CC BY
90
УДК 316.654
ВЛАСТЬ ГЛАЗАМИ КРЕСТЬЯН (НА МАТЕРИАЛАХ ПИСЕМ И ЖАЛОБ ПОСЛЕВОЕННОГО ДВАДЦАТИЛЕТИЯ)
Клинова Марина Александровна, кандидат исторических наук, доцент кафедры общей и экономической истории
Уральский государственный экономический университет г. Екатеринбург, Россия marinaklinowa@yandex. ru
Статья посвящена изучению проблемы отношения крестьянства к власти на базе анализа крестьянских писем и жалоб, написанных в период 1946
- 1965 гг. Выявлены различия в степени доверия крестьян к центральному и местному руководству, обозначены причины дифференцированного отношения к власти.
Ключевые слова: история повседневности; СССР; отношение к власти; крестьянство; письма и жалобы населения.
THE GOVERNMENT FROM THE PEASANT’S POINT OF VIEW (BASED ON LETTERS AND COMPLAINTS OF THE TWENTY YEARS OF POSTWAR PERIOD)
Marina Klinova, Candidate of Science (History),
Docent of the Department of General and Economic History
Ural State University of Economics (USUE),
Yekaterinburg city, Russia. marinaklinowa@yandex. ru
The article covers the study of the problem of the peasant’s attitude towards the government on the basis of the analysis of the peasant’s letters and complaints written during the period from 1946 to 1965. Differences in the peasant’s degree of belief to the central government and local authorities were revealed; reasons of the varied view on the government were indicated.
Keywords: everyday life history; USSR; attitude towards the government; the peasants; people’s letters and complains.
Проблема взаимоотношений крестьянства и власти не является новой для отечественной историографии, тем не менее, применительно к послевоенному двадцатилетию можно говорить о существовании перспективных направлений для дальнейших исследований. В советской историографии основное внимание историков было сосредоточено на анализе правительственной политики восстановления разрушенного войной хозяйства, позитивных социальных переменах в деревне. Проблема власть-крестьянство, как правило, не рассматривалась как взаимоотношения. Власть задавала темп переменам в деревне, оформляя свои требования в директивы, указы, цифры пятилетних планов, а крестьянство одобрительно им следовало. В этой связи можно согласиться с М.А. Безниным и Т.М. Димони, по мнению которых, в советской историографии «крестьянство, несмотря на описание «трудовых подвигов», выглядело пассивным объектом истории»[1. C. 155]. В конце 1980-х - начале 1990-х гг. в отечественной историографии изменяется ракурс рассмотрения системы взаимоотношений власть-крестьянство. Основным лейтмотивом в трактовке проблемы такими авторами как А.Ф. Зима, Д.В. Милохин, В.П. Попов, А.Ф. Сметанин, становится тезис о насилии государства над крестьянством, проявлявшемся в репрессивной политике, непомерных налоговых поборах и натуральных повинностях, последствиями «властвования» государства стали бедность и бесправие жителей деревни [2, 3, 4]. Данный ракурс в рассмотрении темы не только способствовал
значительному расширению тематики исследований, а также скорректировал отношения в системе власть-крестьянство. Из субъект-объектных (активно действующее государство и пассивное крестьянство) они начинают рассматриваться как субъект-субъектные, т.е. действие-насилие государства порождает крестьянскую реакцию, выраженную в социальных протестах. Социальные протесты в деревне в послевоенные годы получили рассмотрение в работах М.А. Безнина, Т.М. Димони, Л.В. Изюмовой, В.П. Попова, Д.В. Милохина, А.Ф. Сметанина, В.А. Ломшина [3, 4, 5, 6, 7, 8, 9] и др. Т.М. Димони определяет социальный протест как «формы противодействия проводимому курсу государственной политики и методам государственного регулирования деревенской жизни»[8. С. 1]. Д.В. Милохин и А.Ф. Сметанин определяют социальный протест как латентный вид классовой борьбы [3. С. 146]. В большинстве работ авторы достаточно подробно исследуют проблему, предлагают классификации данного социального явления, обозначают цели крестьянского поведения и реакцию властей. В качестве форм противостояния крестьян властям исследователями рассматриваются: конфликты колхозников с местной администрацией, уход крестьян из колхоза, поломка сельскохозяйственной техники, отправление традиционных религиозных праздников, появление политических частушек и анекдотов, а также крестьянское хулиганство и пьянство.
Обращение к тематике социальных протестов изменило общий ракурс в оценке советской послевоенной социальной политики, придав ему, характер ярко выраженного и осознанного противостояния властям, целью которого была «защита жизненно важных интересов крестьянина и его семьи, ... необходимость обеспечить физический минимум выживания, а также потребность в утверждении человеческого достоинства и самореализации личности»[1. С. 160]. Таким образом, в отечественной историографии проблема взаимоотношений крестьянства и власти (точнее отношения крестьянина к власти), на протяжении последних полувека рассматривалась в двух полярных
друг другу ракурсах: либо как беспрекословное одобрение политики властей, либо как активное и пассивное противостояние крестьян властям. Хотя, вполне логичным будет предположить, что отношение населения к власти имеет гораздо больше нюансов и не вполне укладывается в плоскую схему протест-одобрение.
Вероятно, отчасти такая категоричность результатов исследовательских поисков обусловлена спецификой методологических конструктов, лежащих в основе данных изысканий. Как отмечают Н.Н. Козлова и Н.М. Смирнова концептуальное ядро классической социальной методологии, лежащей в основе большинства отечественных исследований, ориентировано на ситуации устойчивости и стабильности, на изучение жестких социальных структур и институтов [10]. Вследствие этого полученные результаты отличает рациональность, логичность и стабильность социального поведения масс. И это утверждение справедливо не только по отношению к марксистской парадигме. В данном случае замена марксистского дискурса на либеральный, произошедшая в конце XX века, скорректировала тематически вектор исследований, но не изменила их методологического основания. Социальная теория сохранила стремление к поиску единственного типа рациональности и веру в логику социального порядка. А социальные процессы рассматривались как проекция внешнего стимула, исходящего из экономической или политической сферы на массы. В данном случае поведение «масс» интерпретировалось как реакция на внешний раздражитель, трактуясь как соответствующее заданной властью схеме (например, стахановское движение), либо девиантное ей (протестное поведение). Темы социальной неравновесности, вариативности, поиска альтернативных сценариев, исследование маргинальности, переходности, множественности социальных, культурных и языковых практик не улавливались «сеткой метода» классической парадигмы.
Сегодня в большинстве зарубежных и отечественных исследований актуализируется проблематика индивидуального социального опыта в противовес изучению массовости. Человек рассматривается не как «винтик», часть массы, а как актор с его мировоззренческой позицией и мотивацией, определяющей вектор деятельности в неустойчивой и изменчивой социальной среде. В качестве адекватной методологической основы исследователями используются принципы феноменологической социологии, позволяющие учитывать функционально-ролевую и культурно-историческую специфику исследуемых объектов. Такой ракурс исследований дает возможность обозначить систему координат идеал-мотивация-действие, являющуюся ключевой характеристикой в изучении и объяснении социальной истории в целом, и взаимоотношений населения и власти в частности.
Обращение к данной теме, актуализирует проблему источников. Среди них преимущественное внимание исследователей привлекают документы, фиксирующие по возможности неотредактированные вербальные практики, реконструирующие ценностно-мотивационное пространство человека, повседневную логику жизнедеятельностных стратегий. В ряду таких эгодокументов биографии, дневники, письма, мемуары.
Достаточно информативным источником, являются письма и жалобы граждан. Специфика этого источника личного происхождения заключается в том, что он позволяет посмотреть на систему взаимоотношений народ-власть глазами крестьян, в то время как статистика уголовных преступлений, отчеты региональных партийных органов о текучести кадров и порче оборудования в колхозах характеризуют эти взаимоотношения с позиции власти (и, вероятно, сюжеты повествований, созданных на базе различных источников, не будут идентичны). Через тексты писем и жалоб раскрываются представления крестьян о власти и властвовании, об идеальном и желаемом, нужном и должном, нарушениях и правилах, субъективные суждения о плохих и хороших поступках в различных оценочных системах: по правде, по закону, по-советски,
по-людски. Анализ писем в этой связи раскрывает широкие исследовательские возможности, позволяя отслеживать идентификационное конструирование. Через стилистику, форму и языковой репертуар документов высвечиваются способы демонстрации личной идентичности, позволяющие выявить усвоение и принятие агентом социальных ролей, представлений о себе, власти, государстве. В данной работе был проведен анализ крестьянских писем и жалоб, направленных в Центр, в период 1946 - 1965 гг. находящихся в региональных архивах Г АСО (Г осударственный архив Свердловской области), ЦДООСО (Центр документации общественных организаций Свердловской
*
области), а также в центральных федеральных архивах РГАНИ и РГАСПИ .
Как справедливо отмечают М.А. Безнин и Т.М. Димони «в крестьянском менталитете власть не являлась однородной»[1. С. 163], т.е. отношение крестьян к власти центральной и власти местной не было идентичным.
Многие отечественные исследователи рассматривая проблему взаимоотношений власть-крестьянство применительно к обозначенному периоду, отмечают, что высший уровень власти был той инстанцией, решения которой всегда рассматривались как единственно верные и обладали большой силой воздействия на колхозников [11, 12]. Проведенный анализ писем в центральные органы власти подтверждает справедливость этих выводов. Обращение крестьян в высшие инстанции зачастую персонифицировано и письма адресованы «лично» министрам, депутатам, а нередко и к самим руководителям страны. При этом стилистика обращений часто неформальная, как, например «дорогой наш отец», «отец и любимый вождь», «отец и защитник», «любимый учитель», «единственная наша опора» и т.д. Такое «сыновье» обращение свидетельствует об искреннем доверии к центральной власти, а также о патриархальности крестьянского мышления, в котором, как
* Сбор материалов в архивах РГАНИ и РГАСПИ реализован в рамках командировки, осуществленной при финансовой поддержке РГНФ. Проект предусматривал работу в архивах и библиотеках по теме «Реконструкция ценностно-мотивационного пространства советского человека на базе анализа писем и жалоб населения послевоенного двадцатилетия», № проекта 11-31-00721м
отмечает Н.Н. Козлова, государство воспринимается как большая семья [13]. В то же время представители власть имущих, в крестьянском понимании, как сверхлюди—небожители, дистанцированы от суеты будней и житейских забот. Так, обращаясь с жалобой к М.И. Калинину, колхозники колхоза имени Крупской Свердловской области пишут: «.мы вынуждены оторвать вас от большого государственного дела, дабы обратить ваше внимание на себя»[14. Л. 249]. Представляет интерес письмо депутата Юдинского сельсовета Ирбитского района Свердловской области Семеновой Полины Григорьевны, которая, обращаясь к председателю Президиума Верховного Совета СССР Н.М. Швернику, начинает свое письмо словами: «Прошу Вас извинить меня за мое письмо, которым я побеспокою Вас .», а завершает его строчками, как нельзя лучше иллюстрирующими отношение к власти: «. я еще не заслужила, чтоб видеть членов правительства и говорить с ними»[15. Л. 209].
Совершенно иным было отношение крестьян к представителям местной власти. Официально в колхозах страны существовала демократия, решения принимались коллегиально, сохранялась идентичность социальноэкономического и политического статуса колхозников. Но фактически внутриколхозная демократия имела исключительно формальный характер. Колхозная верхушка - председатель колхоза, члены правления, директор МТС, бригадиры - обладала большими привилегиями и правами по сравнению с рядовыми колхозниками. Реальный правовой статус этой группы был гораздо шире, чем формальный. Властный ресурс колхозной элиты реализовывался в распределении колхозных работ и должностей, при организации трудовых повинностей на лесозаготовках, при записи трудодней и распределении денежных и натуральных авансов, а также в штрафных санкциях.
Многие исследователи отмечают, что руководители колхозов зачастую демонстрировали авторитарный стиль управления и принимали единоличные решения, что противоречило уставным нормам сельхозартели[1, 16, 17]. Поэтому достаточное количество жалоб от колхозников различных областей
страны, отправленных в Центр посвящено просьбам «принять меры», «оказать помощь», «убрать с дороги» «разобраться» и «призвать к порядку» именно с «зарвавшихся» и «обнаглевших» представителей местной администрации. Крестьяне сообщают: «председатель оторвался от колхозной массы, и ведет себя в управлении колхозов не как избранник колхозной массы, а как диктатор», «начальство разбазаривает колхозное добро», «оскорбляет и сквернословит», «председатель избивает колхозников», «своим сродственникам предоставил условия лучше, чем остальным» [18. Л. 28, 159 об; 19. Л. 354; 20. Л. 82, 102, 105; 21. Л. 109, 117-118; 22. Л. 35, 84, 88; 23. Л. 14; 24. Л. 107-108;
25. Л. 5-6].
Нарушения колхозного Устава, злоупотребления властью и хищения со стороны местной администрации не являлись частной особенностью какого либо региона, а были повсеместны в масштабах страны. Из материалов Управления по проверке партийных организаций ЦК ВКП(б) по вопросам охраны общественного имущества колхозов следует, что особенно много нарушений в исследуемый период было засвидетельствовано в Куйбышевской, Ульяновской, Пензенской, Тамбовской, Чкаловской и Ярославской областях, Мордовской и Марийской АССР, Азербайджане, Казахстане, Узбекистане и Киргизии. При этом статистика злоупотреблений властью и хищений колхозного имущества не уменьшалась [23. Л. 14].
Проведенный анализ писем и жалоб населения позволяет утверждать, что крестьяне, обращаясь «за справедливостью» к центральной власти опасались преследований за критику со стороны местной администрации: «не говорите, кто Вам пишет, они даже по писанине узнают, нам будет горе нас повешают», «возможно за это письмо меня посадят», «сдадут под суд» «исключат из партии»[26. Л. 246 об., 253; 15. Л. 207, 209].
В то же время, власть председателя и колхозной администрации не была абсолютной и безграничной. Так в жалобах описаны такие факты: «один фронтовик хотел выбросить из окна сельсовета председателя сельсовета ... за
то, что тот несправедливо поступал с его семьей», «поругался с председателем и ударил его», «председателя сняли с работы . исключили из партии», «сняли по результатам голосования колхозников . исключили из колхоза», «посадили на два года»[27. Л. 99 об, 100 об.; 28. Л. 106-107; 29. Л. 30, 232; 30. Л. 38; 23. Л. 29-31; 25. Л. 8]. М.А. Безнин и Т.М. Димони приводят факты нападений и покушений на представителей колхозной администрации, и даже убийства председателя колхоза [1. С. 161]. В целом можно согласиться с Н.М. Глумной, которая, изучая проблему отношения колхозников к труду на материалах европейского севера, приходит к выводу, что колхозные управленцы часто демонстрировали полное бессилие в деле наведения порядка в коллективах [31. С. 270].
Но следует ли рассматривать конфликты колхозников с администрацией как социальный протест против властей? На наш взгляд это не вполне обоснованно, так как конфликты зачастую были обусловлены весьма прозаичными причинами: «на почве сведения счетов», «на почве мести за отца», «председатель воровал», а порой причиной раздора являлась женщина: «председатель колхоза стал приставать к моей жене»[27. Л. 100 об]. В глазах колхозников должность председателя не всегда ассоциировались именно с советской (политической) властью. Об этом свидетельствуют вопросы, заданные жителями Свердловской области в 1946 г. на собраниях и лекциях: «А председатель колхоза это советская власть?»[32. Л. 58]. В то же время должности секретаря сельсовета, сотрудника исполкома, воспринимались крестьянами иначе: «советская работа», «советская должность», и
соответственно отношение было иным: «можно ли их критиковать в стенной печати?»[32. Л. 62 об.]. Председатель воспринимался скорее как ответственный в первую очередь за сельскохозяйственные работы, их организацию и координацию: «ему доверено коллективное хозяйство, которое он должен беречь, хранить, как зеницу ока, не допускать хищений» [33. Л. 211]. Именно качества хозяйственника с точки зрения крестьян считались необходимыми для
занятия должности председателя колхоза: «нашему колхозу необходим
руководитель колхоза агроном, то есть опытный мужик, чтобы колхоз имел всестороннее развитие хозяйства»[34. Л. 82]. Председатель избирался общим собранием колхозников, а не назначался из Центра, поэтому воспринимался колхозниками скорее как «один из своих» и сакрализация власти, характерная для крестьянского менталитета не распространялась на эту должность. Высшим органом управления артели согласно Примерному уставу 1935 г. являлось общее собрание колхозников, поэтому растраты и воровство и другие злоупотребления председателя, вызывали острое недовольство и возмущение крестьян.
В целом, проведенное исследование позволяет прийти к выводу, что одним из ключевых понятий крестьянской деятельностной стратегии является высокая степень адаптации. Как отмечает Н.Н. Козлова, это терпение и способность «подобно листу травы сгибаться под дуновением нового ветра, чтобы не сломаться и выжить»[13. С. 117]. Вместе с тем в отношении к власти крестьянский менталитет отличает стремление к патерналистской защите и привычка быть управляемыми и руководимыми. «У нас найдется хороших преданных людей ... хороших партийцев, которые будут руководить, как требует колхозная жизнь» «мы же со своей стороны обязуемся ... самоотверженно работать» - пишут колхозники[18. Л. 30 об.; 34. Л. 197 об.]. Помимо потребности в защите и управлении важным элементом крестьянского мировоззрения является стремление к коллективности и равенству. Но крестьянское равенство не синонимично радикальной уравнительности, согласно ему все имеют право на жизнь на основе наличных деревенских ресурсов. Желание равенства как основы социальной справедливости формировало моральное отношение крестьянства к власти, то есть отношение, согласно которому власть должна воплощать моральные идеалы и не быть безнравственной. Вероятно, именно такое представление о справедливости и равенстве и острое, болезненное осознание его нарушения и являлось одной из
причин конфликтов крестьян с местной администрацией в послевоенное двадцатилетие.
В своей работе «Образ государства и власти в контексте русской ментальности» Ж.Д. Ефремова пишет: «в России люди зачастую покорно переносят жизненные испытания, которые могут выпасть на долю каждого человека, но им гораздо труднее покориться страданиям, которые вызваны несправедливыми (по крайней мере, с их точки зрения) постановлениями властей. ... Коррупция, бессилие власти, её безразличие к народу, безнаказанность и безответственность власти . вызывает у людей больший стыд, чем такие явления как пьянство и низкий культурный уровень» [35. С. 338]. На наш взгляд, данное утверждение справедливо и вполне применимо не только по отношению к социальной истории послевоенного периода, но и к современным реалиям, что актуализирует с одной стороны проблему устойчивости мировоззренческих и культурных схем в российской (крестьянской?) ментальности, с другой стороны наводит на размышления о типичности злоупотреблений со стороны властей.
Литература
1. Безнин М.А., Димони Т.М. Крестьянство и власть в России в конце 1930-х - 1950-е годы // Менталитет и аграрное развитие России (XIX - XX вв.).
— М., 1996.
2. Зима В.Ф. Второе раскулачивание (аграрная политика конца 40-х -начала 50-х годов) // Отечественная история. — 1994. — № 4.
3. Милохин Д.В., Сметанин А.Ф. Коми колхозная деревня в послевоенные годы, 1946-1958: соц.-экон. аспекты развития. — М., 2005.
4. Попов В.П. Сталин и советская экономика в послевоенные годы // Отечественная история. — 2001. — №3.
5. Безнин М.А., Димони Т.М. Социальный протест колхозного крестьянства (вторая половина 1940-х—1960-е гг.) // Отечественная история. — 1999. — № 3.
6. Безнин М.А., Димони Т.М. Повинности российского крестьянства в 1930—1960-е годы // Отечественная история. — 2002. — № 2.
7. Безнин М.А., Димони Т.М, Изюмова Л.В. Повинности российского крестьянства в 1930—1960-х годах. — Вологда, 2001.
8. Димони Т.М. Социальный протест в колхозной деревне. 1945-1960 гг. (На материалах европейского Севера России): Автореф. дис. . канд. ист. наук.
— Вологда, 1996.
9. Ломшин В.А. Крестьянство и власть Мордовии в послевоенный период: 1946 - середина 1950-х гг. : Дис. ... канд. ист. наук. — Саранск, 2003.
10. Козлова Н.Н., Смирнова Н.М. Кризис классических методологий и современная познавательная ситуация // Социологические исследования. — 1995. — № 11.
11. Димони Т.М. Власть в северной деревне 1940-1950 гг.: художественный дискурс // Крестьянство и впасть на Европейском Севере России: Материалы научной конференции (г. Вологда, 6—7 февраля 2003 г.). — Вологда, 2003.
12. Сомов В.А. И.В. Сталин как руководитель государства в восприятии советский людей в годы Великой Отечественной войны (по материалам писем граждан) // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: История России. — 2007., — № 2.
13. Козлова Н.Н. Крестьянский сын: опыт // Социологические
исследования. — 1994. — № 6.
14. Государственный архив Свердловской области. Далее ГАСО Ф. Р-88. Оп. 1. Д. 5536.
15. ГАСО Ф. Р-88. Оп. 1. Д. 5703
16. Зубкова Е. Ю. Мир мнений советского человека 1945 - 1948 годы // Отечественная история. — 1998. — №4.
17. Изюмова Л.В. Колхозный социум 1930-1960-х гг.: социальная
трансформация, идентификация и престиж // Известия Уральского государственного университета. — 2008. — № 59.
18. ГАСО Ф. Р-88. Оп. 1. Д. 5694
19. ГАСО Ф. Р-88. Оп. 1. Д. 5697
20. ГАСО Ф. Р-88. Оп. 1. Д. 5698
21. Российский Государственный архив новейшей истории. Далее РГАНИ Ф. 5. Оп. 30. Д. 287.
22. РГАНИ Ф. 5. Оп. 30. Д. 288.
23. Российский Государственный архив социально-политической истории. Далее РГАСПИ Ф. 17. Оп. 121. Д. 504.
24. РГАСПИ Ф. 17. Оп. 121. Д. 511
25. РГАСПИ Ф. 17. Оп. 121. Д. 585
26. ГАСО. Ф. Р-88. Оп. 1. Д. 5538.
27. ГАСО. Ф. Р-88. Оп. 1. Д. 5539.
28. ГАСО. Ф. Р-88. Оп. 1. Д. 5701.
29. ГАСО. Ф. Р-88. Оп. 1. Д. 5848.
30. ГАСО. Ф. Р-88. Оп. 1. Д. 5850.
31. Глумная М. Н. Отношение к труду в колхозах Европейского Севера России в конце 1920-х — 1930-х годах // Русская культура нового столетия: Проблемы изучения, сохранения и использования историко-культурного наследия. — Вологда: Книжное наследие, 2007.
32. Центр документации общественных организаций Свердловской области. Далее ЦДООСО Ф. 4. Оп. 41. Д. 176. Л. 58.
33. ГАСО. Ф. Р-88. Оп. 1. Д. 5700.
34. ГАСО. Ф. Р-88. Оп. 1. Д. 5844.
35. Ефремова Ж.Д. Образ государства и власти в контексте русской ментальности // Национальная идея как фактор обеспечения социальнополитической и экономической стабильности российского общества.: Материалы международной научно-практической конференции. — Орёл, 2001.
Рецензент:
Трофимов А.В., д.и.н., проф. кафедры общей и экономической истории УрГЭУ
