи [7, 15, 18, 33, 35]. В этой связи происходящие сегодня кардинальные изменения в мирохозяйственных процессах и отношениях требуют учета и осмысления новых экономических реалий, влияющих на характер рентных отношений и перспективы рентно зависимой экономики. Важно представлять себе качество и масштабы долгосрочных вызовов, стоящих перед отечественной экономикой, с учетом мирохозяйственной конъюнктуры, чтобы оценить адекватность современных усилий по их решению.
Сегодня исследователи обращают внимание на активность влиятельных субъектов (ТНК, институциональных инвесторов), действующих на мировом
экономическом пространстве, для которых мировые рынки образуют сферу их непосредственной хозяйственной деятельности и реализации экономических интересов. В 2010 г. в мире насчитывалось более 60 тыс. ТНК, с 900 тыс. филиальной сетью. Все вместе они контролируют более У мирового производства и мировой торговли, на них работают более 20 % занятых в мировой промышленности, а рентные доходы крупнейших корпораций в секторах добычи и переработки нефти и газа становятся наиважнейшим фактором, обеспечивающим равновесное развитие современной мировой экономики [26, с. 295], причем в условиях глобализации рентные отношения в природно-ресурсной сфере... приобретают характер мирохозяйственных отношений [34, с. 153].
Выход рентных отношений на глобальный уровень обусловлен рядом факторов и влечет за собой ряд последствий.
Во-первьх, многие товары минерального происхождения, в том числе и углеводородное сырье, превратились в международные товары, цены на которые формируются не на национальных рынках, под влиянием внутреннего спроса и предложения, а на мировых товарных рынках. В частности, особенность формирования нефтяных цен и, следовательно, нефтяной ценовой ренты кроется в рыночной силе стран-экспортеров, венцом которой является существование ОПЕК1.
1 Организация стран — экспортеров нефти (The Organization of the Petroleum Exporting Countries; сокращенно ОПЕК, англ. — OPEC) — международная межправительственная
-25
Во-вторых, с одной стороны, в силу транснационализации и глобализации процесса воспроизводства в нем ощутимо усиливается так называемый «общественный (публичный) компонент». Действие данного компонента исследователи связывают с феноменом информационного общества, которое «функционирует так, что постоянно вынуждает частного собственника подчиняться решениям, транслируемым ему по информационным каналам извне» [42, с. 13]. С другой стороны, практика показывает, что при всех декларациях о транспарентности, социальной и экологической ответственности единственной реальной мотивацией деятельности основных субъектов транснациональных отношений является избыточная прибыль, которую «участники мирового рынка пытаются не только получить, но и зафиксировать, устанавливая монополию на факторы, обеспечивающие ее образование. В этом смысле глобальная экономика есть рентная экономика» [26, с. 304].
В-третьих, следствием интенсивного развития международных торговых, производственных и финансовых связей как на микроуровне, так и на уровне национальных экономик является обострение проблемы собственности на основные производственные фонды страны: экономика страны de-facto становится транснациональной, и функционирование такой экономики все больше зависит от внешних факторов. В свою очередь, размывание национального суверенитета используется заинтересованными субъектами для «проталкивания» далеко идущих по своим последствиям концепций на тему общечеловеческого ресурсного наследия и представления принципа национального суверенитета над природными ресурсами как несоответствующего реалиям нового века, тенденциям глобализации мирового хозяйств, вызовам глобализации и др. Примечательно, что в отношении других видов экономических ресурсов (финансовых, капитальных, технологических) принцип неотъемлемого суверенитета наций под сомнение не ставится. Исследователи объясняют такой избирательный подход к объектам национального суверенитета желанием развитых стран использовать мировую ресурсную базу исключительно в своих интересах [42, с. 13—14].
организация. ОПЕК была создана в 1960 г. представителями Венесуэлы, Ирака, Ирана, Кувейта и Саудовской Аравии. Позже членами организации стали Катар (1961 г.), Индонезия и Ливия (1962 г.), ОАЭ (1967 г.), Алжир (1969 г), Нигерия (1971 г.), Эквадор (1973 г), Габон (1974 г.).
26-
Во второй половине ХХ в. углеводородные топливно-энергетические ресурсы превратились в доминирующий фактор развития мирового хозяйства [11]. За последние 50 лет важнейшим источником энергии, составившим около У мировой торговли энергоносителями, стал природный газ. Во многих развитых странах природный газ, заместив собой уголь, доминирует в производстве тепло- и электроэнергии. Растет спрос на газ и в развивающихся странах, особенно в Китае и Индии.
В 2008 г. на 1-е место в мире по добыче и экспорту газа вышла Россия. Доля «Газпрома» на мировом и национальном рынках добычи газа составила 20 и 85 % соответственно. По мнению Р. Саквы, если Россия действительно стремится выступать на мировом экономическом пространстве в роли энергетической сверхдержавы, то главным инструментом ее влияния следует сделать «Газпром» — компанию, обладающую монополией на газовый экспорт, контролирующую девять из десяти крупнейших газовых месторождений России, обеспечивающую 8 % всех налоговых поступлений страны, имеющую статус стратегической компании и «национального достояния» [35]. В исследованиях отечественных авторов газовая корпорация России определяется ни много ни мало как новое русское оружие [13].
Насколько обоснованы подобные оценки? Или более адекватными являются представления, согласно которым уже в ближайшем будущем российский газ станет «не только слишком дорогим для европейских и других потенциальных покупателей, он будет просто невостребованным» [44, с. 15], что «идет медленный, но неуклонный процесс деградации сырьевого сектора, связанный с не благоприятными для нашей страны изменениями на мировых рынках энергоносителей» [6, с. 75]? Эти неблагоприятные изменения многоплановы: «сланцевая революция»; планируемый разворот российских экспортно-сырьевых потоков в азиатском направлении, рынки которого гораздо более сложны и гораздо менее предсказуемы по сравнению с европейским рынком; возможное усиление контроля за трансакциями на финансовых рынках, что повысит вероятность снижения нефтегазовых цен и др. [18, с. 6, 8].
Анализ литературных источников позволил выделить три новейшие тенденции на мировых газовых рынках, которые существенно меняют как сложившуюся расстановку сил в международ-
ной торговле газом, так и представления о том, как будет развиваться ситуация на рынках газа уже в среднесрочной перспективе.
Во-первых, за последние годы резко увеличилась добыча природного газа из нетрадиционных пластов (так называемый unconventionalgas — сланцевый газ, метан угольных пластов, газ в плотных породах). Например, в США уже в 2009 г. объем добычи «нетрадиционного» газа превысил добычу традиционного, в результате чего энергетический рынок Северной Америки превратился из импорто-зависимого в экспортно ориентированный. Предполагаемые направления экспортных потоков — Западная Европа, Восточная Азия (Южная Корея и Япония), где средний уровень цен на газ выше американского в 6 и 4 раза соответственно. Ожидается, что к 2030 г. около 1/4 всего добываемого в мире газа составит именно нетрадиционный газ, причем % его объема будет производиться в США [41, с. 36, 38]. Как отмечают эксперты, «за считанные годы в мировом газовом балансе произошел прирост предложения (прежде всего сланцевого газа — авт.), превышающий годовую добычу Ирана — номера три в мировом списке крупнейших добытчиков» [36, с. 17]. Подобный масштаб роста предложения нетрадиционного газа дал основание одним исследователям говорить о сланцевой революции, другим — о сланцевой шумихе, третьим — о сланцевой лихорадке и раздувании газового пузыря [38].
Потенциальные возможности нетрадиционного газа (главным образом, сланцевого) как субститута традиционного являются предметом спора многих экспертов и аналитиков, пытающихся прогнозировать ситуацию на газовом рынке. Одни аналитики убеждены, что «изменение структуры мирового топливного баланса не является временным и конъюнктурным — за ними стоит серьезный прорыв в технологиях добычи углеводородов» и что «именно в этом заключается главный вызов, который бросает «Газпрому» сланцевая революция в США» [36, с. 17]. Другие же считают, что промышленная добыча сланцевого газа экономически бессмысленна: в настоящее время общие затраты на добычу 1 тыс. м3 сланцевого газа в США составляют 220—290 долл. (себестоимость добычи «на скважине», т. е. без учета транспортных расходов — 130—170 долл.). Для сравнения отметим, что «Газпрому» добыча 1 тыс. м3 традиционного газа «на скважине» обходится от 10 долл. на старых месторождениях, до 20—50 долл. — на новых [37].
Кроме того, технология извлечения нетрадиционного газа такова, что предполагается бурение большого числа вертикальных и горизонтальных скважин, для чего требуется наличие обширных малозаселенных территорий (в Европе, к примеру, таких районов попросту нет). К тому же для осуществления одной операции гидроразрыва пласта (ГРП — основной элемент современного технологического процесса2) требуется смесь огромного количества воды (4 000—7 500 т), песка и химикатов (80—300 т), а после ГРП происходит загрязнение подпочвенных вод, почвенного слоя и даже воздуха токсичными отработанными продуктами. По мнению экспертов, вред, наносимый экологии районов добычи сланцевого газа, носит характер экологической катастрофы. В 2010 г. режиссер-документалист Джош Фокс в фильме GasLand поднял экологические проблемы, связанные с добычей сланцевого газа, отметив, в частности, что в районах сланцевой добычи в Пенсильвании (США) наблюдается повышение радиационного фона, а в колодцах можно поджигать воду.
Признавая все эти факторы и факты, специалисты, тем не менее, считают, что «сланцевый газ все равно является наиболее перспективным энергоресурсом в долгосрочной перспективе» (особенно на региональных рынках), хотя на условия добычи сланцевого газа в каждой стране будут влиять как менталитет населения, так и национальное законодательство и активность экологических организаций [38]. По расчетам исследователей, извлекаемые запасы сланцевого газа в 32 странах, по которым имеется информация, близки к мировым запасам природного газа на традиционных месторождениях [18, с. 6].
Во-вторых, стремительно растет предложение сжиженного природного газа (СПГ). По прогнозам экспертов компании ВР, в текущем десятилетии мировое производство СПГ может почти удвоиться (с 241 млрд м3 в 2008 г. до 476 млрд м3 к 2020 г.), и к 2030 г. его доля в мировом энергетическом балансе может вообще возрасти до 28 % (против нынешних 23 %) [10, с. 29]. Но уже сегодня рост предложения СПГ на биржевых площадках Европы привел к тому, что цены спотовых контрактов резко упали и оказались заметно ниже тех, по которым «Газпром» поставляет свою продукцию в рамках
2 Стоит заметить, что теоретическая база технологии ГРП была разработана в Институте нефти АН СССР С. Христиа-новичем и Ю. Желтовым еще в 1953 г.
-27
долгосрочных контрактов на условиях take-or-pay. Как следствие, европейские потребители, насколько смогли, минимизировали закупки газа из России и стали требовать от «Газпрома» пересмотра условий долгосрочных контрактов. По мнению сотрудников Энергетического центра «Сколково», на европейском рынке складывается крайне неблагоприятная ситуация для экспорта российского газа с точки зрения динамики спроса, изменения системы ценообразования, регулирования и роста поставок альтернативных производителей [36, с. 21]. На другом рынке — азиатском — власти Китая как крупнейшего потенциального потребителя российского газа пытаются уравнять цены планируемых трубопроводных поставок из России с ценами на СПГ, поступающего в Китай из Австралии.
В-третьих, техногенная катастрофа на АЭС «Фукусима» весной 2011 г. имела своим следствием сокращение рядом европейских стран (Италией, Германией, Швейцарией) программ развития атомной энергетики. Усиление же экологических приоритетов в экономическом развитии не позволяет странам Европейского союза делать ставку на производство нетрадиционного газа (к примеру, в Великобритании, Франции, Чехии введен мораторий на проведение работ, необходимых для добычи сланцевого газа) 3. В результате в Европе растет доля возобновляемых источников (ВИЭ) в производстве энергии, причем в 2010 г. она уже превысила 10 %, а к 2020 г. ожидается увеличение доли «зеленой энергетики» в энергобалансе европейских стран до 20 %. Примечательно, что еще 10—15 лет назад мало кто из экспертов всерьез воспринимал «зеленую энергетику» как альтернативу органическим источникам энергии в топливном балансе. А сегодня ученые ставят вопрос о новой парадигме энергетического развития мира в целом и не сомневаются, что «текущее десятилетие является переходным, определяющим глобальное переключение человечества (прежде всего развитого мира) на альтернативную энергетику, что приведет к завершению углеводородной эры к середине нынешнего века» [41, с. 39].
В настоящее время практически все развитые страны активизировали свою экологическую политику, поощряя экологические инновации,
3 Как иронизируют эксперты, два землетрясения силой в три балла в Ланкашире, случившиеся при разрыве гидропласта в процессе бурения пробной скважины в Великобритании, очень впечатлили всю Европу.
разрабатывая «зеленые меры» в сфере энергетики, развития инфраструктуры, общественного транспорта. Исследователи рассматривают «бизнес на экологии» в качестве катализатора перехода к низ-коуглеродоемкой экономике, к третьей индустриальной революции — «зеленой». Например, сегодня в Финляндии доходы от экспорта инновационных энерготехнологий в два раза превышают расходы на импорт нефти. Ярким примером является Швеция, заявившая о намерении стать первой страной, не использующей нефти в качестве источника энергии, уже к 2020 г. [29, с. 30, 34].
Усиление экологической ориентации в развитии мировой экономики неизбежно снизит спрос на традиционные энергоресурсы, приведет к ужесточению ограничений на поставки на мировой рынок продуктов и технологий с высоким содержанием «вредных» веществ. Страны, не учитывающие в своей политике экологических тенденций развития, рискуют стать аутсайдерами глобального мирового хозяйства.
Как Россия вписывается в модель экологически ориентированного роста? Пока никак. Сегодня наша страна находится на одном из последних мест в мире во многих областях охраны окружающей среды [9]. Российские политики уверены, что, даже если все планы по разработке альтернативных источников энергии будут реализованы, потребность в мировой энергетической безопасности все равно останется, а это, в свою очередь, является основанием для формирования «новой концепции международных отношений» [46, с. 246]. Практика, однако, показывает, что результатами попыток запустить новый формат международных отношений явилось стремление импортеров разнообразить рынки и поставщиков и ослабление энергетической безопасности.
Автор не разделяет точки зрения исследователей, согласно которой «массовые спекуляции относительно степени влияния сланцевого газа на мировую позицию ОАО «Газпром» являются экономически необоснованными» [38]. Стоит отметить, что благодаря развитию новых технологий все три вышеназванные тенденции подкрепляются постоянным снижением себестоимости производства (и нетрадиционного газа, и СПГ, и «зеленой энергии»), причем имеют кумулятивный эффект. Под влиянием этих тенденций следует ожидать появления единого мирового рынка газа вместо существующих сегодня региональных рынков (азиатского, европейского, североамериканского, южноамериканского). При
этом речь идет не об усилении монополизации рынка, на что, очевидно, надеется «Газпром», выдвигая идеи создания газового картеля по типу ОПЕК, а о переходе к конкурентному рынку, на котором потребители (страны-импортеры) будут иметь возможность широкого выбора поставщиков газа, а те, в свою очередь, смогут перераспределять газовые потоки между регионами, реагируя на ценовую неоднородность рынка4. Очевидно также, что разработка ресурсов нетрадиционного газа внутри стран-импортеров (прежде всего, в Китае, где сланцевая добыча не сдерживается высокими экологическими нормами и стандартами) позволит не только снизить их импортные потребности, но и повысит эластичность спроса на традиционный газ, что окажет корректирующее воздействие на цену газа в сторону ее снижения.
Для России эти изменения имеют принципиальное значение, поскольку российскому газу придется конкурировать с другими поставщиками в гораздо большей степени, чем это было до сих пор. В этой связи серьезного внимания требует вопрос конкурентоспособности отечественного газа, на которую влияют самые разные факторы: себестоимость добычи «на скважине», расходы на транспортировку, высокий уровень монополизации газовой сферы в стране, добывающие технологии как таковые.
По мнению автора, в «заданных обстоятельствах» предметом дискуссий и беспокойства должна быть не столько сланцевая революция или сланцевый пузырь (даже если его действительно искусственно надувают, или сланцевая лихорадка—это всего лишь тщательно спланированная и хорошо финансируемая информационная антироссийская кампания, как справедливо считает глава «Газпрома» А. Миллер), а принципы и вопросы эффективности работы «национального достояния» России. «Или мы научимся добывать и поставлять на рынки газ в разы более эффективно, или проиграем этот рынок более технологически продвинутым производителям, лишимся изрядной доли своих нефтегазовых доходов. При нарастающем российском технологическом отставании десятки миллиардов долларов, потраченные на Бованенково и «Северный поток» (и, слава Богу, не потраченные на Штокман5), не отобьются никогда и
4 В 2011 г. межрегиональный разброс цен составлял от 147 долл. за 1 тыс. м3 в США, до 540 долл. на рынках Азии. Цена российского трубного газа в Евросоюзе была 360—403 долл. за тыс. м3.
5 Заметим, что Штокман — первая крупная «жертва» изменения ситуации на рынках газа. Штокмановское месторождение, на
лягут бременем на бюджет и внутренних потребителей», — предупреждают эксперты. «Сланцевые страсти», как и рост объемов предложения СПГ, лишь катализировали изменения на газовых рынках США и Европы, сделали рынок газа «не столь вызывающе дорогим», как рассчитывал «Газпром», что, в свою очередь, высветило и обострило внутренние проблемы компании [36, с. 17].
А проблемы у «Газпрома» имеются, они такие же, как и в целом у России. Положение дел в корпорации предельно точно отражает общую ситуацию в стране — рост без развития, коррупция, неэффективный менеджмент, великодержавные амбиции, превалирование политических интересов над экономическими (концепция «газового рычага») и др. В результате в 2011г. добыча товарного газа лишь на 2,7 % превысила уровень РСФСР 1990 г. [15, с. 11]. За 2007—2012 гг. прибыль корпорации увеличилась в два раза, налоговая нагрузка на газовый бизнес уменьшилась с 30 до 25 %, и при этих благоприятных условиях за 5 лет стоимость «Газпрома» упала в 2 раза, динамика его акций показала худший результат среди крупнейших энергетических компаний России и мира. В то время как рынок требует от производителя внимания к вопросам повышения эффективности и снижения себестоимости газодобычи, «Газпром» вкладывается в ме-гапроекты, суть которых «самодостаточный, никак не связанный с экономической целесообразностью процесс траты огромных денег». Например, строительство газопровода «Южный поток», требующее порядка 16 млрд евро, едва ли окупится «при любых разумных ценах на газ»; расходы на строительство газопровода Сахалин-Хабаровск-Владивосток (15 млрд долл.) смогут окупиться только в том случае, если внутренние цены на газ будут в 5 раз выше нынешних и составят порядка 550 долл. за 1 тыс. м3 и др. [36, с. 23].
Рассуждая об особенностях институциональных систем, связанных с освоением и использованием минерально-сырьевых ресурсов, сложившихся в развитых индустриальных странах, специалисты отмечают, что к числу важнейших особенностей институциональной среды, в рамках которой функционирует нефтегазовый комплекс России, относится «отсутствие приоритетов и явной направленности
освоение которого уже потрачено несколько миллионов долларов, в 2012 г было законсервировано на неопределенное время. Первоначально планировалось экспортировать его продукцию в Европу (по газопроводу) и в США (в сжиженной форме).
-29
в формировании и изменении данной институциональной системы» [19, с. 87, 88].
По мнению автора, приоритеты и направленность институциональной динамики в отечественном нефтегазовом комплексе все же имеются, причем на первый план выходит политика. Об этом говорят данные многих исследований. В частности, исследователи очень скептически оценивают коммерческие перспективы переориентации инвестиционной программы «Газпрома» в направлении ускоренной реализации Восточной газовой программы, предполагающей рост газового экспорта в страны АТР. По их оценкам, эта программа становится «инструментом выполнения поставленной руководством страны политической цели, связанной с превращением АТР в главный рынок сбыта российского газа», при том, что «убедительное экономическое обоснование данной цели в настоящее время отсутствует» [3, с. 51]. Заметим (в скобках), что в этом контексте резкое снижение капитализации «Газпрома» (на 30 % за 2012 г.) является абсолютно закономерным. К слову, и сами специалисты связывают, например, «уменьшение роли регионов в решении вопросов предоставления прав на пользование недрами, а также их отстранение от мониторинга условий пользования недрами» с преобладанием политических соображений [19, с. 89].
А как же Америка, в какую сторону направляет она свое развитие? Стоит обратить внимание на тот факт, что в 2006 г. президент США Дж. Буш призвал свою страну покончить с «наркотической зависимостью от нефти» [11, с. 867]. В США приоритетом новейшей государственной экономической политики является значительное увеличение добычи газа при умеренном росте нефтедобычи. Упор на газодобычу связан с тем фактом, что прирост добычи нефти в основном поступает на мировой рынок и, следовательно, не влияет на снижение цен на энергоносители на американском рынке. Что же касается газа, то «низкие внутренние цены предусмотрены государственными программами по разработке месторождений и добыче газа» [2, с. 21]. В свою очередь, дешевая энергия американским правительством рассматривается как сильный стимул для возвращения в страну энергоемких секторов промышленности, в свое время отданных на outsourcing. Власти Америки осознают, что вслед за потерей промышленности страна неизбежно теряет и преемственность в технологических процессах. Российское же правительство проводит совершенно
противоположную политику: власти планировали перейти на внутренние цены на газ, равнодоход-ные с экспортной газовой ценой, еще к 2011 г., но в связи с мировым экономическим кризисом переход отложили до 2015 г.
Рассматривая вопрос влияния мирохозяйственных процессов и отношений на рентно-сырьевую экономику России, нельзя не отметить того факта, что для современной стадии развития мировой экономики характерна активизация процессов глобализации, в том числе ее финансовой составляющей. Процесс глобализации привел к значительному росту финансовых потоков и оборотов на мировых рынках, стимулировал «запуск» финансовых инноваций. Эксперты ЮНКТАД фиксируют, что в 2000—2006 гг. вложения в нефтяные деривативы превышали объемы сделок с реальным товаром в 30—35 раз [50, с. 24]. В результате современные мировые рынки испытывают на себе огромное давление финансовых спекулянтов. По мнению исследователей, «основная причина современного роста цен на нефть связана с изменением характера финансового рынка, и прежде всего ростом масштабов торговли нефтяными фьючерсами» [30, с. 10]. Специалисты банка GoldmanSachs, являющегося крупнейшим держателем нефтяных фьючерсов, дают следующие оценки: каждый миллион баррелей «бумажной» нефти, который находится в спекулятивном обороте, увеличивает цену реального ресурса на 8—10 центов за баррель. И, если в докризисный период коэффициент корреляции между объемом чистых позиций спекулянтов в нефтяных фьючерсах и ценой нефти составлял 18 %, то в 2009—2011 гг. он достиг уровня 87 % [25, с. 50]. При этом основными участниками рынка «бумажной» нефти являются вовсе не производители или потребители реальной нефти, а банки и инвестиционные фонды.
Под влиянием спекулятивного фактора не только динамика и уровень нефтяных цен становятся непредсказуемыми и скачкообразными, но происходит трансформация природной (нефтяной) ренты в финансовую. В случае финансовой ренты «речь идет о получении дополнительного дохода, помимо ссудного процента, от выпускаемых производных финансовых инструментов, которые получают их эмитенты, пользующиеся своим монопольным положением на финансовых рынках» [34, с. 153].
Таким образом, движение рентных доходов в глобальной экономике ведет к масштабному росту
фиктивного капитала, который все больше обособляется от действительного капитала, «отодвигая» его в системе распределительных отношений столь явно и активно, что в научной литературе получила распространение гипотеза отрыва финансового сектора от реальной экономики (decouplinghypothesis) [23].
Интерес к проблеме соотношения реального и финансового секторов обострился в 1990-е гг. в связи с серией мировых финансовых кризисов. К настоящему времени сложились три подхода к исследованию динамики современных финансовых рынков.
Одни исследователи (М. Бинсвангер, Дж. Оливер) считают, что финансовый сектор выступает важнейшим фактором экономического роста, причем рост масштабов этого сектора способствует повышению эффективности экономики в целом. Заметим, что среди ряда отечественных экономистов эта точка зрения также находит поддержку. В частности, утверждается, что «финансовое развитие. смягчает влияние волатильности цен на ресурсы и создает дополнительные стимулы для инвестиционной активности», что «финансовые рынки в большей степени поддерживают несырьевые сектора», что «развитая финансовая система содействует снижению имущественного неравенства, позволяя большему числу людей привлекать финансы и получать возможности для инвестирования» [7, с. 13].
Автор не разделяет такой позиции и полностью солидарен с оценками А. Несветайловой, которая считает иллюзорными представления о том, что «инновации в области кредитных инструментов и технологий позволяют не только оптимизировать риски, но и повышать благосостояние экономической системы в целом», что финансовые рынки могут реально создавать богатство и трансформировать его по всей экономической системе [28, с. 46]. Именно эта опасная иллюзия приводит к тому, что в современном обществе потребления процветает такой стиль жизни, как жизнь взаймы. Что же касается пропагандируемой в российском сообществе идеи, что развитая финансовая система якобы способствует снижению имущественной дифференциации в обществе, то сошлемся на оценки нобелевского лауреата П. Кругмана. Американский ученый приводит такие цифры: в наши дни наиболее состоятельные американцы (1 %) контролируют 42 % национального богатства, получают 26 % ежегодных доходов и имеют в собственности 70 % биржевых ценных бу-
маг [20, с. 137]. И это при том, что американская финансовая система—одна из самых развитых в мире.
Другая группа исследователей оценивают современную динамику финансового сектора скорее как негативную. Но, если одни ученые (Дж. Стиг-лиц, Дж. Тобин) считают это временным явлением, поддающимся коррекции, то другие (Х. Мински, К. Цинн) рассматривают разрастание финансового сектора как объективное и логическое следствие развития рыночной экономики. Еще 100 лет назад В. И. Ленин писал, что «капитализму вообще свойственно отделение собственности на капитал от приложения капитала к производству, отделение денежного капитала от промышленного или производительного. Преобладание финансового капитала над всеми остальными формами капитала означает господствующее положение... финансовой олигархии» [24].
Финансовый сектор можно представить как совокупность, во-первых, механизмов, опосредующих функционирование реального сектора, и, во-вторых, механизмов, обслуживающих исключительно интересы финансового капитала. Этот второй компонент финансового сектора содержит в себе спекулятивные элементы, которые в определенной степени «функционально безразличны» к реальному сектору и ориентированы только на интересы капитала. Из классического определения капитала следует, что основной его интерес заключается в возрастании стоимости, для чего бизнес регулярно обновляет основные фонды, стремится к расширению сбыта производимого продукта, к повышению отдачи от факторов производства, а также ищет прибыльные варианты приложения капитала, причем не только в сфере реального производства. Например, на протяжении 2012 г. более 50 % средств, находящихся на счетах и депозитах российских предприятий и организаций в банках, были размещены на срочных депозитах. Очевидно, предприятия полагали более выгодным, «чтобы средства лежали на счетах, а не направлялись на развитие производства, поскольку это приносит больше дохода» [40, с. 161].
Говоря об отрыве современного финансового сектора экономики от реального, следует иметь в виду, что речь идет не о формальном разъединении этих двух секторов, не об утрате взаимосвязей между ними, а о новом характере этих взаимосвязей. Отрыв финансового сектора от реального следует понимать как количественное и качественное доминирование спекулятивных
элементов над механизмами, опосредующими функционирование реального сектора. Под качественным доминированием следует понимать угрозу вырождения всего финансового сектора в его спекулятивный сегмент; ситуацию, в которой механизмы, обслуживающие функционирование реального сектора, являются пренебрежимо малой величиной по сравнению со спекулятивной составляющей финансового сектора. Например, в апреле 2004 г. среднедневной оборот мирового валютного рынка составлял 1,88 трлн долл., а годовой объем мирового экспорта товаров и услуг в том же году был равен 11,2 трлн долл. [5, с. 20]. Ученые делают вывод о превращении к концу ХХ в. финансового сектора в самодостаточную сферу воспроизводства, лишь относительно связанную с реальным сектором экономики. Самодостаточность финансового сектора проявляется на воспроизводственном уровне: данный сектор начинает устойчиво воспроизводиться на собственной основе [23, с. 87, 91].
Обращает на себя внимание такая проблема, как «вырождение» функций финансового сектора: отрыв финансовых рынков от реальных приводит к тому, что финансовые рынки отклоняются от нормального выполнения присущих им функций. Как известно, для предприятий реального сектора очень важно, как они «выглядят» в финансовом секторе (курс акций — «лицо» компании). Но, как отмечают ученые, финансовый сектор «есть лишь «зеркало», и никто не гарантирует, что мы не живем в эпоху «королевства кривых зеркал» [23]. Разграничить показатели финансового сектора, обусловленные логикой его самого, и отражающие процессы, протекающие в реальном секторе, довольно сложно. Например, даже если нефть стоит 140 долл. за баррель, то диагностировать пузырь на фондовом рынке аргюй можно, лишь будучи уверенным, что данная цена не поддерживается фундаментальными факторами. «Если же мы этого не знаем,... то мы не знаем и того, есть пузырь на фондовом рынке или нет» [43, с. 85].
В этих условиях финансовый сектор может служить источником неверных сигналов для реального сектора экономики. Типичными становятся ситуации, когда участники и регуляторы рынка руководствуются информацией «суггестивного и манипулятивного свойства (рейтинговые оценки, необоснованные прогнозы, давления лоббистов, идеологические ярлыки и штампы, экономические бойкоты, санкции, ложно трактуемое общественное
благо и др.)», транслируемой заинтересованными игроками [42, с. 13].
С другой стороны, чрезмерная волатильность финансовых показателей приводит к искажению относительных цен на финансовых рынках, что нарушает оптимальную аллокацию ресурсов в реальном секторе экономики. Кроме того, рост вола-тильности финансовых показателей предопределяет рост неопределенности и рисков функционирования финансового сектора, что требует колоссальных затрат на страхование от рисков, подрывает возможности долгосрочного стратегического планирования в реальном секторе. Да и сам финансовый сектор все больше «оттягивает» на себя финансовые ресурсы из реальной экономики, хотя его изначальная задача — инфраструктурное обеспечение инвестиционного механизма.
Отток капитала в финансовый сектор осуществляется разными путями. Например, ввиду большей привлекательности вложений в финансовые активы предприятия вкладывают в них нераспределенную прибыль, вместо того, чтобы реинвестировать ее в производство. Так, за 1998—2004 гг. в нефтедобывающей промышленности России на биржевые операции «тратилось в два-три, а то и в пять раз больше, чем на вложения в новое оборудование» [19, с. 92—93]. Макроэкономическим же результатом ориентации бизнеса не на хозяйственную деятельность, а на финансовые трансакции является непроизводительное отвлечение средств из хозяйственного оборота.
Другой путь связан с деятельностью финансовых посредников, которые предпочитают вкладывать средства преимущественно в чисто финансовые активы. Так, банки, изначально появившиеся для аккумуляции капитала, необходимого для развития производства, начинают «играть» средствами своих вкладчиков, финансируют потребительские кредиты, сделки по изменению прав собственности, поглощения и иные спекулятивные финансовые трансакции, что никак не способствует совершенствованию производства и развитию конкуренции. Если оборот в реальном секторе (процесс производства) сопровождается созданием реальных активов, то колоссальный рост оборотов в сфере финансов не всегда сопровождается соответствующим ростом совокупных финансовых активов, поскольку за процессами, протекающими в финансовом секторе, зачастую стоит перегруппировка, а не создание активов [8].
Рассуждения об отрыве финансового сектора от реальной экономики приведены здесь в связи с инициативой российской правящей элиты по превращению Москвы в мировой финансовый центр (МФЦ) и одобрением частью научного сообщества законодательных изменений, «отменяющих запретительные положения в отношении производных финансовых инструментов и срочных договоров (контрактов), которые ранее приравнивались к договорам пари» [7, с. 16]. Приведем свои соображения по этому поводу.
Во-первых, сегодня почти 60 % капитализации российского фондового рынка составляет доля компании ТЭК, в основном — компаний нефтегазового сектора экономики. Для сравнения отметим, что на мировом фондовом рынке доля нефтегазовых компаний составляет лишь около 15 % общей капитализации (более чем в три раза ниже, чем в России); мировой рынок достаточно диверсифицирован [45, с. 88, 90]. На протяжении всех 2000-х гг. на динамику отечественного биржевого и внебиржевого рынка определяющее влияние оказывали и оказывают два ключевых фактора. Один из них характеризует динамику американского рынка (SP500), а другой — котировки нефти сорта Brent и Urals. Данные факты свидетельствуют не только об экономической зависимости российской экономики от иностранного капитала и сырьевого рынка, но и о высоком уровне спекулятивности российского фондового рынка. Стоит заметить, что около % ежедневного объема отечественного рынка акций составляет оборот ценных бумаг всего четырех компаний: Роснефти, Газпрома, Сбербанка и ВТБ [27, с. 54].
При этом значительные объемы ликвидности, порождаемые высоким уровнем сырьевых котировок, аккумулируются в финансовом секторе и фактически не используются на развитие реального производства. Например, в течение 1998—2004 гг. в нефтедобывающей промышленности реальные инвестиции ни разу не превышали финансовых вложений, а фондовый рынок использовался «преимущественно для укрепления позиций мажоритарных собственников» [19, с. 92—93]. В среднем за 2004—2010 гг. менее 20 % своей чистой прибыли российские компании направляли на инвестиции в реальные активы. В 2010 г., когда экономика России еще даже не оправилась от последствий кризиса 2008 г., объем финансовых вложений в стране был эквивалентен 92 % ее ВВП [38, с. 35]. В 2011 г.
оборот финансовых вложений крупных и средних предприятий в 10 раз превысил инвестиции в основной капитал [1, с. 113].
В свое время Дж. М. Кейнс предупреждал, что «когда расширение производственного капитала в стране становится побочным продуктом деятельности игорного дома, трудно ожидать хороших результатов» [16, с. 151]. Стоит ли удивляться, что за более чем 20-летний период постсоветской истории инвестиции в основной капитал российской экономики не достигли и 75 % уровня 1990 г.? Но даже в этом объеме лишь 12 % общего ввода в действие основных фондов приходится на перерабатывающие сектора. Основные объемы реальных инвестиций концентрируются в добывающих секторах.
Во-вторых, несмотря на наличие значительных золотовалютных резервов (по их объему наша страна заметно уступает лишь Китаю и Японии), Россия вряд ли может реально рассчитывать на роль ведущего международного финансового центра. Интересный и содержательный анализ возможности превращения Москвы в МФЦ представлен в работе И. Розинского [32]. Исследователь обращается к истории формирования МФЦ и отмечает тот факт, что превращение того или иного города в мировую финансовую столицу практически всегда было связано с экономической мощью страны, на территории которой он находился. Так, в XVII в. таким центром был Амстердам — столица Нидерландов, бывших в тогдашнем мире промышленным и торговым гегемоном. В XVIII—XIX вв. «мастерской мира» стала Великобритания, а Амстердам уступил место Лондону. После Первой мировой войны финансовым центром мира стал Нью-Йорк, а в 1970-е гг. статус МФЦ получили Франкфурт и Токио. При этом имеется определенный временной лаг между обретением страной статуса великой экономической державы и превращением ее финансовой столицы в МФЦ. Например, у Токио ушло около 20 лет на то, чтобы экономическая мощь Японии сказалась на ее мировом статусе.
Следует согласиться с точкой зрения В. Рязанова, обращающего внимание на «утопичность в подходах и представлениях», касающихся МФЦ в России, и полагающего, что «фактически речь идет о весьма рискованном стремлении еще более плотно и безальтернативно ввязаться в мировую спекулятивно-финансовую сеть» [33, с. 13]. К тому же увлеченность очередной химерой отодвигает на второй план неотложную и действительно приори-
тетную задачу формирования эффективной системы финансирования отечественной промышленности и сельского хозяйства.
В-третьих, сегодня исследователи все чаще говорят о деиндустриализации особого рода — финансово-спекулятивной, понимая под этим радикальное изменение пропорций между индустриальным капиталом и фиктивным (спекулятивным) капиталом, с подчинением первого второму [22]. Ярким примером финансово-спекулятивной деиндустриализации является экономика Великобритании. Сдачу индустриальным капиталом своих позиций в британской экономике иллюстрируют следующие цифры. В 1970 г. доля обрабатывающей промышленности в ВВП Великобритании составляла 33 %, к 1980 г. она уменьшилась до 25 %, к 1990 г. — до 22 % и в 2008 г. составила всего 12 %. В целом на промышленные сектора экономики страны в 2008 г. приходилось 22 % ВВП. Вместо промышленного капитала лидирующие позиции стал занимать финансовый: в 2006 г., финансовые и деловые структуры Лондона обеспечивали 40 % занятости в Лондоне и давали до 45 % корпоративных налоговых поступлений в бюджет [28, с. 38].
Вытеснение индустриального капитала капиталом, задействованным в секторах сферы услуг (главным образом информационных и финансовых), в экономической литературе обычно трактуется как проявление объективного и прогрессивного перехода рыночной экономики на постиндустриальную стадию развития. Но, как показывает практика, для национальной экономики бесперспективно предпочтение финансового оборота в ущерб производству. Исследователи отмечают, что за период 2002—2011 гг. прирост ВВП в России составил 51,6 %, тогда как величина добавленной стоимости в финансовом секторе страны выросла в 3,7 раза, в оптово-розничной торговле — в 2 раза, в спекулятивных операциях с недвижимостью и в строительном секторе — в 1,69 и 1,8 раза соответственно. В то же время в обрабатывающей промышленности прирост добавленной стоимости не дотянул и до 35 %, в сельском хозяйстве — меньше 17 %, в системе естественных монополий — чуть более 10 %, а в предоставлении коммунальных и социальных услуг имел место спад на 1,1 % [12, с. 54].
В новейших исследованиях акцентируется факт адаптации (как осмысленной, так и стихийной) ведущих экономик мира к меняющимся технологическим, природно-ресурсным и «народонасе-
ленческим» сдвигам в развитии человечества, за которой ученые видят смену ныне существующей модели мирового экономического развития (ММЭР) 6. Заметим, что действующая в тот или иной исторический период ММЭР всегда отражает текущий уровень развития мировой экономики и расклад сил в ней. Так, основой ММЭР второй половины ХХ в. и начала нынешнего был потребительский спрос среднего класса развитых стран мира, перенос трудо — и ресурсоемких производств из развитых стран в развивающиеся, финансиаризация мировой экономики [42, с. 3, 4, 8].
Но сегодня идеям аутсорсинга и финансиари-зации начинают противопоставляться заявления о необходимости «повернуться лицом» к реальному производству, причем исходят эти заявления от первых лиц наиболее развитых государств мира. Например, важным пунктом ежегодного обращения американского президента к нации в 2012 г. была налоговая реформа, нацеленная на возвращение рабочих мест в обрабатывающей промышленности «домой» [49]. Эксперты считают, что, по сути, «Обама объявил войну аутсорсингу и ратует за меры инвестиционного и торгового протекционизма» [42, с. 9].
С точки зрения автора, усиление внимания к реальному сектору экономики достойно всяческой похвалы. Вместе с тем оно, возможно, обострит проблему скудеющих запасов дефицитного ресурсно-сырьевого фактора экономического развития, к тому же рассредоточенного по планете крайне неравномерно (например, 65 % мировых запасов нефти сосредоточено на Ближнем Востоке и в Северной Африке). За прошлый век значимость ресурсного фактора в мировой экономике и политике возросла многократно. В своем фундаментальном труде Д. Ергин показывает, как за 150 лет нефть превратилась в определяющий фактор развития мировой экономики и международной политики [11]. Подтверждает данное положение сравнение темпов роста численности населения планеты со скоростью изменений в объемах добычи основных видов минерального сырья: с середины ХХ в. четко прослеживается тенденция роста интенсивности потребления топливных ресурсов на душу населения (см. таблицу).
Обращает на себя внимание, однако, тот факт, что рост интенсивности глобального потребления
6 Под ММЭР понимаются устойчивые парадигмы международных отношений, связанные с процессами производства, распределения, обмена и потребления в мировом хозяйстве.
Динамика численности населения и объемов добычи топливно-сырьевых ресурсов
сырьевых ресурсов (как абсолютный, так и относительный) долгое время не сопровождался адекватным ростом их цен на мировых рынках. Например, несмотря на значительный рост объемов мирового производства (за XX в. ВВП мира увеличился почти в 20 раз) и, следовательно, рост спроса на сырье и энергию, мировые цены на топливно-сырьевые ресурсы демонстрировали тенденцию к снижению в межвоенный период и держались на достаточно устойчивом уровне на протяжении большей части второй половины XX в. (исключая возмущения в 1973, 1979—1981 гг.). В 1998 г. цена нефти составляла около 10 долл. за баррель, что было меньше (в сопоставимых ценах), чем 100 лет назад. Средняя же «историческая» цена нефти за период 1880—2007 гг. составила 19,4 долл. за баррель (в ценах 2000 г.) [48]. Однако в 2004 г. как результат наложения ряда факторов цена на нефть начала расти и уже в 2008 г. достигла более 147 долл. за баррель.
По мнению Д. Ергина, следует выделить следующие основные факторы роста нефтяных цен с начала XXI в.: опасения, связанные с ядерными амбициями Ирана, обладающего вторыми в мире по величине запасами газа; повышение с 2004 по 2008 г. почти в два раза стоимости разработки новых нефтяных и газовых месторождений; расширение масштабов «финансовых игр» с нефтью; ожидания роста спроса на нефть со стороны быстро растущих экономик Китая и Индии. В результате опасений, спекуляций и ожиданий «надулся ценовой пузырь, который все больше отрывался от фундаментальных показателей» [11, с. 866, 867, 853—854].
Таким образом, формирование новой ММЭР сопровождается ростом цен на топливно-сырьевые ресурсы, что обостряет проблему обеспечения потребностей в ресурсах развития.
Рассуждая теоретически, богатые природно-сы-рьевыми ресурсами экономики могут использовать благоприятную для них ситуацию высоких топ-ливно-сырьевых цен для ускорения собственного
социально-экономического развития и укрепления своих позиций в системе мирового хозяйства. Как отмечается в исследованиях, «разумное использование «ресурсного рычага» в новых исторических условиях изменения баланса сил на мировой арене и «исчерпаемости» сырьевого и топливного потенциала планеты может способствовать превращению целого ряда вчерашних аутсайдеров мирового развития из объектов в субъекты мировой экономики XXIв. (курсив наш — авт.).» [42, с. 12]. Следует отметить, что мнение о том, что и российской экономике не стоит уходить от рентной модели развития, что экономический рост в стране может быть обеспечен за счет разумного сочетания имеющегося естественного преимущества — добычи и экспорта природных ресурсов, с другими источниками роста, распространено достаточно широко7.
На практике, однако, в новой мировой экономике статус страны предопределяется тем, каков характер ее экономики: индустриально-технологический, индустриально-сырьевой или сырьевой. Сырьевая специализация исключает возможность получения значимых устойчивых результатов от участия страны в международном разделении труда хотя бы по причине низкой добавленной стоимости в сырьевых продуктах и характера ее распределения, что имеет своим результатом системную проблему накопления [33, с. 6]. Относительно благополучное существование рентно-сырьевой экономики возможно лишь до тех пор, пока другие страны испытывают зависимость от привозных энергоресурсов. Но не вызывает сомнения появление тенденции к ослаблению зависимости мировой экономики от углеводородного сырья.
Вместе с тем особая роль знаний, технологического и интеллектуального ресурса в создании стоимости в современной экономике вызывает определенную реакцию (контрреакцию) со стороны сырьевых экономик. Именно этим некоторые исследователи объясняют нынешний рост цен на сырьевые ресурсы. Как замечает Д. Белл, «в той
7 Авторские оценки подобных представлений, каналы и механизмы деструктивного воздействия рентных доходов на национальную экономику и общество представлены в публикациях автора на страницах данного журнала, например: Дани-ленко Л. Теоретические подходы к анализу рентной экономики (рентного государства) // Национальные интересы: приоритеты и безопасность. 2013. N° 23. С. 29—40; Даниленко Л. О модер-низационной адекватности хозяйственной системы России в контексте новой экономики // Национальные интересы: приоритеты и безопасность. 2013. № 14. С. 50—60.
№ п/п Показатель 1950 г. 2011 г. Индекс роста
1 Население, млрд чел. 2,5 7 2,8
2 Нефть, млн т 522 4 400 8,43
3 Газ, млрд м3 190 4 000 21,1
Источник: Key World Energy Statistics, 2011.International Energy Agency. Paris, 2011. P. 10—12.
мере, в какой одни экономики сейчас консолидируются как производители знаний, другие получают выгоды от экспорта ресурсов — и поэтому заметно усиливаются» [4, с. 51].
Яркий пример последнего суждения представляет собой Россия. Наша страна, несмотря на низкую эффективность своего хозяйственного механизма, демонстрировала в 2000—2008 гг. очень приличные темпы роста ВВП, накапливала стабилизационный фонд и грезила ролью мировой энергетической сверхдержавы. Но может ли ресурсно-сырьевая обеспеченность быть основой для долгосрочного экономического роста и развития страны? Ответ на этот резонный вопрос хорошо иллюстрирует название одной из научных статей, посвященных особенностям развития отечественной экономики — «Рост без развития».
Проявлением феномена роста без развития является расхождение между количественными и качественными параметрами экономической динамики страны. С одной стороны, благодаря удорожанию нефтегазовых ресурсов на мировых рынках, российская экономика номинально существенно окрепла за «тучные нулевые» годы. За период с 2000 по 2012 г. среднедушевой ВВП в России вырос с 1 800 до 14 000 долл.; средняя заработная плата увеличилась с 79 до 835 долл.; расходы федерального бюджета в реальном исчислении выросли в 3,6 раза. С другой стороны, «долларовые» показатели быстрого роста ВВП и заработной платы отражают движение курса национальной валюты, или, что то же самое, динамику нефтяных цен. По мнению А. Кудрина, основным каналом влияния экспортно-сырьевых доходов на отечественную экономику выступает курс национальной валюты, который на протяжении всего периода 2000—2012 гг. «двигался за ценой на нефть». Если в 1992—1999 гг. суммарные поступления экспортных «нефтедолларов» в экономику России составили 200,6 млрд долл., то за 2000—2012 гг. их сумма увеличилась более чем на порядок, достигнув 2,3 трлн долл. В результате среднегодовой курс рубля к доллару укрепился на 142,6 % [21, с. 5—7, 13]. Таким образом, реально мы имеем усиление рисков зависимости национальной экономики и финансовой системы страны от мировой конъюнктуры, прежде всего на сырьевых и финансовых рынках.
Другой пример роста без развития: за период 2006—2012 гг. темп роста ВВП в России формально был самым высоким среди стран G-8, при этом индекс качества экономической динамики принимал
одно из самых низших значений. «Такой феномен порождается и воспроизводится действием экспортно-сырьевой модели, тождественной по своим главным последствиям модели. проедания национального богатства России» [14, с. 4—5].
В рамках сложившейся системы мирового хозяйства «капитализм позволяет странам специализироваться на бедности и богатстве» при том, что в свое время богатые страны разбогатели благодаря тому, что десятилетиями их правительства субсидировали и защищали динамичные сектора промышленности и услуг. «Таким образом они создавали (технологическую) ренту., которая распространялась на капиталистов в форме более высоких прибылей, на рабочих — в виде высоких зарплат и на правительство — в больших налоговых поступлениях», — пишет Э. Райнерт [16, с. 14].
Со своей стороны, заметим, что возможность получения развитыми странами технологической ренты была связана не только с субсидированием динамичных секторов национальной промышленности, но и с формированием технологической периферии, по отношению к которой развитые страны старались удерживать технологическую монополию. И сегодня, как 100 и 200 лет назад, Запад вовсе не собирается сдавать позиции и делиться со странами, лежащими на периферии миросистемы, своим превосходством в области высоких технологий, финансовой сферы, владении физической и интеллектуальной собственностью. Ведь именно экономическая мощь является базой для политического лидерства в мире. Кроме того, конкурентные преимущества, связанные с базовыми факторами производства, служили и служат основой становления и развития индустриальной социально-экономической системы. В обществе, претендующем на статус постиндустриального, нового индустриального, экономики знаний, информационного, ведущую роль играет научно-технический прогресс (НТП) и инновационные факторы, «обеспечивающие конкурентные преимущества на всех стадиях цепочки создания добавленной стоимости» [17, с. 12].
В современном мире основным фактором в социально-экономических трансформациях выступает не страновая обеспеченность сырьевыми ресурсами или высокий уровень цен на них, а «рукотворные» капиталы и адекватные институты. Причину неуспехов России исследователи связывают с архаичностью институтов, механизмов и процедур, регламентирующих социально-экономическую и
общественно-политическую жизнь в стране8. Именно низкое качество институтов «тянет вниз» весь индекс глобальной конкурентоспособности России. Например, согласно данным Всемирного экономического форума, в 2011—2012 гг. по сводному индексу конкурентоспособности Россия занимала 66-ю позицию среди 142 стран мира, а по оценке институтов, — 128-е место. Стоит заметить, что другим «утяжелителем» конкурентоспособности является индекс эффективности финансовых рынков — 127-е место из 142 возможных [17, с. 14].
То, что в исследованиях именуется как «ресурсный рычаг», есть не что иное, как рента. Рента же в принципе имеет признак непроизводительного, нетрудового происхождения. В России речь должна идти не о смене видов ренты, не о переключении с природно-сырьевой на финансовую или еще какую-нибудь ренту, а об уходе от любой рентной модели экономики. Ведь в долгосрочной перспективе рента может означать только один конец — полную деградацию экономики. Стремление «жить на ренту» — даже не иллюзия, а блокировка любого разумного развития. Ведь неслучайно «в фазе экономического оживления страны (1999—2007 гг.) решить задачу структурного разворота экономики не удалось», и выйти из кризиса 2008—2009 гг. с новой прогрессивной экономической системой Россия не сумела [33, с. 8]. Инновационному пути развития нашей страны просто нет альтернативы.
Список литературы
1. Акаев А. О стратегии интегрированной модернизации экономики России до 2025 года // Вопросы экономики. 2012. № 4. С. 97—116.
2. Амосов А. Как преодолеть отставание в развитии // Экономист. 2013. № 4. С. 19—26.
3. Афонцев С., Ли С. Дж. Российский крупный бизнес в условиях глобального кризиса // Вопросы экономики. 2013. № 5. С. 40—55.
4. Белл Д., Иноземцев В. Эпоха разобщенности: Размышления о мире XXI века. М.: Центр исследований постиндустриального общества, 2007.
5. Головнин М. Финансовая глобализация и ограничения национальной денежно-кредитной политики // Вопросы экономики. 2007. № 7.
8 Взаимообусловленность капиталов, институтов и рентной модели российской экономики рассмотрена автором в статье: Даниленко Л. Капиталы и институты как факторы модернизации рентно-сырьевой экономики России // Национальные интересы: приоритеты и безопасность. 2013. № 9. С. 11—24.
6. Гонтмахер Е. Российские социальные неравенства как фактор общественно-политической стабильности // Вопросы экономики. 2013. № 4.
7. Гуриев С., Плеханов А., Сонин К. Экономический механизм сырьевой модели развития // Вопросы экономики. 2010. № 3. С. 4—23.
8. Даниленко Л. Финансиаризация современной экономики // Инновации. 2008. № 9. С. 86—91.
9. Даниленко Л. Экологическая политика в России: «зеленая» экономика против рентно-сы-рьевой // Национальные интересы: приоритеты и безопасность. 2013. № 12. С. 38—47.
10. Дребенцов В. Структурные изменения на рынках природного газа и перспективы экспорта газа из России // Экономическая политика. 2010. № 1. С. 27—32.
11. Ергин Д. Добыча: Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть. М.: Альпина Паблишер, 2011.
12. Жуковский В. Банк России по-прежнему блокирует модернизацию и развитие национальной экономики (обзор основных мероприятий и последствий новейшей монетарной политики) // Российский экономический журнал. 2012. № 5. С. 48—64.
13. Зыгарь М., Панюшкин В. Газпром. Новое русское оружие. М.: Захаров, 2008.
14. Индекс качества экономической динамики в 2012 г. // Экономист. 2013. № 4. С. 3—5.
15. Иноземцев В. Перспективы развития России в новом политическом цикле // Политические исследования (ПОЛИС). 2012. № 3. С. 7—18.
16. Кейнс Дж. М. Общая теория занятости, процента и денег. М.: Гелиос АРВ, 2002.
17. Кондратьев В., Егоров А., Аукционек С. Оценки конкурентоспособности стран // Мировая экономика и международные отношения. 2013. № 2. С. 12—25.
18. Королев И. Неопределенность мирового экономического развития: риски для России // Мировая экономика и международные отношения. 2013. № 4. С. 3—10.
19. Крюков В. Анализ развития системы недропользования в России (о необходимости ужесточения институциональных условий) // Вопросы экономики. 2006. № 1. С. 86-101.
20. Кругман П. Кредо либерала. М.: Европа, 2009.
21. Кудрин А. Влияние доходов от экспорта нефтегазовых ресурсов на денежно-кредитную политику России // Вопросы экономики. 2013. № 3.
22. Линдон Ларуш и мировая олигархия. URL: http://www. fin-eco. ru/2010/01/blog-post_09html. (Дата обращения 28.07.2013).
23. Левина И. К вопросу о соотношении реального и финансового секторов // Вопросы экономики. 2006. № 9.
24. Ленин В. И. Империализм как высшая стадия капитализма. URL: http://www. gumer. info/bibliotek_ Buks/Polit/Article/len_imper. php. (Дата обращения 25.07.2012).
25. Масленников А. Регулирование рынка энергетических деривативов //Мировая экономика и международные отношения. 2012. № 2. С. 50—56.
26. Мещеров В. Рыночный механизм рентных отношений в мировой экономике // Экономические науки. 2010. № 11. С. 295—306.
27. Морозов В. Модернизация и внутренний спрос // Экономист. 2012. № 11. С. 54—58.
28. Несветайлова А. Загадки глобального кредитного краха, или об иллюзии ликвидности // Вопросы экономики. 2010. № 12.
29. Пискулова Н. Развитие мировой экономики: экологический вектор // Мировая экономика и международные отношения. 2010. № 12. С. 28—37.
30. Разумнова Л., Светлов Н. Мировой рынок нефти: механизм ценообразования в период «третьего нефтяного шока» // Мировая экономика и международные отношения. 2010. № 2. С. 3—13.
31. Райнерт Э. С. Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными. М.: Изд. дом ВШЭ, 2011.
32. Розинский И. Международные финансовые центры: мировой опыт и возможности для России // Вопросы экономики. 2008. № 9. С. 22—33.
33. Рязанов В. От рентной экономики к новой индустриализации России // Экономист. 2011. № 8. С. 3—17.
34. Рязанов В. Экономика рентных отношений в современной России // Христианское чтение. 2011. № 4. С. 149—176.
35. Саква Р. Сырьевой сектор России: экономика контроля и политика ренты. URL: http://www.
intelros. ru/readroom/nz/nz-74-6-2010/8292. (Дата обращения 10.07.2013).
36. Сланцевое предупреждение // Эксперт. 2012. № 44. С. 18—25.
3 7. Сланцевый газ. Кому выгоден миф о нем? URL: http://www. mifov. net. (Дата обращения 01.06.2013).
38. Сланцевый газ, мифы и перспективы мировой добычи. URL: http://www. pronedra. ru/ gas/2011/12/23. (Дата обращения 01.06.2013).
39. Соколов М. Нефтегазовые ресурсы, резервные фонды и бюджет // Экономист. 2012. № 7. С. 27—37.
40. Стародубровский В. Динамика застоя. Российская экономика в 2012 году // Экономическая политика. 2013. № 2. С. 140—208.
41. Телегина Е. Глобализация рынков газа—новые вызовы // Мировая экономика и международные отношения. 2012. № 4. С. 36—39.
42. Фитуни Л., Абрамова И. Закономерности формирования и смены моделей мирового экономического развития // Мировая экономика и международные отношения. 2012. № 7. С. 3—15.
43. Чиркова Е. Анатомия финансового пузыря // Экономическая политика. 2010. № 1. С. 81—97.
44. Шишков Ю. Государство и догоняющее развитие // Мировая экономика и международные отношения. 2011. № 6. С. 15—29.
45. Эдер Л., Филимонова И. Экономика нефтегазового сектора России // Вопросы экономики. 2012. № 10. С. 76—91.
46. Hiro D. Blood of the Earth: Global Battle for Vanishing Oil Resources. L.: Politico's, 2008.
47. IMF International financial Statistics WTRG Economics. URL: http:// www. wteg. com.
48. Key World Energy Statistics, 2011. International Energy Agency. Paris, 2011.
49. Remarks by the President in State of the Union Address. January 24, 2012. URL: http://www. whitehouse. gov/the-press-office/2012/01/24/remarks-president-state-union-address.
50. Trade and Development Report 2008. N.Y. and Geneva, 2008.
