CC BY
31
л1ршглы оышстьшого тыш
•ш ц
о/ц^ои
Некоторые общие соображения
1 В основу статьи положены результаты исследования, проводившегося при поддержке РГНФ (проект №07 03 02052а).
2 См. Сорокин 1992.
А.А.Галкин
ВЛАСТЬ, ОБЩЕСТВО И ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС:
w
РОССИЙСКАЯ МОДЕЛЬ1
Оптимальная политика предполагает прежде всего адекватную реакцию на импульсы, исходящие из совокупности точек, в которых перекрещиваются существующие в обществе интересы. Сложность такой реакции обусловлена тем, что эта совокупность весьма подвижна, осмысление интересов и степени их совпадения во многом определяется субъективными установками и предпочтениями властных структур, а мера реализации ограничена набором объективных факторов (так называемый коридор возможностей). Поэтому оптимальная политика, строго говоря, представляет собой чисто теоретическую конструкцию. Тем не менее приближение к оптимуму не просто возможно, но и является необходимой предпосылкой конечной эффективности политики. Его условием служит в первую очередь четкое понимание реального положения дел.
Складывается такая политика в ходе политического процесса, в основе которого лежат отношения между властными структурами и обществом, а значит — и индивидами. Эти отношения настолько важны, что не только образуют мостик между субъектами и объектами политического процесса, но и в значительной мере модифицируют их2.
Импульсы, обеспечивающие взаимодействие властных структур, общества и индивидов, делятся на нисходящие (от власти — к обществу и индивиду) и восходящие (от индивида и общества — к власти); институционализированные (поступающие по формализованным каналам) и неформальные; прямые и опосредованные (через институты гражданского общества). Различаются они и по степени интенсивности. При этом существует некий минимальный уровень взаимодействия, ниже которого взаимосвязь между властными структурами, обществом и индивидами распадается, что влечет за собой разрушение общественной системы.
Характер взаимодействия индивидов, общества и властных структур, а соответственно, содержание и формы политического процесса зависят от исторически сложившейся социально-культурной среды. Это означает, что политический процесс по определению не однотипен, и игнорирование специфики взаимоотношений между индивидами, обществом и властью в социумах, относящихся к разным цивилизациям и находящихся на разных ступенях развития, заведомо обрекает исследователя на провал. Но столь же недопустимо рассматривать такие взаимоотношения как своего рода инвариант — несмотря на высокую
3 См. Галкин 2004: 15 и сл.
4 Бурдье 1993: 208 и сл.
инерционность, в них постоянно накапливаются изменения, которые с течением времени вносят в сложившуюся систему серьезные коррективы.
Важнейшее условие нормального протекания политического процесса — наличие у политических институтов определенного уровня доверия и поддержки, или политического капитала3. В зависимости от происхождения политический капитал можно условно подразделить на три вида, различающиеся по степени устойчивости. Самым устойчивым является политический капитал, уходящий корнями в складывавшиеся столетиями традиции и подпитываемый мировоззренческо-конфессио-нальными установками. Высокая, хотя и меньшая устойчивость присуща политическому капиталу, накопленному в процессе утверждения и деятельности формализованных режимов постмонархического типа. Особыми свойствами обладает политический капитал третьего вида — так называемый заемный4. В его основе лежит кредит доверия, который общество предоставляет власти либо (будучи недовольно сложившейся ситуацией) ее противникам.
Заемный политический капитал может иметь как рациональные (взвешенная оценка возможностей действующей власти или противостоящих ей политических сил), так и иррациональные (поддержка либо неприятие существующих порядков, стремление к стабильности либо к переменам вне зависимости от их содержания) основания. Однако в обоих случаях это прежде всего аванс, который нужно «отработать». Естественно, что подобного рода политический капитал наименее устойчив. При благоприятном стечении обстоятельств получить его сравнительно несложно. Гораздо сложнее его удержать.
Объемы и тип политического капитала в решающей степени определяют восприимчивость общества и индивидов к импульсам, поступающим сверху. При достаточном уровне восприимчивости значительная часть (а иногда и большинство) общественных объединений и групп, а также индивидов реагирует на эти импульсы так (или примерно так), как рассчитывают властные структуры: добровольно подчиняются законодательным установлениям и административным предписаниям, регулярно выплачивают налоги, не нарушают принятых норм поведения. Меньшинство, отличающееся пониженной восприимчивостью к таким импульсам, принуждается к подчинению посредством тех или иных форм давления.
При восприимчивости ниже средней большинство индивидов реагируют на импульсы неадекватно ожиданиям институтов власти: они либо преобразуют эти импульсы таким образом, что те утрачивают свое изначальное содержание, либо игнорируют их, либо воспринимают как стимул и повод к протесту. Акты принуждения в состоянии на время обеспечить угодные власти реакцию и поведение. Однако, как показывает практика, в конечном счете они чаще всего оборачиваются дальнейшим ослаблением восприимчивости общества и индивидов к действиям институтов власти, а следовательно, и взаимосвязей, скрепляющих общественную систему.
Наряду с проблемой восприимчивости общества к импульсам, поступающим сверху, существует и проблема восприимчивости верхов к импульсам, идущим снизу. Открытость властных структур по отношению к таким импульсам обычно обеспечивает минимально необходимый обмен информацией между политической властью, обществом и индивидами, закрытость — служит признаком разложения системы.
Степень восприимчивости властных структур к импульсам, исходящим от общественных объединений и индивидов, во многом зависит от формы политического устройства, утвердившейся в соответствующем социуме. Режимы самодержавного типа — абсолютные монархии, тоталитарные и авторитарные диктатуры, — как правило, менее проницаемы для влияний со стороны общества и индивидов, чем те, что опираются на демократические институты.
Характерные для режимов второго типа свободы (прежде всего свобода информации), публичное обсуждение общественных проблем, наличие парламента и политических партий, с позициями которых приходится считаться исполнительной власти, вынужденной к тому же подтверждать свои полномочия на регулярно проводимых выборах, постоянно прорывают стену отчуждения, которой свойственно окружать себя политической элите. Но указанная закономерность не является абсолютной. Как свидетельствует исторический опыт, при определенных обстоятельствах формально открытые режимы, сохраняющие внешние признаки демократического устройства, могут быть даже менее проницаемыми для импульсов снизу, чем общества с недемократическим, авторитарным политическим устройством.
Существует точка зрения, что по мере развития человеческого сообщества интенсивность обмена импульсами между верхами и низами, а значит, и эффективность их взаимовлияния возрастают. Но хотя в ряде случаев такая тенденция прослеживается, считать ее однозначной и повсеместной достаточных оснований нет. Повышение открытости верхов к импульсам, идущим от общества и индивидов, фиксируется не во всех общественных системах. Да и там, где этот процесс налицо, он носит отнюдь не линейный характер и нередко сопровождается отступлениями.
Еще сложнее обстоит дело с динамикой восприимчивости общественных структур и индивидов к импульсам, поступающим сверху. Бытует представление, будто восприимчивость общества к таким импульсам может быть искусственно стимулирована с помощью изощренных политических техник. В действительности ситуация в этой сфере крайне противоречива.
В принципе стимулирование возможно, но только в определенных, весьма ограниченных пределах. Такие пределы существовали всегда. Сохраняются они и сегодня, несмотря на появление качественно новых информационных технологий. Конечно, современные технические средства открыли перед властными структурами огромные возможности для психологического давления на общество и отдельных
индивидов с целью подчинения их своей воле. Однако с повышением образовательного уровня населения и степени доступности информации, поступающей по различным каналам, а также углублением плюра-листичности общественной жизни возросла и сопротивляемость индивидов и общественных объединений внешним воздействиям. В обществах, где этот рост достаточно серьезен, восприимчивость низов по отношению к импульсам, идущим от институтов власти, не только не увеличивается, но даже уменьшается.
Отталкиваясь от сказанного выше, можно перейти к более детальному описанию системы взаимоотношений между политической властью, обществом и индивидами, а также способов использования имеющихся в их распоряжении каналов связи.
Властные структуры издавна влияли на общество с помощью правовых установлений, административно-управленческих актов и идеологических построений. В последние десятилетия к этим средствам воздействия, как уже говорилось, добавились современные технологии социально-психологического давления.
Все эти механизмы интенсивно использовались и используются для решения нескольких главных задач. Первая из них — усиление сил притяжения, скрепляющих существующую систему власти, и ослабление импульсов, способных ее разрушить, вторая — утверждение общих правил поведения, обеспечивающих нормальное функционирование системы, третья — реализация и защита групповых интересов властвующей элиты или, по крайней мере, ее политической верхушки.
Для достижения этих целей обычно применяются следующие методы.
1. Социальное маневрирование. Смысл данного метода в том, чтобы ослабить коллизию между меняющимися механизмами и формами функционирования общественной системы и интересами ущемляемой переменами части общества и тем самым максимально сгладить обусловленные ею негативные политические последствия. Достигается такой эффект путем перераспределения части общественного продукта.
2. Политическое маневрирование. Социальное маневрирование обычно осуществляется политическими средствами, через деятельность соответствующих институтов — органов власти, управленческого аппарата, партий и т.д. В этом смысле оно тоже является политическим. Однако политическое маневрирование значительно шире социального. Оно включает широкий спектр мероприятий, призванных обеспечить преобразование разнообразных интересов, в том числе противоречащих потребностям существующей системы, в политические ориентации, способствующие (или хотя бы не препятствующие) ее функционированию и упрочению.
3. Политическое манипулирование. Строго говоря, политическим манипулированием можно считать все действия, предпринимаемые властными структурами для обеспечения необходимого им состояния системы. Вместе с тем у политического манипулирования в узком
смысле есть свое специфическое содержание. Используя этот термин, обычно имеют в виду прежде всего целенаправленное воздействие на общественное сознание с помощью массовых коммуникаций.
4. Интеграция контрэлиты. Отчуждению общества и граждан от власти и, как следствие, дестабилизации общественной системы в значительной степени способствует формирование контрэлит, которые играют роль «бродила» общественного недовольства и авангарда антисистемных движений. Наиболее интенсивно контрэлиты образуются в тех случаях, когда социально обусловленная однобокая селекция кадров приводит к отсеву нестандартных, талантливых и честолюбивых людей. Не попав в состав элитарных слоев, эти люди концентрируются на противоположном полюсе, развертывая там антисистемную активность.
Одна из фундаментальных задач политического руководства, добивающегося нормального взаимодействия с обществом и отдельными гражданами, состоит в том, чтобы предотвратить образование контрэлиты. Если же таковая все-таки сложилась, то ее необходимо нейтрализовать, либо скомпрометировав, либо интегрировав в структуры режима.
Не менее вариативна и система обратной связи. В обществах с адекватно функционирующими демократическими институтами одной из важнейших форм воздействия индивида на властные структуры выступает участие в выборах. Вместе с тем политические сигналы, идущие от индивидов, нельзя сводить исключительно к электоральным действиям, особенно если реальная эффективность этих действий минимальна. По сути, таким сигналом может считаться любая акция гражданина, адресатом которой являются политические институты (будь то петиция или иная форма письменного обращения, пикеты и демонстрации, отказ платить налоги, абсентеизм, демонстративное нарушение закона, девиантное поведение и т.д.).
Властные структуры, заинтересованные в объективной информации о положении дел в обществе, обычно тщательно отслеживают и оценивают такие импульсы, корректируя в соответствии с ними свои политические установки и решения. Интенсивность поступления подобных импульсов и ее отклонения от устоявшихся средних значений могут служить индикатором состояния общества.
Принимая во внимание высказанные выше соображения, рассмотрим динамику политических процессов в нынешней России.
Становление Исходная ситуация, определившая политическое развитие страны
на современном этапе, сложилась во второй половине 80-х годов прошлого века. К тому времени в полной мере выявилась исчерпанность прежней модели общественного устройства. Политический капитал, которым первоначально располагали властные структуры, сократился до предельного минимума. Необходимость коренной трансформации системы ощущалась практически всеми слоями общества, постепенно
приобретая черты национального интереса. Реализацией этого интереса стала политика перестройки.
Жесткое сопротивление традиционалистов («консерваторов»), боявшихся назревших перемен, и «прогрессистов» (в первую очередь радикальных либералов), требовавших немедленного разрушения существовавших политических и хозяйственных структур, в сочетании с реальными ошибками, допущенными в ходе перестройки, привели к насильственному удушению этой политики.
За неудачным путчем «консерваторов» в августе 1991 г. последовал контрпутч, вознесший к вершинам власти сторонников очередного полного разрыва с историческим прошлым страны. Позитивное отношение значительной части населения к переменам снабдило новых лидеров хотя и заемным, но, тем не менее, внушительным политическим капиталом. На практике этот капитал был воспринят руководством страны как carte blanche на проведение серии общественных экспериментов в соответствии с теоретическими выкладками группы модных неолибералов-западников. Совокупность прегрешений и ошибок, повисших тяжелым грузом на новой власти, — прямой результат подобного подхода.
Стержень преобразований составили ускоренный демонтаж эта-тистско-бюрократических форм управления и перевод народного хозяйства на рыночные рельсы. При этом возобладала ориентация на наиболее радикальные модели экономического развития, в основе которых лежали неолиберальные, монетаристские установки. Была проведена спешная приватизация государственной собственности, призванная обеспечить форсированное создание имущего класса как социальной базы новой власти. Одной из главных целей стало быстрое включение автаркично организованного хозяйства страны в систему мирохозяйственных связей.
В общественно-политической сфере формально были взяты на вооружение (и даже закреплены конституционно) возникшие в годы перестройки демократические процедуры. Одновременно на них исподволь накладывались ограничения, открывавшие путь к бюрократическому самовластию.
Подобная политика осуществлялась на протяжении восьми лет — вплоть до начала XXI в.
С аналитической точки зрения не столь важно, в какой степени группы, оказавшиеся у кормила власти, стремились добиться позитивных сдвигов в экономике и условиях жизни населения, имели ли они в виду реальную демократизацию общественных порядков и защиту ин-5 См. Гордон 1998. тересов общества в целом5. Есть все основания полагать, что их поведение во многом определялось эгоистическими соображениями — в том числе расчетом на то, что социально-экономический хаос, сопровождающийся массированным переделом государственной собственности, откроет для них возможность личного обогащения. Но главное все-таки в том, что получила страна в итоге.
Были недопустимо ослаблены рычаги государственного регулирования экономической сферы. Ускоренная приватизация стала формой массового разбазаривания общественного достояния. Доведенный до абсурда антиэтатизм обернулся прогрессирующей деиндустриализацией. Отказ от внешнеэкономической монополии, открывший внутренний рынок для зарубежных товаров, существенно ослабил конкурентоспособность внутренних производителей. Народное хозяйство страны не обрело качеств современной экономики. Возник мутант, соединивший в себе олигархический капитал, остатки государственного социализма, элементы корпоративизма и примитивных рыночных структур, опутанных паутиной теневых и криминальных отношений.
Удручающими оказались и социальные последствия проведенных экспериментов. Положение основной массы населения ухудшалось (с различной степенью интенсивности) на протяжении всех 90-х годов. Неуклонно снижались реальные денежные доходы. Беспрецедентные для России масштабы приобрела бедность. Произошел обвал социальной сферы, худо-бедно защищавшей людей от материальных бедствий и лишений. Общество столкнулось с вопиющим социальным неравенством. Индивид оказался одиноким и беззащитным перед лицом дикого рынка и бездушной бюрократии. Тем самым были заложены предпосылки демографической катастрофы, проявившейся позднее.
Была бездумно сломана вертикаль государственной власти. Как следствие, начался разгул сепаратизма. Отношения между центральной властью и регионами стали предметом политического торга. В обмен на политическую поддержку и минимальную лояльность по отношению к федеральной власти региональные элиты добивались расширения своих полномочий — вплоть до полной бесконтрольности.
Распад СССР повлек за собой резкое сокращение международного потенциала России, а значит, и ее способности отстаивать свои внешнеполитические интересы. В основе этого сокращения лежали не только территориальные и демографические потери, но и экономический упадок, а также острый кризис, практически парализовавший вооруженные силы.
Быстрыми темпами начали формироваться новые государственные структуры и, соответственно, новая властвующая элита. На первом этапе постперестройки она пополнялась из трех основных источников. Доминирующее место в новой элите заняли так называемые «хозяйственники» — руководители промышленных министерств и ведомств, ведущие работники административно-управленческих структур и часть партийной номенклатуры, наиболее тесно связанная с техно-кратическо-хозяйственной деятельностью. Другая часть партийной номенклатуры (за исключением выбывших по возрасту) ушла в частный бизнес.
Вторым источником пополнения властвующей элиты стали деятели теневой экономики советской эпохи, а также кооператоры и скоробогачи периода перестройки. Заметное место в их рядах занимали
выходцы из криминальных кругов, в том числе с тюремным прошлым. Третьим — интеллектуальная контрэлита, вынесенная на поверхность политической жизни волной противостояния прежней системе.
Взаимная притирка групп, образовавших властную элиту, протекала крайне сложно. В ходе этой притирки складывалась их иерархия, определяемая близостью к верховной власти, характером внутригруп-повых связей, финансовым «бэкграундом», степенью публичной «рас-крученности» и т.д. Со временем некоторые группы и «раскрученные» индивиды утрачивали влияние и вытеснялись из властной элиты. Нагляднее всего это можно проследить на примере интеллектуальной контрэлиты, именовавшей себя демократической. Из ее выдвиженцев удержались во властных структурах, как правило, не лучшие. Наиболее искрение и нравственно ориентированные были отодвинуты на политическую обочину. У тех же, кто остался наверху, нередко доминировало стремление сохранить завоеванные позиции и извлечь из них персональную выгоду.
Одновременно в основных группах общества нарастали дезориентация и растерянность, обусловленные интенсивным размыванием прежних ценностей и идеологических постулатов вкупе с иллюзорными надеждами на то, что ориентация новой власти на развитие рыночных отношений приведет к немедленному улучшению условий существования, и очевидной беспомощностью перед лицом быстрой криминализации всей системы общественных отношений. Результатом этой дезориентации и растерянности стала массовая безучастность по отношению к процессам в сфере политики, развязавшая руки властным структурам.
Одним из непосредственных следствий такого развития событий стало своеобразное расщепление политического процесса. После короткого периода хаоса и двоевластия, вылившихся в силовое противостояние между президентом и Верховным Советом, в этом процессе выделились три автономные структуры: реальная (элитарная), в рамках которой принимались основополагающие властные решения; имитационная (в виде выборной представительной власти), призванная создавать виртуальную картину «демократического транзита», и латентная (протестная), действовавшая в первую очередь на уровне политического сознания.
Первоначально подобное расщепление выступало в форме тенденции. Это объяснялось, с одной стороны, относительной слабостью и внутренней раздробленностью властных структур; с другой — непреодоленным стремлением парламента, созданного на основе новой Конституции, играть не только имитационную роль и участвовать в реальной политике; с третьей — неполной латентностью протестной составляющей политического процесса, периодическим выплеском протеста на уровень политического поведения (в частности, электорального). Однако постепенно тенденция утверждалась в качестве реальности, определяющей политический процесс в целом.
Тем временем в результате политики, проводимой в 90-е годы и во все большей степени воспринимавшейся как сознательное и упорное нежелание верхов считаться с интересами основной массы населения, как свидетельство их эгоизма и некомпетентности, политический капитал, полученный властью на первом этапе, продолжал размываться. Это не могло не сказаться на текущих ориентациях граждан. И поскольку власть именовала себя демократической, была поколеблена вера в моральные основы самой демократии и эффективность демократических институтов.
Описанный выше тренд был не единственным. За годы трансформации сложились группы (включавшие в себя до одной пятой экономически активного населения), которые выиграли от перемен или полностью адаптировались к ним.
Подобное развитие привело к появлению феномена «двух Рос-сий», население которых существенно отличалось друг от друга и по структуре потребления, и по образу жизни, и по ценностным, в том числе политическим, ориентациям. Обитатели одной, составлявшие меньшинство, были более или менее удовлетворены произошедшими переменами, хотя время от времени проявляли несогласие с теми или иными действиями власти. Жители другой, охватывавшей большинство (свыше 80%), накапливали недовольство.
Совокупность сложившихся к этому моменту интересов актуализировала стремление положить конец разрушению, именуемому реформами, добиться перехода к позитивному, созидательному развитию, обеспечить стране хотя бы минимально необходимую степень стабильности, покончить с оскорбительным для национального достоинства униженным положением России на внешнеполитической арене.
Укоренение
6 См. Галкин, Красин 2003: 225 и сл.
Глубокое недовольство стало определять настроения не только основной массы населения, пострадавшей от трансформационных процессов, но и влиятельной части выигравшей от них властвующей элиты. Взращенная на разрушении всего того, что составляло основу государственности в прошлом, она внезапно возжаждала стабильности, в которой видела залог укоренения сложившихся порядков и, главное, упрочения своих политических позиций и богатства. Поскольку находившаяся у кормила власти команда была не в силах это обеспечить, возникла острая потребность в кадровых переменах.
Именно в этом следует искать ключ к пониманию последующего хода событий.
Прежде всего властвующая элита нуждалась в новом лидере, не скомпрометировавшем себя в глазах общественности и обладавшем личными качествами, отличавшими его от исчерпавших свой политический кредит Ельцина и его присных. Существовало несколько кандидатур на эту роль. В конечном счете, после долгих колебаний, выбор пал на В.В.Путина6.
' См., напр. Крыш-тановская 2005.
8 См., в частности, Гаман-Голут-вина 2004, 2006.
Образ преемника был выстроен квалифицированно — на основе абсолютного противопоставления предшественнику. Вместо деградирующего старца — успешный спортсмен в расцвете сил. Вместо сибаритствующего любителя возлияний — трудоголик. Вместо мало сведущего импровизатора — компетентный администратор, за которого, по крайней мере, не стыдно.
Существенные изменения произошли и в самой властвующей элите. Наметившись уже к началу этапа укоренения, они продолжали нарастать на протяжении первых лет нового века.
Возрастные причины и жесткая конкуренция 90-х годов сократили в ней долю представителей прежней партийно-хозяйственной номенклатуры. Правда, их удельный вес все еще оставался значительным. Однако главными источниками пополнения стали, с одной стороны, вытесненные из силовых структур начальствующие и командные кадры, а с другой — выходцы из выросшего в предшествующие годы бизнеса.
Появление на центральной политической сцене заметного числа бывших силовиков интерпретировалось некоторыми критиками режима как целенаправленная милитаризация правящей верхушки. Соответственно, при анализе властвующей элиты главное внимание уделялось выходцам из силовых структур7. Но адекватность подобной оценки вызывает сомнения. Сотни тысяч, а то и миллионы дееспособных людей, вынужденно покинувших военные и правозащитные структуры, естественно, искали применения своим силам. И их как людей деятельных, имеющих неплохой организационный опыт, охотно брали в управленческие органы и политические институты. Работая в них, они вовсе не представляли (и не представляют) интересы военной (или, шире, силовой) касты. Напротив, быстро и органично интегрировавшись в состав бюрократии, они, как правило, ревностно отстаивали ее интересы.
Кроме того, как показывают последние исследования, доля бывших силовиков в управленческих структурах росла гораздо медленнее доли бизнесменов, активно — и не без успеха — рвавшихся во властные сферы8.
Гораздо более важными с точки зрения динамики политического процесса были изменения в иерархии отдельных групп в рамках властвующей элиты. Если раньше наиболее влиятельные позиции в ней занимали нувориши, нередко c криминальным прошлым, превратившиеся в финансовых и промышленных магнатов (олигархов), то теперь их место у государственного «пирога» заняла верхушка служилой касты, прибравшая к рукам и административные и экономические рычаги. Заметно упрочила свое положение во властной элите и так называемая «оффшорная аристократия» (выражение главного идеолога кремлевской администрации В.Ю.Суркова), связывавшая свое будущее с укоренением за рубежом.
Разложение государственного аппарата, ставшее отличительной чертой системы власти, привело, наряду с прочим, к широкому распро-
странению клановости, основанной на родственных, земляческих и иных неделовых связях. Приверженность закону повсеместно оказалась подменена верностью главе клана или олигархической группировке.
Немалое значение имело и то, что, несмотря на кадровые сдвиги, властвующая элита сохранила качественные характеристики, определявшие ее поведение до и после потрясений второй половины 1991 г. Более того, ликвидация идеологических табу выдвинула на передний план наиболее негативные из них.
Конечно, среди новой властвующей элиты немало энергичных и способных работников. Речь, однако, идет не об отдельных лицах, а о некоторых общих, групповых свойствах. Наиболее существенные из них: доминирование корпоративных интересов, дефицит общенациональной солидарности, преобладание группового и личного эгоизма, психология временщиков, высокая степень бюрократизации, низкий уровень общей и профессиональной культуры. Образ жизни и структура потребления верхов отчетливо демонстрировали, что они воспринимают себя скорее как небожителей, возвышающихся над обществом, нежели как чиновников, наделенных определенными функциями и несущих ответственность перед гражданами за их выполнение.
Важнейшими следствиями описанных выше свойств российской властной элиты были высокомерно-презрительное отношение к народу как к безликой, инертной массе, неспособной выступать в качестве источника и субъекта политического процесса, и вытекающая из такого отношения трактовка политики не как способа реализации всеобщего интереса, но как чистой технологии управления. Подобный подход к политике, зародившийся еще в 90-е годы, постепенно стал доминирующим при принятии и реализации общественно важных решений.
За сменой высшего эшелона власти последовала корректировка программы первоочередных действий. На первых порах ее отличала большая степень учета гетерогенности российского общества. В связи с этим на передний план были выдвинуты вопросы, не обострявшие противостояние и раскалывавшие общество, а позволявшие балансировать между кластерами политических интересов.
С самого начала серьезное внимание уделялось восстановлению статуса и достоинства России. Доказательством намерения решить эту задачу стали военные действия в Чечне. Власть без колебаний пошла на применение силовых методов, чтобы положить конец активности сепаратистов, вторгшихся на территорию соседних регионов и совершивших ряд террористических акций в Москве и на периферии.
Затем наступила очередь мер, направленных на обуздание региональных элит и представленных публике как восстановление вертикали власти. Предпринимались шаги по преодолению разложения, распространившегося на вооруженные силы и другие силовые структуры, а также защите интересов России на международной арене.
Результаты сделанного были налицо. Удалось укрепить оборонительный щит страны и тем самым ослабить угрозы ее безопасности.
Ракетный потенциал России, некогда один из самых эффективных в мире, начал обновляться. Стал возрождаться разрушавшийся на протяжении ряда лет военно-промышленный комплекс. Пусть и с большим опозданием, шло обустройство границ. После того как РФ несколько раз продемонстрировала свою готовность отстаивать собственные интересы, ее перестали воспринимать как бесхозную территорию со слаборазвитым населением, ждущим прихода «цивилизаторов» и «миссионеров».
Вопреки пессимистическим прогнозам Россия удержала за собой роль транспортного моста между Европой и Азией. Основные сухопутные транспортные каналы, несмотря на спорадические провокации со стороны отдельных транзитных стран, в целом продолжали выполнять свои функции. Одновременно началось расширение этих каналов (введение в строй и планирование новых подводных газо- и нефтепроводов, развитие дополняющей их сухопутной сети и транспортных магистралей, способных гарантировать дешевое транзитное сообщение между Западной Европой и Азиатско-Тихоокеанским регионом, и т.д.), призванное элиминировать возникавшие угрозы.
Несмотря на потерю ряда приморских территорий, Россия сохранила выход ко всем морям, омывавшим территорию Советского Союза. Утрата важных морских гаваней пока не компенсирована. Тем не менее строительство новых портовых сооружений севернее Санкт-Петербурга, расширение Новороссийского и Таганрогского портов и модернизация причалов в Архангельске и Мурманске позволили несколько смягчить остроту вызванных этой утратой проблем.
В целом, появились все основания считать, что Россия мало-помалу возвращает себе роль влиятельного субъекта мировой политики.
Позитивные изменения произошли в экономической сфере. Во многом их обусловили объективные процессы, в первую очередь длительный рост мировых цен на газ, нефть и нефтепродукты. Россия как один из крупнейших экспортеров энергоресурсов получила от него существенный выигрыш. Начал расти как внутренний валовой продукт, так и объем промышленного производства. Заметно увеличился объем золотовалютных резервов.
Наметились и некоторые, хотя и не очень значительные, сдвиги в социальной сфере. Повысилась упавшая в 90-е годы оплата труда. Появились признаки растущего внимания к положению наиболее уязвимых материально групп населения. Стали увеличиваться ассигнования на нужды здравоохранения и т.д.
Общество по-прежнему терзали многочисленные проблемы, уходящие корнями в первое постперестроечное десятилетие и отчасти даже обострившиеся в начале нового века: массовая бедность, углубляющаяся социальная дифференциация, демографический кризис, чреватый вымиранием населения, продолжающаяся криминализация общества, коррупция и бюрократический произвол на всех уровнях власти, кризис системы здравоохранения и образования. И все же в стране
сложилась ситуация, которая многими оценивалась как стабильная — во всяком случае, по сравнению с тем, что творилось в 90-е годы.
Казалось бы, позитивные сдвиги в ряде сфер общественного бытия и стабильность, пусть даже относительная, успокаивающе действовавшие на массовые группы населения, должны были способствовать размыванию автократических тенденций, доставшихся российскому обществу в наследство от предыдущего периода, расчистить путь для движения к реальной демократии, начатого еще в годы перестройки. Произошло, однако, нечто противоположное. Каждому шагу в сторону стабилизации, будь то в области внешней или внутренней политики, сопутствовали меры по наращиванию авторитарных ограничений политического процесса.
При анализе этого явления часто абсолютизируют значение конкретных юридических и управленческих актов. Между тем каждый из них в отдельности может трактоваться по-разному. Губернаторов, конечно, лучше избирать, чем назначать. Но существует немало бесспорно демократических государств, где губернаторов (или аналогичных им руководителей) назначают центральные власти, и демократия от этого никак не страдает. Избирательная система может быть смешанной (как у нас было до 2007 г.) или чисто пропорциональной (как сейчас). У каждой из этих систем есть свои плюсы и минусы. От этой перемены «демократическая сумма» не меняется. Уровень демократии не определяется тем, сколько лет длится парламентская легислатура и пребывает у власти президент страны, и т.д. Дело в другом: взятые в совокупности перечисленные (и целый ряд оставшихся за скобками) политические шаги символизировали и интенсифицировали безусловно фиксируемую тенденцию к методическому «откусыванию» долей от и так изъеденного «пирога» российской демократии.
Размежевание между отдельными сегментами политического процесса, наметившееся уже в 90-е годы, стало приобретать все более жесткие формы. Заметное усиление властных структур повлекло за собой существенное расширение роли того сегмента, в рамках которого принимались уже не только основополагающие, но и все без исключения решения государственного значения.
Система обратной связи (от индивидов и общества к политическим структурам) оказалась практически перекрыта. Возможности перевода латентного политического поведения в сколько-нибудь эффективные политические действия были сведены к минимуму. Одним из наиболее очевидных проявлений этого стало снижение значимости электорального процесса, а в ряде случаев — и полное его выхолащивание. Резко упало влияние политических партий. Выросли диспропорции между партийной системой и структурой политических предпочтений различных групп населения. В результате политические силы нередко переставали узнавать свою электоральную базу, а избиратели — политические силы, способные отстаивать их интересы. Продолжала сокращаться роль представительных органов, которые начали
утрачивать даже успешно выполнявшуюся ими в прошлом функцию имитатора властной силы.
Основные формы публичной политики, зародившейся в годы перестройки, были оттеснены на обочину общественной жизни. Это означало, что несогласие граждан с выбором, сделанным властвующей элитой, уже не может быть снято посредством гибких политических акций.
Специалисты, изучавшие в это время эволюцию общественного сознания, неоднократно выражали недоумение пассивностью, с которой население воспринимает подобные эксперименты. Действительно, они не только не вызывали массового движения протеста, но и не сказывались на рейтинге первых лиц в государстве. В результате в моду вошли рассуждения о народе как о пассивной, безынициативной, рабски ориентированной, а следовательно, не созревшей для демократии массе.
Очевидно, что такие рассуждения строятся скорее на эмоциях, нежели на сколько-нибудь глубоком осмыслении проблемы. У обозначенного феномена имеются реальные причины. Некоторые из них требуют дополнительного изучения. Иные понятны уже сейчас.
Первая причина — неприемлемость для большинства наших соотечественников любого рода насильственных действий, способных вызвать распад властных структур, анархию, вооруженное противостояние социальных и национальных групп. Исторический опыт, зафиксированный в общественном сознании, сформировал у населения России стойкое убеждение, что такие действия не принесут с собой решения назревших проблем, но лишь ухудшат условия существования. Поэтому до тех пор, пока власть не переходит границы, за которыми терпеть уже физически невозможно, основная масса россиян — вне зависимости от их отношения к правящим политическим силам — не выйдет за конституционное поле.
Вторая причина — отчуждение между верхами и низами. В сознании большинства российских граждан укоренилось представление, что верхи ни при каких обстоятельствах не будут считаться с интересами народа и потому никакие усилия с его стороны не дадут позитивного результата.
Немаловажное значение имеет, видимо, и то обстоятельство, что, по ощущению подавляющей части населения, в начале нового века, несмотря на множество несправедливостей и беззаконие, условия существования были все же лучше, чем в 90-е годы. Отсюда опасение, не приведут ли новые потрясения и перемены во власти к тому, что жить опять станет тяжелее.
Наконец, следует учитывать, что само по себе недовольство властью не рождает общественной активности. Первоначально наступает индивидуальное отчуждение от политики. Потом начинает нарастать социальное раздражение, сопровождаемое унынием и предчувствием близящейся катастрофы, которые, в свою очередь, порождают
л1ршглы оышстьшого тыш
9 Напомню, что П.Глотц, введший в научный оборот понятие «общество двух третей», объяснял стабильность западноевропейских обществ благополучием двух третей населения (при трети нуждающихся и неблагополучных).
тенденцию к уходу от реальности (массовое пьянство, наркомания и т.д.). При этом нередко имеет место замещение объекта недовольства. Социальное раздражение сублимируется в повышенную агрессивность, направленную не столько на властные структуры, сколько на искусственно сконструированного «врага». И только затем происходит всеобщее откровенно враждебное отчуждение от власти, способное вылиться в более или менее осознанные проявления протеста.
Сложнее ответить на вопрос, зачем в сравнительно благоприятных условиях и относительной спокойной социально-политической обстановке верхушка властвующей элиты вступила на путь целенаправленного «закручивания гаек»? Ссылки на то, что верхи, ввиду своей ограниченности и одностороннего жизненного опыта, не умеют действовать иначе, к которым прибегают некоторые критики системы, вряд ли могут считаться серьезными. Объявить оппонента глупцом — не значит понять его мотивы. Вероятно, существовали некие обстоятельства, побуждавшие правящие круги к соответствующим решениям.
Скорее всего, обладая необходимым объемом информации, люди, находившиеся у кормила власти, не очень верили в прочность того, что сами именовали стабилизацией. Созданная ими система была, перефразируя П.Глотца9, «обществом одной четверти». В России возникло общество не богатых, а для богатых. Только четверть населения могла с полным основанием, не кривя душой, назвать сложившиеся порядки комфортными. Очевидно, что стабильность такого общества едва ли могла оказаться прочной. Достаточно было любого изменения к худшему, чтобы открылись шлюзы гнева, который, не медля, обрушится на «начальство». И к этому следовало готовиться заранее.
Немалую роль в утверждении курса на «закручивание гаек», по-видимому, сыграло и обострение не всегда заметных стороннему наблюдателю противоречий во властвующей элите: между «волонтерами первого набора» и «пришельцами» более поздних лет, между стремящейся обогатиться бюрократией и уже обогатившимися обладателями «толстой мошны», между федералами и регионалами, между криминальными и посткриминальными выдвиженцами и т.д. Не стоит преуменьшать их значение. Исторический опыт показывает, что именно раздоры во властвующей элите нередко служат спусковым крючком общественно-политических потрясений.
Новые рубежи На протяжении 2008 г. на поверхности политической жизни все
отчетливее выступали признаки перехода к новому этапу в развитии политической сферы. На этот раз, в отличие от конца 90-х годов, их появление, вопреки многочисленным спекуляциям, не было прямо связано со сменой президента. Такая смена действительно произошла. Но команда, правившая Россией, практически не изменилась. Прежним остался и стержень властвующей элиты. Не подверглись модификации, по крайней мере пока, и основные программные установки власти.
Произошло нечто другое. Начало явственно ощущаться исчерпание движущих сил системы, потеря ею вектора движения.
Разразившийся во второй половине года мировой экономический кризис, обрушившись на Россию, с особой силой высветил те проблемы, которые накопились за годы ее «трансформации». Стало предельно ясно, что ориентация на добычу и экспорт углеводородного и иного сырья превращает страну в придаток мировой экономики, делая полностью зависимой от ее состояния. Стоило Соединенным Штатам «заболеть гриппом», как у нас началось «воспаление легких». Наметилось ощутимое ухудшение условий существования основных групп населения. Увольнения без выплаты выходных пособий, сокращение заработной платы, перевод на неполный рабочий день, неоплачиваемые отпуска, рост цен на товары массового потребления стали обычным явлением. Последствия кризиса в полной мере почувствовали на себе работники не только физического, но и умственного труда. В ряде случаев удары по «белым воротничкам» оказались даже болезненнее, чем по «синим». Повсеместно проявились многочисленные общественные «болячки», о которых до поры до времени упоминалось как бы мимоходом. Все это размывало описанное выше пассивно-терпимое отношение населения к власти. В этих условиях перед нею четко вырисовалась необходимость новой политики, во многом альтернативной той, которая проводилась прежде.
Параметры новой политики могут быть различными. Есть, однако, несколько моментов, при игнорировании которых она не даст желаемых результатов. Во-первых, уже на исходном этапе эта политика должна располагать устойчивой поддержкой большинства населения. Во-вторых, она должна учитывать дифференцированную структуру общественного сознания современной России, господствующие в нем установки и ценностные ориентации, интересы социальных и этнических групп. В-третьих, всякий последующий шаг в осуществлении намеченного курса должен сопровождаться хотя бы небольшими позитивными сдвигами, которые бы не только фиксировались статистически, но и ощущались каждым отдельным гражданином. Имеющиеся ресурсы должны быть использованы так, чтобы обеспечить выживание групп населения, наиболее пострадавших от кризисных потрясений.
Следует всячески избегать мер, способных создать впечатление, что в основе обновленной политики лежит не всеобщий, а групповой интерес. Это, в свою очередь, предполагает сугубую осторожность и взвешенность практических действий, а также отказ от неоправданных, идеологически мотивированных решений, которые могут быть истолкованы гражданами как эгоистические.
В связи с этим первоочередной задачей становится преодоление приобретшего опасные масштабы отчуждения между гражданами и властью. Это может быть достигнуто лишь в том случае, если обществу будет представлено убедительное свидетельство того, что верхи всерьез намерены придерживаться нового курса. Таким свидетельством, как
показывает опыт других стран, обычно служат институциональные изменения, открывающие перед обществом большие, чем прежде, возможности для влияния на политические решения, и выдвижение на ключевые государственные позиции лиц, обладающих безусловным общественным авторитетом.
Особенно необходим комплекс конкретных мер, которые были бы восприняты рядовыми гражданами как подтверждение искренней заботы об их благе. Население согласится взвалить на себя тяготы, неизбежные в процессе выхода из очередного системного кризиса, только при условии, что они будут распределяться более или менее равномерно. А в готовность власти положить конец коррупции и преступности оно поверит лишь тогда, когда убедится, что провозглашенный поход против них не является чисто словесным, что удары наносятся не только по «стрелочникам», что возмездие за массовые хищения и поборы действительно реально и настигает оно именно тех, кто его заслуживает.
Крайне важно также, чтобы структурные преобразования, составляющие неотъемлемую часть модифицированного политического курса, осуществлялись с учетом новых реалий мирового развития, создавая тем самым предпосылки для дальнейшего движения вперед. В противном случае вновь возникшее доверие очень скоро сменится очередным разочарованием.
Умная, взвешенная политика, учитывающая интересы всех слоев общества и состояние массового сознания, поможет минимизировать угрозы, которые накапливаются в российском социуме. В этом случае политический процесс, чреватый серьезными потрясениями, приобретет упорядоченные формы. Если же нормальная политика будет подменяться административными ухищрениями, то это, скорее всего, выйдет боком не только российским гражданам и России в целом, но и самим властным структурам.
Библиография Бурдье П. 1993. Социология политики. — М.
Галкин А.А. 2004. Размышления о политике и политической науке. — М.
Галкин А.А., Красин Ю.А. 2003. Россия: Quo Vadis? — М.
Гаман-Голутвина О.В. (ред.) 2004. Самые влиятельные люди России. Политические и экономические элиты российских регионов. — М.
Гаман-Голутвина О.В. 2006. Политические элиты России. Вехи исторической эволюции. — М.
Гордон Л.А. 1998. Общество «недовольных». Особенности массового сознания в переходный период // Полис. № 3.
Крыштановская О.В. 2005. Анатомия российской элиты. — М.
Сорокин П. 1992. Человек. Цивилизация. Общество. — М.
