CC BY
66
Однако в целом, как считает А.Э. Котов, консервативный литературный лагерь 1860-1870-х годов представлял собой своеобразный «любовный треугольник», все три вершины которого -славянофилы и почвенники, «катковцы» и «аристократическая партия» - не столько боролись с нигилизмом, сколько обвиняли в нем друг друга. Конечно, у этого метафорического треугольника были также и стороны, например князь В.П. Мещерский или забытые сейчас второстепенные публицисты, создававшие тем не менее тот контекст, без которого нельзя вполне понять литературных и идеологических классиков того времени.
© Пущаев Ю.В., 2020
2020.03.024. РЕМЕЗОВА ИИ. ВЛАДИМИР КАНТОР О БЫТИИ РОССИИ И РОССИЙСКОЙ МЕНТАЛЬНОСТИ. (Аналитический обзор).
Ключевые слова: история России; русская культура; русская классическая литература; российская ментальность; тоталитаризм и мифотворчество; проблема личности; Россия и Европа; «русский европеец».
Аннотация. В обзоре рассматриваются проблемы бытия России в историческом контексте, как они представлены в трудах В.К. Кантора, философа, культуролога, писателя. История России показана им в неразрывной связи с особенностями российской ментальности.
Творчество В.К. Кантора чрезвычайно многогранно; его работы отличают предметная широта и аналитическая глубина исследования. Важнейшее место в калейдоскопе тем и проблем занимает тема бытия России и связи с особенностями российской ментальности. В одном из своих интервью, говоря о стремлении человека ощутить свою причастность к исторической судьбе своей Родины, В. Кантор подчеркнул, что ему очень понятно это чувство. «Это нормальное чувство для человека, который хочет понять, ощутить свое место в истории. Конечно, мыслящему человеку свойственно называть свой век "постыдным", как это произнес Микеланджело. <...> Вообще самое важное, что я вынес из своего чтения истории, что хороших исторических периодов не бывает.
Бывает лишь иллюзия о светлом прошлом или миф о светлом будущем. <...> Вопрос один - о твоей позиции в этом историческом процессе, о чувстве человеческого достоинства, которое ты отстаиваешь наперекор всему. В истории есть и удручающая повторяемость, и в то же время уникальность каждого момента, и никогда нет гарантии, что применение уже известного алгоритма даст ожидаемые результаты» (курсив мой. - И. Р.) [6, с. 9-10].
О человеческом достоинстве, проблеме личности и европейском пути России
О том, что тема личности является коренной проблемой становления России, ее развития и выхода на уровень европейской цивилизации, писалось в нашей литературе неоднократно. «Напомню слова К.Д. Кавелина, что народы, призванные ко всемирно-историческому действованию в новом мире, не могут обойтись без начала личности, что личность, сознающая сама по себе свое бесконечное, безусловное достоинство, - есть необходимое условие духовного развития народа» [12, с. 121].
Принцип личности, подчеркивает В. Кантор, есть христианский, а следовательно, и европейский принцип. «Именно христианство духовно и исторически структурировало Европу. А Россия. принадлежит той же парадигме исторического развития» [12, с. 124].
Возможно ли понимать Россию как часть Европы? - задается вопросом В. Кантор и отвечает на него следующим образом: «.во всех своих сбоях, откатах, провалах и уродствах Россия искала себя в Европе, ибо когда-то там была. В начале своего становления она - страна христианская, отрезанная нашествием кочевников от остального христианского материка» [12, с. 122].
При рассмотрении идеи европейства и, в частности, понятия русского европейства представляется важным сослаться на послесловие Марины Загидуллиной к книге В. Кантора «Крепость», в котором автор отмечает: «Везде - в русской культуре и истории, в повседневности, в сюжетах-сказках - Кантор отыскивает корни русского европейства. Для него этот поиск равнозначен борьбе со славянским разгильдяйством. В XIX в. он выбирает своих героев -русских дворян с европейским мышлением. Европейство для него -
это особый концепт, согласно которому и самой Европе до евро-пейства еще далеко. Это некая квинтэссенция культуры - в лучшем и высшем понимании этого слова. И не только русский европеец стоит у начала длительной эволюции, но и немецкий, французский, испанский...» [1, с. 468]. Как отмечает М. Загидул-лина, именно в неуничтожимой европейской доминанте - цивилизованности - усматривает В. Кантор главную «культурную составляющую» человека, истории, страны, нации, вообще человечества» [1, с. 490]. По мнению М. Загидуллиной, В. Кантору «чрезвычайно важно показать модель очищения русской жизни от метафизической грязи» [1, с. 490, 491]. Залогом такого очищения В. Кантор считает классическую русскую литературу Х1Х-ХХ вв.
В свете рассуждений о принципе европейства (или европеизма) интересно вернуться во времена Советского Союза эпохи «железного занавеса». Если говорить о «европействе» как символе рациональности, цивилизованности и порядка, нельзя не вспомнить о всем известном стремлении советских людей эпохи «железного занавеса» выехать за рубеж, увидеть Европу. Это стремление может быть истолковано по-разному в зависимости от ментально-сти тех, кто стремился в Европу, но в любом случае это стремление было вызовом тоталитарному режиму. И это могло являться выражением подспудной жажды человека выйти из «платоновской пещеры» на свет божий, обрести способность к самоанализу, самопреобразованию, самостоянию, уйти от суррогатов мысли, си-мулякров и двойников к подлинности и аутентичности. Само понятие европейства - не географического, а культурологического свойства. И сама Европа, по словам Кантора, не всегда и не во всем отвечает духу европейства (как духу рациональности, свободы и порядка не из-под палки, а именно порядка через свободу). В своей монографии «"Крушение кумиров", или Одоление соблазнов» В. Кантор приводит образное определение понятия «европеец»: «Чистый европеец пробудился в тот момент, когда первый луч рефлексии озарил человеку его собственные переживания» [4, с. 24]. Идея русского европеизма позволяет, по словам В. Кантора, критически смотреть и на Россию, и на Запад, «ибо обе эти части Европы - родные для русского европейца, а потому он имеет право желать их улучшения» [7, с. 773].
Идея европейства есть идея имперская
Присвоить европеизм можно было, по словам Кантора, только через идею империи, ибо это была корневая идея Европы. Как подчеркивает В. Кантор, Петр вернул Россию в Европу после долгой татарской и московской изоляции именно как империю, «и это был шаг невероятной силы. Именно как империю воспринял петровскую Россию Запад и приветствовал европейскую инициативу северного великана. Империя выступила в Петровскую эпоху как гарант свободы и разнообразия» [11, с. 181]. В. Кантор не случайно ссылается на Пушкина, для которого в Российской империи важен «всяк сущий в ней язык, и гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгус, и друг степей калмык». Это, по словам Кантора, пример имперского (в идеале) равноправия населявших русскую империю этносов.
Обращаясь к анализу сегодняшней ситуации в России, В. Кантор замечает, что хотя СССР распался, Россия тем не менее остается империей. «Определять империю лишь как завоевательницу новых земель и их правительницу было бы упрощением. Империя по сути устраивает мир между многоплеменным населением, которое может находиться на основной племенной территории» [11, с. 192]. Пробуждение национализма, по мнению В. Кантора, губительно для России, пытающейся все же сохранить свою им-перскость. «Именно поэтому отказываться от имперского принципа жизни с ее наднациональными ценностями было бы катастрофой. Любой национализм внутри переселения народов может привести только к какому-нибудь чудовищному взрыву» [11, с. 192].
Россия пережила такой чудовищный взрыв в начале ХХ в., когда рожденный в Европе национализм привел ее к отказу от европеизма, а националистические настроения охватили культурную элиту России, прежде всего декадентски-модернистского толка. Ленинско-сталинская деспотия стала, по мнению Кантора, ярким примером отказа от русского европеизма и выхода во внеисторию. «Практически все русские мыслители, впоследствии изгнанные из Советской России, отметили возврат страны в допетровскую эпоху Московско-татарской Руси» [13, с. 44].
О войне и революции как торжестве безумия
ХХ в. совершенно справедливо называют эпохой войн и революций. Но гораздо точнее, замечает В. Кантор, назвать это время эпохой безумия и ужаса. Особенно страшно, пишет он, когда безумие охватывает толпу. «Все знают о безумцах, сидящих в сумасшедших домах. Но история показывает и социальные движения, влекомые безумием. Речь, разумеется, идет о движении масс, ибо разум - это достояние личности» [2, с. 140]. Свои выводы В. Кантор подкрепляет ссылками на работы многих мыслителей. В частности, он приводит слова Мишеля Фуко, который писал, что «безумие играло нашей историей с глубокого Средневековья и вплоть до ХХ в, а может быть, и дольше», что «безумие образует обнаженную истину человека», когда уходит «живой образ пылающего разума». Но особенно пронзительно звучат слова великого русского ученого, основоположника гелиобиологии А.Л. Чижевского: «Иногда разгар борьбы вскрывает всю обширную область человеческого безумия, неуравновешенности и страсти. Стихийные насилия, ожесточение, остервенение, эпилептическое исступление, жажда мщения, эпидемии убийств, паник, погромов, опустошительных набегов, отчаянных битв, массовых истреблений, кровавых бань, а также мятежи, бунтарства, сопряженные с проявлением фанатизма и героизма, достигают своего апогея. Массы и толпы могут ликовать при виде самых ужасных насилий, зверств, убийств. Ими изобретаются мучительнейшие казни. Безумие воплощается в жизнь». Как замечает В. Кантор, безумие есть понятие, требующее дальнейшего осмысления, «ибо оно есть факт проживания человечества в этом мире, более того, правит им, формирует линии силового поля, которое структурирует людские массы. Только, к сожалению, является оно чаще на историческую сцену в маске разума». И если маска хорошо подогнана, она способна ввести в заблуждение даже вполне уравновешенного и разумного человека, который не сразу распознает, что это лишь имитация, симулякр, двойник, а настоящий разум просто отдыхает. «Разум не раз засыпал в истории, а чудовища выходили наружу и творили бесконечные злодеяния. Гойя оказался провидцем, точнее сказать, мыслителем, видевшим ущербность бытия. Бунин назвал революцию "великим дурманом". Ужас войн и революций говорит
о тотальном исчезновении разума, или, если угодно, его засыпании. С началом Первой мировой войны все разумные нормы перестали существовать, ибо именно война порождает безумие» [2, с. 147]. В. Кантор уверен, что именно война и безумие явились катализаторами крушения Российской империи. Но, подчеркивает он, проблемы войны - злое наследство человечества. « Через эпоху варварства и дикости прошли все культуры. Архетипы дикости и варварства, несмотря на попытки религиозных героев вернуть людей в состояние разума, не умирают, они засыпают. Но бывает какой-то внешний толчок, который их пробуждает» [3, с. 295].
Говоря о революционном 1917 г., заменившем разум безумием, В. Кантор замечает, что у людей, одаренных чувством истории, возникло ощущение разверзнувшейся бездны: «.большинство творцов русской революции, потеряв свет разума, как в картине Брейгеля слепые, шли к пропасти» [2, с. 152]. В подтверждение этого образа В. Кантор приводит слова Семена Франка: «Настала пора безумия, в течение которой охватившее всех на несколько дней настроение радости и надежд сразу же стало отравляться жутким ощущением надвинувшейся анархии; чернь, расхватывавшая разбросанное по городу оружие, солдаты, нагло разгуливавшие с сознанием совершенного ими "геройства" революции, освободившего их и от страха наказания, и от обязанности служебной дисциплины, страшные вести о зверских убийствах в Финляндии матросами офицеров - все это создавало неотразимое впечатление, что Россия катится в бездну» (цит. по: [2, с. 152]). Массовые злодейства, отмечает В. Кантор, возможны только с тотальной утратой понимания сложности жизни, в состоянии безумия. «А безумие беззаботно и беспроблемно. Ему все ясно, как и мифу» [2, с. 152]. Сравнение безумия с мифом не случайно, как не случайна и связь мифотворчества с тоталитаризмом. Тоталитаризм нуждается в мифах именно потому, что «коллективные массовые движения всегда вдохновляются мифологией» [5, с. 262].
Тоталитаризм и мифотворчество
Сам термин «тоталитаризм» стал широко употребляться в ХХ в., но явление известно человечеству давно, и оно, как прави-
ло, идет рука об руку с мифотворчеством и отрицанием разума. В России же традиция отрицания разума имеет, по словам Кантора, весьма глубокие корни. Возможно, полагает он, «речь должна идти о недостаточной разработанности и инфантильности нашего мышления и сознания, приводящей к роковым аберрациям, создающим определенные фантомы в нашем восприятии самих себя» (курсив мой. - И. Р.) [4, с. 9]. Именно инфантильность народного сознания - та благодатная почва, на которой может процветать мифотворчество и властвовать тоталитарный режим. Инфантильность же включает в себя кротость, легковерность, покорность судьбе. Недостаточная развитость самосознания и готовность поверить в сказки - характерная черта русского человека.
Появление мифа, по словам В. Кантора, означает выход человечества из животного состояния. «Миф возникал как попытка человека противостоять хаосу мира. Первобытный человек подчиняется природе, но и подчиняет ее себе отчасти реально (в охоте, рыболовстве), отчасти в воображении. Миф - это тщательно разработанная система нейтрализации оппозиции "культура - природа". <...> Я бы сказал, что миф как явление культуры - это воображаемое представление о реальности, которое воспринимается как реальность» [4, с. 259]. В. Кантор подчеркивает, что мифологии, как всякому явлению человеческого духа, свойственна амбивалентность. С одной стороны, миф является первым укрощением хаоса мира. С другой - существуют мифы, «структурирующие ци-вилизационный, строительный пафос человеческой культуры» [5, с. 260]. В данном случае В. Кантор имеет в виду христианство и древнегреческие мифы, в которых появляется культурный герой, активно противостоящий хаосу, появляется личность.
Миф о враждебности российской интеллигенции народу
Личность, по словам В. Кантора, создается собственными усилиями, «человек для выхода из стада должен создать себя сам. Оставаясь частью социума с внешними правилами, он каким-то образом одухотворяет себя сам. Вспомним Достоевского, который искал "человека в человеке", т.е. нечто, что не определялось ни природными, ни даже социальными обстоятельствами. Но "человек в человеке" находится с трудом, слишком много овнешняюще-
го закрывает путь ему и путь к нему» [5, с. 265]. Именно здесь, подчеркивает В. Кантор, и возникает проблема двойника. «Человек, выходящий, но не вышедший из безличной мифологической структуры, остающийся еще внутри мифологического сознания, не в состоянии найти свою определенность, устойчивость своего бытия. На этой неустойчивости и паразитирует двойник. Двойник прорывается к сути человека, пытается подменить ее, а порой и подменяет. Он существует, строго говоря, в волнах мифологического бытия» [5, с. 265]. Именно в этих «волнах мифологического бытия» советской России и родился миф о враждебности интеллигенции народу, и этот миф, по словам В. Кантора, стал главным мифом советской истории. В сознании масс прочно утвердились такие термины, как «враг народа», «член семьи врага народа» и т.п. В. Кантор с горечью вопрошает: как же случилось, что интеллигенция, славная своим народолюбием, жертвенностью, могла обратиться в своего двойника? И это обращение имело для нее роковые последствия, как будто исполнилось зловещее пророчество из немецкого фольклора о том, что встреча с двойником ведет героя к гибели.
Миф о непостижимости России и загадочной русской душе
Пожалуй, любому российскому школьнику известны строки из программного стихотворения Ф.И. Тютчева «Умом Россию не понять.». Но, как подчеркивает В. Кантор, строки о непостижимости России стали программными и для отечественного национализма, поводом для особой, специфической гордости, закрывающей путь к самопознанию. «Между тем они говорят скорее о метафизическом отчаянии поэта, отчаянии, принадлежащем к определенной мыслительной традиции» [12, с. 19].
Проблеме национального мифа непонимания России у В. Кантора посвящен первый раздел его монографии «Русская классика, или Бытие России». Этот миф, отмечает Кантор, был порожден скрещением «чужого» рационального разума и почвенных влияний - «языческих, порой почти магических, как показал Флоренский» [12, с. 23]. Россия была объявлена устроенным особым образом сакральным пространством, которое живет по законам, неподвластным принципам жизнеустроения остального мира.
Слова Н.В. Гоголя: «Какой русский не любит быстрой езды» -вполне могут перекликаться со словами: «Какому русскому не льстит миф о загадочной русской душе». Эти таинственность, сакраментальность и загадочность вполне способны открыть для русской души «потайную дверь» в зазеркалье, что может избавить ее от необходимости решения сложной проблемы, от взятия на себя ответственности за выполнение важного поручения и т.п. Куда проще надеть маску сакральной непостижимости и с важным видом уклониться от выполнения своего долга.
Помимо прочего, эта мифологическая загадочность может быть привлечена и для объяснения (и даже оправдания) правонарушения или, хуже того, - преступления.
Стихийность как одна из характерных черт русской ментальности
Загадочность русской души вполне может служить оправданием для таких ее черт, как стихийность, неупорядоченность, а значит, и непредсказуемость.
Автор задается вопросом: что же можно считать это такое -типично русским? Это пытались понять многие русские мыслители. Кантор ссылается на Бердяева, который писал о Достоевском, что тот «обнажил стихию русского нигилизма и русского атеизма, совершенно своеобразного, непохожего на западный» (цит. по: [14, с. 52]). Символом русской стихии выступает у Достоевского «земляная карамазовская сила», говоря проще, «карамазовщина». Самый яркий представитель «карамазовщины» - Митя Карамазов, который, по словам прокурора, «изображает собой Россию непосредственную... <...> О, мы непосредственны, мы зло и добро в удивительнейшем смешении. <...> .мы натуры широкие, кара-мазовские, <...> способные вмещать всевозможные противоположности и разом созерцать обе бездны, бездну над нами, бездну высших идеалов, и бездну под нами, бездну самого низшего и зловонного падения» (курсив В. Кантора) (цит. по: [14, с. 61-62]). Понятие «бездна», подчеркивает В. Кантор, пугающе много значит для Достоевского. При этом автор ссылается на слова Ф. Степуна, который в своей работе «Мысли о России» замечал: «Страшны не бездны, увиденные Достоевским, а то, что они ему по-настоящему,
быть может, и не стали страшны. Единая вдохновенная строчка Пушкина об упоении мрачной бездною развернута Достоевским. в целые серии романов, в которых бездна - уже не прекрасное "упоение" Пушкина, а какой-то мистический запой» (цит. по: [14, с. 62]). Кантор подчеркивает, что «карамазовщина» для Достоевского - это «отказ от горней выси, от Бога (при постоянном размышлении о Нем), реальное принятие падения в бездну зла и сладострастия» [14, с. 62].
Стремясь описать стихийность как одну из характерных особенностей русской ментальности, В. Кантор ссылается на книгу Б.П. Вышеславцева «Русская стихия у Достоевского», в которой Вышеславцев попытался определить важнейшее художественное и историософское открытие великого писателя, суть которого состояла в утверждении о том, что стихия «таится во внутреннем мире российского человека. Достоевский ее увидел и сумел показать как некий сущностный феномен, определяющий все стороны нашей жизни» [6, с. 30]. Коренным признаком этой стихии является ее исконная обезбоженность, «жизнь не с Богом, не против Бога, а вне Бога. Наиболее рельефно такое состояние вне Бога находящейся души - в образе Мити Карамазова» [6, с. 30].
О русской классической литературе и ее роли в демифологизации русской культуры
Роль русской классической литературы в развитии российской ментальности В. Кантор сравнивает с ролью христианства в судьбе человечества. «Как христианство влияло на человечество, создавая из варваров цивилизованных людей, так и русская литература, выросшая на христианстве, оказалась фактором гуманистического просветления русской ментальности» [12, с. 105].
Главное достоинство русской классики видится В. Кантором в том, что она «от Пушкина до Бунина была одержима стремлением понять свою страну, свою действительность, тем самым как бы переналадить механизм культуры, демифологизировать ее, деса-крализовав все ее идеологические представления, учреждения и социальные слои: помещиков и чиновников (Гоголь), государство и церковь (Лев Толстой), купечество (А. Островский), интеллигенцию и крестьянство (Чехов и Бунин), армию (Куприн и Замятин)
и т.п.». В. Кантор подчеркивает, как трагична судьба людей, желающих понимать, и в качестве примера приводит судьбу О. Мандельштама, который категорически отверг реальность, утвердившуюся на почве бесчеловечного мифа. Как с горечью отмечает В. Кантор, «наша жизнь очень долго была построена на пафосе непонимания - запрете мысли, чтения и попыток самостоятельного размышления о судьбах мира» [11].
Невозможно переоценить роль русской классики в становлении и развитии личностного самосознания в рядах лучших представителей российского общества.
Проблема ментальности в историческом контексте
Рассмотрение проблемы ментальности невозможно вне исторического контекста. Описание особенностей русской менталь-ности необходимым образом включается в исследование судьбы России. Перемена судьбы закономерно влияет на изменения в мен-тальности, они же, в свою очередь, влекут за собой новые перемены в судьбе общества и страны в целом.
Как замечает В. Кантор, именно в те годы, когда писались поздние романы Ф. Достоевского, «к разнузданности и насилию призывалось печатно, публично, и тогда это не было постмодернистским вывертом: было понятно, что за словами стоят реалии живой жизни» [6, с. 32]. Кантор подчеркивает, что в конце XIX и в начале XX в. слишком многие отечественные «духоводители» «ждали и жаждали удара народного гнева и безудержа, который должен был снести все, что укрепилось в России с Петровских реформ, всю онемеченную власть, заимствования европейской цивилизации, чтобы на чистой почве взращивать самобытные всходы. Вопрос в том, обладает ли такого рода стихия не просто природно-творческой, а человечески созидательной возможностью. Если же нет, то встает другой вопрос: как укротить ее, чтобы спасти и сохранить результаты человеческого труда и мысли» [6, с. 33]. Размышляя о способах определения характерных черт ментальности народа, В. Кантор ссылается на слова Н.О. Лосского, который замечал, что при исследовании характера народа необходимо «определить, какие свойства народа представляют собой первичное, основное содержание его души и какие свойства вытекают из его
первоосновы» (цит. по: [6, с. 34]). В. Кантор подчеркивает, что в отечественной философии имеются как минимум две тенденции, связанные с поисками этой первоосновы. «Одна из них, вполне романтическая, начало которой кладут славянофилы, исходила из представлений о том, каким им хотелось бы видеть русский народ -истово религиозным, соборным и т.п. Другая, связанная с именем Чаадаева, исходила из "истины", т.е., если принять расшифровку этого слова П.А. Флоренским, из того, что есть, из реальности ("истина - естина"). В результате возникал портрет более мрачный, но объяснявший много больше эмпирию российской жизни» [6, с. 34-35]. Примирить эти два подхода попытался, как замечает В. Кантор, Николай Бердяев, который вслед за Достоевским увидел в России два взаимоисключающих, непримиримых начала. В своей книге «Судьба России» он писал: «Подойти к разгадке тайны, сокрытой в душе России, можно, сразу же признав антино-мичность России, жуткую ее противоречивость. Тогда русское самосознание освобождается от лживых и фальшивых идеализаций, от отталкивающего бахвальства, равно как и от бесхарактерного космополитического отрицания и иноземного рабства. Бездонная глубь и необъятная высь сочетаются с какой-то низостью, неблагородством, отсутствием достоинства, рабством. Бесконечная любовь к людям, поистине Христова любовь, сочетается с человеконенавистничеством и жестокостью. Жажда абсолютной свободы во Христе (Великий Инквизитор) мирится с рабьей покорностью. Не такова ли и сама Россия?» (цит. по: [6, с. 35]). Однако Бердяев не дает ответа на вопрос о причинах этой антиномичности, и В. Кантор пытается найти его, обращаясь к сочинениям П.Я. Чаадаева. Именно Чаадаев указал на то, что «наша история начинается странным зрелищем призыва чужой расы к управлению страной, призыва самими гражданами страны - факт единственный в летописи всего мира» (цит. по: [6, с. 36]). Речь идет о так называемом призывании «лучшими людьми» Новгорода, во главе с посадником Гостомыслом, скандинавских воинов - варягов, «чтобы они приняли власть и остановили смуту и беспорядки в стране. Правление варягов, несмотря на их быструю ассимиляцию, задало тем не менее европейское направление русской жизни. <.> Однако в основе этого первоначального вхождения в Европу лежало некое свойство национальной ментальности, определившее в дальней-
шем то, что можно с некоторой натяжкой назвать самодвижением российской культуры: ее откаты от европейского пути и возвраты на него. Чаадаев назвал это свойство способностью народа к отречению, к отказу от самого себя» [6, с. 36]. Чаадаев характеризовал эту склонность следующим образом: «Эта склонность к отречению -прежде всего плод известного склада ума, свойственного славянской расе, усиленного затем аскетическим характером наших верований, - есть факт необходимый, или, как принято теперь у нас говорить, факт органический, надо его принять.» (цит. по: [6, с. 36]). Подхватывая определение Чаадаева, Вл. Соловьёв истолковывает его как способность к «национальному самоотречению», т.е. «к отказу от своих пороков, узкого национализма», как «способность двинуться по пути всечеловеческого единства, связанного, на взгляд Соловьёва, с путем европейским - путем христианской свободы и свободной индивидуальности» [6, с. 36-37].
О возможностях изменений в российской ментальности
Задавая вопрос о том, можем ли мы зажить по-другому и может ли вообще меняться ментальность, В. Кантор констатирует те перемены, которые произошли в жизни россиян за последние годы. «Тирания принудительного единомыслия ушла, но многие жалуются: стало легче дышать, но труднее жить. Принуждение политическое сменилось экономико-социальным. Люди не думают о высоком, стали прагматиками, стараются жить на западный манер...» [12, с. 106]. В. Кантор приходит к выводу, что многие черты, характеризовавшие до сих пор нашу ментальность, бледнеют, стираются, уходят в прошлое. Одной из страшных проблем человечества ХХ в. В. Кантор называет то, что «уходит гуманитарная восприимчивость того, что происходит с человечеством» [16, с. 17]. Но это касается не только российской ментальности. Если же говорить непосредственно о переменах в нашем сознании, то, как замечает В. Кантор, «постепенно исчезает психология окруженной данайцами Трои, а соответственно, проходят и чувства изолированности и "законной гордости", мессианизма и хилиасти-ческого будетлянства. Становятся предметом рефлексии национальные мифы - прежде всего о соборности...» [12, с. 108]. Трезвость и благоразумие входят в нашу жизнь, хотя, как замечает
В. Кантор, «это пока для нас нечто новое и необычное» [12, с. 109].
Мыслима ли Европа без России? (Вместо заключения)
Вопрос о том, мыслима ли Европа без России, на первый взгляд кажется немного парадоксальным, особенно в свете разгула русофобии и откровенных антироссийских действий со стороны правительств многих европейских стран. Но эти действия и высказывания не могут служить мерилом и свидетельством действительной роли России и ее места в «европейском доме». Как замечает В. Кантор, Европа в настоящее время сама нездорова, она во многом утратила свое «европейство», и, как знать, может быть, «русские европейцы» смогут дать ей ориентиры для возврата к прежним нормам цивилизованного бытия? Пора понять, пишет В. Кантор, что «дело не только в конкретной политической европейской ситуации, а в тех духовных ценностях, которые Европа выработала, которым сама не всегда следовала, но которые вытаскивали ее из самых глубоких провалов, de profundis... Эти ценности принадлежат антично-христианской парадигме, структурировавшей западноевропейское, а вслед за ним и российское пространство» [7, с. 777]. В. Кантор задается вопросом: должны ли мы, наблюдая «затмение разума» на Западе (если воспользоваться определением Макса Хоркхаймера), отказываться от своего европейского наследства? «Или возможна ситуация, когда русские могут оказаться больше европейцами, чем Запад?» [7, с. 777]. О такой возможности, пишет В. Кантор, говорил один из героев Достоевского (Версилов в «Подростке»).
В одном из своих очерков В. Кантор приводит интересные примеры европейского русофильства. В частности, он говорит о высказывании великого австрийского поэта Р.М. Рильке, который заявил как-то, что «Россия граничит не с другими странами, а с Богом» [8, с. 656]. Разумеется, эта фраза представляет собой красивую метафору, не лишенную мифологической составляющей. Но так не хотелось бы ее демифологизировать! Хочется верить в то, что часто повторяемые фразы о том, что Россия забыта Богом, что она «катится в бездну», что это - «заколдованное место», заселенное одной «нежитью», - все это тоже результат мифотворче-
ства. Хотелось бы найти «золотое сечение» истины и развенчать эти мифы при всем понимании, что возникают они не на пустом месте. Само бытие России дает для этого повод.
Бытие России - это трудный, во многом действительно загадочный и полный противоречий путь, путь извилистый, со множеством крутых виражей, спусков и подъемов.
Говоря о современном бытии России, В. Кантор подчеркивает, что Россия остается Россией, как сохраняется и российская ментальность. Она по-прежнему характеризуется особыми чертами, среди которых, помимо склонности к мифотворчеству, можно отметить: мечтательность (В. Кантор ссылается на книгу Ф. Сте-пуна «Письма прапорщика-артиллериста», где подчеркивается наличие у простого солдата стремления «убежать от своей жизни, заменить ее мечтой» [14, с. 68]); отсутствие привычки к размеренному труду, которое, как замечает В. Кантор, вызывает у Достоевского огромную тревогу («хорошо бы всё разрешить в "один миг" - вот русская мечта» [14, с. 65]); стремление русской души к состоянию бесформенности, аморфности («Если в «Бесах» Достоевским был показан принцип грядущей жизни и вожди грядущего переворота, то в "Братьях Карамазовых" изображена та стихия, которую использовали российские бесы, возвращая Россию <...> в то состояние бесформенности, к которой стремилась русская душа и из которой так легко было лепить самые жестокие тоталитарные формы» [14, с. 65]).
Проблема непреодоленного хаоса и сегодня все еще актуальна. По-прежнему можно наблюдать вопиющие примеры безобразия и беспорядка в общественной жизни, неуважения к закону, неуважения к личности, нарушения и даже попрания границ личностного пространства. Все это - родимые пятна, рудименты варварского прошлого, с которым нам надлежит распрощаться. Насколько выполнима эта задача? Попытаемся найти ответ у В. Кантора.
Задачей XXI в. В. Кантор называет утверждение и развитие личностного принципа, необходимость восстановления которого сегодня невозможно оспорить. «Необходимость восстановления личностного принципа позволит и позволяет Европе найти инструмент и методику надкультурного и наднационального единения человечества. <...> Только на этом пути возможно будущее
для человечества, отягощенного слишком большим количеством смертоносного оружия, способного много раз уничтожить всякую жизнь на планете» [14, с. 65]. Именно развитие личностного принципа может, как подчеркивает В. Кантор, обеспечить вхождение человечества в историческое поле свободы: «В конечном счете, если говорить в некоем высшем философском смысле о цели движения истории, - это именно вхождение в. поле свободы» [16, с. 15].
Список литературы
1. Загидуллина М. Русское барокко конца ХХ века (творчество Владимира Кантора) // Кантор В. Крепость. - М. : РОССПЭН, 2004. - С. 466-494. - (Серия «Письмена времени»).
2. Кантор В. Война и безумие как катализаторы крушения Российской империи // Кантор В. Демифологизация русской культуры. Философические эссе. - М. ; СПб. : Центр гуманитарных инициатив, 2019. - С. 146-161. - (Серия «Российские Пропилеи»).
3. Кантор В. Вступление в эпоху ужаса (русские революции 1917 года). Эссе // Кантор В. На краю небытия. Философические повести и эссе. - М. ; СПб. : ЦГИ Принт, 2018. - С. 291-330.
4. Кантор В.К. «Крушение кумиров», или Одоление соблазнов (становление философского пространства в России). - М. : РОССПЭН, 2011. - 608 с. - (Серия «Российские Пропилеи»).
5. Кантор В. Любовь к двойнику. Двойничество - миф или реальность русской культуры? // Кантор В. Любовь к двойнику. Миф и реальность русской культуры : Очерки. - М. : Научно-политическая книга, 2013. - С. 259-293.
6. Кантор В.К. Между произволом и свободой. К вопросу о русской ментально-сти. - М. : РОССПЭН, 2007. - 272 с. - (Россия. В поисках себя.).
7. Кантор В.К. Мыслима ли Европа без России // Кантор В.К. Изображая, понимать, или Sententia 8еша: философия в литературном тексте. - М. ; СПб. : ЦГИ Принт, 2017. - С. 772-780. - (Серия «Российские Пропилеи»).
8. Кантор В.К. Немцы и структурирование русской культуры : Литературно-философская рецепция // Кантор В.К. Изображая, понимать, или Sententia 8еша: философия в литературном тексте. - М. ; СПб. : ЦГИ Принт, 2017. -С. 652-669. - (Серия «Российские Пропилеи»).
9. Кантор В.К. Революция, или Вступление в эпоху безумия // Кантор В.К. Демифологизация русской культуры. - М. ; СПб. : Центр гуманитарных инициатив, 2019. - С. 139-145. - (Серия «Российские Пропилеи»).
10. Кантор В.К. Революция как сон разума // Кантор В.К. Демифологизация русской культуры. - М. ; СПб. : Центр гуманитарных инициатив, 2019. - С. 162181. - (Серия «Российские Пропилеи»).
11. Кантор В.К. Российское государство: империя или национализм // Кантор В.К. Карта моей памяти. Путешествия во времени и пространстве. Книга эссе. -М. ; СПб. : Центр гуманитарных инициатив, 2016. - С. 178-210. - («Письмена времени»).
12. Кантор В.К. Русская классика, или Бытие России. - М. : РОССПЭН, 2005. -768 с. - (Серия «Российские Пропилеи»).
13. Кантор В.К. Санкт-Петербург: Российская империя против российского хаоса. К проблеме имперского сознания в России. - М. : РОССПЭН, 2008. - 542 с. -(Серия «Российские Пропилеи»).
14. Кантор В.К. «Судить божью тварь». Пророческий пафос Достоевского : очерки. - М. : РОССПЭН, 2010. - 422 с. - (Серия «Российские Пропилеи»).
15. Лагашина О. Владимир Кантор - философ, сокрушивший варварство // Кантор В.К. Карта моей памяти. Путешествия во времени и пространстве. Книга эссе. - М. ; СПб. : Центр гуманитарных инициатив, 2016. - С. 14-20. -(«Письмена времени»).
16. Писатель и философ Владимир Кантор : Интервью с Виктором Шендеровичем, Радио «Свобода», 26.02.2006 // Кантор В.К. Посреди времен, или Карта моей памяти. - М. ; СПб. : Центр гуманитарных инициатив : Университетская книга, 2015. - С. 7-24. - («Письмена времени»).
17. Тух Б. Владимир Кантор, русский европеец // Кантор В.К. Карта моей памяти. Путешествия во времени и пространстве. Книга эссе. - М. ; СПб. : Центр гуманитарных инициатив, 2016. - С. 9-13. - («Письмена времени»).
