CC BY
147
Oukhvanova I., Gurenchik E. «Dictionnaire d'analyse du discours» as an intra-linguistic dictionary and its influence on discourse studies development (translated from Russian by Tatjana Alexandrova) // Discourse Linguistics and beyond. Discourse in academic settings. DART peer reviewed scientific series. Regensburg, 2016. Vol. 1.
Теракт в Париже. [Электронный ресурс]. URL:
http://www.un.org/russian/news/story.asp? NewsID=24967#.VrsqqsZWWwM.
Ухванова-Шмыгова И.Ф. Дискурсные методики в социологическом исследовании. Мн., 2003.
Ухванова-Шмыгова И.Ф., Маркович А.А., Ухванов В.Н. Методология исследований политического дискурса. Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов. Мн., 2002. Вып. 3.
Источники
Discours du président de la République devant le Parlement réuni en Congrès. [Электронный ресурс]. URL: http://www.elysee.fr/declarations/article/discours-du-president-de-la-republique-devant-le-parlement-reuni-en-congres-3/
ВЛАСТЬ И СВОБОДА В МИРОВОЗЗРЕНИИ А.С. ПУШКИНА
М.А. Широкова
Ключевые слова: русская культура, русская литература, национальная идентичность, власть, свобода.
Keywords: Russian culture, Russian literature, national identity, power, freedom.
Начиная говорить о Пушкине, неизбежно рискуешь сказать что-нибудь банальное и общеизвестное. Тем не менее, любая культура, как и личность, нуждается в постоянном проговаривании своих основ, это необходимый момент самоидентификации, - национальной, государственной, исторической и так далее.
Практически каждое поколение литераторов переживает период бунта против Пушкина, который сродни бунту детей против родителей. К бунту примешивается момент зависти и ревности, что само по себе знаменательно, так как завидуют только живым. Один из персонажей романа Булгакова «Мастер и Маргарита», поэт Рю-хин, глядя на памятник Пушкину, размышлял: «Вот пример настоящей удачливости... какой бы шаг он ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на пользу, все обращалось к его славе! Но что он сделал? Я не понимаю... Что-нибудь особенное есть в
этих словах: "Буря мглою... "? Не понимаю!.. Повезло, повезло!.. стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро, и обеспечил бессмертие...» [Булгаков, 1978, с. 489].
Представляется справедливой мысль, высказанная И.А. Ильиным в статье «Пророческое призвание Пушкина» (статья была написана к 100-летию поэта). Ильин утверждал, что Пушкин «дан был нам для того, чтобы создать солнечный центр нашей истории» [Ильин, 1990, с. 353]. Примечательно, что это было сказано не о государственном или, например, о религиозном деятеле, а о литераторе. В.С. Непомнящий в этой связи пишет: «Такое суждение возможно только в России и применительно только к ней, это русское суждение; у желающего понять Россию уже одно это должно вызвать пристальное внимание - даже если бы Ильин в данном случае преувеличил. Но он не преувеличил. Он сформулировал как раз безотчетное общенародное отношение к Пушкину» [Непомнящий, 2001, с. 407]. Формула Ильина ставит вопрос в контекст, помогающий прояснить характер связей между феноменом Пушкина и феноменом русской духовной культуры как таковой.
Помимо всего прочего, суждение Ильина отражает такую особенность русской картины мира, как «литературоцентризм» - первенство слова, доверие к слову. Слово во всех областях нашей культуры и цивилизации значит, пожалуй, больше, чем дело. «Слова поэта уже суть его дела», - говорил Пушкин. Наша литература во многом создает, конструирует реальность, в том числе и реальность политическую. Большинство политических течений в России, если не все, имеют литературные истоки и даже основоположников -литературных героев, как, например, тургеневский Базаров.
На этот счет, правда, существует мнение, высказываемое многими авторами, и, в первую очередь, Н.А. Бердяевым в книге «Истоки и смысл русского коммунизма», что «Русская мысль... была в XIX веке внутренно свободной и дерзновенной. внешне же стесненной и часто гонимой. Невозможность по политическим условиям непосредственного социального дела привела к тому, что вся активность перешла в литературу., где все вопросы ставились и решались очень радикально. Выработалась безграничная социальная мечтательность, не связанная с реальной действительностью» [Бердяев, 1990].
С другой стороны, в отличие от материалистов В.Г. Белинского, Н.Г. Чернышевского, Д.И. Писарева, народников 70-х годов, антиматериалистов Н.В. Гоголя, Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского и других, как раз у Пушкина «социальной меч-122
тательности» практически не было. Бердяев, как многие другие, пишет, что Пушкина нельзя отнести к интеллигентам, а вот после него русская литература «становится учительной, она ищет правды и учит осуществлению правды». «Русские мыслители, всегда искали не столько совершенной культуры, совершенных продуктов творчества, сколько совершенной жизни, совершенной правды жизни» [Бердяев, 1990]. Пушкина же Бердяев относит именно к творцам совершенной культуры и называет его единственным представителем русского Ренессанса. Данный вывод был сделан философом на том основании, что Пушкин в нескольких дошедших до нас письменных источниках повторяет: «Цель художества есть идеал, а не нравоучение» [Пушкин, 1958, т. 10, с. 141]. Нередко считают (так считал и Бердяев), что имеется в виду эстетизм, эстетический идеал, противопоставляемый идеалу моральному («нравоучению»). Но все же более обоснованной выглядит другая точка зрения - что поэт противопоставляет идеал и реальность, должное и сущее. И в этом отношении Пушкин не отличается от остальных русских писателей. У него есть нравственный идеал, но он не пытается чему -то научить, не конструирует идеальную модель - он просто показывает этот идеал в единстве формы и содержания так, как никому другому никогда не удавалось. Только в творчестве Пушкина присутствие идеала так привычно, что мы перестаем его замечать. Как отмечал Г.П. Федотов, «в этом омертвении привычного совершенства главная причина нередкой у нас холодности к Пушкину» [Федотов, 1990, с. 365].
По словам В.С. Непомнящего, своеобразие гения Пушкина и его места в отечественной культуре такое же из ряда вон выходящее, как своеобразие русской духовности среди иных типов духо в-ности. «Вспомним, далее, ту универсальность, открытость, всечело-вечность, которую Достоевский считал неповторимым, неподражаемым собственным свойством Пушкина — но одновременно и русского духовного склада вообще. Или общепризнанная неопределимость "специфики", "своеобразия" пушкинского гения - не "дублирует" ли она подобную же черту русской духовности? Известно, что русский склад часто воспринимается как расплывчатый и аморфный - и столь же известны мнения об отсутствии у Пушкина как писателя "индивидуальности"» [Непомнящий, 2001, с. 406].
Русскую культуру часто обвиняют в том, что она содержит в себе чрезвычайно много заимствований, и что если выделить из нее все виды, все жанры искусства, которые были в свое время заимствованы из Франции, Италии, Германии, а также у народов Восто-
ка - то практически ничего собственно русского и не останется. И если изъять из числа русских писателей, художников, композиторов и так далее всех лиц с иноэтническими корнями - татар, поляков, немцев, голландцев и прочих по происхождению - окажется, что истинно русских в нашей культуре и нет! Да и у Пушкина, как известно, черный дед его, «Ганнибал, был куплен за бутылку рома и в руки шкиперу попал». Но очевидно, что указанная особенность и формирует русскую культуру как всемирную и, в то же время, как уникальную. Все заимствования из других культур, и все выходцы из других народов именно как русские оставили свой след в истории. И именно русская культура XIX века приобрела мировое значение, в отличие, скажем, от американской, которая также вбирала в себя элементы самых разных культур со всего мира.
В русской культуре много заимствований - и их также много в творчестве Пушкина. Для него характерна привычка абсолютно беззастенчиво использовать «чужой» материал, в чем никто, включая Шекспира, с нашим поэтом в сравнение не идет. Например, источниками для его «Повестей Белкина» стали и русские повести других авторов, и французские комедии, и немецкий «анекдот» и многое другое. При этом сам Пушкин сказал о работе вымышленного им автора, а фактически - о своей: «Писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно!» [«Русский архив», 1902, с. 234]. В размышлениях о «Борисе Годунове» он отмечает, что мог бы составить предисловие, где объяснил бы всем, «как надобно писать» трагедии -но просто не хочет «скандала». Или другой случай: о романе своего современника Загоскина Пушкин говорит, что автор неверно все написал, что «на самом деле» все было не так!
Иными словами, все другие сочиняют, а он пишет то, что «на самом деле». Они что-то путают, а он расставляет все по своим местам. Он использует чужие тексты, сюжеты, образы так же, как композитор использует те же семь нот, что и другие, но у него получается создать гармонию, а у других - нет.
Вернемся к мысли о том, что Пушкин создал духовный центр нашей истории. Действительно, ему удалось в своем творчестве соединить историю допетровской и послепетровской России (Герцен сказал, что на реформу Петра Россия ответила явлением Пушкина), соединить славянофильство и западничество, о чем упоминал Достоевский в своей знаменитой речи на открытии памятника поэту. Кроме того, Пушкин совершенно органично соединил русскую народную культуру с культурой классической, элитарной.
В отношении же его политических взглядов стоит заметить, что Пушкину удалось, хотя бы «на мгновение», пользуясь словами Бердяева, показать в единстве идеи власти и свободы. Это два феномена, две диалектических противоположности, соотношение которых составляло одну из основных проблем в истории русской политической мысли, начиная со «Слова о Законе и Благодати» киевского митрополита Илариона. Бердяев, собственно, говорил, что «В Пушкине как будто на одно мгновенье соединилось то, что было у нас всегда разъединено - идеология империи и идеология интеллигенции». «Он писал революционные стихи и он же был поэтом ру с-ской великодержавности» [Бердяев, 1990]. Г.П. Федотов назвал Пушкина «певцом империи и свободы».
Обе составляющие - власть и свобода - всегда привлекали внимание Пушкина. При том, что он за свою короткую жизнь проделал заметную идейно-политическую эволюцию и, выражаясь, конечно, грубо и схематично, из либерала (и даже либерального революционера) он становится консерватором, а от европеизма все больше обращается к национальному началу, к тому, что называли тогда «народностью».
В ранний, лицейско-петербургский период жизни, до 1820 года, до южной ссылки, первое политическое умонастроение Пушкина, как у всего тогдашнего поколения молодежи, было основано на сочетании патриотического подъема, связанного с победой над Наполеоном, с так называемыми «вольнолюбивыми мечтами». Последние сводились к освобождению крестьян, к идее конституцио н-ной монархии, к господству над царями «вечного закона» («Вольность», 1819). Хотя понятие «вечный закон» уже тогда гораздо более емко по смыслу, чем простой конституционализм. Ведь никакой позитивный закон, никакой кодекс законов не может быть вечным.
В первой ссылке, в Кишиневе и в Одессе, Пушкин знакомится с членами «Южного общества» декабристов, и его политические взгляды кратковременно радикализируются. Сыграло свою роль и моральное негодование против власти. Но уже в этот период наметились признаки будущего консервативного мировоззрения, в частности, разочарование в возможности успешной пропаганды свободы, как оно выразилось в известном стихотворении "Свободы сеятель пустынный" (1823), переложении евангельской притчи. В письме к А.И. Тургеневу, посылая ему оду на смерть Наполеона, Пушкин пишет: «Впрочем, это мой последний либеральный бред, я закаялся и написал на днях подражание басни умеренного демократа И.Х.» [Пушкин, 1958, т. 10, с. 75].
Во время второй ссылки, в Михайловском, с 1824 по 1826 год, несмотря на усиливающееся раздражение против надзора полиции и планы побега за границу, Пушкин продолжает двигаться в сторону консерватизма. Написание трагедии «Борис Годунов» и изучение истории Смуты приводят его к убеждению, что монархия есть фундамент политической жизни России. Итог его развития сказывается в суждениях Пушкина о декабрьском восстании и его подавлении, и в связи с этим - о революции вообще: «Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда; но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков» [Пушкин, 1958, т. 10, с. 211].
Наконец, последнее десятилетие жизни поэта - период духовной и политической зрелости. «С воцарением Николая I меняется... общественное положение Пушкина; и его отношение к личности нового царя было с самого начала и до конца жизни поэта, несмотря на множество разочарований, обид и раздражений, совершенно иным, чем к личности Александра. Царь. сначала. даровал ему свободу, обещал избавить от мелочных придирок цензуры, взяв на себя самого роль его «единственного цензора»; фактически он его отдал под. опеку Бенкендорфа, в силу которой не только литературная деятельность, но и личная жизнь поэта оставалась до самой его смерти под полицейским надзором» [Франк, 1990, с. 407].
Тем не менее, с 1826 года можно говорить об уже сформировавшемся, как писал С.Л. Франк, глубоко государственном, мудром и трезвом сознании, сочетающем принципиальный консерватизм с принципами уважения к свободе личности и к культурному совершенствованию. «Этим был обусловлен, прежде всего, его постоянный интерес к внешней политике России. В этом отношении Пушкин представляет в истории русской политической мысли абсолютный уникум среди независимых и оппозиционно настроенных русских писателей XIX века. Пушкин был одним из немногих людей, который остался в этом смысле верен идеалам своей первой юности - идеалам поколения, в начале жизни пережившего патриотическое возбуждение 1812-1815 годов. Большинство сверстников Пушкина к концу 20-х и в 30-х годах утратило это государственно-патриотическое сознание - отчасти в силу властвовавшего над русскими умами в течение всего XIX века инстинктивного ощущения непоколебимой государственной прочности России, отчасти по свойственному уже тогда русской интеллигенции сентиментальному космополитизму и государственному безмыслию» [Франк, 1990, с. 409]. Уже в 1832 году Пушкин выразился в отношении своего 126
отнюдь не радикального друга Вяземского, что он принадлежит к «озлобленным людям, не любящим России», и отметил больное место русского либерализма, упомянув о людях, «стоящих в оппозиции не к правительству, а к России».
Политическими убеждениями Пушкина объясняется его известное отношение к польскому восстанию 1831 года и к попытке европейского вмешательства в русско-польские дела. Кстати, это отношение, вызвало критику таких друзей Пушкина, как Вяземский и А. Тургенев, считавших, что по-настоящему свободолюбивый художник должен был бы встать на сторону поляков - народа, борющегося за независимость. Пушкин же написал знаменитую оду «Клеветникам России», в которой воспел силу империи.
Для поэта русская государственность есть непрерывное преодоление начала хаоса началом разума и воли. В этом и заключается для Пушкина смысл империи. Тем самым он предвосхитил идею русских консерваторов XIX века о том, что империя - это мир для своих граждан.
Точно так же в более ранней своей поэме «Кавказский пленник» Пушкин не становится на сторону свободолюбивых горцев, как это сделал бы Байрон или Вальтер Скотт. Наоборот, он делает русского пленником, и когда тот бежит из плена - для него сверкающие в тумане русские штыки становятся символом свободы.
Еще один мотив пушкинского консерватизма - это уважение к историческому прошлому, к традиции. И этот мотив также тесно связан со свободой, поскольку на любви «к родному пепелищу» и «к отеческим гробам» «основано от века самостоянье человека, залог величия его». «Из этого сознания вытекает известное требование уважения к старинному родовому дворянству, как носителю культурно-исторического преемства страны» [Франк, 1990, с. 413].
Вообще, Пушкин, конечно, никогда не был демократом, он был абсолютным сторонником аристократии. Он хотел свободы для народа, но не власти народа. В этой связи он резко высказывается о послереволюционной Франции, о Соединенных Штатах, ознакомившись с книгой Токвиля «О демократии в Америке». Традиционализм и аристократизм поэта укрепляют его в мысли об отрицании революции: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» («Капитанская дочка», 1836). Ту же идею он выражает и в положительной форме: «Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества» [Пушкин, 1958, т. 7, с. 291-292].
И тем не менее, слова «свобода, вольность, воля», а также прилагательные «свободный», «вольный» - чаще других встречаются в поэзии Пушкина. Поэт находит бесконечно многообразные воплощения свободы. По мнению Б.П. Вышеславцева, автора книги «Вечное в русской философии», Пушкин выразил «всю многозначительность свободы, все ее ступени»: от стихийной, природной - к гражданской и политической и далее - к высшей, духовной свободе, «свободе пророческого слова, не боящегося ни царства, ни священства» [Вышеславцев, 1955] . «Я не знаю более свободного ума в России, нежели Пушкин», - утверждал философ.
При этом разные проявления свободы поэт ценил в разной степени. В наиболее яркой форме эта позиция выражена в известном стихотворении 1836 «Не дорого ценю я громкие права...». Пушкин не требует права на активное участие в политической жизни и на гражданские свободы, такие, как свобода печати (даже наоборот -он всю жизнь был убежден в необходимости цензуры для сохранения общественной нравственности, и у него есть развернутая аргументация на этот счет в заметке «Мысли на дороге»). Он требует духовной независимости личности, простора духовной жизни и творчества. Не случайно поэт назвал свой роман в стихах «Евгений Онегин» «свободный роман». Таким образом, представляется, что прав был П.А. Вяземский, определивший политическое направление зрелого Пушкина как «свободный консерватизм».
Литература
Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990.
Булгаков М.А. Белая гвардия. Театральный роман. Мастер и Маргарита. Л., 1978.
Вышеславцев Б.П. Вольность Пушкина. // Вышеславцев Б.П. Вечное в русской философии. Нью-Йорк, 1955. [Электронный ресурс]. URL:
http://kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_60.htm
Ильин И.А. Пророческое призвание Пушкина // Пушкин в русской философской критике. М., 1990.
Непомнящий В.С. Пушкин. Избранные работы 1960-1990-х гг.: в 2-х тт. М., 2001.
Т. 2.
Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 10-ти т. М., 1958.
Русский архив. 1902. Кн. 3.
Федотов Г.П. Певец империи и свободы // Пушкин в русской философской критике. М., 1990.
Франк С.Л. Пушкин как политический мыслитель // Пушкин в русской философской критике. М., 1990.
