CC BY
22Ю.В.Согомонов, В.И.Бакштановский ВЛАСТЬ. УПРАВЛЕНИЕ. МОРАЛЬ
Среди направлений приложения этического знания к разным сферам профессиональной деятельности18 особое место занимает проблема управленческой этики, этики социального управления (в отличие от познания процессов управления техническими и технологическими системами типа производственных и информационных процессов). А проблематика социального управления неудержимо влечет к сопряженной с ней темой власти, властной мотивации управляющих (правителей, политиков, чиновников, менеджеров, администраторов и т.п.) и морального измерения, нравственной оценке их деятельности.
Концептуальная позиция: в лабиринте определений
Власть и управление неразрывно связаны друг с другом, и эта связка носит сущностный и функциональный характер. Но что такое власть? Очевидно, что это необычайно широкое понятие. Можно говорить о власти во всяком человеческом общении: о родительской власти, едва ли не самой первой форме власти, с которой сталкивается любой человек; о власти повседневного и официального языка; о медиакратии; о власти художественного произведения над умами и чувствами людей; даже о властной энергетике пола, и т.п. Поэтому мы вправе определить власть в качестве универсального аспекта человеческого бытия. Существует, как утверждал М. Фуко, микрофизика власти, и она имеет всеобщий характер. Наконец, есть наилучшая власть -над собой, над своими неокультуренными страстями. Нам же надлежит, исходя из задач данной работы, ограничиться рассмотрением публичной - административной, корпоративной, политической, экономической, финансовой - власти, ибо с ней в первую очередь связана управленческая тематика практически в любом ее ракурсе.
Главное затруднение в понимании природы, истоков и проявлений данного сегмента властных отношений заключается в том, что по своему назначению, функциям власть не может быть определена однозначно, в каком-то одном ключе. Это обстоятельство, естественно, смущает всякого, кто жаждет обрести транспарентную власти «истину в последней инстанции». Между тем процедура дефиниции во многом зависит от историко-культурного контекста, от конкретики. Власть выступает как знаковое качество властных отношений между субъектами, а не как качество само по себе. Власть основывается и на использовании материальных ресурсов, которыми не располагают в достаточном количестве подвластные; и на физическом применении насилия или угрозе его применения; и на духовном давлении - суггестии, манипулировании сознанием; на страхе, уважении, авторитете общественного и группового мнения19.
К М. Веберу восходит интерпретация власти как опирающееся на силу право распоряжаться людьми, побуждая, заставляя их делать то, что желает носитель власти, властный субъект даже вопреки их сопротивлению, и что подвластный субъект в других условиях не стал бы делать. Но вместе с тем власть - таков ее имманентный парадокс -
18 На период 2001-2004 гг. НИИ ПЭ избрал в качестве предмета исследования профессиональные этики ряда специальностей, к которым готовит своих студентов ТюмГНГУ: инженерной, научной, коммуникативной, управленческой, образовательной деятельности.
9 «Принуждение, - писал Б.Поршнев, - может быть как физическое, посредством насилия, так и психическое,
с помощью авторитета. Однако и физическое насилие, например, в эпоху рабства, не следует понимать по
аналогии с болевым или устрашающим воздействием на животных. Поведение человека в такой гигантской
степени детерминировано словесными импульсами, что насилие само по себе мало к чему могло бы его
побудить. ...Насилие срывает с людей то, чем они укрыты от покорности. Тогда им остается быть покорными.
При этом насилие имеет ряд градаций: глубже всего умертвление, вернее, угроза смерти; причинение боли,
истязание; лишение материальных условий жизни и благ - экспроприация, разорение. Все это есть физичес-
кое принуждение, призванное парировать непослушание либо самого пострадавшего, либо свидетелей
постигших его страданий. Другое проявление власти - воздействие силой авторитета. Авторитет правителя,
вождя, органов власти, правящих групп и классов на протяжении тысячелетий человеческой жизни есть блокада несогласия, блокада непослушания, блокада непокорности» (Поршнев Б. Контрсуггестия и история //
История и психология. М.,1971. С. 26).
основывается и на добровольном повиновении управленческим командам и установленным нормам, правилам поведения, которое чаще всего невозможно истолковать исчерпывающим образом в духе известного «добровольного рабства» Этьена де ла Боэси20. Причем господство может опираться на авторитет «вечно вчерашних», то есть на авторитет привычных нравов (традиционное господство), на авторитет внеобычного личного дара (власть харизмы) и силу легальности, веры в обязательность рационально созданных установлений, деловой компетентности21.
При этом данный сектор власти едва ли не совпадает полностью с социальным управлением - необходимой функцией в интересах всех слоев и групп общества, кроме криминальных групп (всех, хотя и в разной степени). Более того, публичная власть является воплощением труднейшего из искусств - умения жить вместе, разрешая конфликты; она реализует способность к взаимодействию, сущностно отличную от насилия, тем более насилия грубого. По словам П. Рикёра, «когда кто-то действует, он воздействует на другого: есть исходное, сущностное неравенство власти. К тому же неравенство не только противостоит институтам, но и является их частью, поскольку институты структурируют иерархию. И это не порок их, а форма их функционирования: ведь все не могут властвовать одновременно»22.
Как же быть в подобной двойственной ситуации? Определить власть как принуждение? Тогда она оказывается несовместимой с моралью, как говорится, по определению, и придется распрощаться с мыслью о существовании этики управления. Или же ее истолковать как влияние внутри функционально действующей системы (по Т. Парсонсу), как духовный инструмент созидательных связывающих обстоятельств, отдающий предпочтение ненасильственным, диалогическим методам управления, и тогда этика управления непременно будет востребованной?23 Неужели придется прибегнуть к ответу, который асимметричен вопросу - к эквилибриуму, к старинному «с одной стороны, нельзя не сознаться, а с другой - нельзя не признаться»? Увы, придется. Власть означает силу, могущество, способность навязывать свою волю вопреки возможному сопротивлению подвластных, но одновременно она является и авторитарным полномочием, способным изменять порядок вещей, влиять на интересы людей, на социальные обстоятельства. Она, по Веберу, может быть по своему источнику традиционно-патриархальной (патримониальной); рационально-легитимной, то есть ограниченной рамками закона и иными регуляторами, действующими в морально-правовом поле; наконец, она - как было сказано выше - может быть харизматической24.
20 Ла Боэси Э. Рассуждения о добровольном рабстве. М., 1962.
21 Вебер М. Избр. произведения. М., 1990. С. 646-647.
5 Рикёр П. Торжество языка над насилием. Герменевтический подход к философии права // Вопросы философии, 1996. № 4. С. 32. Антиномичное отношение господства, управления и подчинения может быть интерпретировано в кантовском духе как «недоброжелательная общительность людей», объединяющая несовместимое (Кант И. Соч. М., 1966. Т.6. С. 11).
23 Заметим, что в массовом сознании небеспричинно бытуют превратные облики социального управления, представляемые как покушение на человеческую свободу, а потому несовместимые с моралью. Чтобы упорядочить самую постановку вопроса о сопряжении социального управления и морали, обратим внимание на две линии такого сопряжения. Во-первых, управление как вид деятельности определенным образом регулируется различными средствами, среди которых важное место занимают собственно моральные инструменты, трансформированные в прикладную этику управления. В такой связке важную роль играет этическая культура управления, нормы и правила деловой, служебной, административной этики, этики руководства (их раскрытие требует специального очерка). Во-вторых, социальное управление и мораль в том или ином соединении вовлечены в организацию всех сторон общественной жизни, в поддержание ее упорядоченности, в сохранение вектора развития и тонуса этой деятельности. Это объясняется тем, что мораль является особым средством регуляции деятельности отдельных лиц, групп, организаций и объединений (что не исключает наличия неинструментальной значимости морали). Мораль неизбежно оказывается включенной в сложные и многообразные системы управления общественными отношениями, выступает дееспособной «соучастницей» такого управления. В США, например, за соблюдением принципов поведения должностных лиц следит Управление правительственной этики (см.: Правительственная этика, деловая этика, медицинская этика. Реф. сбор. ИНИОН. М., 1992-1993; Оболонский А.В. Кадровая политика в федеральной госслужбе США: история и современность // Общественные науки и современность. 2001. № 3. С.63; Шепель В.М. Управленческая этика. М., 1989; Административная этика. М., 1999).
24 Вебер М. Харизматическое господство // Социологические исследования. 1988. № 3. Власть определяют как способность субъекта общественного отношения обеспечить подчинение объекта в соответствии со своими намерениями. Подобный анализ понятия «власть» и кратологических понятий (влияние, управление,
Речь идет не о какой-то «достойной власти», озабоченной - в своих же интересах -благом подвластных, ибо подобное допущение приводит к слегка модернизированному патернализму. «Радикальное зло» в управлении, что было ясно уже И. Канту, заключается вовсе не в нерасчетливости правителей любого толка или же в их жестокосердии, а в неограниченности их власти законом, в ее попечительской принудительной ориентации, в отсутствии самоограниченности власти моральными запретами. Речь идет о моральной ответственности (наряду с политико-правовой) субъектов власти (лиц, групп, кланов, структур), и тогда метафора «власть над...» дополняется метафорой «власть для...», означающей, что власть функциональна, служит не себе, не является самодостаточной силой, «властью для себя», а предназначена для чего-то, служит чему-то. В одном случае, когда власть рассматривается исключительно как господство, она чуть ли не фатально обременена насилием и пороками и становится «отвратительной, как руки брадобрея» (О. Мандельштам). Она либо притягивает к себе людей с порочными наклонностями, либо прививает подобного рода предпочтения (приходится согласиться с тем, что развращающий потенциал власти, видимо, даже сильнее, чем аналогичный потенциал богатства, и на память приходит афоризм лорда Эктона: «власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно»).
В другом случае - публичная жизнь человечества, социальных классов и групп, сфера социального управления, целесообразной организации отношений в большом и малом социуме (что не исключает маскировки совершенно иных целей) отнюдь не кажется и не является исчерпанной лишь отношениями господства и подчинения, а государство как социальный институт не может быть вульгарно проинтерпретировано как «аппарат насилия». Возможен промежуточный или компромиссный вариант публичных отношений власти и подвластных, когда при сохранении феномена принуждения «власти над...» налаживается обмен благами, и власть не только исполняет функцию поддержания элементарного порядка в обществе, но и в процессе обмена благами дает подвластным больше или столько же, сколько забирает у них. Это обеспечивает сравнительно долгую жизнь властного режима, что в ряде случаев наблюдалось как в древности, так и в наше время25.
Но возможна ли нравственно достойная мотивация у тех, кто стал управляющим любого ранга и в любой сфере социального управления? Притом достигшим в ней карьерного успеха? Могут ли в природе человека существовать, кроме приобретательских побуждений, потуг тщеславия и честолюбия, потайного или явного упоения своим властным «величием» («власть всласть!»), такие мотивы стремления к власти, которые можно было бы отнести к числу вполне нравственных? Разве властному гедонизму («камасутра власти») обязательно противостоит аскетизм управленцев? Разве успех на административном, служебном, политическом поприщах достигается лишь путем грехопадения,использования неблаговидных средств, а всякий «благородный рыцарь», рискнувший вступить на эти заколдованные поприща, заведомо обречен на донкихотство? Развращает ли власть всякого человека, ею облеченного, в такой мере, что не существует иных способов обезопасить себя, кроме как поспешной эвакуации из зловредного мира управленческих отношений? Особенно с командных высот этого мира? Разве не может быть у человека достаточно порядочного ума и самоиронии, чтобы не отождествлять себя с властью, подспудно дистанцироваться от нее, оставаясь самим собой, не обольщаясь властными благами и могуществом? Неужели фигура, воплощающая известное единство управления и морали, может быть исключительно трагической26? Ведь только в мире идеальных сущностей спокойно, уютно и вполне гармонично уживаются власть как насилие (как зло, ибо насилие всегда зло, хотя оно может оправдываться вполне достойными мотивами) с властью функционально полномочной силой порядка как символического посредника во взаимообмене между людьми (власть
принуждение и др.) см.: Ледяев В.Г. Власть: концептуальный анализ // Полис. 2000. № 1; его же: Власть, интерес и социальное действие // Социологический журнал. 1998. №1-2.
25 Исследователи справедливо отмечают «...глубокое родство политической культуры и "массовой нравственности"», их общую укорененность в социокультурных пластах (Истягин Л.Г. «Искусство возможного» в категориях науки // Полис. 1995. № 3. С. 136; см. также главу «Этика и политика» в кн.: Гаджиев К.С. Политическая наука. М., 1994).
26 Франц А.Б. Политическая анатомия морали. Екатеринбург, 1993.
как благо)? Безусловно ли прав мудрый Омар Хайям, когда изрек: «Власть над людьми -это насилие над собой»?
Опираясь на социологическое наследие М. Вебера, мы разделяем гипотезу, согласно которой на белом свете существуют менеджеры, администраторы, чиновники, политики «истинные» (подобно «истинным» профессионалам любого профиля), а также -лишь отчасти таковые, не говоря уже о всевозможных проходимцах, людях порочных, рвущихся к власти, невзирая на «какую-то там этику». Последние, мы уже знаем, жаждут власти как самоценности особого рода, открывающей доступ к другим ценностям, и часто, слишком часто добиваются желаемого, чтобы можно было, как ни в чем ни бывало, пройти мимо печально прославленного изречения о политике, о начальствовании как «грязном деле». Тем более у нас в стране, где власть либо - если мы говорим о закрытой системе ценностей - воспринимается как сакрализованное начало (всякая власть от бога!), как власть справедливая, мудрая (особенно верховная власть, обладающая наивысшим вотумом доверия), либо - в открытой системе ценностей - как власть слабая, нерешительная, достойная лишь порицания и насмешек. Ибо отсутствует ответственность за отчужденную от столь же слабого общества власть, за ее действия и «художества» перед подвластными. Ибо неразвито уважение к правовым институтам (знаменитый вопрос: судить ли по закону или по справедливости вовсе не ушел в прошлое), к нормам рациональной морали, а культура управления еще не стала по-настоящему партиципационной культурой, культурой участия, и в ситуации формальной демократизации общественной жизни существуют лишь чахлые побеги самоуправления.
В известном докладе М. Вебера «Политика как призвание и профессия», основные тезисы которого с небольшими поправочными коэффициентами можно безбоязненно приложить к социальному управлению в целом, этическая ориентация, побуждающая управленческую деятельность, именуется автором доклада «внутримирской аскезой». Такая аскеза приводит человека к восприятию собственной активности как деятельности «ради Бога», а вовсе не ради воздаяний за собственные труды - их следует ожидать в трудовой и предпринимательской деятельности. В случае с подобной аскезой возможна только одна награда - этико-психологического, а не утилитарного, меркантильного свойства. Для такого человека хозяйственная, административная, политическая деятельность обнаруживает свой смысл в бескорыстном и беззаветном служении Делу, а не в постылой «обязаловке», тем более - в «каторге». (Не оставаясь при этом чуждым кормлению: честному заработку управленца-профессионала. Поэтому следует говорить о лейтмотивах и мотивах второстепенных, об иерархизации мотивов.)
Две этики управления
В данной связи неизбежно встает другой вопрос: что следует понимать под «Делом». Это, полагает М. Вебер, вопрос веры работника, управленца, политика. Но веры, умноженной на призвание и профессионализм. При этом вера не трактуется как «назначение» и, тем более, «предназначение» человека - подобное грозило бы подорвать свободомыслие, рациональный критицизм, демократические ценности и в тенденции привело бы к прегрешению «единомыслия» и государственному патернализму (мы отличаем его от патернализма ведомственного и патриархального).
Такой подход позволяет поставить проблему делового этоса27, который включает в свой состав и этос управления, предполагающий, что совершенно недостаточно манифестировать субъективную честность, ссылаясь на возвышенность намерений («хотели как лучше...»), на кристальную незамутненность мотивов, а необходимо все это сочетать с практической результативностью деятельности, ибо она в публичной сфере
затрагивает интересы значительного числа людей (потому этика публичной жизни
« 28
отличается от этики жизни частной28, хотя границы между нормами и оценками этих этик стали в наше время не очень ясными).
В этой связи Вебер проводит различения между этикой моральных абсолютов, этикой «Нагорной проповеди», не склонной к компромиссам, не чуждой уклона в сторону
27 О смысловом горизонте понятия «этос» см. В.И. Бакштановский, Ю.В. Согомонов. Этос среднего класса. Тюмень, 2000. С.36-39.
28 Подробнее см.: Publicand privaty morality. Cambridge. 1978.
ригоризма, к действиям по формулам «все или ничего», «пусть восторжествует справедливость, хотя при этом пусть погибнет мир», - и этикой реалистической, которая настаивает на ответственных решениях, дозволяет моральные компромиссы в разумных пределах, без чего действия в публичной сфере управления имели бы непоправимо негативные последствия (при этом компромиссы в морали имеют свою логику: она не одобряет поступки по принципу «цель оправдывает любые средства»).
Всякое этически ориентированное действие, согласно Веберу, может подчиняться двум различным максимам: оно может быть мотивировано либо «этикой убеждений», этикой абсолютов, либо реалистической этикой ответственности. Не в том, конечно, смысле, будто этика убеждений оказалась бы тождественной безответственности, а этика ответственности - тождественной беспринципности. И та, и другая суть равновеликие, равнодостаточные этики, а не ущербные правила приспособленчества и аморализма (и это принципиальный вывод, без которого невозможно сколько-нибудь сносно проинтерпретировать природу этики вообще и этики управления в особенности).
Действующий по максиме этики убеждений поступает в духе идеально-должного, а относительно обретаемого результата, близких и отдаленных последствий его поступка, он уповает на мудрость Провидения или Истории, трактуемых или фаталистически, или волюнтаристски. И такой подход, конечно, не годится для социального управления и вообще для публичной деятельности больших организаций, в рамках которых не отыскать места для отношений чистого милосердия, непорочной любви, великодушия, щедрости и т.п. (чем все названные добродетели не умаляются ни в коей мере, но всему, оказывается, должно быть свое место и время).
Действующий же по максиме этики ответственности поступает сообразно с реально должным. Он осознает, что именно ему и предстоит расплачиваться за последствия своей активности. Ее нельзя переложить на плечи Провидения и Истории, рассеять каким-то другим способом, ибо «всякому воздастся по делам его». Расплачиваться так или иначе придется тем, кто зависит от этой его активности.
Процитируем М. Вебера: «Если последствия действия, вытекающего из чистого убеждения, окажутся скверными, то действующий считает ответственным за них не себя, а мир, глупость других людей или волю Бога, который создал их такими. Напротив, тот, кто исповедует этику ответственности, считается именно с самыми заурядными человеческими недостатками, как верно отметил Фихте, не имеет никакого права предполагать в них доброту и совершенство, но не в состоянии сваливать на других
29
последствия своих поступков, коль скоро мог их предвидеть»29.
В связи с рассуждением о двух этиках важно подчеркнуть два момента. Первый -этика ответственности как смысловое ядро этоса социального управления наиболее полно воплощена в более масштабном феномене - этике гражданского общества, в рациональной морали, приложенной к автономным сферам общественной жизни, главным образом - к публичному сектору ее. Поэтому, собственно говоря, и сама мораль, достигнув зрелости в качестве социального института, становится автономной по отношению к локальным обычаям, обрядам, традициям, нравам. Такая мораль определяет значение поступков не только и не столько по намерениям действующих лиц, их мотивам, убеждениям, идеям (от всего этого, естественно, полностью никогда нельзя абстрагироваться, если вопрос стоит о морали), сколько в зависимости от объективных последствий, к которым прямо или косвенно, сразу или с течением времени приводят эти поступки. Такая мораль имеет сильно выраженную консеквенциональную соста-
30
вляющую30.
Однако известно, что результаты наших действий в определенной мере зависят и от случайных обстоятельств, не имеющих отношения к нашей доброй или злой воле (так называемый «эффект Эдипа»). Поэтому речь может идти не просто о любых результатах, а о таких последствиях активности, которые достигаются благодаря исполнению правил рациональной морали, норм этики ответственности в игре на всех публичных площадках - рыночной, административной, корпоративной, политической.
29 Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 697.
30 Иногда в этом случае говорят о контракционизме - социальные контракты рассматриваются в качестве исходных начал в генезисе и легитимизации содержания моральных норм.
Разумеется, исполнение этих норм и правил происходит и благодаря убеждениям - мотиву верности таким регулятивным средствам. Словом, не столь уж и контрарны максимы этики убеждений и этики ответственности, как такое могло бы показаться на первый взгляд: они отличаются как историческим временем возникновения, так и сферами применения, не говоря уже о том, что они способны определенным образом дополнять друг друга, особенно при форс-мажорных обстоятельствах. Без нравственной убежденности нет и не может быть морально автономной личности, нет и не может быть гражданской ее автономности31.
Второй момент. Этика утилитаризма также имеет консеквенциональный характер и прямо относится ко всей управленческой проблематике. Принципы пользы могут быть истолкованы на вульгарный манер крайне узко: мол, всегда и везде надобно думать исключительно о своей выгоде и поступать соответствующим образом, а на всех остальных можно положить крест. Однако ценности пользы связаны с ценностями успеха и через них с этикой ответственности. Утилитаризм как общий морально-правовой принцип - это прежде всего одобрение и поддержка моральными средствами права человека и гражданина судить о том, что является для него полезным, выгодным или невыгодным, возможность действовать соответствующим образом на свой страх и риск (неподопечность управляющих). При этом государство и институты гражданского общества (семья, церковь, школа, община и др.), обеспечивая правовой порядок, не навязывают личности убеждения, но принуждают ее соблюдать общекультурные нормы поведения и нести за это персональную ответственность.
Конечно, если воспринимать мораль в романтическо-возвышенном ключе, так сказать, на котурнах, как воплощение нравственного идеала, тогда управленцам действительно будет крайне неуютно чувствовать себя в грешном мире, где утилитарное сознание раз и навсегда отсечено от сознания нравственного, где этика абсолютов и заповедей признается «подлинной» моралью, тогда как этика ответственности третируется за ее «второсортность», за свойство быть якобы лишь не очень обязательным дополнением к этике заповедной, к ее незыблемым поведенческим скрижалям.
Между тем стремление к пользе предполагает обращенность к запросам реальности, побуждение в процессе морального выбора учитывать обстоятельства (не отказываясь и от их «производства»), считаться со сложившимся порядком вещей, не отказывая себе в критическом восприятии наличных нравов, соблюдая при этом чувство меры в критичности, сочетая традиционность с новаторством в образе мыслей и действий.
Как пишет один современный исследователь, утилитаристская этика апеллирует как к общеполезности, так и к такому партикуляризму интересов, который подавляет возможность своекорыстия и меркантилизма, ибо «...общий интерес так или иначе всегда репрезентирован через различные частные интересы. Можно предполагать, что социальный и культурный прогресс человечества проявляется в том, что частные интересы все большего числа людей приближаются к общему интересу или совпадают с
31 В этом пункте наших рассуждений требуются дополнительные разъяснения. Социализация личности, превращение ее в нравственное существо, нередко трактуется как трансляция ей осведомительной информации об общественных потребностях, ценностях, способах их обоснования (магические, религиозные, рациональные) и соответственный механистический тренаж. Формирование нравственной личности предполагает сложнейший процесс переплавки внешней информации в систему внутренних убеждений и намерений, подкрепленных простыми и сложными нравственными привычками, устоявшимися добродетелями, моральными качествами личности (верность долгу, прямодушие, честность и др.).
Между тем, наряду с непосредственной представленностью норм и ценностей в феноменологическом поле сознания в вербальном виде, в ходе, например, этического просвещения, данные нормы и ценности получают и косвенное представительство в личностных структурах. Только при последнем условии они недвусмысленно детерминируют поведение в рамках морального выбора - через структурные трансформации сознания личности, вне которых нельзя говорить об «усвоении» норм и ценностей. Нормы и ценности, угнездившиеся в сознании личности путем трансформации его структур, не могут исчезнуть из феноменального поля сознания (в этом смысле можно позабыть то или иное правило, слово из иностранного или родного языка, но нельзя «забыть» различение добра и зла) еще и потому, что они изменили систему ценностных морально-волевых качеств личности с точки зрения их состава, интенсивности и иерархии (См.: Бобнева М.И. Социальные нормы и регуляция поведения. М., 1976. С. 166-170; Фромм Э. Духовная сущность человека. Способность к добру и злу // Философские науки. № 9, 1990. С. 98-111).
ним. Отнюдь не всякий экономически, утилитарно обоснованный интерес может быть оправдан нравственно. Но никакой нравственный поступок, сколь возвышенными мотивами он ни вдохновлялся бы, нельзя признать практическим, то есть поступком в собственном смысле слова, если он не утилитарен. Более того, этика пользы как социальная этика оказывается той подсистемой морали, посредством которой возвышенные нравственные мотивы оказываются адаптированными к "обыденной" социальной практике, посредством которой моральный идеал переводится, насколько это возможно, на язык общественных отношений»32. Полезность в этом случае сближается, а то и полностью сливается с долженствованием честности, как того требует рациональная мораль.
И еще одно существенное рассуждение. «Этическая система укрепляет радиус доверия и чувство общности и сама подпитывается от них, что и позволяет ей влиять на меру социальной справедливости и объективности правосудия. Система этики, ведущая к успеху, к тому же основывается на ответственной за свои поступки личной заинтересованности и взаимном уважении. Тогда как в препятствующей успеху культуре нравственность ищет, как правило, совершенства, переходя пределы человеческой природы и становясь утопией»33.
Управление как служение делу
Нравственные мотивы деятельности управленца (менеджера, собственника-управленца, администратора, политика и т.д.) заключаются в том, что, добиваясь успеха, он при этом рассматривает свою деятельность как служение Делу, как ориентацию на успех Дела, без непосредственной установки на личный успех (последний может - хотя и не обязательно фатально - последовать за успехом Дела, появиться как бы «за его спиной». Отчуждение Дела от его носителя исторически описывалось еще в «Государе» Макьявелли и впоследствии получило нравственную санкцию в рамках протестантской этики). Управленец должен быть нацелен, во всяком случае в идеале, на существо Дела, а не на побочные соображения вроде приватизации власти, корыстолюбия, тщеславия, властолюбия как такового и т.п. И это не пышная риторика, а психологически выверенное описание мотивации «истинного профессионала» (по Веберу) - политика, менеджера, администратора, руководителя в широком смысле этого слова. Безусловно, это - особый тип человека, верного своему призванию (степень развитости которого может быть весьма различной - от слабой выраженности предпочтений до глубокой преданности Делу и только ему), преисполненного «самоотдачи Делу». Такой тип человека должен -опять в идеале - не только образовывать верхние этажи руководящего корпуса, управленческого Олимпа; так или иначе он предполагается на всех других этажах управленческой лестницы, где значительно более скромные властные возможности и иной характер и объем ответственности.
Не слишком ли высокий и нереалистичный стандарт профессиональной подлинности задается в рамках очерченной позиции? Не слишком ли ригористичные требования данного стандарта этика управления предъявляет к ее субъектам? Не возникает ли в этом случае опасность непрактичного морализаторства в духе вышеописанной этики убеждений?
Откликаясь на сомнения и недоумения, заметим, что речь у нас идет не о реальных нравах, царящих в сфере публичной власти, не о среднестатистических величинах поведенческих реалий, а о нормативной модели поведения, которая всегда не может не быть несколько выше фактического уровня поступков - дабы не утратить своего призывного, ориентирующего на моральные ценности значения поведенческого образца. Мы говорим о профессиональном здоровье руководителей и работников всех сфер управления, а не о специфической профессиональной патологии типа всевозможных «бюрократических добродетелей», достаточно хорошо знакомых всякому, кому извне и
32 Апресян Р.Г. Этика пользы// Будь лицом: ценности гражданского общества. Т.1. Томск, 1993. С.183. Для интерпретации различий между утилитаристской и неутилитаристской этиками данный автор использует понятия перфекционистского и дисциплинарного языка морали. См.: Оправдание морали. Тюмень, 2000. С. 38-53.
33 Сухиненко Д., Зеленцова А. Переосмысление управления в современном мире. В кн.: Вызов России. М., 2001. С. 40.
изнутри пришлось соприкасаться с управленческой активностью (проявлениях тщеславия и мздоимства чиновников, почувствовавших пьянящий «вкус власти» и не располагающих противоядием, изведавших желание «покрасоваться» регалиями, видимостью власти, знакомых всякому, кому пришлось столкнуться с ухищрениями коррупционистской практики и с симонией). Как отмечал М. Вебер, отношение к власти не как самоцели, а всего лишь как необходимому средству профессиональной миссии в управлении, так называемый «инстинкт власти», пребывают вполне в границах нравственной нормальности. Кто ищет спасения своей грешной души и других душ, тот тщится обрести его не на путях социального управления: оно имеет совершенно иные задачи и цели.
Вебер писал о «рутинизации веры» в мирском, десакрализированном обществе, где профессиональный долг принимает экзистенциальную форму, а вертикаль призвания, обращенная к трансцендентальным ценностям корпорантов, сменяется горизонталью обычного этического контроля со стороны коллег, партнеров, клиентов и т.п. Иными словами, нормы политико-правовых, общеорганизационных, деловых и информационных отношений, соответствующие поведенческие правила нуждаются не просто в подкреплении с помощью сакрализованных концепций человеческого призвания, но и в их последовательной, четко прописанной, укорененной в практике и этически фундированной институализации. Конечно, с учетом смещений в этосе управления - от сословно-бюрократического этоса к менеджеристскому, современному. На это обстоятельство обратили внимание Й. Шумпетер, Р. Мертон и другие западные исследователи, а также отечественные ученые (Ю.Н. Давыдов, И.Е. Дискин, Б.Г. Капустин и др.).
Институализация, безличный социальный порядок, погашающий личностный произвол носителей власти до минимального уровня, позволяют до определенных пределов справиться с ситуацией, когда власть имущие все менее вдохновляются в своей деятельности идейно-нравственными соображениями, программами осуществления общественного блага (как бы оно ни понималось), концепциями профессионального призвания, отдавая при этом предпочтения частным интересам - личным или корпоративным, либо тем и другим вместе взятым.
Когда управленческие средства, властные инструменты в ситуации «расколдовывания» общественных отношений и десакрализации мира превращаются в самоцель (по К. Ясперсу, речь идет о «парализующем триумфе средств над целями»), преодолевается инерция механизмов согласования частных, корпоративно-групповых и общественных интересов и образуется негативный фон управленческой деятельности (упомянутая бюрократизация, чреватая управленческим абсурдизмом, практика непотизма и клановости, коррупция во всем многообразии ее форм, отчуждение аппарата управления от потребностей и интересов управляемых, «засоренность» каналов обратной связи в сетях управленческих отношений, суеверное отношение управленческого персонала к заведенным порядкам и т.п.).
Но проблема заключается не только в необходимости подстраховывающего повышения роли этического горизонтализма за счет снижения мотивационной и контролирующей значимости этического вертикализма. В условиях глобализации начинает возрастать общая непрозрачность мира, и в этой связи дает о себе знать то, что называют «реваншем Бога». Как это отзовется на соотношении самослужения управленцев (ориентация на личную карьеру, престиж, доходность работы, символический капитал и т.п.) и концепции призвания, на соотношении этического горизонтализма и вертикализма пока трудно предположить.
Кроме «рутинизации веры», Вебер называет основным фактом политической, управленческой деятельности то обстоятельство, что конечные результаты регулярно оказываются неадекватными к «ее изначальному смыслу»34. В такой, отнюдь не мажорной, констатации, как нам кажется, заключен известный трагизм управленческой деятельности (независимо от того, осознается ли он самим управленцем или же не осознается). Печальная мудрость не могла не найти отражения в этике управления и свидетельствует о поверхностности примитивно-популистского оптимистического отношения к службе на ниве управленческой деятельности - подвижничество, затушеван-
34 Вебер М. Указ. соч. С. 691-692.
ное нормами реалистической этики, дает о себе знать на финальной стадии данной службы. История властных отношений изобилует примерами того, как настойчивое стремление морализировать по поводу этих отношений - если, разумеется, предварительно не отделить доконкретизированную, естественную мораль от морали институализированной - насыщена трагическими сюжетами. Но не обязательно в смысле неуспешности результатов деятельности властных фигур. Они как раз могут быть вполне успешными. Однако их деятельность может быть явно неуспешна с точки зрения морализаторского подхода к власти. Это получило отражение в соответствующей социальной мифологии с ее архетипами бессознательного и образами достижения всеобщего блага в духе философии и этики Просвещения от Руссо до Маркса35.
Возвратимся к концепции профессионального призвания. Необходимо последовательно отличать служение Делу от служения идее. В последнем случае администратор, политик, менеджер, во-первых, предпочитает рассматривать себя и других не в качестве самоцели, как того требует категорический императив Канта, а лишь как средство реализации идеи. Такой управленец совращается представлением, будто он «наемник идеи» (Фихте). Во-вторых, он без труда соблазняется духом цезаристского избранничества. А это позволяет ему без особых затруднений духовного порядка релятивизировать как рациональную, так и «естественную» мораль, то есть традиционную нравственность доконвенционального типа, без колебаний преступить моральные запреты, трактуя их как «предрассудки человечности». Это позволяет инструментально относиться не только к другим, но даже к самому себе. И не «корысти ради» и подобным мотивам, а ради «блага ближних», содержание которого доподлинно известно благодетелю.
Те, кто выбрал служение идее, нередко готовы, в-третьих, иезуитски оправдывать варварские средства достижения некоей суперцели, то есть Проекта, воплощающего Идею. Они, в-четвертых, заражаются фанатизмом, который делает их слепыми и глухими к резонам разума и голосу нравственных чувств. Возведенная в абсолют вера фанатика морально развращает ничуть не меньше, нежели бесконтрольная власть над людьми.
«Для фаната, - писал Н.А. Бердяев, - не существует многообразия мира. Это человек, одержимый одним... Есть единое, которое спасет, все остальное губит. Поэтому нужно целиком отдаться этому единому и беспощадно истреблять все остальное, весь множественный мир, грозящий погибелью... Верующий, бескорыстный, идейный человек может быть изувером, совершать величайшие жестокости. Отдать себя без остатка Богу или идее, замещающей Бога, минуя человека, превратить человека в средство и орудие славы Божьей или для реализации идеи - значит стать фанатиком-изувером и даже извергом... Фанатик знает лишь идею, но не знает человека, не знает человека и тогда, когда борется за идею человека»36.
Наконец, необходимо затронуть вопрос о соотношении Дела и личностной самореализации. Они нередко кажутся явлениями однопорядковыми, чуть ли не синонимичными. Через призвание управленец стремится артикулировать ценности своего профессионального успеха, совершив эту процедуру через систему нравственных значений («одухотворенный прагматизм», «духовный капитал» и т.п.). Поэтому вполне естественно увязывать ценности успеха не только с Делом, но и с самореализацией управленца любого ранга и любой квалификации.
Тем не менее нельзя не признать существование известного конфликта между Делом по социальному управлению и самореализацией самого управленца. Человек отдает предпочтение либо Делу, либо самоосуществлению, налаживая довольно прихотливое иерархическое отношение между ними. И когда говорят, что одно совершается через другое, посредством другого, то не учитывают данной асимметрии. Так, художественная натура склонна предпочитать самореализацию, самовыражение, тогда как люди с практической жилкой, из числа которых рекрутируются по преимуществу кадры управленческого корпуса, чаще делают выбор в пользу служения Делу. Соответственно, для достижения успеха в служении Делу необходима мобилизация морально-деловых качеств человека, тогда как для успеха в самореализации необходим
35 Подробнее см.: Франц А. Б. Указ. соч.
36 Бердяев Н.А. О фанатизме, ортодоксии и истине // Философская наука. 1991. № 8. С. 124, 128.
весь человек, все его моральные качества: понятие самореализации шире, объемнее понятия Дела.
Самореализация происходит как в Деле, так и досуговой деятельности, именно она во многом ведет к самосовершенствованию, ставит человека в ситуацию критики самого себя, вовлекает в наиболее сложное из всех искусств - искусство творения самого себя. И здесь, на этом своеобразном поприще, не имеющем иных границ, кроме сроков отпущенной жизни, для которого не подходят, кстати говоря, строгие критерии и методы сравнения с другими, предполагает верность правилам такого искусства. Эти правила не позволяют обмануть, «переиграть» самого себя (термин «самообман», строго говоря, чистая метафора, если не смешивать его с добросовестным заблуждением (Д.И.Дубровский)), ибо ставкой служит не только судьба Дела, но и вся жизнь. Прав был американский философ Эрик Хоффер, когда отмечал «насколько самопожертвование проще самореализации».
